Вадим Кожевников Щит и меч. Книга вторая 8 страница

Вайс понял, что советские контрразведчики организовали огромную ловушку оптового масштаба и выкачивают из «штаба Вали» все больше и больше людей и средств в этот резервуар, обладающий, очевидно, весьма значительной емкостью. Группа Гвоздя уже пришла в разряд «разведцентра», донесения о деятельности которого, минуя «штаб Вали», поступали теперь непосредственно самому адмиралу Канарису. И Лансдорф испытывал некоторое недовольство: самолюбие его было ущемлено тем, что крупнейший разведцентр абвера вышел из-под его непосредственного подчинения.

А Дитрих был просто в ярости. Заслуги этого разведывательного центра он приписывал всцело себе. И ампутацию ноги Гвоздя считал не столько достижением медицины, сколько частью блистательно разработанной им разведывательной операции. Еще бы! Подготовлен агент, неуязвимый в такой же степени, как человек, обладающий волшебной шапкой-невидимкой.

Распаляя ущемленное авторское самолюбие Дитриха, Иоганн без особых ухищрений выведал у него о намерении расправиться с теми немцами в советских лагерях для военнопленных, которые стали считать наци подлинными врагами Германии.

Некоторые из засланных в советский тыл абверовских разведывательных групп уж на месте приземления вынуждены были принять бой с советскими оперативниками. Наиболее же благоразумные участники этих групп стали работать под контролем советских чекистов, загружая отделы штабов абвера разносторонней информацией, которую здесь отнюдь не считали лживой, потому что она была правдоподобной. И именно в силу своей правдоподобности она оказывала более разрушительное действие на деятельность штабов вермахта, чем даже дерзновенные налеты подразделений советских парашютистов на эти штабы.

Так, например, Гиммлеру была доставлена папка с отличной сработанными докладными и дневником крупной советской геологической экспедиции, возглавляемой знаменитым ученым. В них содержался анализ залежей редких металлов в определенных районах страны. Все материалы неоспоримо свидетельствовали: залежи эти оказались столь ничтожными, что эксплуатация их была бы бессмысленной, никчемной. На обложке папки мастерской рукой графолога была начертана свирепая резолюция наркома.

А на самом деле нарком не столь давно с большой радостью подписал представление к высшим правительственным наградам почти всех участников этой экспедиции, открывшей для страны и, значит, для нужд оборонной промышленности баснословные залежи редких металлов.

Как бы ни был велик разум человека, исследующий первопричины явлений — касается это материальной структуры вселенной или импульса, порожденного столь совершенной и чуткой сигнальной системой, как нервная клетка, — могучие умы во имя обнаружения истины вежливо, но непреклонно отстаивают на страницах объемистых научных трудов каждый свою точку зрения. Разнообразны многочисленные концепции, гипотезы, доктрины, касающиеся одного и того же явления.

Так же и «провал» разведчика исследуется с научной тщательностью, всесторонностью, объективностью, но порой первопричины бедствия объясняются настолько тончайшими обстоятельствами, что установить их так же невозможно, как определить мгновение, когда иссякает день и наступает ночь.

Как обычно, в пять часов утра, после гимнастических упражнений перед открытой форточкой в своей комнате, Эльза, склонившись над тазом, обтиралась мокрой губкой. В тусклом зеркале, висящем над крохотным столиком, отражалось ее узкобедрое, широкоплечее, плоское тело, сухие, мускулистые руки и ноги. Ворох всклокоченных бронзово-рыжих крашеных волос. Узкое, маленькое лицо с впалыми щеками и сурово сжатым ртом. Угрюмо поблескивающие, глубоко запавшие глаза. И грязноватые потеки на скулах от еще с вечера накрашенных ресниц.

Эльза с гадливостью смотрела в зеркало и казалась сама себе жалким галчонком с ощипанными перьями. И так как она была одна в комнате, ее жестокий приговор своей внешности никто не оспаривал.

Но, честно говоря, она была несправедлива к себе. В этом изнуренном худобой девичьем теле любой, даже посредственный, ваятель увидел бы те гармоничные пропорции, какие в мраморе передают друг другу, начиная с древности, великие художники, искатели абсолютного идеала женской красоты.

И, не столько стыдясь своей наготы, сколько испытывая брезгливое чувство к себе, Эльза поспешно оделась с той продуманной вульгарностью, которая соответствовала профессии актрисы варьете.

Намазала лицо гримом, взбила пошлый кок над выпуклым и чистым лбом, навела тушью под глазами порочащие их чистоту тени.

Взяв блестящую сумочку из эрзац-лака, спустилась по грязной, вонючей лестнице и пошла по улице вихляющей поступью канатоходца.

Сегодня в 11 часов 10 минут Эльза должна была пройти мимо человека, покупающего в газетном киоске на Маршалковской три номера геббельсовского еженедельника «Дас Рейх», и, когда он будет их рассматривать, положить на прилавок «Фёлькишер беобахтер», чтобы этот человек взял газету себе.

Эльзе не нужно было знать приметы этого человека, не следовало и запоминать его. Единственное, что ей было известно, — он будет в светлых перчатках и в левой руке, между мизинцем и безымянным пальцем, должен быть зажат короткий янтарный мундштук с незажженной сигаретой. Вот и все. Если этот человек сочтет нужным угостить ее сигаретой, она должна взять третью, считая слева. Значит, она получит шифровку, которую надо будет обработать по возвращении домой.

Задание обычное, не представляющее особой сложности. И это необременительное, безопасное, ординарное задание как бы освободило ее сознание для иных, преследующих ее с мучительной настойчивостью, отнюдь не служебных мыслей, которые она безуспешно пыталась отогнать от себя в последние дни.

То, что Зубов с такой покорной готовностью и беззаботностью выполнил ее указания и сблизился с Бригиттой, больно кольнуло сердце Эльзы. И не потому, что она стала испытывать к Зубову какие-то особые чувства, хотя в его обаянии красавца, легкого, заботливого, ласкового товарища по работе и таилась опасность. И не было бы ничего удивительного, если бы Эльза начала мечтать о любви этого смелого и чистого человека.

Отношения Эльзы с Иоганном Вайсом носили иной характер, хотя он был привлекательным молодым человеком и выглядел в своем офицерском мундире весьма импозантно. Его умные, проницательные глаза часто без слов говорили, что он понимает переживания Эльзы. Порой она ловила на своем лице его взгляд — то был взгляд не сочувствия, а скорее восхищения, взгляд человека, высоко ценящего своего товарища по опасной работе.

Но самообладание, деловитость, абсолютная подчиненность долгу, казалось, не оставляли в сердце этого человека места ничему, что могло быть сочтено излишней душевной нагрузкой для опытного разведчика, в ведении которого находилась уже многосложная, разветвленная сеть связей.

Эльза шла к газетному киоску на Маршалковской, и мысли ее были далеко от того, что ей предстояло выполнить. Задание было самое ординарное, простейшее и потому не требовало строгой сосредоточенности. Сейчас не нужно было начисто выключать из своего сознания все, что могло помешать ей и заставить ее хоть на мгновение усомниться в своей неуязвимости. Женщина, такая, какой она выглядит, вне всяких подозрений. Подобных ей здесь много. И именно они вне подозрений: ведь их моральные принципы родственны этике представителей рейха. У тех не может возникнуть даже тени сомнения в том, что такая женщина, как Эльза, не «своя». И поэтому она смело шла по Маршалковской вихляющей походкой канатоходца, и ее круглые колени, обтянутые шелковыми чулками, глянцевито блестели под короткой юбкой. Глаза подмалеваны, сощурены. Рот ярко намазан и выделяется на бледном лице, как мишень. И когда она видела свое отражение в стеклах пустых витрин, ей казалось, что это не она, а оскорбительный шарж на женщину; типаж удалось скопировать с безукоризненной точностью.

Женщины на оккупированной врагом земле стремились любыми способами скрыть свою молодость, миловидность, женственность. Бедность, убогость их одежды не всегда были следствием одной только нищеты, в которую немцы ввергли население. Часто старящий, уродливый траур был тщательно продуман. Молодые польки носили грубые чулки, плотно обматывали головы старушечьими платками и ходили, неуклюже шаркая по тротуару своими разношенными ботинками. И такой их облик вызывал у патрулей только повышенную бдительность.

Но были и другие — свежеразмалеванные, с залихватскими прическами из протравленных пергидролем волос, в чрезмерно коротких юбках и кофтах с глубоким вырезом, с продуманной тщательностью выставляющие напоказ все свои женские прелести. Эти шествующие конской поступью на высоких каблуках всем видом являли как бы пароль, демонстрировали преданность и готовность к услугам. И надо сказать, что они-то и пользовались благосклонностью оккупантов. Патрульные офицеры не требовали от них предъявления аусвайса, а если и осведомлялись деликатно о месте жительства, то в целях, отнюдь не связанных с полицейскими обязанностями.

Таким образом, Эльза избрала наиболее подходящую в данных условиях защитную оболочку.

Человек, которого она должна была встретить у киоска, чтобы передать газету с нанесенной между строк шифровкой, был ей неизвестен. Не знала она и о том, какое задание он выполняет в тылу врага.

Кто бы он ни был, Эльзе следовало лишь точно выполнить столь, казалось бы, простое, не требующее ни труда, ни усилий, ни как будто бы даже сообразительности задание. Она должна была в условленное время подойти к киоску, оставить на его прилавке свернутую в трубку газету и уйти, даже не взглянув на человека, ради которого все это делалось.

В плане операции, разработанной Центром, каждая крохотная подробность имела такое же значение, как мельчайшая деталь огромного механизма: ведь если она, эта деталь, не будет выполнять свои строго определенные функции, гармонически взаимодействия с бесчисленным количеством других деталей, мощный агрегат не сможет работать, остановится.

Итак, Эльза семенила по Маршалковской. Ее жесткие от туши ресницы колючим венчиком окружали прячущие подавленную грусть глаза, единственно неподдельным в которых был их цвет. Она точно рассчитала время и, не убыстряя и не замедляя шаг, подошла к киоску почти одновременно с человеком, запоминать внешность которого ей не было нужды. Положила на прилавок свернутую старую газету, купила две почтовых открытки, спрятала их в клеенчатую сумочку и отошла от киоска, механически улыбнувшись на прощанье старухе киоскерше, которая посчитала ниже своего достоинства ответить на улыбку уже с утра размалеванной девицы.

Человек, рассматривавший еженедельник, взял его вместе с оставленной Эльзой газетой, расплатился и, не оглядываясь, направился на другую сторону улицы.

И тут дверца газетной будки вдруг распахнулась. Из нее выскочил какой-то мужчина и, сунув правую руку в прорезь на груди своего плаща с капюшоном, поспешно направился вслед за человеком, только что купившим еженедельник. Движение его было настолько явно профессиональным, что Эльза мгновенно сообразила, какой опасности подвергается человек, несколько минут находившийся под ее опекой. Не раздумывая, она швырнула свою сумочку из эрзац-лака в проволочную мусорную корзину, бросилась вдогонку за типом в плаще и, настигнув его, хватая за руки, закричала, что вот сейчас, сию минуту, он украл у газетного киоска ее сумочку.

Этот тип оказался сильным мужчиной. Но в цепкой ловкости Эльза не уступала ему. Завязалась борьба. И сразу же из-за угла выехали два мотоциклиста и машина с закрашенными боковыми и задними стеклами. Эльзу бросили в машину и увезли. Все произошло так быстро, что прохожие даже не успели понять, в чем дело.

Спустя несколько часов полицейский объявил киоскерше, что задержанная оказалась уличной воровкой.

Вот и все, что случилось в это утро.

В тот же вечер аттракцион фрейлейн Николь в программе варьете был заменен выступлением актрисы, исполняющей танец с пылающими факелами.

Среди агентов уголовной полиции у Вайса был знакомый, некий господин Адам. В прошлом знаменитый варшавский сыщик, он специализировался на поисках фамильных драгоценностей, похищенных у знатных особ. Такие кражи обычно совершали крупные профессионалы. Зная их наперечет, господин Адам вступал с похитителями в переговоры, в результате которых за умеренный выкуп владельцы драгоценностей получали их обратно. От тех и других Адам получал недурное вознаграждение, достаточное для того, чтобы определить двух своих дочерей в гимназию и даже кое-что откладывать про черный день. Он не утратил своей должности и во время оккупации, так как жена его была немка. Но его специальность уже не приносила прежних доходов. Он превратился в обыкновенного уличного топтуна, и все его обязанности сводились к тому, чтобы в районе улиц, находившихся в его ведении, следить за имуществом, присвоенным немецкими оккупационным властями в домах, прежде принадлежавших полякам, не допускать воровство.

Вайс частенько угощал Адама рюмкой спиртного в локале пана Полонского. Неторопливо поглощая водку, Адам в благодарность выкладывал различные новости уголовного мундира, всякие полицейские сплетни, и Иоганн иногда выуживал кое-что подходящее для себя.

Как-то вечером Адам рассказал Вайсу о девушке, пойманной сегодня у газетного киоска, и осуждающе заметил, что с такой внешностью и фигуркой ей не следовало заниматься уличными кражами. И если б она была знакома с порядочным, солидным человеком, таким, например, как он, то этот человек сумел бы наставить ее на правильный честный путь. Он устроил бы так, чтобы она не знала отбоя от господ офицеров. И хотя фронтовики народ грубый и привыкли все брать силой и бесплатно, с профессионалками они обычно ведут себя как порядочные люди. И если и бывают какие-либо недоразумения, то отнюдь не на финансовой почве.

Вайс, движимый неясным беспокойством, попросил Адама узнать, в какое полицейское управление была доставлена эта воровка.

На следующий день Адам доложил, что она не зарегистрирована ни в одном из полицейских управлений Варшавы.

К этому времени Иоганн уже не сомневался, кто эта «воровка», о которой рассказал Адам.

Единственное, что удалось узнать Вайсу через Адама, — это приметы и номер полицейской машины, забравшей Эльзу.

Номеров с такой серией ни одна служба в генерал-губернаторстве не имела. На крыше и бортах этой машины стояли знаки красного креста. Но это не была санитарная машина: на капоте у нее, как у гестаповских машин, имелись резиновые прокладки для откидывания ветрового стекла, чтобы при погоне можно было вести огонь с переднего сиденья. В задней дверце — узкие амбразуры, заделанные пуленепроницаемым, с синеватым отливом стеклом. Значит, можно было предполагать, что машина бронированная.

Подобного типа броневики, замаскированные под обычные санитарные машины, применялись лишь в специальном подразделении СД, находящемся в личном подчинении рейхсфюрера Гиммлера.

Да, Иоганну было о чем задуматься в связи с исчезновением Эльзы. Чрезвычайная опасность нависла не только над ней.

За это время Александр Белов сформировал в тылу врага целенаправленную, организационно закрепленную разведывательную сеть.

Для создания подобной структуры необходим не только организаторский, оперативный, профессиональный талант разведчика, — нужно еще обладать даром человековедения. Ведь даже малейшая неточность в оценке психологических особенностей человека по своим последствиям равна оплошности минера. Причин гибели минера обнаруживается великое множество, но установить ту, единственную, которая привела к взрыву, невозможно, ибо уничтожено все, что послужило бы даже малейшим намеком на истинную причину катастрофы.

В последнее время разведывательные и диверсионные операции «штаба Вали» проваливались одна за другой. Это свидетельствовало об успешной работе Иоганна Вайса и тех, кого он, доверив им свою жизнь, сделал своими сотрудниками.

Гиммлер направил в «штаб Вали» самых опытных контрразведчиков, чтобы выявить причины провалов, и здесь создалась крайне опасная, напряженная обстановка. Угроза нависла и над начальством и над рядовыми сотрудниками. Каждый шаг, каждый поступок любого, кто имел отношение к «штабу Вали» — будь то один из его руководителей, преподаватель разведывательно-диверсионной школы, охранник или курсант, — подвергался тщательной проверке. Все и вся находились под строжайшим наблюдением, и Вайсу с каждым днем становилось труднее находить возможности для общения со своими людьми. Опасность ежеминутно подстерегала их да и его самого.

Условия сложились такие, что приходилось решать, как быть дальше: свести до минимума работу с невероятным трудом созданной Вайсом внутри «штаба Вали» системы или даже временно свернуть ее.

Конечно, можно было бы просто затаиться и в бездействии выжидать, пока контрразведка прекратит свое обследование, ведь постепенно ее активность уменьшится, бдительность ослабнет, а там, глядишь, контрразведывательную группу и вовсе отстранят от слежки за «проштрафившимся» объектом, перекинут на другой.

Но был и иной выход из создавшегося положения: найти возможность переместиться на другую арену, чтобы там, не прерывая, продолжать свою деятельность.

Иоганн выбрал этот путь.

Он приказал Зубову и его интернациональной группе активизироваться. Поляков, чехов, венгров и русских, входивших в эту группу, Зубов с помощью Бригитты определил в служение по домам ее знакомых. Днем они мирно исполняли обязанности поваров, дворников, садовников, а по ночам занимались во главе с Зубовым силовыми актами, часть которых, по рекомендации Вайса, они приписывали некоему таинственному союзу штурмовиков имени Рема, якобы мстящему эсэсовцам и гестаповцам за казнь своего вожака.

Что же касается взрывов железнодорожных эшелонов и складов с боеприпасами и горючим, то эти операции оставались анонимными.

На совещании командного состава «штаба Вали», в котором приняли участие прибывшие из Берлина сотрудники СД, было высказано следующее предположение: не исключено, что разведка противника засекла расположение «штаба Вали» и установила за ним наблюдение.

Предположение это сделали сами абверовцы, руководители «штаба». Представители СД возразили, что видят тут скорее частные террористические действия разрозненных групп польских патриотов.

И все же в результате длительных обсуждений и споров было решено передислоцировать «штаб Вали» в район Кенигсберга.

Распорядок же внутри «штаба Вали» и подопечных ему разведывательно-диверсионных школ члены комиссии СД признали удовлетворительным. Совместно с абверовцами они подписали протокол обследования и приложили его к докладной на имя рейхсфюрера СС Гиммлера, крайне обеспокоенного положением, сложившимся в «штабе Вали».

И хотя неприязнь Гиммлера к Канарису была очень велика и он так и горел желанием подложить адмиралу свинью, в данном случае интересы рейха восторжествовали.

Таким образом, в итоге деятельности Вайса и его разведывательной сети сотрудники абвера вынуждены были покинуть прекрасную, со здоровым климатом дачную местность близ Варшавы и перекочевать в каменистую, сырую и ветреную Прибалтику. С переездом были связаны не только личные бытовые неудобства. Передислокация всей системы «штаба Вали» требовала длительного времени и, по существу, надолго выводила из строя важнейший разведывательный орган вермахта.

Ущерб от такого перерыва в нормальной работе «штаба Вали» равнялся крупнейшей диверсии, принесшей потери, которые трудно оценить, настолько они серьезны.

Но, помимо всего прочего, для Иоганна Вайса было наиболее важно то, что вместе с личным составом, оборудованием, приписанным к «штабу» имуществом в полной сохранности передислоцировались на новое место те люди, которых он нашел и обучил, которые работали в сложной сети, раскинутой внутри абвера. И эти советские люди, сотрудники Вайса, будут исполнять свой долг в новых условиях. И наша разведка будет знать обо всех вражеских замыслах, созревающих под бетонным теменем «штаба Вали», где бы он ни находился — в уютном лесу под Варшавой или на каменистой почве в районе Кенигсберга. И неважно, что здесь расположение «штаба Вали» скрывает уже не дощатая, а неприступная железобетонная ограда: за ней есть и свои, советские люди.

В технической лаборатории «штаба Вали» уже второй месяц трудился химик Петер Химелль — специалист по изготовлению симпатических чернил. В его обязанности входил также инструктаж курсантов о способах их применения.

Это был старый член национал-социалистской партии, фронтовик, тяжело раненный под Смоленском. После госпиталя его направили в систему абвера.

Педантичный, немногословный, он был чрезвычайно высокого мнения о своей персоне, считая, что два ордена железного креста, первого и второго класса, говорят сами за себя. Семья его погибла в первые же месяцы войны, при бомбежке Кенигсберга советской морской авиацией. Поэтому всем были понятны причины его угрюмости и необщительности.

Кратко и безулыбчиво Петер Химелль, он же Петрусь Матусов, доложил о себе Вайсу, передавая ему секретку Центра.

В первые дни войны Матусов с группой белорусских чекистов организовал партизанский отряд, дрался в тылу. Потом его отозвали в партизанский штаб. Командовал отрядом, получил тяжелое ранение, отлежался в госпитале. В дальнейшем он проходил военную службу в качестве санитара одного из госпиталей для раненых немецких военнопленных. Знание немецкого языка помогло ему толково ухаживать за немецкими солдатами и офицерами, а также узнавать то, что требовалось знать человеку, пожелавшему работать во вражеском тылу.

После того как он таким образом повысил не только медицинскую квалификацию, но и квалификацию разведчика, среди немецких военнопленных был выбран соответствующий типаж с подходящей биографией. Затем Матусова перебросили через линию фронта, и, пройдя систему явок, он оказался в расположении «штаба Вали» на вышеупомянутой должности.

Вводя Матусова постепенно в курс дела, Вайс пришел к убеждению, что ему есть на кого положиться, если возникнет необходимость передать свою должность — не ту, которая числится в штатном расписании сотрудников «штаба Вали», а ту, какую должен здесь исполнять советский разведчик. Петер Химелль вполне справится с обязанностями Иоганна Вайса, продвинувшегося в своей служебной карьере уже до звания обер-лейтенанта службы абвера.

Очевидно, имперский советник фон Клюге переговорил по телефону с Гердом и Лансдорфом об Иоганне Вайсе.

Во всяком случае, в такое горячее время, когда все сотрудники «штаба Вали» были поглощены организацией переезда, Вайс получил предписание отправиться в командировку, чтобы посетить несколько концентрационных лагерей, указанных ему имперским советником.

Александр Белов настолько прочно вжился в Иоганна Вайса, что искренне чувствовал себя обиженным. Его не на шутку возмутило несправедливое отношение к Вайсу: никто из руководства не противился его командировке, никто не выразил сожаления, что столь ценный работник — а у Иоганна Вайса были все основания считать себя ценным для абвера человеком — уезжает в трудную для «штаба Вали» пору.

Руководствуясь этой логикой, Вайс держал себя при Лансдорфе с подчеркнутой холодной почтительностью, и выражение оскорбленного достоинства не сходило с его лица. Он даже, пожалуй, упивался сознанием нанесенной ему обиды. И для этого были причины.

Обидели его явно несправедливо, — значит, в дальнейшем он может рассчитывать на компенсацию. Но важнее было другое. Пока что эта совершенно бесперспективная в служебном отношении командировка неожиданно освободила ему несколько дней, которые были необходимы, чтобы найти Эльзу.

Вся информация, собранная Иоганном из самых различных источников, не содержала даже намека на причины ареста Эльзы. Но в какую тюрьму ее заточили, он узнал.

Тюрьма эта находилась довольно далеко — в одном из горных районов, на территории старинного замка. Древние стены укрывали небольшое железобетонное здание современной конструкции. Предназначалась она для особо важных политических преступников. Содержалось там обычно десятка два заключенных. Соответственно невелика была и охрана.

Некоторые маститые германские историки утверждали, что подлинный, чистопородный аристократизм передается из поколения в поколение, и это драгоценное свойство не может быть присуще ни одному человеку плебейского происхождения, какими бы духовными и физическими совершенствами его ни наградила природа. Они уверяли, что истинный аристократизм сразу виден.

Возможно, Иоганн Вайс не был осведомлен о теоретической аргументации этих ученых. Возможно также, что для полемики с ними по этому вопросу у него не было достаточной эрудиции. Но перед ним возникла практическая необходимость стать в самые кратчайшие сроки заносчивым, кичливым пруссаком, мышление которого представляет монолитный сплав тупости и чванства, непроницаемый ни для логики, ни для слов убеждения. Пруссаком, надменным настолько, что его неосведомленность в ряде вопросов должна выглядеть как манера, а вовсе не как следствие незнания некоторых вещей, с которыми — Иоганн знал это — ему придется столкнуться.

Иоганн вместе с Зубовым скрупулезно разработал предложенный им план освобождения Эльзы. Пришлось потратить немало душевных сил, проявить дьявольский такт и даже пойти на жертвы, чтобы внушить Зубову, что план этот безупречен. Вначале Зубов назвал его жалкой и трусливой комедией, достойной лишь человека, настолько привыкшего к лицемерию, что он не решается прямо и открыто рискнуть даже ради спасения товарища, жизнь которого висит на волоске.

— Чекисткие штучки, — говорил Зубов. — Научили вас там сочинять шарады! Это не боевая операция, а сюжетик для кино!

В пылу спора он ссылался на авторитет Дзержинского, который один, без всякой охраны, бесстрашно явился в логово восставших анархистов. Неудовлетворившись этим, Зубов обозвал Иоганна типичным разведчиком бюрократического типа, сочинителем, а не бойцом.

И все-таки ему пришлось уступить. Истощив дружеское терпение, Вайс прекратил наконец убеждать Зубова в целесообразности предлагаемого им плана, встал и произнес с каменным лицом:

— Товарищ младший лейтенант! Я вам приказываю…

И Зубов подчинился.

Гравер «штаба Вали» Бабашкин успел изготовить для Вайса все необходимые документы. Пришлось спешить, так как весь технический отдел «штаба» вот-вот должен был отправиться с автоколонной в Кенигсберг.

Местом сбора группы Зубова был назначен лесистый горный массив в сорока километрах от тюрьмы. Это место определили по карте.

Зубову следовало прибыть туда ночью вместе со всеми своими людьми, снаряжением, оружием, военным обмундированием. Ему нужно было достать также одежду лагерных заключенных и, главное, наручники и кандалы, которые применяли гестапо при аресте особо важных преступников.

Иоганн должен был прибыть к месту сбора отдельно.

Проводив своих сослуживцев и дружески простившись с ними, Вайс и сам тронулся в путь. За рулем его машины сидел чех Пташек. Долговязый, с удивительно унылым выражением лица, человек этот тем не менее успешно подвизался в роли клоуна-силача в кабаре, куда Вайс в свое время устроил его через Эльзу, когда гестапо казнило актера, изображавшего Чарли Чаплина. Тот позволял себе иной раз на секунду шаржировать облик фюрера и поплатился за это жизнью.

Некогда Пташек был известным чехословацким спортсменом-десятиборцем и обладал не только железной мускулатурой, но и железным лицом. И так умел владеть лицом, что скулы обретали мощь бицепсов, когда он жонглировал тяжелыми кегельными шарами, и казалось, что при этом он совсем не напрягается, а только подмаргивает, чуть склонив голову.

Вайсу, когда он в свое время вербовал Пташека, пришлось порядком напрячь память, чтобы вспомнить имена всех известных советских спортсменов. Этого потребовал Пташек в доказательство того, что Вайс — русский разведчик.

А поверив, он с восторгом подчинился Вайсу и почувствовал себя таким счастливым, что лицо его, правда оставаясь привычно унылым, обрело еще и черты гордого высокомерия, которое сам Пташек объяснял тем, что отныне он должен внушать ужас фашистам. Действительно, после того как Вайс свел Пташека с Зубовым, они стали действовать вместе. И, по отзывам Зубова, все операции Пташек проводил с таким профессиональным хладнокровием, будто встречался на стадионе с противниками, спортивные данные которых, как ему уже заранее известно, заведомо уступают его возможностям.

Дата добавления: 2015-09-29