Глава I Теоретические аспекты проблемы исследования творчества А.Блока.

Оглавление

Введение……………………………………………………………………………………………….

Глава I Теоретические аспекты проблемы исследования творчества А.Блока.

1.1. Пути анализа проблемы при изучении творчества А.Блока в школе.

1.2. Исследование литературоведческих источников по А. Блоку («12», «Незнакомка»). Продуктивность их применения на уроке.

Глава II Исследование программ и учебников для 11 класса, изучение разделов, посвященных А. Блоку.

2.1. Анализ методических разработок, посвященных А.Блоку в 11 классе.

2.2. Исследование программ и учебников для 11 класса, изучение разделов, посвященных А. Блоку

2.3. Создание собственной программы планирования творчества А.Блока. Элективный курс.

Заключение………………………………………………………………………………….

Использованная литература……………………………………………………….

Приложения…………………………………………………………………………………

Оглавление

Был ты нашей песнею последнею,

Лучшей песней, что певала мать.

В.Рождественский.

Нельзя говорить о творчестве А.Блока, не упомянув о роли его личности в целой эпохе и мире поэтического мастерства. Л.Н. Авдонина пишет о том, что поэты не умирают, они остаются в нашей памяти и вечно живут в мире, называемом искусством. У каждого из них своя судьба, своя роль в великом таинстве служения Музе. Блок ушел в бессмертие 90 лет назад – 7 августа 1921 года, и вместе с ним канула в Лету целая эпоха в жизни России. По словам Б.М. Эйхенбаума, «смерть Блока потрясла всех»: поэт, лишенный возможности заниматься творчеством, погиб в голодном Петрограде, в глубокой депрессии, усугубленной болезнью. «Смерть серьезна и умеет выбирать себе в друзья самых достойных» (Эйхенбаум 1987: 353) Первый поэт блистательного Серебряного века остался в памяти современников человеком высокого душевного совершенства, осознающим свое особое предназначение и умеющим отстоять свою личную свободу. Поэтические строки-воспоминания о Блоке и его творчестве художников слова стали своеобразным венком памяти. Первые ветки-строки возложили на алтарь памяти собратья поэта по перу – его современники. Это самые ценные, самые дорогие украшения из цветов-стихов в поэтическом венке памяти Блока.

Личность А.А. Блока на протяжении многих лет интересовала литературоведов и выдающихся педагогов. Изучением его творчества занимались не только литературоведы, но и лингвисты (в чем мы и убедимся, рассмотрев лингвистический анализ стихотворения «Незнакомка»). Поэт, принадлежавший к кругу русской интеллигенции, обладал уникальным даром облачать впечатления и жизненный опыт в стихи, выражая свои мысли точно, четко и гениально. В школьной программе творчество А.А. Блока занимает далеко не последнее место. Однако наиболее интересными его стихотворениями являются именно те, которые не вошли в этот курс. Известные сборники «Стихи о прекрасной даме», «Нечаянная радость», «Снежная маска», «Земля в снегу».

Тема нашей дипломной работы- «Пути анализа литературных произведений в школе (на примере творчества А. Блока в 11 классе)». Ее актуальность обусловлена тем, что при изучении литературы в образовательном учреждении соблюдается преемственность и поэтапный подход, связанный с постепенным погружением в творчество того или иного автора. Следовательно, изучение творческого пути и наследия А.Блока в 11 классе является обобщением всего курса литературы в рамках школы. Анализ литературных произведений также соблюдает преемственность, интересны новые подходы к изучению творчества автора.

Объектом исследования являются литературные произведения А.Блока. Предмет исследования – пути анализа литературных произведений в 11 классе. Цель научной работы: изучить различные пути анализа поэзии А. Блока в старшей школе и составить свою программу планирования его творчества и элективный курс.

Задачи исследования:

- выявить пути анализа при изучении творчества А.Блока в XI классе.

- выявить и рассмотреть разнообразные литературоведческие источники по творчеству А.Блока;

- изучить продуктивность их применения на уроках литературы в 11 классе;

- рассмотреть и сравнить различные программы по литературе (в частности разделы с творчеством А.Блока)

- проанализировать методические разработки, посвященные творчеству А. Блока;

- составить свою программу изучения творчества данного автора и элективный курс.

Гипотеза исследования: составление собственной программы планирования творчества А.Блока возможно при изучении уже имеющихся источников и детальном изучении их. Элективный курс необходим для того, чтобы у школьников пробудился исследовательский интерес к творчеству поэта. В рамках курса они расширят свои знания о поэзии А.Блока, и возможно, по-другому посмотрят на ранее изученные ими произведения. Но специфика данной программы именно в том, что стихотворения, предлагаемые на уроках, будут заменены на те, которые не входят в школьный курс.

На основе элективного курса, составленного нами, предлагается разработка учебного занятия по творчеству А.Блока в XI классе.

1.1.Пути анализа проблемы при изучении творчества А.Блока в школе.

В своей статье «Трагический тенор эпохи» Боровик М.Г. предлагает алгоритм построения работы на уроках литературного чтения при изучении творчества А. Блока.

Изучение поэзии Блока в XI классе вызывает определенные трудности у современных старшеклассников. Это связано не только со сложным восприятием лирики в целом, но и с художественным миром поэта, творчество которого органично впитало в себя философию и эстетику символизма. Отсутствие конкретного и зримого образа, так называемой материи (она, по выражению Е.Г. Эткинда, «рассредоточена и рассеяна» в стихотворениях Блока), вызывает непонимание, и как следствие, отторжение у старшеклассников.

Именно поэтому одна из главных задач словесника – дать «ключ» к прочтению лирических произведений поэта, его концепцию мировидения, мироощущения, показать путь лирического героя в «Трилогии вочеловечивания». При этом необходимо сохранить эмоциональную составляющую восприятия поэзии, не «задушив» ее аналитической мыслью.

Количество часов, отводимое современными программами на изучение творчества Блока, невелико. Однако, не смотря на это, каждый словесник выбирает свой путь изучения. Мы предлагаем следующую систему уроков по творчеству Блока: знакомство с личностью Блока, первый том лирической трилогии, второй том лирической трилогии, «страшный мир» Блока, Россия Блока, поэма «Двенадцать», «Скифы». В зависимости от уровня изучения – базового или профильного- каждый учитель может использовать нужный ему материал, сохраняя общую концепцию в «Трилогии вочеловечивания».

На первом уроке происходит первоначальное знакомство учащихся с личностью Блока, с его лирикой. К этому занятию ученики выполняют следующее домашнее задание: читаю стихотворения Блока, готовят выразительное чтение одного из них.

В начале урока создается эмоциональное поле для восприятия лирики поэта. Для этого можно использовать лирические посвящения поэтов А.Блоку, воспоминания современников. Возможно и обращение к строкам Ахматовой, посвященным бессмертию Блока, ставшему частью родного города:

И ветер с залива. А там, между строк,

Минуя и охи, и ахи,

Тебе улыбнется презрительно Блок-

Трагический тенор эпохи.

Он прав – опять фонарь, аптека,

Нева, безмолвие, гранит..

Как памятник началу века,

Там этот человек стоит.

Логика изучения лирики Блока обусловлена его тремя томами «Трилогии вочеловечивания». Поэтому второй урок (базовый уровень) посвящен изучению лирики первого тома (1898-1904). Знакомим с историей появления «Трилогии вочеловечивания», подчеркнув авторский принцип распределения лирики по томам. Острое восприятие времени, зыбкого и наполненного событиями, о которых сложно судить объективно, находясь «внутри» исторического потока, приводит Блока к необходимости понять самого себя и современный мир. Именно поэтому возникает мотив пути, поиска себя и своего места в этом сложном мире. Его три книги – это путь поэта к реальной жизни, по мысли Л.Гинзбург, от мистических устремлений к современной действительности.

Первый том – это, с одной стороны, период любовной истории с Л.Д. Менделеевой, с другой стороны время увлечения Блока философией В.Соловьева, повлиявшей на возникновение символизма в русской поэзии. Так как уроки, посвященные символизму, предваряют изучение творчества Блока, вспоминаем, каковы особенности этого направления, его язык. Школьники отмечают, что в основе символизма лежит философская идея двоемирия, интерперетированная Владимиром Соловьевым. Его христианская концепция предполагает, что связь между Богом, Творцом, мужским началом, рождающим духовные ценности, и миром, реализуется через душу мира, воплощенную в женском начале –Софии. Именно душа мира возвестит о конце мира, прекратится время безбожного человека, и придет третье Возрождение Христа, время царства Гармонии.

Урок по второму тому (базовый профиль) начинается со слова учителя. Задача учителя – показать изменение в эстетике Блока. Определяются хронологические рамки этого периода (1904-1907 годы). Эта книга переходная: после гибели идеала начинается попытка осмысления действительности. Отсюда и декаденские настроения.

Далее переходим к частным случаям. Рассмотрим стихотворение «Страшный мир», помещенное в сборник «Родина». «Страшный мир» - это и символ современной Блоку России. В стихотворении есть социальный намек: «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели». Желтые и синие – вагоны для состоятельных людей, зеленые для простонародья. Поэтому в словах символах «плакали» и «пели» отражена тема страдания, судьбы народной.

Если говорить о теме Родины (Руси), то она для Блока центральная и он ей «сознательно и бесповоротно» посвящает свою жизнь. Но в разные периоды творчества образ Родины менялся. Эволюцию темы можно проследить на стихотворениях «Русь» и «Родина». После выразительного чтения сопоставляются образы Руси и России.

Каков облик Руси в стихотворениях? Какие чувства вызывает Родина в душе поэта? Какими художественными средствами создается образ? Статичны или динамичны образы? Можно ли говорить о реалистическом изображении.

В одноименном стихотворении предстает образ Руси поверий и легенд, преданий старины. Это сказочная, колдовскя, таинственная страна. Она пропитана образами народной поэтики, наполнена своей мифологией, причем мифологией демонической: ведунами, ворожеями, ведьмами, чертями. Рождаются ассоциации с сюжетами народных песен: «Где буйно заметает вьюга до крыши – утлое жилье, и девушка на злого друга под снегом точит лезвие». При этом образ Руси статичен. Не случайно состояние сна.: «..и за дремотой тайна, и в тайне почивает Русь». Ощущение тайны придает определенную условность образу. Стихотворение напоминает песню, мелодичность возникает от ассонансного звучания. О реальной России напоминает лишь один мазок – нищета родимой страны и лоскуты ее лохмотий. От образа веет первозданной силой и чистотой. Сразу после анализа стихотворения школьники слушают сообщение на тему «Русь А.Блока и Н.Рериха» с использованием ИКТ.

Затем учащиеся анализируют стихотворение «Россия». В стихотворении дан образ нищей России, тяготеющей к реальному изображению. Отсюда предметный ряд «расхлябанные колеи», «избы серые», лес, поле. Вместе с тем поэт не отказывается от символов, но они в большей степени работают на создание русского колорита. Например, «три стертых треплются шлеи» - образ-символ русской тройки. Образ Родины соотносится с женским началом: «твои прекрасные черты», «плат узорный до бровей», «мгновенный взор из-под платка». В отличие от Руси, Россия дана в движении, поэтому ей сопутствует образ дороги: тройка, колея, песня ямщика. Поэт любит Россию: «Твои мне песни ветровые – как слезы первые любви!». В чувстве поэта к Родине отсутствует жалость. Крест, который несет лирический герой, один на двоих. Россия и лирический герой движутся по одному пути. Так тема Родины вплетается в тему пути.

Работу над поэмой «Двенадцать можно построить по-разному. Это зависит и от мастерства словесника, и от общего уровня литературного опыта учащихся. Боровик М.Г. предлагает для первичного восприятия познакомиться с поэмой дома и попытаться понять, как Блок воспринимал революции. Однако подобные задания возможны лишь при предварительном и тщательном изучении творчества поэта и его мировоззренческих взглядов. На уроках для изучения «Двенадцати» отводится два часа. Далее мы будем рассматривать, каким же образом проходит знакомство с этим произведений с точки зрения разных авторов. Каждая из них, несомненно, заслуживает внимания. Но то, как учитель будет строить работу на занятии, зависит только от него.

1.3. Исследование литературоведческих источников по А. Блоку («12», «Незнакомка»). Продуктивность их применения на уроке.

Рассмотрим статью Карпович Н.В. – учителя средних классов школы № 22 города Калининграда. Она называется «Размышления о поэме А.А. Блока «Двенадцать»».

Казалось бы, поэма А.А. Блока «Двенадцать» исследована до последней строки. Между тем и сегодня некоторые вопросы, возникающие после ее прочтения, остаются спорными, и кажется, что есть в ней какая-то тайна, о которой не захотел или не смог поведать нам автор. Внешняя простота поэмы, где Блок видится певцом Октябрьской революции, обманчива. Здесь нельзя не вспомнить В.Г. Белинского, который считал что «каждое поэтическое произведение есть плод могучей мысли, овладевшей поэтом» и что «настоящего поэта движет на труд и подвиг творчества непобедимая страсть, и эта страсть – пафос».

Блок начал работать над поэмой 8 января 1918 года, а 28 января уже закончил, то есть писал на едином дыхании. Общеизвестна его запись в дневнике после окончания работы над поэмой: «Сегодня – я гений». В чем же увидел свою гениальность скромный в самооценках Блок?

Поэма начинается с резкого, контрастного противопоставления черного и белого: «Черный вечер. Белый снег», а далее идет лаконичная, но зримая картина пошатнувшегося человеческого бытия в современном автору мире: «Ветер, ветер!/ На ногах не стоит человек./ Ветер. Ветер./ На всем Божьем свете!»

Трудно выстоять, не упасть человеку на этом жутком ветру, сохранить доброе, светлое начало, когда «на всем Божьем свете» идет решающая схватка «света» и «тьмы», добра и зла, когда над всем миром «черное, черное небо» и у многих людей «злоба, грустная злоба кипит в груди. Черная злоба, святая злоба..» Разным показывает поэт это чувство. Грустной может быть злоба от ощущения бессмысленности собственного существования, черную злобу рождает зависть, святая злоба появляется от постоянно испытываемых несправедливых обид. Причины возникновения озлобленного состояния различны, но результат один: появляется желание излить зло на окружающий мир.

Итак, с первых строк Блок дает понять, что мучительно волнует его в это время. Над вечными вопросами размышляет поэт: быть или не быть добру, любви, состраданию на земле; поглотит ли тьма навсегда свет, или человек, сомневающийся, озлобленный, растерявшийся – «скользит – ах, бедняжка» - сможет найти твердый, верный путь – путь в «тоске безбрежной», путь «сквозь кровь и пыль», к свету, вере, ибо с верой приходят надежда и любовь и желание творит добрые дела.

Сюжет поэмы «Двенадцать» развертывается на фоне ночной темноты, снежной метели. Кажется, что в центре его – магическая история любовных переживаний красногвардейца Петрухи, но суть поэмы не в этом. В «Двенадцати» Блок запечатлел грандиозную историческую картину борьбы добра и зла, происходившей в России после революции 1917 года. За любовным сюжетом встает зарево «мирового пожара», за петроградской улицей – не только Россия, но и весь «Божий свет», за двенадцатью красногвардейцами – не только русский народ, но и все человечество.

В самом конце поэмы появляется имя Христа, и оно, на первый взгляд, случайно. Но это только на первый взгляд. С гениальным предвидением поэт понял, что в мире совершаются события, свидетелями участниками которых будут многие поколения, последствия которых мы наблюдаем и сегодня. Борьба сил добра и зла достигла своего апогея в 1917 году в России, и в данный исторический момент силы зла возобладали.

В «Двенадцати» можно найти множество примет этого смутного времени. В послереволюционном Петрограде улицы завалены сугробами. «Под снежком – ледок», некому счищать лед с тротуаров; «всякий – раздет, разут»- в стране бедность, разруха. В конце ноября 1917 года в Петрограде начались массовые разграбления винных складов: «Запирайте етажи,/ Нынче будут грабежи!/ Отмыкайте погреба-/ Гуляет нынче голытьба!»

На улицах плакаты «Вся власть Учредительному Собранию!» Поэт выражает свое отношение к этому лозунгу, показывая сожаления старушки о напрасно истраченном лоскуте материи: «Сколько бы вышло портянок для ребят…» Плакаты рвет, мнет и носит веселый, злой и радостный ветер. «Учредительное собрание» проституток становится символом продажности всех политиканов, которые играют в грязные игры ради собственных интересов и выгоды. Старый, отживший мир поэт сравнивает с голодным безродным псом, участь которого – плестись вслед за происходящими событиями, не имея ни сил, ни возможности влиять на них.

Среди хаоса, разрухи идет по петроградским улицам революционный патруль – двенадцать красногвардейцев: «В зубах- цигарка, примят картуз./ На спину б надо бубновый туз!» Непригляден их разбойничий облик. Наглая уверенность в свободном «державном» шаге, и как тяжкий вздох вырываются слова: «Эх, эх, без креста!»

В поэме Блок отводит большое место личной драме одно из красногвардейцев – Петрухи. Его участь, как участь многих ему подобных, определена: «Как пошли наши ребята/ В красной гвардии служить - / В красной гвардии служить-/ Буйну голову сложить!» Тысячи таких, как Петруха, пойдут без имени святого вдаль, в никуда, «ко всему готовы, ничего не жаль», и сложат свои буйные головы. Само имя Петруха, Петр – глубоко символично. Один из двенадцати учеников Иисуса Христа, апостол Петр, первый засвидетельствовал свою веру в Иисуса Христа. В поэме Петруха совершает бессмысленное, случайное убийство своей возлюбленной и переживает из-за этого: «Лишь у бедного убийцы не видать совсем лица». Он первым начал сомневаться в правоте деяний красноармейцев и сбивается с державного шага: «Все быстрее и быстрее/ Утарапливает шаг./ Замотал платок на шее -/ Не оправиться никак».

Его движения лихорадочны, суетливы, он подавлен и растерян, его раскаяние глубоко и искренне: «Загубил я, бестолковый, загубил я сгоряча..ах!» Полушепотом произнесенное «ах» - вселенский, тоскливый, человеческий тог по загубленной душе: «Упокой, Господи, душу рабы твоея..Скучно!»

Снисходительно-грубые утешения товарищей не могут развеять смятение в душе Петрухи, они помогают ему только справиться собой внешне, поддержать осанку, восстановить державный шаг: «И Петруха замедляет/ Торопливые шаги/Он головку вскидывает, / Он опять повеселел..»

Но веселье это напускное, неискреннее. Злоба, которой объят мир, теперь кипит и в душе Петрухи. Вместе с ней рождается желание все крушить на своем пути..И опять – бьющая через край, всечеловеческая тоска: «Ох ты, горе-горькое!/ Скука скучная,/ Смертная!»

..Много неясностей в поэме связано с образом того, кто машет красным флагом, кто «ходит беглым шагом, хоронясь за все дома». Многие литературные критики считают, что это Иисус Христос. Но мог ли Блок, с детства воспитанный в православной вере, изобразить Христа идущим с кровавым флагом впереди обманутых, озлобленных, потерявших веру людей, прячущимся «аки тать» за все дома, за сугробы и заливающимся долгим смехом?

Нет, державным шагом по Руси идет Антихрист, наполняя души людей злобой. Он толкает на преступление Петруху, по его злому наущению Петруха убивает свою любовь. Это его присутствие интуитивно чувствуют двенадцать красногвардейцев, с тревогой бросая в черноту ночи безответные вопросы: «- Кто еще там? Выходи..; - Эй, откликнись, кто идет?» В ответ им «только вьюга заливается долгим смехом в снегах..» Антихрист ведет за собой красногвардейцев, радуясь их преступлениям, сеет вражду.

…И идут без имени святого

Все двенадцать – вдаль..

Ко всему готовы,

Ничего не жаль..

Вперед, вперед,

Рабочий народ!

Антихрист противодействует Христу, мешает людям осознавать свои грехи и тем самым прийти к спасению. Но Антихрист сам погибнет от духа уст Христовых. Об этом сам говорит Блок. Он верит, что так произойдет. Пусть и не скоро. Еще очень долго будет махать Антихрист красным флагом, заливаясь злобным, вьюжным смехом, глядя, как страдают, умирают, мучаются и умирают несчастные люди. Долгий крестный путь предстоит Петрухе и его товарищам в царство любви. Мало кто из них уцелеет на этом пути. Но придет время, и там, в прекрасном далеке, через многие годы слез, мук и обид – «Нежной поступью надвьюжной, / Снежной россыпью жемчужной,/ В белом венчике из роз - / Впереди – Иисус Христос.» Он примет ипростит своих раскаявшихся детей.

Блок верил, что его Родина, Святая Русь, найдет путь в Царство Любви и Гармонии, и именно тогда терновый венец Христа, символ его страданий за грехи людей, расцветет чудесными белыми розами, потому что роза всегда была символом любви и красоты.

Сам поэт на вопросы о загадочном появлении Христа в конце поэмы отвечал весьма уклончиво, отказываясь объяснить, откуда и почему возникает евангельский образ. Но и три года спустя после написания поэмы, не смотря на многочисленную критику, Блок твердо говорил: «А все-таки Христа я никому не отдам»…

А теперь обратимся к анализу стихотворения «Незнакомка», предложенному А.М.Финкелем.

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Вдали, над пылью переулочной,

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины,

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный-

Бессмысленный кривится диск.

И каждый вечер друг единственный

В моем стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной,

Как я, смирен и оглушен.

А рядом, у соседних столиков

Лакеи сонные торчат,

И пьяницы с глазами кроликов

«In vino veritas!» кричат.

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне)

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пяными,

Всегда без спутиков, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный

Смотрю ща темную вуаль

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,

Мне чье-то солнце вручено,

И все души моей излучины

Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю, истина в вине.

В первой части своего анализа А.М. Финкель говорит о отборе слов, их смысловом наполнении и соединении.

Исходной точкой нашего исследования является не только то положение, что в произведениях искусства не может быть каких-либо незначащих элементов, что в нем значит все и что все его элементы обладают нужным для него смыслом, но и то, что все эти элементы между собой связаны и не только друг от друга неотделимы, но и понимание одних не может быть полным без учета их связи со всеми остальными. Вот почему разбивка лингвостилистических работ на изолированные друг от друга разделы «Лексика», «Морфология» и т.д. вряд ли обладает достаточной наглядностью и убедительностью. Нам бы хотелось избежать этого, и по мере сил мы стремились увязать друг с другом различные стороны стихотворения и обнаружить те взаимоотношения, в которых они находятся.

Анализируемое стихотворение состоит из 13 строф. Оно может быть разбито на две основные части: одну, которая по содержанию своему может быть охарактеризована словом действительность. (строфы 1-4), и вторую, которую можно охарактеризовать словами преображение действительности (строфы 7-13). В них вклинивается переходная часть, занимающая строфы 5-ю и 6-ю; по содержанию своему она более примыкает к первой части и связывает ее со второй.

В действительности композиционный план стихотворения сложнее и тоньше: так, несколько отличается от всей первой части в целом первая строфа; особо может быть выделена и последняя, тринадцатая. Различное содержание и различная тональность, в которой написаны все эти части, находит свое проявление и в языке.

Стихотворение Блока написано. Конечно, на русском литературном языке, всем, безусловно понятным, ибо ни один автор не хочет быть непонятым и непонятным. Но это не тот обычный, разговорный язык, которым мы пользуемся в обыденной жизни, и даже не художественный язык, привычный нам по стихам Пушкина или прозе Тургенева. Это особый поэтический язык, отличающийся от обыденного не так лексикой и уж никак не грамматикой, а своей семантикой. Обычные, общие русские слова употребляются здесь в таких значениях и смыслосочетаниях, что становятся совсем другими.

Можно ли их «перевести» на обычный рационалистический язык (даже с такой степенью точности, которая возможна при переводе с одного национального языка на другой)? Как уже было сказано, такой «перевод» возможен далеко не всегда. Приходится довольствоваться разъяснениями, наведением, напоминаниями, наталкиванием на возможность такого-то и такого-то понимания, а то и многих сразу. В этом, а отнюдь не в точном переводе на язык рационалистический и состоит цель нашего комментария.

Как мы уже говорили, отличительной чертой «Незнакомки» является ее двуплановость. Но эта двуплановость не ограничена только противопоставлением «земного» и «неземного» и проявляется не только в сюжетном развитии или преображении образа, а пронизывает всю словесную нить произведения, выступая в ней даже не как двуплановость, а как многоплановость чуть ли не всех значений и смыслов.

И если у романтиков «семантическая структура слова, взятого отдельно, устанавливалась не как подчинение звука идее, а как борение множественности значений в звуке» (Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М.1965. с.178), то Блок идет дальше: не только в отдельном слове, но и в контексте проявляется множественность значений, причем не даже как борение их, а чаще как сосуществование. Однако в разных частях стихотворения это проявляется по-разному.

Уже первая строфа стихотворения является многомысленной и сложной. Как следует понимать слова Горячий воздух дик и глух? Определение горячий по своему значению является сравнительно простым. Хотя слово горячий является многозначным, здесь оно, принимая во внимание всю ситуацию, означает, очевидно, «знойный», «раскаленный» в прямом значении этих слов. И в то же время не исключена возможность понимать это слово иначе – в значении «необузданный».

Возможность такого толкования подсказывается в известной мере значениями прилагательных-сказуемых дик и глух, употребленных в чрезвычайно расплывчатом и зыбком значении. Из всех возможных значений слова дикий в данном тексте наиболее вероятны такие: «сильный», «ярый», «необузданный» или же «странный», «необычный» и наконец, «глухой». Отдать предпочтение какому-то одному из этих значений и отстаивать только это понимание нет никаких оснований. По всей видимости, и сам автор употребил это слово во всей совокупности этих значений сразу. Напомним блоковское стихотворение 1902 года. «Золотистою долиною// Ты уходишь, нем и дик..», где дик употреблено в нескольких значениях сразу.

Слово глух имеет очень много значений, но из них для данного текста могут быть применены лишь такие: «равнодушный», «неотзывчивый», «лишенный жизни, движения и деятельности», «полный безмолвия», «невнятный», «неясный», «дикий». Очевидно, и это слово употреблено Блоком в совокупности его значений, а не в каком-то одном. При этом интересно следующее. В некоторых своих значениях слова дикий и глухой выступают как синонимы, что позволяет употреблять их параллельно в качестве повторяющихся эпитетов, дополняющихся и усиливающих друг друга, ср. у Гончарова: Деревья..переплелись между собой и образовали дикие и глухие места (Обрыв). Не исключена возможность, что и в «Незнакомке» они употреблены как синонимы.

Значения сказуемых втянули в свою сферу и определения к слову воздух. Как уже было сказано, одним из значений сова горячий является «необузданный», «ярый». Но это же значение присуще и слову дикий, что и создает в своей совокупности нагнетание одного и того же эмоционально-смыслового тона: поэт трижды подчеркивает необузданность и дикость царящей здесь атмосферы, но делает это не путем прямого и точного называния, а путем употребления трех разных многозначных слов, какими-то одними значениями покрывающих друг друга и многими другими, размывающими ясность смысла и создающими многообразные семантические обертоны.

Слово пьяный отнюдь не стоит понимать как «свойственный захмелевшим, опьяневшим людям». С равным правом его можно понимать и как «опьяняющий» (см.Словарь под редакцией Ушакова и «Словарь русского языка» в 4 томах АН СССР, где дано: «Заставляющий быстро хмелеть, опьяняющий с примерами: Пьяное вино. Пьяные вишни. Пьяный напиток) или же как «находящийся в состоянии восторга, самозабвения, экстаза». Но тогда специфицируется и становится понятным значение и употребление слова крики: оно означает здесь, конечно, не «угрозы» и «брань», а нечто менее грубое и вдобавок насыщенное иным эмоциональным тоном, а именно «возгласы». В этом своем значении оно передает состояние того же возбуждения и в какой-то степени той же необузданности, как и рассмотренные уже прилагательные; все это получает свое подтверждение в дальнейшем тексте стихотворения.

Вдохновляет, а возможно и создает эти окрики некий правящий им дух. И это слово обладает в данном тексте двойственной семантикой: оно может быть истолковано как некое умонастроение или состояние (дух времени, проникнуться духом), и как некое существо, принимающее участие в жизни природы и человека (ср.злой дух, бесплотный дух). Это двойственное понимание возможно еще и потому, что сказуемое при этом подлежащем – правит, также обладает двойным значением; как известно, править чем-нибудь может означать и «управлять, руководить» и «давать направление движению» (ср. править государством и править судном).

Уточнение этих значений происходит через значение эпитетов к слову дух. Сочетание слов весенний и тлетворный – сочетание, вообще говоря, странное не только при прямом значении слова весенний, но и при ряде переносных. Прежде всего следует отбросить значение как раз прямое: мыслимое по всей ситуации реальное время событий относит нас не так к весне, как к лету. (в петербургском климате ни пыль, ни катание по озеру, ни заселенность дач женщинами и детьми для весны не характерны, и относятся не так к маю, как к июлю). Такие же значения слова весенний, как «молодой», «первоначальный» и т.п. не согласуются со словом тлетворный, ибо понятия «губительный», «вредоносный», «порождающий смерть» с этими понятиями не вяжутся. Однако сочетание этих эпитетов становится законным и понятным в том случае, если слово весенний понять как «возбуждающий», «хмельной. Такие переносные значения вполне допустимы и употребительны (весенний хмель). В этом значении слово весенний допускает сочетание со словом тлетворный, а уж отсюда вытекает, что слово дух следует понимать не как существо, а как настроение. В таком случае слово «правит» означает «руководить, управлять, давать общий, единый тон».

Итак, уже эта первая строка вводит читателя в эмоционально-семантическую атмосферу блоковского стихотворения: с одной стороны, точная и четкая семантика однозначного слова, сухое указание на время и место и наряду с этим – зыбкость и многозначность слова, звучащего совсем в иной тональности – возбуждения, беспокойства, тревоги. Эти две тональности переплетаются в стихотворении и дальше, проявляясь не только в лексике и семантике.

Мы уже говорили, что тон реалистического повествования, охарактеризованный самим автором как «реально-достоевский», носит на себе весьма явственный оттенок иронии. Последовательно и отчетливо этот стилистический тон выдержан в строфах 2-4.

Если временно отвлечься от того, что перед нами стихи, от их эвфонической специфики (эвфония в переводе с греческого – благозвучие, звуковая организация слова), то ничего в этих строфах не дает основания квалифицировать их как поэтические и отличить от обычного прозаического, даже не специально художественного описания. Все употребленные здесь поэтом слова не выходят за рамки обыденной, общеупотребительной лексики. Ни семантика слов и сочетаний, ни сфера их применения и употребления не отступают в этом высокопоэтичном произведении от их применения в любом другом жанре и стиле речи, вплоть до разговорно-просторечного. Реальный комментарий к этим строфам, данным К.Чуковским в статье «Александр Блок» показывает, с какой точностью названа реальная обстановка Озерков. Без всякого преувеличения можно сказать, что употребленная в этих строфах лексика характерна своей чуть ли не протокольной точностью, то есть ее однозначность, максимальным приближением значения слова к содержанию понятия.

Не составляет исключения и глагол золотится. Деревянные крендели, вывешиваемые над булочными, окрашивались обычно золотой краской. Таким образом, золотится употреблено здесь в таком же прямом значении, как, например, белеет и зеленеет в сочетаниях снег белеет или трава зеленеет.

Этой смысловой четкости и точности не нарушает даже ироническая усмешка, пробивающаяся в таких словосочетания, как заламывая котелки, испытанные остряки, ко всему приученный диск, который бессмысленно кривится.

Такой же сухостью и протокольностью характеризуется и синтаксис этих строф. Любое из употребленных здесь предложений может служить школьным образцом соответствующих синтаксических конструкций, до такой степени они ясны и прозаичны. Ни расположение главных и второстепенных членов, ни порядок следования друг за другом синтагм и членов предложения не отклоняются от того, что считается нормой, то есть от конструкции прозаического предложения.

Синтаксическая цельность блоковского предложения не вытекает даже из ритмической структуры стихотворения. Возьмем к примеру строфу 2: «Вдали над пылью переулочной,// Над скукой загородных дач,// Чуть золотится крендель булочной и раздается детский плач» также было бы построено и в прозе. Описательное по своему содержанию предложение сплошь и рядом ставит на первое место обстоятельственные группы. Именно это происходит и здесь: вдали, а затем две однородные обстоятельственные группы – над пылью переулочной и над скукой загородных дач. Но если в предложении на первом месте стоят, как в данном случае, слова, относящиеся к сказуемому, то сказуемое ставится непосредственно вслед за ними, а подлежащее в результате этого оказывается постпозиции, что здесь и реализовано. Этим же синтаксическим узусом объясняется позиция подлежащего и сказуемого в сочетаниях гуляют остряки, скрипят уключины, кривится диск. (см по этому поводу «Грамматику русского языка» Академии Наук АН СССР. М., 1954.т.2.ч.1.с.655 и далее)

Мы, конечно, далеки от мысли утверждать, будто бы блоковское расположение частей и членов предложения абсолютно незыблемо; при линейном характере языка отдельные части предложения могут меняться своими местами. Две однородные, обстоятельственные группы во 2-ой строфе, два компонента сложносочиненного предложения в 4-ой строфе (над озером скрипят уключины, и раздается женский визг) можно, конечно же, поменять местами. Точно также можно сдвинуть со своего места и поставит на другое (и даже не на одно) деепричастный оборот в 3-ей строфе и причастный в 4-ой, но при всем этом ни синтаксические, ни смысловые отношения не изменятся. Изменится ритмическая структура, но о ней как раз речи нет.

Нельзя не поставить в ряд с уже известными нам фактами и то обстоятельство, что в этих трех строфах почти совершенно отсутствуют образные средства языка. Переносность значения, образность, то есть то, что обычно считают поэтичностью, в этих строфах можно предположить лишь в отношении двух случаев: в строфе 2-ой для оборота «над скукой загородных дач» и в строфе 4-1 «Ко всему приученный бессмысленно кривится диск». Рассмотрим их.

Слово «скука», как известно, означает не только определенное душевное состояние, но и то, что это состояние наводит или вызывает. Именно в этом значении оно здесь и употреблено. Таким образом, это не «Дачи скучают»(при таком значении здесь были бы элементы образности и поэтичности), а «Дачи наводят скуку», в чем образности и поэтичности почти никакой нет. Показательно, что именно это значение слова «скука» охарактеризовано в словаре Ушакова как разговорное, т.е. такое, какое для литературного языка не окрашивается, как правило, в поэтические тона. Даже если предположить, что в данном тексте сочетание «скука загородных дач» употреблено в обоих значениях одновременно, все же поэтичность его обусловлена не значением полнозначных слов, а факторами синтаксическими, о чем говорится ниже.

Слабо ощущается и поэтичность приведенных строк из 4-ой строфы. Нельзя, конечно, отрицать наличие в них персонификации – весьма старого и весьма распространенного поэтического приема. Но яркости этого художественного образа препятствует в какой-то мере прежде всего нечеткость значения слова «диск»; кроме того, для современного русского языка слово это в данном значении имеет чересчур тонкий астрономический терминологический характер в соответствии с узкой сферой употребления. Показательно, что в словаре АН СССР при значении слова «диск» («Видимая форма Солнца, Луны, а также планет при наблюдении их с Земли») дана пометой «астрономическое». Показательно при этом и употребление прописных букв.

Выход слова за пределы этой узкой сферы без изменения его семантики не только не повышает его поэтической выразительности, а скорее наоборот – снижает поэтическую выразительность текста, в который это слово введено. Когда же у самого Блока встречаем «Ни ветерка, ни крика птицы, над рощей –красный диск луны» («Лунный вечер»), то есть здесь слово «диск» никакого образного характера не имеет. Для того, чтобы подобное слово лишилось своего суховато-книжного тона и приобрело некоторую эмоциональную окраску, необходимы дополнительные специфические факторы, в частности сильная образность контекста, сравним у того же Блока «В пыльный город небесный кузнец прикатил// Огневой переменчивый диск» («Гимн»), где диск приобретает ясное значение («солнце») и образный характер, поддержанный дальнейшим развитием стихотворения. Если же этих условий нет, то слово диск остается терминологическим.

Характерно, что и блоковская ирония находит свое отражение в оборотах сугубо прозаических: «ко всему приученный», «бессмысленно кривится», семантика и словоупотребление которых относится скорее к сфере разговорной и сниженной, чем к высокопоэтичной.

Строфы 5-я и 6-я являются как бы переходными между планом реалистическим и планом воображаемым. Скрепы, которыми связана эта часть с предшествующей и последующей, многочисленны и разнообразны.

Резче всего бросается в глаза анафорическое «И каждый вечер», которое повторяет зачин 3-ей строфы и повторится в 7-ой строфе. К нему примыкает семантически весьма близкий лексико-морфологический вариант «по вечерам». Вследствие этого в композиционном отношении образуется стройная структура: через каждые две строфы следует повторяющийся зачин – «по вечерам», «каждый вечер» - пока, наконец, раскрывается вторая часть (строфа 7-я и далее), в которой тема получает свою дальнейшую разработку. Анафора, таким образом, подготовляет к ней, аккумулируя события и настроения, накапливая все новые и новые детали, пока все это не разрешается во второй части, в которой тема и вариации охватывают иную лексическую, семантическую и образную систему. Композиционно между собой связанными оказываются все части стихотворения. Но это не единственное проявление связи между ними. О других будет сказано позднее, а сейчас рассмотрим лексико-семантический состав строф 5-ой и 6-ой и попытаемся увидеть, как он, продолжая уже известное нам употребление языковых элементов, подготавливает в то же время новое поэтическое движение.

Тональность 5-ой строфы резко отличается от того, что было раньше, прежде всего своей изобилующей перифрастичностью (перифраз в переводе с греческого – описательное выражение, иносказание). Вместо «Я пью» сказано «друг единственный в стакане отражен», вместо «вином» - «влагой терпкой и таинственной».

Как всякий поэтический перифраз, это несет иное содержание, дает иной угол зрения; хотя речь идет не о каких-то новых понятиях, а именно об этих. Но понятия эти обрастают новым содержанием, и каждое слово становится многомысленным и емким.

Однако этим не ограничивается семантическая насыщенность и многоплановость разбираемой строфы. Замена местоимения я описательным оборотом «друг единственный» - это не просто переназывание и не раскрытие содержания местоимения, а новая тема. Она говорит о том, что лирический герой одинок. Это пока еще глухо звучащая тема одиночества повторяется затем в дальнейшем развитии стихотворения и получает иную разработку. Одиночество здесь сопровождается не ореолом горделивости, а скорее, некой подавленностью. Вот почему «двойник как я, смирен и оглушен». Причину этого смирения следует искать, возможно, не только в вине. Дважды повторенный эпитет «терпкий» (влагой терпкой, терпкое вино), конечно, подчеркивает идентичность значений существительных. Но второй эпитет в стихе 19- таинственной – обогащает это понятие новым содержанием.

Дело в том, что это прилагательное, помимо своего обычного содержания (загадочный, непонятный, заключающий тайну), может включать в себя и оттенок иной направленности—«излучающий, создающий тайну». Вспомним, например, у Лермонтова: «Из-под таинственной, холодной полумаски звучал мне голос твой отрадный, как мечта». Никакой загадочностью, полумаска, конечно, не обладает, но она придает эту загадочность, таинственность. В таком же активном значении употреблено это слово у Блока. Таинственная влага – это влага, создающая тайну, придающая тайну всему окружающему. Тема создания тайны – одна из основных в дальнейшем развитии стихотворения. Эпитет в 5-ой строфе как бы подготавливает к этой будущей теме, пока лишь косвенно намекая на нее.

Но эти зачатки будущего второго плана даются все еще на основном фоне семантики и лексики предшествующих строк. Поэтому в эту многомысленность и иносказательность врываются вновь сухие, прозаические строки: «Рядом у соседних столиков лакеи сонные торчат». Их лексика является весьма обыденной, а семантика по-прежнему проста и однозначна. Следующая строка также является скорей рассудочной, чем образно-поэтической: «глаза кроликов» и означают «красные и несколько выпученные» - описательный оборот является конденсировано-точным и однозначным.

Что же касается латинского возгласа In vino veritas, то меньше всего его надо понимать как точную цитату: вряд ли посетители загородного ресторана были настолько убежденными классиками, чтобы выражать свой восторг по-латыни. Смысл здесь иной: в этом стихе переплетаются две темы; здесь конкретизированы те «пьяные окрики», о которых говорится в 1-строфе и в которых проявляется «весенний и тлетворный дух» и то ироническое отношение, которым поэт сопровождает всю окружающую его действительность. В вульгарном бытовом и лексическом окружении высокий стиль латинского языка снижается и приобретает ироническую окраску: латинская поговорка звучит здесь также пошло, как латинские же цитаты и поговорки в речах и статьях не раз высмеянных в русской литературе провинциальных адвокатов и мелких журналистов. Первоначальный смысл этой поговорки, по всем видимостям, не намного отличался от смысла русской поговорки «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», т.е.имелось ввиду, что вино развязывает язык (Михельсон М.И. Русская мысль и речь. Свое и чужое: Опыт русской фразеологии.т.1.с.142). В этом традиционно прямом значении и восклицают блоковские пьяницы.

Таким образом, переходные строфы связаны с предшествующими и последующими не только композиционно, но и в лексике, и в семантике, и в эмоциональном тоне, и в тех тематических намеках, которые, начиная со следующей строфы, зазвучат во весь голос.

С 7-ой строфы, с повторенного в 4-ий раз «И каждый вечер», и начинается новая тема –преображение действительности. Это преображение достигается прежде всего транспонировкой языка, переводом его в иную, так сказать, тональность – и лексико-семантическую, и синтаксическую.

Проявляется это прежде всего в изменении синтаксического строя фразы. Из четкой, краткой, прозрачной по составу, в которой границы синтаксические совпадают со строфическими, она становится широкой, осложненной деепричастными и причастными оборотами, охватывающей подчас несколько строф. Смысловые связи между строфами оказываются сильнее формальных, так что шесть строф, 7-12-я, представляют как бы единое целое, произносимое на одном дыхании.

Сопоставим, например, подлежащее в 7-ой и 8-ой строфах 6 в 7-ой строфе это «стан», семантически являющееся синекдохой (часть вместо целого), в 8-ой строфе ему соответствует личное местоимение женского рода «она», вовсе не замещающее предшествующее подлежащее-существительное, а обозначающее нигде до сих пор не названное прежде (часть вместо целого) – Незнакомку.

О синтаксической роли и различных значениях повторяющегося союза и будет сказано особо, но именно его повторяемость связывает строфы в единое целое. В первых шести строфах и даже там, где оно начинает сроку, лишь связывает одну строку с другой, как связывает слова внутри стихотворной строки (например: «Над озером скрипят уключины, и раздается женский визг») Не то во второй части стихотворения: в ней каждая строфа, кроме заключительной, начинается с анафорического и, и это и, переплетаясь с другими, создает многообразие значений и плавное движение стиха. Особую функцию несут синтаксические и лексико-синтаксические5 повторы.

Заметно изменяется и характер лексики. Блок и здесь не отказывается, естественно, от общеупотребительных литературных слов. Однако, таких явно сниженных или обыденных как «крендель булочной», «шлагбаум», «канавы», «детский плач» и «женский визг», мы уже более не встречаем. Вместо этого на фоне общеупотребительной лексики выделяются слова и словосочетания более высокого тона, подчас повторяющие старую устойчивую, поэтическую традицию: «в час назначенный», «девичий стан», «веют древними поверьями», «берег очарованный», «очарованная даль», «излучины души», «очи синие, бездонные», «дальний берег» и т.п.

Не будем останавливаться на характеристике каждого из них и не будем анализировать каждое слово в отдельности. Напомним только, что к слову «стан», например, и в словаре под редакцией Ушакова, и в «Словаре русского языка» АН СССР все иллюстрации взяты исключительно из поэтической речи; «очарованный», в каком бы плане не употреблено, также носит характер поэтический.

Такой же необычный оттенок имеет и «назначенный». В словаре Ушакова дано восемь значений этого глагола. Из них семь являются прозаическими, даже деловыми, но восьмое – «предопределить, определить на долю» -возникающее при словах «рок», «судьба» и им подобных, меньше всего имеет характер прозаически-деловой и создает тон высокий, даже несколько таинственный, как раз в этом плане «назначенный» и употреблено Блоком.

Слово берег, даль и составленное словосочетание дальний берег имеют за собой долгую поэтическую традицию. Вспомним пушкинские строки: «Напоминают мне оне // Другую жизнь и берег дальний» или «Оно умрет, как шум печальный// Волны, плеснувшей в берег дальний».

Для понимания слова «даль» напомним такие пушкинские строки, как «Ты ласкала, ты манила,//И от мира уводила в очарованную даль» или «Он пел разлуку и печаль,// И нечто, и туманну даль», где оно по толкованию «Словаря языка Пушкина» означает «какой-то неведомый край, мир, что-то вообще неизвестное, незнакомое». И в «Незнакомке» эти слова употреблены не столько в прямом значении, сколько для обозначения какого-то желанного, а может быть недостижимого края, что и придает этим словам небытовой характер. Знаменательно, что даже пушкинские определения вошли в состав лексики «Незнакомки».

Еще полнее раскрывается характер лексики этих строк при анализе их семантики. Наряду со словами, употребленными в прямом значении, появляется в большом количестве и употребление слов в переносном значении, чего в предшествующих строках, как известно, не было. Но не в этом состоит семантическая специфика данных строк, ибо употребление слов в переносном значении для поэтического языка –вещь обычная. Речь идет об ином.

По толкованию Г.А. Пауля, под узуальным значением подразумевается «вся совокупность представлений, составляющих для члена данной языковой общности содержание данного слова». Под окказициональной – «те представления, которые говорящий связывает с этим словом в момент произнесения и которые, как он полагает, свяжет с данным словом и слушатель» (Пауль «Принципы истории языка» М.1960, с.94). Отличительной чертой семантики «Незнакомки» является именно то, что здесь Блок выдвигает на первый план как раз значения не узуальные, а окказиональные. Но это вовсе не индивидуальные значения, которые всегда рискуют остаться непонятыми другими лицами, а значения понятные, принятые, в данном языке существующие, но всплывающие в сознании как значения отдаленного плана, не первоочередные, а побочные, возникающие лишь при наличии определенной речевой (а то и внеречевой) ситуации. Вот на этих побочных значениях и построена прелесть анализируемых строф.

Однако не только этим определяется поэтическая семантика «Незнакомки». В ней широко и разнообразно используется многозначность слов. Обычно все говорящие о многозначности слова указывают, что хотя отдельно взятое слово может иметь несколько значений, но тем не менее, как это категорически утверждал Потебня «слово каждый раз соответствует одному акту мысли, а не нескольким, то есть каждый раз, как произносится и понимается, имеет не больше одного значения» (Потебня А.А. Из записок по русской грамматике.т.1-2. Харьков, 1888, с.3)

Мы полагаем, что полностью это положение оправдывается лишь в отношении речи интеллектуальной, деловой, точной, стремящейся к максимальной адекватности слова и мысли. Что же касается языка художественного, поэтического, то в нем имеет место и употребление слов в нескольких значениях сразу и вдобавок с зыбкой, неясно очерченной семантикой. Конечно же, наряду с ними (а количественно, возможно, и чаще), встречается уже известное нам словоупотребление – прямое, точное, четкое. Но семантико-эмоциональный тон второй части стихотворения создают не они, а слова многозначные, употребленные в нескольких прямых и непрямых значениях сразу, причем сплошь и рядом не в узуальных, а окказиональных. Посмотрим, как все это реализовано.

Окно, в котором движется Незнакомка, названо туманным. Слово это весьма многозначно. Ближе всего для данного сочетания было бы значение «окутанный туманом, непрозрачный, тусклый». Но оно не исключает других, так что значение этого эпитета остается зыбким и неустойчивым. Объясняется это, как нам кажется, тем, что эпитет туманное связан со значениями окружающих слов, со всем образом Незнакомки, которая «дышит духами и туманами». В чем эта связь проявляется?

В стихе «Дыша духами и туманами» деепричастие «дыша» употреблено в значении «вея», «обдавая». (см.в «словаре русского литературного языка» АН СССР пример из «княжны Мери» М.Ю. Лермонтова: «От нее повеяло тем неизьяснимым ароматом, которым дышит иногда записка милой женщины». Пример из «Евгения Онегина»: «Там все Европой дышит, веет» - где оба глагола употреблены параллельно, в одном значении. Это значение повторено и в строфе 9-ой – «И веют древними поверьями ее упругие шелка», где глагол «веять» в свою очередь синонимичен глаголу «дышать». Перед нами одно и то же представление – «чем-то обдавать, излучая его из себя». А отсюда вытекает, что туманы не являются чем-то внешним по отношению к Незнакомке, существующим независимо от нее, а она сама создает окружающий ее и делающей неясной ее самое туман. Вот почему и окно, в котором она движется и у которого потом садится, становится туманным при ее приближении. Но окно, затуманенное Незнакомкой, в свою очередь затуманивает ее, так что герой видит только стан в шелках, узкую в кольцах руку и шляпу с перьями. Представление вещественнр-реальное (туманное окно) и представление призрачное, воображаемое (женщина, излучающая туманы и ароматы), как бы накладывается одно на другое, составляя единое неразложимое целое.

В необычном переносном значении употреблено и слово «траурный». Обычно его значения, отмеченные словарями – «погребальный», «печальный», «скорбный», «мрачный» - не являются здесь основными. Они заслонены значением производным, реалистическим, а именно – «черный» (ни в словаре Даля, ни в словаре Ушакова, ни в «Словаре русского языка» АН СССР под словом «траурный» значение «черный» не указывается. Но под словом «траур» указано среди прочего «черная одежда»). Но все же основные его значения не окончательно исчезли, так что слово употреблено в двух значениях сразу: понятийном, относящем к цвету, и психологическом, создающем определенный эмоциональный тон- грусти, печали, скорби.

В далеком метафорическом значении употреблено и слово «закованный». Здесь оно, скорей всего означает «ставший неподвижным», причем неподвижность эта в равной мере состояние и физическое и психическое. Однако значение этого слова осложняется конструкцией всего словосочетания «странной близостью закованный». Согласно «Словарю современного русского литературного языка» АН СССР слово «закованный» в данном переносном значении является уже не причастием, а прилагательным; как причастие оно употребляется только в прямом значении. Между тем у Блока оно употреблено в качестве причастия, поскольку при нем стоит творительный субъекта «близостью.» Таким образом, оно одновременно употреблено и в переносном (лексически), и в прямом (грамматически) значении, т.е. как прилагательное и как причастие; все это вдобавок усложнено тем, что в качестве субъекта действия выступает отвлеченное понятие.

Столь же многомысленна и 11-я строфа. Что означает здесь «глухие»? Если в первой строфе это слово употреблено как синоним к слову «дик» со своими специфическими оттенками, то здесь оно означает нечто совершенно иное. Многие значения этого слова, и прямые, и переносные (глухой тетерев, глухой согласный), естественно отпадают, как явно неподходящие. Но и остающиеся все же не являются несомненными. В сочетании «глухие тайны» слово «глухие» с равным основанием может быть понято как «невнятные», неясные», «смутные», «скрытые», «полные безмолвия». Трудно сказать, какое именно значение имел ввиду Блок. Скорее всего не какое-то одно, а совокупность нескольких. Но именно это, неустраняемое контекстом сосуществование нескольких значений и создает поэту нужный эмоциональный тон чего-то таинственного, сокровенного, неясного не только для других, но и для самого автора. Во имя этого тона поэт жертвует четкостью смысла.

Такими же чертами характеризуется и употребление в следующем стихе слова «солнце». Раньше других напрашивается, конечно, не прямое значение, а то, которое в словаре Ушакова определено словами «что-то очень дорогое, ценное, являющееся источником жизни, счастья для кого-то» с примером «Ты мое солнце». Но это угрожающее банальностью значение исчезает, и слово «солнце» приобретает совершенно иной смысл в силу грамматической конструкции предложения, куда оно вошло.

В.В. Виноградов отметил, что в лексической системе русского языка выступает особый вид слов, значение которых обусловлено синтаксически (так называемые функционально-синтаксические отношения). Особенно отмечается значение предикативно-характеризующее, которое реализуется только в составе сказуемого, а в связи с этим и как обращение, и приложение. Как правило, такие существительные для называния не используются. Такое употребление5 возникает в речи как обозначение переносное, нередко метафорическое. (Виноградов В.В. Основные типы лексических значений слова// Вопросы языкознания.1953.№5.с.24-25).

По-видимому, к этой же категории предикативно-характеризующих слов относится и солнце в том значении, в котором оно указано в словаре. Но в «Незнакомке» оно употреблено не как сказуемое и не как обращение, а как подлежащее, т.е.именно в функции номинативной, да еще в сопровождении неопределенного местоимения «чье-то», что еще больше подчеркивает номинативность.

В результате «солнце» уже не так четко передает то значение, которое ему свойственно в предикативном употреблении, а к нему примешиваются и другие. В данном случае «чье-то солнце» может обозначать «чье-то счастье» и «чье-то сокровище», «что-то светлое, яркое, огромное, лучистое», а может быть, «свет», «тепло» и т.п. По линии иных ассоциативных связей – не только смысловых, но и фонетических – «солнце» здесь может означать «сердце». Семантико-фонетическая пара «солнце-сердце» встречается у Блока много раз (см.стихотворения «Прочь», «Голоса», «В углу дивана» и т.д.), особенно выразительны строки из стихотворения 1907 года «Настигнутый метелью» - «Но бредет за дальним полюсом// Солнце сердца моего». Так сочетание лексических и грамматических условий вновь видоизменяет значение слова и придает ему своеобразную эмоциональную окраску. Думается нам, что поэт и употребил это слово не так для выражения какого-то четкого, очерченного понятия, как именно для создания нужного ему эмоционального тона, и этого, он безусловно, достиг.

Строки «И перья, страуса склоненные// В моем качаются мозгу» в окружении семантически деформированного текста и сами производят впечатление образных и иносказательных. В действительности же нет этого: «перья страуса склоненные» являются прямым названием без всякой метафоричности; «в моем качаются мозгу» - эквивалент фразы «качаются перед моими глазами (взором)» с той лишь разницей, что зрительное впечатление переносится от глаза к мозгу (что физиологически является вполне точным). Но именно эта чрезвычайная для стихотворной речи точность делает и это предложение выступающим из рамок привычной поэтической речи, что и привлекло в свое время к себе внимание пародистов (см.: Измайлов А.А. Кривое зеркало. Изд-е 4-ое. СПБ, 1914. С.41-42).

«Синие бездонные очи» представляют собой, как нам кажется, тонкую и смелую перифразу весьма ходкого сравнения «очи, как море». Поэтическое новшество Блока проявилось здесь в замене имени существительного его определениями и в перенесении этих определений на другой член сравнения: море, как известно, синие и и глубокое (бездонное) – эти его атрибуты перенесены на слово «очи»; как сине и бездонно море, так сини и бездонны очи. Отсюда вместо развернутого сравнения – «очи синие и бездонные, как море» - сжатая поэтическая формула «очи синие, бездонные».

Значительно более сложным является сказуемое «цветут»: самым простым было бы понимание его функции как уподобления глаз цветам: «на очарованном дальнем берегу растут глаза-цветы».

Однако более правдоподобным нам представляется не это рационалистическое толкование, а то, что и слово «цветут», как и «солнце», употреблено не только ради своих возможных лексических значений, а для создания того же эмоционального тона, столь же таинственного, неуловимого и зыбкого, как неуловима и зыбка семантика этих строф. Это представляется нам тем более правдоподобным, что глагол «цвести» в непрямом значении и необычном приложении встречается не только в «Незнакомке». Сравнение: «Здесь тишина цветет и движет тяжелым кораблем души («Тишина цветет», 1906), «Ты цветешь на земном берегу» («Ворожба», 1901). «Смотри, я спутал все страницы, пока глаза твои цвели» («Они читают стихи», 1907). «И под маской – так спокойно расцвели глаза» («Неизбежное», 1907). Везде за словом «цветут» следует признать особые поэтические функции, отнюдь не сводимые к элементарному уподоблению глаз (или тишины) цветам. Блок, по всей видимости, продолжает здесь словоупотребление известного стиха Фета «И я слышу, как сердце цветет».

Слово «И ключ поручен только мне» могут быть поняты в том смысле, что душа- это ларец со спрятанными в нем сокровищами, и тогда «ключ» - это ключ от ларца души, запирающий и отпирающий ее. Но «ключ» может быть понят как «средство для понимания, разгадки чего-либо, для овладения чем-либо», и тогда это не «ключ от души», а «ключ к сокровищу». Та семантическая многоплановость «Незнакомки», о которой все время идет речь, проявилась здесь, и слово «ключ», по всей видимости, имеет оба значения сразу.

За пределы лингвистического и стилистического анализа выходит вопрос о том, к кому обращены стихи: «Ты право, пьяное чудовище». Возможно, что так характеризуется вся ресторанная публика в целом; возможно, что это новая и притом осуждающая характеристика своего двойника, смиренного и оглушительного единственного друга; возможно, что этим поэт отделяет реального прозаического пьяницу от мечтателя, грезящего наяву, принижая при этом первого. Но какое бы толкование ни принять и как бы не расценить заключительную строку – «Я знаю, истина в вине» - как утверждающую, оправдывающую легчайший способ уйти от земной прозы, или как ироническую, ставящую под сомнение самую истину – язык этих строк точный, не иносказательный, не многоплановый. Здесь неясна внеязыковая ситуация, но слова ясны и понятны.

Фраза «истина в вине» в 6-ой строфе была дана по-латински. Объяснять это требованиями латинской структуры строки было бы упрощенным. Разные языки создают разный эмоциональный тон, вследствие чего содержание перестает быть тождественным. Латинское изречение – кричат «пьяницы с глазами кроликов сонным лакеям», все это имеет характер пьяной бравады, и квазиинтеллигентная латынь только подчеркивает эту и внешнюю, и внутреннюю обыденность и пошлость. Иное дело в заключительных строках стихотворения. Здесь и тональность другая: это уже не мажор, а минор. Сложные и противоречивые чувства героя стихотворения, пересечение плана реальности и плана иллюзии, зыбкость их границ – все это воплощено в словах «Я знаю, истина - в вине», звучащих почти трагически. Здесь имеется ввиду уже не то, что пьяный выбалтывает то, о чем трезвый молчит, а нечто совершенно иное: окружающая героя реальность- это жизнь иллюзорная, не настоящая; действительная жизнь – это та, которая раскрывается в опьяняющей иллюзии. Но это не физиологически-бытовое опьянение, а поэтически-вдохновенное состояние души, вынуждающей отойти от жизни в своих мечтаниях.Это значения по мнению исследователей творчества Блока, является ключом к стихотворению.

Так осуществляется средствами лексики и семантики художественный замысел поэта. Если в сочетании обыденной и приподнятой лексики Блок не очень заметно отличается от предшественников и современников, то совершенно новой для русского поэтического языка начала XX века представляется его семантика. Вынесение на первый план во многих случаях значения не узуального, а окказионального, употребление слова во многих значениях сразу, преобладание его эмоциональной окраски слова над его понятийным содержанием вплоть до полного затемнения последнего – это и есть то блоковское, что придало данному стихотворению его прелесть.

Дата добавления: 2015-08-29