Третий пол (судьбы пасынков Природы) 27 страница

Присоединение сексуальности к другим функциям тела характерно и для зоны заднего прохода. Ее эрогенное значение в младенчестве очень велико. "Дети, которые пользуются эрогенной раздражимостью анальной зоны, выдают себя тем, что задерживают каловые массы до тех пор, пока эти массы, скопившись в большом количестве, не вызывают сильные мускульные сокращения и при прохождении через задний проход способны вызвать сильное раздражение слизистой оболочки. При этом вместе с ощущением боли возникает и сладострастное ощущение". Психоаналитик Лу Андреас-Саломе, на мнение которой с большим уважением ссылается Фрейд, ярко описала эти инфантильные функции анальной эротики. Запрет на удовольствие от анальной функции и ее продуктов – первое столкновение ребенка с окружающим миром, и от того, как это происходит, зависит все его дальнейшее развитие. Маленькое существо должно почувствовать власть этого мира, враждебного его влечениям, и совершить первое "вытеснение" возможного для него наслаждения. С этого времени "анальное" остается символом всего, что необходимо отбросить, устранить из жизни.

(Возможно, подумалось мне, это категорическое неприятие, выросшее из собственного подавленного желания, обращенного в свою противоположность, проецируется и на восприятие массовым сознанием гомосексуализма. Еще авторы первых научных трудов на эту тему писали о том, что существует своего рода миф о сугубом пристрастии урнингов к анальным контактам, хотя на самом деле это не так. Гиршфельд приводил статистические выкладки, согласно которым такой половой акт встречается лишь в 8% случаев. В обычной сексуальной жизни к нему прибегают гораздо чаще. Этот миф жив и поныне. По крайней мере, все анекдоты о "гомиках" и "педиках" эксплуатируют именно эту особенность, как якобы всеобщую и обязательную. Взаимная мастурбация, доминирующая в сексуальной технике однополой любви, тоже лежит как бы за пределами допустимого, но все же не вызывает такой острой негативной реакции. А однополая любовь требует самого уничтожительного клейма...)

Зона "действительных половых частей", или генитальная, которой в будущей жизни предуготовлена такая большая роль, не бывает в младенчестве ни самой ранней, ни самой главной носительницей сексуальных переживаний. Но ощущения удовольствия, вызываемые прикосновением к этим органам хотя бы при выполнении обязательных гигиенических процедур, неизбежно фиксируются ребенком и будят потребность в их повторении. Младенческий онанизм Фрейд считал явлением всеобщим, приписывая ему важнейшее значение в дальнейшем утверждении примата этой эрогенной зоны в половой жизни.

В отличие от других функций организма, развивающихся по мере подрастания ребенка, продвижение инфантильной сексуальности идет волнообразно. После начальной фазы, во время которой бурно прогрессируют и достигают своего расцвета зародыши сексуальных переживаний, на границе четырех лет наступает латентный период. В это время формируются те душевные силы, которые впоследствии станут властно управлять страстями: отвращение, чувство стыда, эстетические и моральные требования идеала. На первый взгляд кажется, что это – заслуга правильного воспитания. Но воспитатели только довершают великое дело "очеловечивания", обусловленное органически как прямое наследство предыдущих поколений.

И еще одно важнейшее событие происходит во время латентного периода: ребенок научается любить. "Общение ребенка со своими няньками составляет для него беспрерывный источник сексуального возбуждения и удовлетворения через эрогенные зоны, тем более что эта нянька – обыкновенно это бывает мать – сама питает к ребенку чувства, исходящие из области ее сексуальной жизни". Фрейд хорошо понимал, как могут его слова напугать или даже оскорбить женщину, считающую свое отношение к ребенку "чистым", то есть полностью асексуальным; она не замечает, что ее нежность, ее поцелуи и ласки несут в себе сильнейший эротический компонент, что ребенок для нее – полноценный сексуальный объект. Но именно это делает материнскую любовь незаменимой. "Она выполняет только свой долг, когда учит ребенка любить; пусть он станет дельным человеком с энергичной сексуальной потребностью и пусть совершит в своей жизни все то, на что толкает это влечение человека".

Именной указатель к "Трем статьям по теории сексуальности" включает десятки имен. С кем-то из своих современников Фрейд соглашается, с кем-то спорит, – но в любом случае мы чувствуем, что территория, по которой он нас ведет, уже и до него размечена, там и тут стоят опознавательные знаки. Но есть несколько уголков, до которых не только не добирался никто, но даже и догадаться не мог об их существовании. Одну из таких граней реальности, распознанных исключительно благодаря психоанализу, его создатель обозначил как инфантильное сексуальное исследование.

Всем, кто хоть как-то соприкасался с маленькими детьми, давным-давно было известно, что они чрезвычайно любопытны и готовы замучить взрослых своими вопросами. Заранее можно было ожидать, что в один прекрасный день ребенок спросит, откуда он появился и вообще – как делают детей. Заранее бывал готов и ответ. Кто считал нужным увести детские мысли в противоположную сторону от правды, чтобы подольше продержать его в состоянии ангельской невинности, держал в голове на этот случай сказки об аистах и капустных грядках. Кому претил такой беспардонный обман, придумывал более или менее правдоподобное объяснение – с расчетом, чтобы оно было посильно неокрепшему уму, но и не подталкивало к дальнейшим расспросам. Известно было также, что дети дополняют полученные ими сведения своими собственными рассуждениями, вызывающими у взрослых снисходительную улыбку. Все это представлялось абсолютно логичным и оправданным. Ребенок познает окружающий мир, отношения полов – часть этого мира, понятно, почему они вызывают интерес. Понятна и беспомощность ребенка, неспособность охватить сознанием сложные явления. Да он еще и слов таких не знает, какие тут требуются! Словом, все – как на ладони.

Психоанализ, открыв доступ к самым ранним, не охваченным сознательной памятью впечатлениям и переживаниям ребенка, представил эту познавательную деятельность совершенно по-новому.

Влечение к познанию оказалось в высшей степени избирательным. Ребенка действительно интересует все, что попадает в поле его зрения. Но самого энергичного и неутомимого исследователя пробуждают в нем именно сексуальные проблемы. Фрейд не исключал, что они вообще дают первый толчок желанию открыть для себя мир. Эту грандиозную внутреннюю работу дети ведут в одиночестве, сексуальное исследование становится для них началом самостоятельности и ведет к большому отчуждению от самых близких людей, пользовавшихся до того его безграничным доверием. Вопросы, с которыми он к ним пристает, отражают лишь малую часть проблем, на которых он сосредоточен, и если он перестает переспрашивать или даже повторять услышанное, как выученный урок, это вовсе не означает, что он удовлетворился услышанным и принял его на веру.

Работая с пациентами, Фрейд помогал им поднять из бессознательного сохранившиеся там в неприкосновенности плоды их раннего исследовательского творчества – образы, представления, умозаключения. Много позже в число пациентов вошли и дети, находившиеся в процессе исследования или только что пережившие этот этап. Подтвердилась полная тождественность двух совершенно разных типов переживаний – сиюминутных и давних, подвергшихся вытеснению порой на очень длительный срок. Но еще более поразительными были совпадения в том, что Фрейд назвал детскими сексуальными теориями. Казалось бы, дети вольно фантазируют. Они и сами разные, и живут в разных странах, в различном семейном окружении, их по-разному воспитывают. Следовательно, и в воображении у каждого должны появляться свои собственные образы, не совпадающие с другими. Но нет, фантазия оказывается чем-то ограничена в своем свободном полете, при том, что работает она очень интенсивно и никогда не следует слепо за версиями, предложенными осторожными воспитателями.

С одной из таких детских теорий мы уже познакомились, когда говорили о комплексе кастрации. Эту теорию вызывает к жизни не факт существования двух полов (это ребенок "заглатывает" как данность, без размышлений и противодействия), а их разное анатомическое оформление. Теперь, сосредоточившись на событиях раннего детства, мы лучше можем понять упорство мальчика, считающего, вопреки собственным наблюдениям, что пенис должен быть у всех людей. Порой он даже ищет что-то аналогичное и у неодушевленных предметов. По силе этого убеждения нетрудно судить о том, как много дает самому мальчику эта, говоря словами Фрейда, "легко возбуждаемая, переменчивая, столь богатая ощущениями" часть его собственного тела. Доказательством этой обостренной чувственности служит и то, что мошонку со всем ее содержимым, не менее важный элемент мужских гениталий, детское внимание обходит стороной. Если опираться только на данные психоанализа, никогда нельзя было бы заподозрить, что гениталии состоят из чего-то еще, помимо пениса.

Поскольку комплекс кастрации переживают и девочки, свои теории складываются и у них. Как влияет на эти построения их собственная генитальная организация, остается во многом для Фрейда загадкой. И лучше, чем все его критики вместе взятые, сознавал свою слабость сам создатель психоанализа. "К сожалению, мы можем описать данное положение вещей только у мальчика, что касается соответствующих процессов у маленькой девочки, у нас нет еще определенного взгляда", – признается он. А в другом месте приводит и объяснение: доступна исследованию только любовная жизнь мужчины, "между тем как любовная жизнь женщины, отчасти вследствие культурных искажений, отчасти вследствие конвенциональной скрытности и неоткровенности женщин, погружена еще в непроницаемую тьму".

Теории, отвечающие на вопрос, откуда берутся дети, у маленьких исследователей возникают независимо от их пола. Мотивы, заставляющие доискиваться ответа, во многом имеют практическую основу. Ребенок озабочен своим будущим, страх лишиться заботы и любви в связи с появлением на свет конкурента делает его на удивление проницательным. От Фрейда мы получаем совет обращать внимание не на ошибки и нелепости детского умственного творчества, а на достигнутое в нем понимание и собственной сексуальной конституции, и вообще процессов половой жизни – значительно более высокое, чем можно ожидать от человека, у которого и в самом деле молоко еще на губах не обсохло.

В том возрасте, который уже оставляет у большинства людей слой в сознательной памяти, дети обычно знают, что ребенок берется "из маминого живота". Анатомические детали варьируются: или его вырезают, или пупок отрывается, чтобы он мог выйти. Но есть и более ранний вариант, до которого, как правило, можно добраться только в ходе психоанализа, – и он у всех одинаков. Детей получают так: что-то едят, и они потом выходят на свет через кишечник. Это самостоятельное измышление совсем маленького ребенка не случайно напомнило Фрейду о низших представителях животного царства, снабженных органами типа клоаки. Предположение, что информация о таких далеких предшественниках человека каким-то образом улавливается психическим аппаратом, показалось бы, наверное, слишком фантастическим для серьезной научной работы. Но я готов поручиться, что Фрейду оно в голову приходило. Он очень серьезно размышлял о том, как за спиной онтогенеза проявляется филогенез. А ведь ребенок еще так недалеко ушел от времени, когда он, прежде чем окончательно сформироваться в человеческом образе, проходил все стадии развития, начиная с самых примитивных...

Задачей инфантильного исследования является и разгадка полового общения. Не подталкиваемые ничем со стороны, дети сами додумываются до того, что женятся и выходят замуж не только чтобы просто жить в одном доме, но и чтобы что-то особенное вместе делать. При этом собственная сексуальная конституция дает им точный ориентир: они верно угадывают, какие части тела задействованы в этих таинственных процедурах, хотя и не приписывают органам иного назначения сверх того, которое им хорошо известно.

Поскольку восприимчивость маленьких детей обычно недооценивается, им нередко приходится становиться свидетелями полового акта. Воспринимают они его крайне неадекватно: как избиение, как насилие. Исследовательскую деятельность ребенка это не продвигает, но наносит ему чудовищную душевную травму. Психоаналитики знают, что такое впечатление, возможно даже не оставившее следов в сознательной памяти, нередко становится причиной садистского компонента в сексуальном влечении.

До какого-то момента ребенок развивает, уточняет свою теорию, а потом прекращает свои изыскания так же внезапно, как и начал. Фрейд связывал это с тем тупиком, в котором неизбежно оказывается инфантильный исследователь. В его собственной сексуальной организации отсутствуют два важнейших элемента – оплодотворяющее семя и женское половое отверстие. Нет их, следовательно, и среди тех мыслей-образов, которыми он оперирует, создавая свои теории. Эта типичная неудача может навсегда ослабить влечение к познанию.

Сейчас, наверное, никто не рассказывает детям сказок о капусте, а что касается аистов, то большинство городских детей просто не имеет о них представления. Педагогические установки сводятся к тому, что информировать ребенка следует с большим опережением: пусть он не все сразу поймет, это не беда, зато по крайней мере не будет прикован к проблеме секса неудовлетворенным любопытством. Книжки для самых маленьких, то есть с большим количеством картинок и минимумом самого простого текста, дают целиком всю сексуальную азбуку. Да и до всяких книжек, если в доме есть телевизор, ребенок знает не намного меньше, чем он будет знать, вступая в свои первые любовные приключения.

В таких условиях, казалось бы, исследовательская фаза сексуального развития ребенка должна просто выпасть за полной ненадобностью, по аналогии с тем, как отмирает традиция домашней выпечки хлеба при появлении бесперебойно работающей хлебопекарной промышленности и торговли. И так бы, наверное, и случилось, если бы суть процесса заключалась только в добывании недоступных сведений. Но это только одна, и притом не самая главная сторона дела. В форме познавания мира ребенок совершает первый на своем пути подвиг самопознания, соединения жизни тела и жизни духа, он сам должен потрудиться, чтобы поймать ускользающую истину, а не получить ее бесплатно, в красивой подарочной упаковке. А с этих позиций допотопные басни и самые достоверные разъяснения выглядят равноценными.

Бурные переживания переходного периода, остающиеся обычно в памяти человека навсегда, изумляют не столько своей остротой, парадоксальностью, сколько новизной. А в то же время ничего по-настоящему нового с подростком не происходит. Все уже однажды было – и теперь возвращается, но в преображенных, неузнаваемых формах.

Многие сексуальные проявления человека заставляют вспомнить о его четвероногих предках, но такое двукратное начало, прерываемое длительной паузой латентного периода, составляет его исключительную, нигде в природе не встречающуюся особенность. В нем Фрейд видел и залог способности к развитию высшей культуры, но вместе с тем – и основание склонности к неврозам.

Инфантильная сексуальность не сконцентрирована, она как бы плавает между различными эрогенными зонами. Такой же неопределенностью, как бы недосказанностью отличаются в раннем детстве и сексуальные цели. С наступлением половой зрелости устанавливается примат генитальной зоны, а на смену своим предшественницам приходит новая сексуальная цель, связанная с функцией продолжения рода. За обоими превращениями стоит долгий сложный путь, определяемый множеством соподчиненных факторов и четко прочерченный во времени, а мы по собственному опыту знаем, что чем больше условий должно быть выполнено в строго отведенные сроки, тем больше вероятности сбиться с маршрута или застрять на промежуточном этапе. По словам Фрейда, "все болезненные нарушения половой жизни можно рассматривать как задержки в развитии".

Есть и еще один важнейший компонент в процессе полового созревания. Влечение должно найти объект. И вновь перед нами продолжительный, извилистый путь от инфантильной любви к близким, прежде всего к матери, – к влюбленности, к первым юношеским романам. Сила детского чувства огромна, поэтому если бы не существовало серьезных помех, вряд ли кому-то из людей, встреченных в последующей жизни, удалось бы соперничать с родителями или с любимой няней. Но отсрочка в сексуальном созревании дает достаточно времени, чтобы табуировать инцест. Примечательно, что в объяснение мотивов строжайшего запрета на кровосмесительные связи Фрейд выдвигает не опасность физического вырождения, а нечто для него еще более важное – культурное требование общества, противодействующего поглощению всех интересов семьей во имя создания более высоких социальных единиц. Но прообразы детской любви никогда целиком не размываются, и даже психоанализ порой не нужен, чтобы угадать их в любовных отношениях давно уже выросших людей, далеко оторвавшихся от своих ранних переживаний.

"Возникающая при выборе объекта задача состоит в том, чтобы не упустить противоположный пол". Другими словами, гетеросексуальная направленность влечения ничем изначально не обеспечена: это задача, которую нужно решить (а можно, следовательно, и не решить). Необычайно выразительно в этой формулировке Фрейда и слово "упустить", оно еще сильнее подчеркивает неопределенность, вариативность окончательного исхода. Характер влечения формируется не сразу, этому моменту предшествует период, для которого вербальная интуиция подсказала создателю психоанализа выражение, обладающее большой экспрессией – "нащупывание". На ощупь различают предметы слепцы, в темноте приходится полагаться на осязание – так именно и ведет себя подросток на этапе "мечтательной дружбы" со сверстниками собственного пола, в которой нередко получает первые и чрезвычайно сильные уроки преданности и коварства, верности и ревности, умения подчинять и подчиняться... И вот здесь мы, наконец, попадаем на ту главную развилку, от которой дороги идут в разные стороны, чтобы затем соединяться лишь на время или не пересекаться вообще никогда.

Фрейд не отрицал, что противоположные половые признаки обладают силой взаимного притяжения, хоть и не знал, что лежит в ее основе. Но всемогущей эту силу он не считал. Чтобы она возобладала, к ней должны присоединиться и другие влияния – а конкурирующие с ней силы, напротив, должны быть исключены. Решающее значение имеет сдерживающий авторитет общества: там, где оно не видит в однополой любви большого греха, она входит в обычный репертуар утонченных удовольствий и даже поддерживается особыми социальными институтами.

Семейное воспитание, отношения с родителями могут сыграть двоякую роль. Воспоминания о матери и других женщинах, к которым мальчик был сильно привязан в детстве, энергично содействуют тому, чтобы выбор оказался направлен на женщину, и это подкрепляется сложными отношениями с отцом, способными породить у ребенка настоящую враждебность к собственному полу. Однако, немногочисленные примеры, получившие в этой книге последовательно психоаналитическое истолкование, говорят и о том, что любовь к матери может сыграть роковую роль. Под действием поглощающего чувства к матери мальчик может отождествить себя с нею, превращаясь в собственный сексуальный объект: встречаясь в дальнейшем с молодыми мужчинами, он видит в них себя и хочет любить их так, как любит его мать. Если горячо любимая мать внушает страх, это может породить феномен бегства от женщины. За кажущимся отвращением к прекрасному полу стоит сложное душевное движение: мужчина остро реагирует на женские прелести, но вызываемое ими возбуждение переносит на "безопасный" для себя объект. Так всю жизнь навязчиво воспроизводится механизм, благодаря которому появилась инверсия.

Если ребенка воспитывают оба родителя, риск уменьшается: сохраняется возможность компенсации. В случае отсутствия одного из родителей вероятность инверсии повышается. Схожие условия могут быть созданы и традициями, существующими в обществе. В древнем мире воспитание мальчиков препоручалось мужчинам – рабам. В позднейшие времена маленьких аристократов окружал многочисленный штат мужской прислуги, а матери ими почти не занимались. Этим можно объяснить несомненный "крен" в сторону гомосексуальности.

Читатель, надеявшийся найти у Фрейда развернутое и обстоятельное описание причин этого явления (хотя бы на том же уровне, как представлены в этой же работе причины неврозов), будет, возможно, разочарован. Вспоминая, как тщательно, по пунктам систематизирован исходный материал, я могу предположить, что первоначально такое намерение у автора было: зачем так старательно развешивать в первом акте ружья, если не предполагаешь из них стрелять? Но этот замысел отступил перед не поддающимся учету многообразием поведенческих форм и психосексуальной первоосновы. Жесткость и прямолинейность, подразумеваемые самим нашим привычным представлением о причинно-следственных связях, вступают в непримиримое противоречие с этой ошеломляющей пестротой. Если же искать что-то общее, способное свести все вариации к единому знаменателю, то мы упремся в одну из самых специфических черт человеческой природы. У всех живых существ инстинкт продолжения рода включает в себя и устремленность полового влечения к одному строго определенному объекту. Право выбора существует лишь в узких границах, заданных принципом противоположности полов. В психосексуальном развитии человека такой беспрекословной заданности нет.

В годы моей молодости был популярен анекдот, тянувший лет на десять лагерей по статье об антисоветской агитации. Бог подводит Адама к Еве и говорит: "Выбирай себе жену". В политическом смысле эта злая метафора была точна на все сто процентов, но в биологическом – неправомерна. Модель безальтернативных выборов допускает параллель с библейским мифом, но природе человека она не соответствует.

В первом издании "Трех статей по теории сексуальности" этот вывод можно было прочесть только между строк. Подробно разворачивая аргументацию, Фрейд словно бы не решался сделать последний логический шаг. Но в дальнейшем он воспользовался возможностью дополнить текст ясным и недвусмысленным заключением.

"Психоаналитическое исследование самым решительным образом противится попыткам отделить гомосексуальных лиц от других людей как особого рода группы. Изучая и другие сексуальные возбуждения, а не только открыто проявляющие себя, оно узнает, что все люди способны на выбор объекта одинакового с собой пола и проделывают этот выбор в своем бессознательном. Более того, привязанности либидозных чувств к лицам своего пола играют, как факторы нормальной душевной жизни, не меньшую, а как методы заболевания большую роль, чем относящиеся к противоположному полу. Психоанализу кажется первичной независимость выбора объекта от его пола, одинаково свободная возможность располагать как мужскими, так и женским объектами, как это наблюдается в детском возрасте, в примитивных состояниях и в эпохе древней истории; и из этого первичного состояние путем ограничения в ту или другую сторону развивается нормальный или инвертированный тип".

Как бы ни относиться к Фрейду, но сама длительность разделяющего нас исторического промежутка настоятельно требует своего рода ревизии его взглядов с позиций нынешней, далеко ушедшей вперед науки. После долгих размышлений о том, чей авторитет привлечь для такой экспертизы, я остановился на работах Станислава Грофа. Два соображения оказались тут решающими. От множества строгих, а порой и куда более азартных критиков великого учителя Гроф отличается тем, что у него и у самого есть что сказать. Как я уже упоминал, Гроф открыл новое направление и в психологической теории, и в практической психотерапии. Второй же мотив чисто личного свойства. О многих нашумевших открытиях последних лет я могу судить в основном по публикациям и отзывам уважаемых мною коллег. По методике же Грофа я давно и достаточно успешно работаю. За всеми высказываниями этого талантливого ученого стоит мой собственный врачебный опыт – так же, как для самого Грофа каждый постулат классического психоанализа стал в конце концов неотделим от впечатлений, получаемых в ходе повседневной работы.

Бегство от женщины

Рассказывая о скопцах, я уже говорил о пионерских работах Грофа. Если психоанализ открывает окно в потаенный мир человеческой души, то о Грофе правомерно сказать, что он его прорубает, используя в качестве инструментов либо особые химические препараты, типа ЛСД, либо немедикаментозную технику (дыхание плюс музыка плюс работа с телом). В отличие от алкоголя или наркотиков, вызывающих "токсический психоз", такое воздействие не разрушает ход ментальных процессов, но ускоряет и катализирует их. Человек совершает фантастическое внутреннее путешествие в собственное бессознательное. Мало того: это путешествие не ограничивается рамками собственного "Я". Богатейший спектр свойственных этому состоянию переживаний в точности соответствует образу души, вырвавшейся на время из телесного плена, из скучных рамок реальности и без малейших усилий преодолевающей любые пространственно-временные ограничения (такие переживания Гроф называет сверхсознательными, или трансперсональными).

В сеансах погружения человек становится и зрителем, и активным действующим лицом бесчисленного множества эпизодов, причем, эффект присутствия достигает абсолютной силы – живость, реальность и интенсивность восприятия порой даже превосходят все нам знакомое по обыденной жизни. Ни один из существующих экранов не дает таких ярких зрительных образов, но к ним присоединяются и звуки, и запахи, и полный спектр телесных ощущений – от жгучей боли до блаженного комфорта. Мощно работает интеллект, позволяя осмысливать и интерпретировать происходящее точнее и глубже, чем это обычно свойственно данному человеку. Для многих людей с пониженной эмоциональностью открытием становится непривычная для них пронзительность чувств. Как сказал один из моих пациентов, "как будто грязное окно протерли мокрой тряпкой".

Окружающий мир при погружении может представать в полном диапазоне, в том числе и такие его части, которые не доступны обычному восприятию без специальной аппаратуры – от атома и клетки до галактики. Так же легко могут совмещаться разные исторические эпохи, связываясь в необычные, захватывающие картины. Одна моя пациентка прожила длинную жизнь, полную опасностей и приключений, среди архаического племени амазонок. Она была дочерью предводительницы этих воинственных женщин. Мать погибла в битве, и к девочке перешла власть над племенем. Старый жрец – единственный мужчина, которого эти мужененавистницы окружали почетом, учил ее скакать верхом, стрелять из лука, вести войну, справедливо разрешать конфликты. За считанные минуты сеанса девочка успела вырасти, возглавить несколько отчаянных по смелости походов, пережить любовь, узнать боль от впивающегося в тело копья... Моя ассистентка, которая должна была прослушать тоны сердца у этой пациентки, рассказала мне потом, что на боку у нее, в том самом месте, куда ударило копье, было странной формы родимое пятно, и в самом деле напоминающее старый шрам.

Время в психоделических состояниях пульсирует. Оно то убыстряется, то замедляет свой бег, может остановиться, может потечь в обратную сторону. Прошлое, настоящее и будущее иногда спрессовываются в переживании единого момента. Так же раскованно ведет себя и пространство. Некоторые пациенты уверяют, что им воочию представились четырехмерные или пятимерные миры, мгновенно узнанные ими и воспринятые с полным доверием. Часто пациенты пользуются словом "кино": перед ними проходит связное повествование, со своей драматургией. Но бывает и так, что предстающие перед ними образы кажутся символами, требующими распознавания, расшифровки, – и нельзя не поразиться тут точности совпадений со сновидениями, по тем же самым законам препарирующими реальность и передающими ее в тех же самых кодовых системах.

Гроф, внимательно проанализировавший несколько тысяч психоделических "путешествий", разделяет их на четыре основные типа. Первый – это абстрактные или эстетические переживания, не содержащие в себе открытия ни для самого человека, ни для наблюдающего за ним терапевта. Значительно богаче аналитическим материалом переживания, относящиеся к психодинамическому или биографическому типу. Человека, близко знакомого с психоанализом, не может поразить раскрывающееся здесь всесилие памяти, которая не только фиксирует все, включая и то, что не было специально отмечено сознанием, но и ничего никогда не теряет. Но есть всем понятная разница между воспоминанием и переживанием заново, не в воображении, не в интеллектуальной реконструкции, а как бы в воскресшей реальности, и в этом преимущество методики Грофа.

Следы, которые оставляет в психике пребывание ребенка во чреве матери, сейчас всем представляются несомненными. С ними работают, как и со всеми другими пластами памяти, в них ищут корни беспокоящих человека психологических проблем. Но это стало возможно только благодаря работам Грофа. Как может помнить человек то, что предшествовало его рождению? Как могут запечатлеться в его бессознательном сами роды, которые всегда считались тяжелейшим испытанием, но только для матери, не для ребенка? Ведь сам мозг новорожденного, не говоря уже о 7-9-месячном плоде, еще физиологически беспомощен для таких операций!

Гроф потратил много времени специально на поиск доказательств. Он сличал картину родов, всплывшую во время сеанса, с записями акушеров, заведомо неизвестными человеку, и убеждался, что память действительно с поразительной точностью воспроизводит особенности и аномалии утробного положения, всевозможные осложнения, вроде неправильного предлежания или обвитой вокруг горла пуповины, применение различных инструментов, ухищрения акушерки, к которым она прибегает, если первый крик младенца раздается не сразу. Более того, при повторном переживании родов нередко возникает феномен, который можно назвать памятью тела – появляются специфические физиологические симптомы: учащается пульс, меняется цвет кожи, увеличивается слюноотделение, возможно даже появление гематом и других видимых следов родовых повреждений. Пережитая некогда ситуация воспроизводится даже на клеточном уровне, о чем говорит снизившееся насыщение крови кислородом, изменившийся углеводный обмен и другие биохимические проявления стресса.

Дата добавления: 2015-08-29