И я не выдержал. Выронил поклажу из вспотевших пальцев, обхватил ее за талию и притянул к себе, вжимаясь бедрами в ее волшебное, отзывчивое тело, целуя жарко и глубоко, пока она сама не потянулась ко мне, пока не обвилась, словно лиана, вокруг меня. Ее маленькие ручки скользнули в мои отросшие волосы, мягкая грудь расплющилась о мою.
Почему так тоскливо и больно, словно зубной врач тянет и тянет нерв в плохом зубе?
Она отстранилась и, не глядя, почти побежала в выходу. А я остался стоять, не в силах сделать ни шагу.
Дом. Это слово больше не относилось к этому месту. Жилье, квартира, апартаменты, хотя это громко сказано, все, что угодно, но только не дом.
Когда входная дверь привычно скрипнула, закрываясь за моей спиной, я почувствовала себя птицей, вернувшейся в клетку.
В голове гудело, горло раздирало от непролитых слез, на сердце было пусто.
Машинально пошла поливать цветы, попутно рассматривая привычную обстановку, которую я выбирала сама. Когда-то этот диван стоил мне десяти дней непрерывных поисков, двух скандалов с Владом и десяти тысяч.
Телевизор и система «домашний кинотеатр» - гордость Влада. Он долго спрашивал меня, чувствую ли я феноменальную разницу в звучании между этими и нашими старыми колонками. При этом его глаза гордо поблескивали, будто всю технику он сделал сам. Я кивала головой и соглашалась, что звучание просто отпад, хотя не слышала никакой разницы.
С фотографий на стене на меня смотрела Женечка, моя малышка. Как же я соскучилась за ней! Как хотела обнять и прижать ее юркое тельце. Но четко понимала: так даже лучше, что ее нет. Мне будет проще объясниться с Владом.
Разобрала чемоданы, забросила первую партию вещей в стиральную машину. Мой сарафан еще пахнет солоноватым морским бризом, а в купальнике осталось несколько белых песчинок.
Тихие комнаты запылились. Берусь за пылесос и тряпку. Пока убираю, пытаюсь хоть как-то отвлечься и не думать о том, что было, о том, чему еще предстоит случиться.
Меняю порцию белья и вспоминаю, что в холодильнике пусто. Влад завтра приедет, а накормить мне его нечем.
Хватаю сумку и несусь в магазин. Быстрее, быстрее, движение и дела по хозяйству – мое спасение.
Что приготовить? Утку с яблоками? Сладкий рисовый пудинг? Картофель с мясом по-степному? Что больше всего любит Влад?
Ах, какая разница! Я накормлю его любимой едой, а потом скажу, что нам надо расстаться? Как трапеза перед казнью. Но не в аэропорту же мне его огорошить. «Знаешь, что - можешь не возвращаться домой, потому что я тебя там уже не жду».
И куда он пойдет? Наверное, к матери. Или мне логичнее будет уйти?
Я зачем-то набрала целую корзину помидоров. Пошла обратно к лоткам с овощами, чтобы выложить лишнее.
В отделе сыров на глаза попалась Фета и рот невольно искривился. Вронский не позвал с собой, не сказал, что хочет, чтобы мы были вместе. Не попросил о встрече сам, надеясь, что я сама все решу. А я хотела, чтобы за меня тоже поборолись, чтобы не ждали, когда все отдам сама. В конце концов, входить в горящие избы и останавливать обезумевших животных – слишком уж тяжелая ноша для женских плеч, надолго их не хватит.
В духовке уже стояла свинина на картофельной подушке под сметанно-грибным соусом, когда я связалась по Скайпу с мамой.
- Не могу понять, выглядишь и загорелой, и уставшей одновременно.
- Да, было свободное время, немного позагорала, - я весь отдых густо смазывала кожу противозагарным кремом, но, видимо, солнце все же заметно взялось. Шея и плечи явно потемнели, хотя лицо удалось спрятать.
- Что-то случилось?
- За Женей соскучилась.
- И она за тобой. Вон, стрекоза, носится позади меня.
Женя подлетела к монитору и замахала руками. Загорелая, пышущая здоровьем.
- Привет, мамочка!
- Привет, мое солнышко!
- А я соскучилась. Даже просила бабушку вернуться домой.
- Не надо, - чересчур поспешно сказала я. Потом пояснила: - Я с тобой не смогу часто бывать на море, а с бабушкой и дедушкой ты там каждый день купаешься и загораешь.
- А где папа?
- Завтра приезжает.
- Я хочу к вам, - протянула Женя, словно маленький ребенок.
- Я и сама подумываю, может уже вернуться, - вклинилась в разговор моя мама.
- Да ты что! Зачем?
- Да как-то неспокойно мне здесь.
- Что такое?
- Не знаю, сердце мается.
- Тогда займись чем-то. Поезжайте на Кара-Даг, или в Ялту.
- Не хочу. Домой тянет.
- Ну, смотри сама. Когда еще вы куда-нибудь выберетесь?
Я не пытаюсь больше уговаривать маму, иначе это выглядело бы подозрительно. В любом случае, завтра они здесь не появятся, а для меня это главное.
При мысли о завтрашнем дне меня начинает мутить от едкого страха, угнездившегося где-то в желудке. За весь день я не съела ни крошки, во всяком случае в этой стране.
Я хмыкнула, но ироничную улыбку изобразить не смогла. Мое лицо вообще превратилось в маску, онемело. Да и руки как-то странно задеревенели. Несколько раз сжала и разжала кулаки, вроде помогло, но ненадолго.
За полночь. Все вещи выстираны и выглажены, остывшая еда убрана в холодильник. Я сижу на кровати, сна ни в одном глазу. Даже не стала выключать свет – знаю, что от волнения буду метаться в постели, сбивая простыни.
Мне страшно не из-за того, что Влад что-то может мне сделать. Он не такой. Я трясусь из-за того, что вся моя жизнь полетит кувырком, что я оказалась предательницей, что разрушила все, что мы создавали вместе. Не вернуть этих потерянных лет, упущенных возможностей, хотя я почему-то думаю, что Влад не останется долго один. Такие мужчины, как он, всегда в цене. Особенно у женщин моего возраста.
О себе думать не хочется.
Вронский так и не позвонил сегодня, хотя мы об этом не договаривались. Но вдруг оказалось непривычным не слышать вечером его голос, не смотреть в ставшее таким родным лицо.
Я ни о чем не жалею. Потому что я сделала самый храбрый поступок в своей жизни – поддалась своей слабости. Не у многих людей хватает на это смелости. Моральные устои, соображения выгоды или влияние родственников – всегда есть что-то, что не дает нам наплевать на все и пойти навстречу своему счастью.
И еще я знала, что за это буду расплачиваться. Не тешила себя иллюзиями, не решила трусливо смолчать.
Пошла на кухню, не включая свет, открыла холодильник и вытащила начатую бутылку водки. Отвинтила легкую пластиковую крышку, слегка царапающую горлышко, и сделала два глотка. На большее меня не хватило - задохнулась, закашлялась, глаза начали слезиться.
Как я и ожидала, на голодный желудок эффект был превосходным. Голова закружилась, тело немного расслабилось, тревожные мысли отступили, и я поспешила в кровать. Если не смогу поспать хотя бы пару часов, не сдвинусь завтра с места от того, что меня будет бить нервная лихорадка.
Пробуждение было внезапным. Я открыла глаза и сразу поняла, что мне сегодня предстоит. На часах семь. В горле сухо, голова мутная.
Механически принимаю душ, на автомате завариваю чай и выпиваю его. Меня мутит, как в студенческие времена перед экзаменами. Это все нервы. И пальцы сначала начинают подрагивать, а потом я уже не могу унять мелкую дрожь.
Подхожу к зеркалу, чтобы расчесаться. Бледное лицо, почти не тронутое загаром, широко открытые испуганные глаза.
Кладу расческу на столик и вдруг замечаю маленькую оливковую веточку. Листья на ней уже почти увяли, продолговатые бархатные ягоды не созрели до конца. Я сорвала ее в саду Вронского. Вчера как-то незаметно для себя проходила с ней в руках полвечера, будто набиралась сил.
Прижала ее к губам, вдохнула терпкий аромат и спрятала в комод.
Опять аэропорт. Только теперь все кажется совсем иным, чем вчера, чем шесть дней назад. Будто прошла целая вечность.
Стою недалеко от выхода и смотрю вдаль, выискивая в толпе снующих туда-сюда людей знакомую фигуру.
Я почти ничего не слышу, да и зрение расплывается. Только сердце оглушительно стучит. Руки сжимают сумочку, левая нога то и дело подворачивается – зря я обула босоножки на каблуках.
Меня кто-то цепляет плечом и, видимо, извиняется, но я не реагирую. Из-за угла появляется очередная порция прибывших, и я узнаю его, неспешным шагом приближающегося к выходу. Сердце екает и проваливается куда-то в ноги.
На нем нет очков, чемодан на колесиках он везет за собой на вытянутой ручке. Наши глаза встречаются, но его лицо абсолютно бесстрастно. Комок в горле растет с каждой секундой. Он немного осунулся, но гладко выбрит, рубашка каким-то чудом не помялась после такого длинного перелета. Родной человек, такой близкий, такой далекий.
Я бы пошла навстречу, да только ноги приросли к земле. Все ищу в его лице хоть какую-то искру, малейшее оживление, что-то, что дало бы мне надежду.
Он ровняется со мной, заглядывает на секунду в глаза, а мне кажется, что в душу, и молча проходит мимо.
Она стояла, словно ангел, в лучах солнечного света, лившегося на нее сзади. Светлые волосы сияли, белая ткань юбки слегка просвечивала, а бирюзовая блузка без рукавов подчеркивала стройность фигуры.
Но в что-то в том, как она держалась, как неподвижно и напряженно ждала, не в силах отвести взгляд огромных глаз, живших отдельной жизнью на бледном лице, заставило меня внутренне содрогнуться от отвращения.
Она чувствует свою вину, как трусливая кошка, нагадившая на ковре в зале, и точно знающая, что ее маленький грязный секрет очень скоро обнаружат.
Мразь! Внутренности обожгло огнем, мне мерзко и паршиво. Но не только потому, что она сделала, что ей хватило смелости прийти и стоять здесь, как ни в чем не бывало, строя из себя примерную жену. Несмотря ни на что, я все же на крохотное мгновение испытал радость, когда увидел ее. И за это презираю сейчас себя. За то, что внутри все еще теплится что-то, что причиняет боль, хотя у меня была почти неделя на то, чтобы осмыслить происходящее.
Моя жена мне изменяет. Она настолько бесцеремонна, что, не моргнув глазом, вешается на шею своему любовнику, не успев проводить мужа. Скорее всего, она сама сказала ему приехать в аэропорт и забрать ее, чтобы не терять время. И они его не теряли! Я в этом уверен.
Чем ближе я подхожу, тем сильнее она бледнеет и сжимает руки у груди. В какую-то секунду я чувствую ее запах, знакомый и когда-то желанный. Теперь же у меня промелькнула одна единственная мысль – этот запах остался на чьей-то подушке в незнакомой квартире. Или в нашей?
Желание ударить ее по лицу вспыхивает в голове, как молния, ослепляет, заставляет пальцы трястись. Но я никогда не поднимал на женщину руку, и, наверное, уже не смогу, хотя жутко хочется оставить на белой коже красный позорный след.
Вижу, как расширились ее зрачки, как дрогнули крылья носа, когда она поняла, что я не собираюсь останавливаться перед ней, что я знаю…
Я иду к выходу, не скрывая своего бешенства, четко печатая шаг. Сзади слышу ее торопливые шаги. Бежит за мной, как побитая собачонка.
Стеклянные двери разъехались, пропуская меня и еще несколько человек. Все остановились у края дороги, давая возможность назойливым таксистам услужливо подбежать поближе. Она замерла позади, подошла почти вплотную. Я ощутил жар ее тела, волнующий запах ее волос, не выдержал и обернулся.
Она стояла такая же бледная и напряженная, губы раскрылись, и с видимым усилием она сказала:
- Давай поговорим дома.
Голос ее был осипшим, будто она заболела, глухим и невыразительным.
Наконец, какой-то плотный лысоватый мужичок подскочил и к нам, предлагая отвезти домой «за дешево». У меня не было ни сил, ни желания торговаться, поэтому я просто сел вперед, она хлопнула задней дверью.
Мы едем в молча, и, если бы не визжащее радио, от звенящей тишины, повисшей между нами, можно было бы оглохнуть.
Таксист, словно уловив атмосферу, тоже не произносит ни слова.
После Гонконга улицы родного города кажутся пустынными, вымершими, движение на дорогах - вялым.
Из охрипших динамиков какая-то писклявая малолетка поет о безнадежной любви. Знала бы она, что такое безнадежность.
Это когда едешь домой и понимаешь, что скоро у тебя его не будет, не будет больше любящей жены, не будет пирогов по субботам и уток с яблоками по воскресеньям. Не будет спокойного, мирного пробуждения, когда рядом самая желанная женщина на свете.
- Где повернуть?
- Да вон там, на светофоре, а потом до самого конца.
Я расплачиваюсь, и мы идем в темный сырой подъезд. Она по-прежнему молчит, а мне уже хочется услышать все грязные подробности ее измены.
В квартире пахнет чем-то съедобным, желудок предательски громко урчит. Еда в самолете была безвкусной. Она сбрасывает босоножки и идет на кухню, как делала миллион раз. Я впитываю ее движения, узнаю и стараюсь запомнить ту легкость, с какой она открывает и закрывает шкафчики, чуть приподнимаясь на носочках.
- У меня нет аппетита, - говорю я, отворачиваясь, хотя рот уже наполнен слюной.
Она молчит и продолжает хлопотать, что-то разогревая в микроволновке и звеня столовыми приборами.
Меня тешит мысль, что, возможно, она таким образом старается загладить свою вину. Что другой мужчина – всего лишь ошибка, и она поняла это.
Устало опускаюсь на диван в зале. Мышцы еще ноют от неудобного кресла эконом-класса. Везде чисто, как обычно прибрано. Она всегда была хорошей хозяйкой. Из кухни доносится убийственно вкусный запах чего-то домашнего. Но она не зовет к столу, хотя больше я не слышу ее легких шагов.
Когда иду в ванную, вижу, что она сидит на своем привычном месте, напротив выставленной тарелки с ароматным дымящимся мясом с чем-то, что ужасно хочется съесть.
Не могу пересилить себя и, вымыв руки, сажусь напротив. Молча принимаюсь за еду, проглатывая жаркое чуть ли не с языком, она же смотрит на меня, подперев подбородок рукой.
Когда моя тарелка опустела, откидываюсь на спинку стула и выжидательно смотрю на нее. Она делает несколько глубоких вдохов и, наконец, еле слышно говорит:
- Прости меня.
- С кем ты спала?
- Разве это важно? Как ты узнал?
- Мне было бы интересно услышать, кто тр*хал мою жену, пока я был в отъезде, кто делает это настолько хорошо, что она повисла у него на шее, едва отправив благоверного в командировку.
Она молчит, ее немигающие глаза пристально и беспокойно всматриваются в меня, выискивают что-то. Потом она еще раз глубоко вздыхает.
- Ты его не знаешь. Да это и не имеет значения. Я предала твое доверие, я разрушила наш брак.
- Да, ты сделала это, не моргнув глазом! – я начинаю непроизвольно повышать голос. В ссорах у меня нет никакого опыта, по сути, это происходит впервые.
- Ты справедливо можешь обвинить меня во всем, но того, что произошло, не изменишь.
- Ты права. От этой мерзости, которую ты привнесла в нашу семейную жизнь, несет дохлятиной. Этого запаха невозможно не заметить, от него не отмыться.
- Влад, если ты хочешь скандала…
- Я хочу размазать твое красивое лживое лицо, взять и натыкать им в собственное дерьмо! – меня начинает нести, но я не могу остановиться. Я никогда не разговаривал так с ней, никогда не позволял грубого слова или резкости, но сейчас начинаю думать, что было бы хорошо, если бы она знала, что я на такое способен, боялась бы до этого довести и ценила мое отношение к ней.
- Не разговаривай со мной так, - ее голос по-прежнему спокоен и тих.
- А ты не заслуживаешь иного обращения!
- Пусть не заслуживаю. Если ты хочешь вылить на меня весь гнев, давай, облегчи душу, а потом поговорим, как нам быть дальше.
- О чем тут вообще можно разговаривать?! – я вскакивая и начинаю нервно расхаживать по маленькой кухне.
- Я тоже придерживаюсь этого мнения. Мы больше не можем быть вместе.
- Все уже решила? – зло бросаю я. Внутри закипает лава, готовая прорваться, как нарыв, и выплеснуться наружу. – Уходишь к своему еб*рю?
- Мы можем расстаться тихо, без скандала, чтобы не травмировать Женю, - продолжает она так, словно не говорит сейчас о разрыве, словно не перечеркивает столько счастливых лет уверенной, холодной рукой.
- Об этом нужно было думать раньше, когда тр*халась со своим хахалем. Тогда в твою пустую головенку не приходила мысль о нашей дочке? – я откровенно ору, иногда запинаясь от гнева и разочарования, от того, что она так спокойна, а я так выбит из колеи.
- Влад …
- Не произноси мое имя! - абсолютно слетаю с катушек. – Больше не произноси мое имя так, словно ты не изваляла его в грязи!
- Мы можем развестись тихо и спокойно, никто не узнает о причине.
- Я знаю! Я знаю!
- Я больше не могу быть с тобой. Не могу, понимаешь? – ее голос начинает скакать и срываться от близких слез, подступивших к горлу. – Да и ты со мной не сможешь после того, что я сделала. Нам не ужиться вместе.
- Ты его любишь?
Она замолкает, в широко раскрытых глазах страх, губы подрагивают, но не раскрываются.
- Ты его любишь? – реву я.
- Люблю! – кричит она в ответ и замирает, когда моя рука резко тянется к ней.
Хватаю ее за горло, надавливаю ощутимо, до хрипа. Она неподвижна, не пытается ослабить мою хватку, а глаза с вызовом, открыто смотрят на меня. Пальцы разжимаются, она хватает воздух ртом, медленно встает, не глядя больше на меня, и уходит.
Я замираю в ужасе и неостывшей ярости. Что я только что хотел сделать? Придушить ее? Заставить расплатиться за жестокие слова? Сделать больно физически, уж если она раздавила меня морально? Становится гадко. Прислушиваюсь к звукам, которые доносятся со стороны дальней комнаты. Скрипнула дверца шкафа, щелкнул доводчик выдвижного ящика. Она собирает вещи.
В груди потяжелело, словно она оказалась полной камней, руки безвольно повисли.
Она уходит. Это серьезно. Это навсегда. Она все решила.
Реальность, злая и жестокая, обрушилась на голову лавиной, унося дыхание, забирая мою жизнь.
Она сейчас переступит порог и уйдет к своему хахалю.
Я больше не проснусь рядом с ней, не обниму, не поцелую, не прижму к своему телу, не представлю знакомым, как свою жену.
Она уйдет, забыв о том, как сильно я ее любил, как люблю до сих пор.
Но сил остановить ее, простить прямо сейчас, когда она даже не думает умолять об этом, и начать все заново, нет. Пустота внутри странно переплетается с зыбкой, как трясина, болью.
Она показывается в проеме кухни с чемоданом в руках.
- Я останусь у родителей. Позвоню тебе на днях, и мы уладим, как быть с квартирой и разводом. Я хотела бы продать ее. Нам с Женей тоже придется где-то жить, хотя бы ради нее не подумай о возможности продажи. Была бы я одна, ушла, оставив все.
Она замолчала, всматриваясь в мое лицо еще несколько мучительно долгих и таких коротких мгновений, а потом легко обула босоножки и вышла, тихо прикрыв двери.
Глава 19
Здесь пахло так же, как и в детстве – ванилью, мамиными духами и книгами. Уезжая, родители оставили мне ключи, чтобы я могла поливать цветы и следить за квартирой.
Я закрываю дверь, прижимаясь к ней спиной. Я не рада, что оказалась в стенах родительского дома. Нет. Это еще больше напоминает о причине, вынудившей меня сделать это. Тяжелый чемодан валиться из рук.
Нет сил двинуться с места. Я едва смогла выйти из такси, не говоря уже о гигантском рывке, когда преодолевала ступеньки.
Меня лихорадит. Все прошло не так, как я себе представляла. Мне почему-то казалось, что отметины от моего поступка окажутся не только на моем сердце, но и на моем лице. Но Влад оказался не таким человеком, и от его благородства мне стало еще хуже. Хотелось драть на себе волосы и выть во весь голос, но я сама во всем виновата. К чему теперь эти стенания?
Я почти ползу в комнату и валюсь на диван в полном изнеможении. Нет ни малейшего шанса,что я смогу уснуть. Да и в груди ноет, голова болит.
Дело сделано. Как мы теперь будем жить с Женечкой? Хватит ли у нас денег на все? А самое главное, как мне сказать ей о том, что мы с ее отцом больше не будем вместе? И тут плотину прорывает – по щекам льются безмолвные слезы. Мне не жаль себя, но Женя будет страдать лишь потому, что ее мать – эгоистка, уступившая своим желаниям, не способная жить так, как нужно, ради своей дочери.
Я не чувствую жалости к Владу. Да, это плохо, но ведь и мне было плохо, еще задолго до появления Вронского я терпела мучения супружеской жизни, абсолютно меня не радовавшей, я тянула эту лямку, сцепив зубы. Он не мог не видеть. Так неужели не догадывался, что я больше его не люблю? Во всяком случае, как не заметил, что исчезла та легкость, с которой мы проживали каждый день из года в год?
Теперь слово любовь невозможно применять к нам, потому что я твердо знаю, каково это – любить по-настоящему. К сожалению, с Владом это было дружеское чувство, которое испытываешь к преданному тебе человеку, настолько душевно близкому, что невозможно остаться к нему равнодушной. Мы одинаково смотрели на вещи, у нас были одни и те же ценности и цели. Кому-то этого хватает для счастья. Но не мне.
Я не тешила себя надеждой, что родители меня поймут. Тем более, я была уверена на сто процентов, что мама точно определит причину моего ухода. И не одобрит ее.
Что ж, это моя жизнь, мой выбор. И если она не поддержит свою дочь, то это станет для меня еще одним потрясением.
Где-то за полночь я незаметно провалилась в сон. Это было похоже на падение в бездну, на погружение в холодное, мучительное беспамятство, не приносящее ни отдыха, ни восстановления сил.
Утро следующего дня оказалось самым паршивым утром за всю мою жизнь – мне нужно идти на работу.
Опухшее лицо смотрит на меня из зеркала, когда я захожу в ванную принять душ. Эти мешки из-под глаз ничем не убрать. Хорошо, что я захватила с собой солнцезащитные очки. Но в офисе в них сидеть не будешь, поэтому чувствую, что расспросов не избежать.
О завтраке даже не думаю – кусок в горло не лезет. Вызываю такси и мчусь в центр, понимая, что опаздываю, подсчитывая в уме, как часто в дальнейшем я смогу позволить себе такую роскошь – передвигаться на такси.
Материальная сторона вопроса для меня теперь очень важна. Я не могу позволить себе забыться в своем горе, я уже думаю, сколько в месяц мне придется тратить на квартплату, на еду, на Женю, о себе и не заикаюсь.
Украдкой снова смотрю на мобильный. Это уже в сотый раз за утро.
Не знаю, что я хочу увидеть на экране. Беспокоюсь по поводу молчания Влада. Хотя о чем ему сейчас со мной разговаривать? Уверена, что ему было мало одной ночи, чтобы осмыслить наш разрыв. Он все еще выбит из колеи, как и я. Но мне тревожно за него. Все-таки, не чужой мне человек, более того, за последний годы он стал мне ближе, чем родители. Моя опора в любом деле, мой защитник перед лицом жизненных неурядиц.
Под очками становится мокро. Да, я знаю, что я потеряла.
Но сейчас мне отчаянно хочется увидеть другие знакомые цифры, их я выучила наизусть несколько недель назад. Но, по всей видимости, Вронский принял наш разрыв именно так, как я и думала – как неизбежность.
Мне отчаянно хотелось почувствовать сейчас хотя бы каплю интереса с его стороны. Почему бы ему не узнать, как я встретила мужа, что сказала, в чем была причина его молчания? Не призналась ли я ему во всем? Или он решил бы, что это последняя глупость с моей стороны?
Но телефон предательски молчал.
Расплатившись с таксистом, я даю слово, что больше никогда не позволю себе проспать.
Людмила Владимировна еще не пришла, у меня есть время, чтобы припудрить синяки под глазами, хотя, вряд ли что эта уловка пройдет с моей наблюдательной начальницей. А вот и она.
- Здравствуйте, Ирочка. Как ваши дела?
- Здравствуйте, Людмила Владимировна. Все хорошо, - отвечаю я ровным голосом.
- Вы в этом уверены? – она пристальнее всматривается в мое лицо, которое я упорно отворачиваю от нее.
- Конечно. Работы без меня накопилось?
- Не то слово. Но все же… Что у вас случилось?
- Семейные трудности, - скрывать не имеет смысла, но о подробностях пусть и не мечтает. Я не такой человек, который стирает грязное белье при зрителях.
- Может, вам нужно еще больше дней на свой счет? – неуверенно предлагает она.
- Нет, спасибо. – Мне уже хватило.
- Ну тогда через полчаса у меня совещание с мэром, очень на вас рассчитываю.
- Да, конечно. Что-то новое?
- Нет, просто отчет по деятельности благотворительных фондов города.
День ползет хоть как-то, подталкиваемый тем движением, которое создает необходимость распечатывать документы, выходить по поручениям, совершать звонки.
Людмила Владимировна поглядывает на меня, когда думает, что я не вижу. И ее губы поджимаются. Я знаю – она догадывается, что у меня с мужем серьезные проблемы, такой убитый вид у женщины может быть только из-за мужчины. В моем случае – из-за двух.
В перерыве звоню маме. Воистину, материнское сердце наделено каким-то невероятным шестым чувством.
- Ира, что случилось? У тебя такой голос, будто кто-то умер.
- Все в порядке, мам.
- Зачем ты меня обманываешь?
- Я же жива, как слышишь.
- Что у тебя произошло?
- Ничего.
- Что-то с Владом? Ты что, поссорилась с ним?
- Да с чего ты взяла?
- Отвечай!
- Все у нас, как и прежде, - не хочу врать, но и не собираюсь портить им отпуск.
- Женя приболела, - как-то нехотя говорит она. Наверное, догадалась, что из меня ничего не вытянуть.
- Что случилось? - мое сердце начинает пропускать удары. Когда ребенок болеет – это всегда тяжело, а если еще и вдалеке от матери - тем более.
- Мороженного переела. Горло красное, носом шмыгает, но температура маленькая. Так что прополощем пару дней горло и все будет в порядке.
- Ладно, мне бежать нужно.
- Ира…
- Все, перерыв уже закончился, а у меня совещание.
Нажимаю на отбой и облегченно вздыхаю. Никакого совещания нет, но работы полно.
К вечеру я уже валюсь с ног, но хотя бы на несколько часов забываю о собственных проблемах.
Однако когда рабочий день закончен, я остаюсь один на один с собой.
Нужно зайти в магазин и хоть что-то купить к ужину. Я весь день пила только чай, и теперь у меня кружится голова. Аппетита нет, но силы нужно поддерживать, иначе в ближайшие дни я начну падать в обмороки от голода и нервного истощения. А в конце недели соседи моих родителей вполне могут обнаружить в соседней квартире труп.
Я невесело хмыкнула.
В супермаркете толкались люди, как и я, только что вышедшие с работы, уставшие, злые, но не такие апатичные. Мне же на все было наплевать. Мое горе в квадрате – уйдя от одного мужчины, я не обрела другого, как втайне от самой себя наделась.
Поэтому в моей тележке рядом с багетом, сыром, помидорами и филе индейки оказалась и бутылка виски. Не люблю наших вин – от них болит голова. А водку не могу пить из-за ее вкуса. Но на вечеринке буду только я одна, так что больше никому угождать не придется.
Соседка, увидевшая меня у родительской квартиры, радостно поздоровалась, но заметив пакеты с продуктами, озадаченно вытаращилась. Хорошо, что хоть не стала лезть не в свое дело.
Весь вечер я провела за одним единственным бутербродом и стаканом виски, глядя на телефон в некотором отупении, вызванным алкоголем и полной эмоциональной опустошенностью. Эта сволочь ни разу не пискнула. Меня вырубило в восемь. И на том спасибо.
На следующий день меня огорошила новость, которой я не ожидала.
- Ира, мне звонил наш благодетель по Дому престарелых.
- Михаил Петрович Лавров?
- Да, именно он. Хочет встретиться и обсудить некоторые детали. Просил прислать вас, если я не возражаю.
- Почему меня?
- Кто знает, - глаза моей начальницы лукаво блеснули.
- Не думаете ли вы, что он… что…
- Я ничего не думаю, Ирочка, но если мужчина звонит мне и просит встречи с молодой и красивой женщиной под предлогом выяснения рабочих тонкостей, это не может не натолкнуть на определенные догадки, - замечает Людмила Владимировна.
- Но у меня нет и в мыслях, - я начинаю оправдываться, отчаянно краснея. Неужели она так обо мне думает?
- Что ж, ухаживания, даже за замужними молодыми женщинами, не всегда должно заканчиваться чем-то компрометирующим.
- Вы ошибаетесь, это не ухаживания, - я мельком смотрю на золотой ободок на безымянном пальце правой руки. Скоро его там не будет.
- Или у вас из-за него проблемы? – вдруг говорит моя начальница так, словно ее осенило.- Влад ревнует к вашему ухажеру?
Я посчитала этот вопрос бестактным. Она была знакома с моим мужем, как и я с ее сыном. Но мы никогда не обсуждали нашу личную жизнь, если сами того не хотели, не лезли друг другу в душу. Видимо, мои мысли отразились на лице, потому что она поспешно извинилась, сказав, что лезет не в свое дело. Но мне не хотелось, чтобы она подумала, что оказалась права. Ладно, рано или поздно мне пришлось бы все объяснить.
- Мы с Владом скорее всего разведемся. В ближайшем будущем… Но к господину Лаврову это не имеет никакого отношения. Да он мне в отцы годится!
- И это еще ни о чем не говорит, если он достойный мужчина. А по поводу Влада – Ирочка, мне искренне жаль, - Людмила Владимировна замолчала. – Это тяжело, какова бы ни была причина. Крепитесь.
Я кивнула. Что ж, вот все и выяснилось. Это еще не говорит, что не последуют косые взгляды и перешептывания за спиной, но Людмила Владимировна – женщина, не склонная к распространению сплетен. Хотя в женском коллективе мало что можно утаить.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |