Пример американцев, устранивших своего президента, незримо маячил в Москве и на периферии. На Лубянку все чаще начали поступать агентурные донесения о разговорах на эту тему. «А вот в нашего Никиту никто не стреляет», — шутили острословы.
Агентурным путем была добыта и информация о том, что группа студентов Московского государственного института международных отношений ведет антисоветские разговоры и, похоже, намеревается осуществить покушение на главу партии и правительства.
Спустя десять дней после выстрелов в Далласе московских студентов арестовали прямо в комнате общежития.
Это были честолюбивые юноши, о чем свидетельствовали темы их подслушанных разговоров. Впрочем, не честолюбивых в МГИМО отродясь не водилось — институт-то элитарный, готовил дипломатов и разведчиков, лидеров братских стран и ученых.
Обсуждались бесконечные реформы «царя Никиты» и причины их провалов, свертывание десталинизации, отход от курса XX съезда. Не таились, говорили вслух — и за игрой в «кинг» в студенческом общежитии, и на картошке в подмосковном колхозе, и за столиком пивного павильона в парке Горького. Оказывается, даже стены неказистой пивнушки имели уши.
В заговоре участвовали шестеро. Старшими по возрасту в группе были двое. Игорь Ломов учился в аспирантуре на кафедре философии. На его отца, работавшего в Комиссии советского контроля при Совнаркоме СССР, в июне 1937 года поступил донос. Сталин наложил на этом письме резолюцию: «Т-щу Молотову. Как быть?» Молотов начертал на его письме следующую резолюцию: «За немедленный арест этой сволочи Ломова». Отец Игоря через несколько дней был арестован и расстрелян. Хрущев разрешил сыну реабилитированного после смерти Сталина Ломова окончить МГИМО и поступить в аспирантуру.
Постарше других был и шестикурсник Юрий Воронцов, который до института служил в военной авиации. Друзья дали ему кличку «Граф» — из-за аристократической фамилии.
Остальные — Александр Зубарев, Ромас Эйдригявичус, Вальдур Винк, Георгий Антонос — были совсем мальчишки, поступившие в институт со школьной скамьи. Они знали по два-три языка, а свой собственный язык за зубами держать не научились.
Первыми арестовали Ломова, Зубарева и Воронцова. Спустя двое суток пребывания в Лефортово Зубарева отпустили, но вызвали на допрос Антоноса. Оказалось, что он хотя и из Прибалтики, но не литовец, а русский. Литовцем был Ромас Эйдригявичус, и его на следующий день взяли под стражу. «Балтийский след» представлялся следователям очень перспективным, поскольку Прибалтика всегда была в оппозиции к Москве, и из Гаваны был отозван проходивший там практику эстонец Вальдур Винк.
Задержанным предъявили обвинение в антисоветской агитации и пропаганде, создании подпольной антисоветской организации и подготовке покушения на Хрущева. Самой серьезной была последняя статья уголовного кодекса, влекущая за собой высшую меру наказания.
Естественно, грамотные студенты, побывавшие к тому времени за границей в качестве практикантов в посольствах и торгпредствах, переводчиков делегаций и знавшие что к чему, категорически отрицали подготовку теракта против Хрущева. Своим посиделкам они придавали невинный характер.
Следствие между тем настаивало, что группа заговорщиков намечала произвести покушение на Хрущева во время первомайской демонстрации 1964 года на Красной площади в Москве.
Правда, насчет орудия убийства ясности не было. Сначала террористов подозревали в том, что они намеревались осуществить свой злодейский замысел с помощью старой пушки у здания Музея революции. Потом долго расспрашивали, куда девался охотничий нож Зубарева, которым он резал колбасу. Нож действительно куда-то пропал — то ли его выбросили подальше от греха, когда начались задержания, то ли на бесхозное имущество позарились обитатели соседних комнат.
Нож в качестве вещественного доказательства плана убийства Хрущева приобщить не удалось, а вот гирьке от настенных часов-ходиков повезло больше. Ее изъяли и недоверчиво усмехались, когда террористы убеждали, что использовали этот предмет исключительно в мирных целях, то есть для банальной колки грецких и фундуковых орехов.
— А может обсуждали, как точнее попасть этой гирькой в висок сами знаете кому? — спрашивали следователи, крутя в руках тяжеловатую улику.
От абсурдности вопросов не выдержал подследственный Зубарев. Он попросил бумагу и ручку. Думая, что сейчас последует чистосердечное признание, его просьбу выполнили. Каково же было изумление и негодование следователей, когда они увидели текст. Он был составлен на английском языке и имел форму заявления послу США в Москве с просьбой предоставить политическое убежище.
Дерзкий поступок, вызванный нервным срывом, стоил Зубареву смирительной рубашки и обследования психиатрами.
Не все гладко шло и со вторым обвинением — по поводу создания подпольной антисоветской организации.
Улик, подтверждающих ее существование, было найдено две. Во-первых, зашифрованные программные документы организации, которые подследственные пытались выдать за конспекты лекций по дореволюционной истории КПСС. Во-вторых, большая бутылка канцелярского клея.
По версии следствия, заговорщики приобрели ее для расклейки антисоветских листовок. Напрасно эстонец Винк, волнуясь и сердясь, в который раз объяснял, почему он приобрел именно такую бутылку. Потому что не было маленьких? Это вы, молодой человек, можете рассказывать своей бабушке. Содержимое такой емкости явно предназначено именно для расклейки листовок.
Правда, самих листовок не нашли, хотя обыскивали тщательно.
Задержанные на следствии вели себя по-разному. Возмущенный Эйдригявичус называл все происходившее бредом, улики — смехотворными. Вину свою не признавал, от дальнейших показаний в знак протеста отказывался. Зубарев вообще выкинул такое коленце, что пришлось помещать в психушку.
Но были и такие, кто признавались. Игорь Ломов, например, признал существование заговорщической группы и ее программы. Может, вспомнил судьбу отца? Или следователи напомнили?
Винк, Воронцов и Антонос признались во вредных, необдуманных разговорах.
Наконец, полугодовое следствие закончилось. Обвинения в замышляемом теракте и организации антисоветской подпольной организации из дела «международников» выпали.
Судили их в мае 1964 года только по одной, семидесятой статье — антисоветская агитация и пропаганда. На трехдневном закрытом судебном заседании председательствовал судья Мосгорсуда Климов.
Приговор был такой: Ломову — пять лет лагерей строгого режима, Эйдригявичусу — четыре года, Зубареву — три.
Воронцов, Винк и Антонос проходили на суде в качестве главных свидетелей. Их тоже наказали, правда, уже внесудебными методами, исключив из института за месяц до его окончания.
«Граф» Воронцов вернулся в авиацию. Антонос предпринимал отчаянные попытки получить диплом — даже сдал два госэкзамена, но на третьем, по истории КПСС, получил «неуд» с такой вот необычной формулировкой: «Формально высказанные знания не соответствуют убеждениям».
Антонос все же добился своего и получил заветный диплом об окончании МГИМО, но случилось это только в 1990 году, уже при Горбачеве, то есть более четверти века спустя, когда в стране бушевала перестройка и новое мышление овладевало массами.
Кроме Антоноса, известна судьба еще одного человека, проходившего по делу «международников». Имеется в виду Александр Зубарев, осужденный на три годалагерей. В конце восьмидесятых годов он работал в Грозненском объединении «Промавтомат» и тоже пытался получить диплом об окончании МГИМО, но ему прислали отказ.
О дальнейшей судьбе других осужденных и свидетелей по этому делу сведений нет.
Когда над «международниками» шел суд, до настоящего, кремлевского покушения на Хрущева оставалось пять месяцев.
Весной 1964 года заговор в Президиуме ЦК против первого секретаря уже созрел.
Впрочем, за три года до дела «международников» на Хрущева готовилось еще одно покушение. На этот раз довольно серьезное.
ИДЕОЛОГ КУЗНЕЦОВ И СНАЙПЕР РЕМНИКОВ
В 1961 году в Москве на площади Маяковского групна оппозиционной молодежи выступила с протестом против авантюрной политики первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева. В вину советскому лидеру ставилось возведение Берлинской стены, приближение третьей мировой войны и прочие прегрешения.
Протест выражался в стихотворной форме. Молодые люди читали дерзкие четверостишия, раздавали прохожим нелегально изданные журналы «Синтаксис» и «Феникс».
Сотрудники КГБ сразу же пресекли их антисоветскую деятельность, арестовав самых активных — Эдуарда Кузнецова, Александра Гинзбурга, Юрия Галанского, Владимира Осипова и Владимира Буковского. Поэтические ристалища на площади Маяковского сразу же прекратились.
Одним из идеологов бунтующей молодежи был Эдуард Кузнецов. Он родился в Москве, окончил среднюю школу, ушел в армию. Тогда служили три года, но Кузнецов вернулся домой через полтора — Хрущев принял знаменитое решение о сокращении советских вооруженных сил.
В гарнизоне, в котором служил Кузнецов, под сокращение попали только двое — инвалид и он. Инвалид ясно почему, а от Кузнецова решили поскорее избавиться изза его невыносимых бунтарских выходок. Ему грозил дисбат, но парня пожалели и отправили домой.
Вернувшись к родителям, он поступил в МГУ на философский факультет. Проучился полтора года, и вот арест. Было Эдуарду немногим больше двадцати лет.
Конечно, несанкционированный поэтический вечер на площади Маяковского был лишь формальным поводом для задержания. КГБ давно следил за молодыми людьми, которые, по агентурным сведениям, вынашивали план убийства Хрущева.
Оперативные службы располагали магнитофонными записями неоднократных заявлений члена молодежной антисоветской организации Валерия Ремникова, который убеждал своих товарищей в том, что он готов убить Хрущева и тем самым пожертвовать собственной жизнью ради такого дела.
Следствие установило, что группа студентов МГУ и в самом деле готовила покушение на Хрущева. Валерий Ремников был отличным стрелком. Он раздобыл где-то снайперскую винтовку и со скрупулезностью маньяка изучал маршруты поездок Хрущева. Никита Сергеевич тогда много ездил, и подстрелить его не составляло особого труда. Удобнее всего это было сделать во время встреч космонавтов, когда он ехал с ними на малой скорости в открытой машине.
План был разработан до мелочей, но заговорщиков выдал их слабовольный товарищ, струсивший в последний момент. Его обследовали психиатры и признали невменяемым. Такой же диагноз установили и снайперу Ремникову. Обоих направили на принудительное лечение.
Остальных судили. Их приятелей, знавших об антисоветской деятельности арестованных, но не доложивших куда надо, исключили из МГУ. Со студенческими билетами тогда распрощалось около семидесяти человек.
Эдуард Кузнецов получил семь лет лагерей строгого режима. Отсидел весь срок. После освобождения проживать в Москве ему было запрещено, и он поселился на сто первом километре, в небольшом городишке Струнино Владимирской области под надзором местной милиции.
Там Кузнецов сколотил группу авантюристов и предложил ей план в духе приключенческих романов — захватить самолет первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Толстикова и улететь в Израиль. Кузнецов был наполовину русским, наполовину евреем. В Тель-Авиве, мол, примут с распростертыми объятиями.
Группа состояла из шестнадцати человек. Авантюристы прибыли в Ленинград, просочились в аэропорт. Увы, за каждым кустом сидели чекисты. Террористов взяли тепленькими, защелкнули на запястьях наручники.
Скандал был громкий. Пострадал первый секретарь обкома Толстиков — его отправили послом в Китай, и на этом карьера крупного партийного функционера закончилась.
Областная газета «Ленинградская правда» так описывала судебный процесс по делу угонщиков: "24 декабря 19л) года коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда в открытом судебном заседании с участием представителей защиты закончила рассмотрение уголовного дела в отношении Дымшица М. Ю., Кузнецова Э. С…
В результате тщательного исследования материалов уголовного дела, вещественных доказательств, допросов подсудимых и свидетелей, рассмотрения заключения экспертов судом установлено, что организаторы преступления Дымшиц и Кузнецов с конца 1969 года активно занимались созданием преступной группы, подготовкой к разбойному захвату самолета и перелета в нем с целью измены родине за границу, а 15 июня сего года покушались на осуществление этого враждебного акта способом, опасным для жизни пилотов.
В судебном заседании было также установлено, что подготовка к совершению этого преступления велась не без ведома сионистских кругов государства Израиль…
Коллегия по уголовным делам, признав доказанной вину подсудимых по делу, приговорила организаторов особо опасного преступления Дымшица и Кузнецова к смертной казни…"
Террористам-угонщикам неожиданно помог генералиссимус Франко. В испанской тюрьме ждали приведения в исполнение смертного приговора три баска. Их приговорили к расстрелу за реально совершенные ими убийства. Но в Европе развернулись мощные демонстрации под лозунгом отмены этих смертных приговоров. И тут аналогичные судебные решения в Советском Союзе. Мировая общественность стала требовать отмены приговоров и в отношении Дымшица с Кузнецовым.
Испанский диктатор своих заключенных помиловал, создав таким образом прецедент и поставив в неловкое положение Кремль. А тут еще Брежневу начал названивать американский президент Никсон. К нему присоединились главы девятнадцати европейских государств, которые тоже просили советские власти отменить смертные приговоры.
Брежнев уступил. Смертные приговоры Кузнецову и Дымшицу были заменены на пятнадцать лет тюрьмы.
Кузнецов из определенного ему срока отсидел девять лет. К нему в мордовский лагерь часто приезжала Елена Боннэр, привозившая шариковые авторучки с особо тонкими перьями. Кузнецов в тюрьме писал книгу, которая благодаря Боннэр и Сахарову была переправлена на Запад и в 1973 году вышла в Италии под названием «Лагерный дневник». Сахаров по просьбе Боннэр обратился к президенту США с ходатайством вступиться за Кузнецова и других узников.
В 1979 году его и еще четверых угонщиков обменяли на шпионов, арестованных в Америке. Кузнецова лишили советского гражданства и предписали покинуть пределы СССР в течение двух часов.
Ныне он — гражданин Израиля. Некоторое время жил в Германии, работал на радио «Свобода». Сейчас редактирует самую крупную русскоязычную газету в Израиле.
Возвращаясь к событиям шестидесятых-семидесятых годов, он так сказал журналисту Феликсу Медведеву:
— Я всегда хотел уехать из страны. Сознательно. Это было мечтой моего детства. Отчасти от этого я и стал с ранних лет антисоветчиком, и в отличие от многих других я более категорически не принимал советскую систему. Бескомпромиссно. Плюс к этому я еще и сионист.
НЕДООЦЕНКА АГЕНТУРНЫХ СВЕДЕНИЙ
Анатолий Михайлов, бывший старший сержант из личной охраны Хрущева, рассказал совершенно не похожую на все ранее известные историю возвращения Никиты Сергеевича в Москву на пленум ЦК, на котором его сняли со всех постов «по состоянию здоровья».
Так вот, Хрущев якобы подозревал, что в Кремле — заговор, и потребовал сначала от командира экипажа, а потом и от охраны лететь на Киев.
Но летчики не открыли дверь кабины, наглухо задраенную изнутри. Им категорически запрещалось это делать в полете.
Так отреагировала и охрана, которой по инструкции тоже не было положено вступать в разговоры с охраняемым лицом.
Тогда Хрущев якобы обратился к майору, командиру одного из подразделений охраны:
— Полковник! Ты — Герой Советского Союза! Поворачивай на Киев. Это — мой приказ!
Майор не проронил ни слова в ответ. Тогда Хрущев с отчаянием крикнул охранникам:
— Ребята! Вы все — Герои Советского Союза! Летим на Киев. Там наше спасение…
И снова молчание.
Хрущев все понял и молча удалился в свой салон.
После приземления во Внуково, увидев, что его никто не встречает, он набросился на второстепенных работников ЦК:
— Предатели! Перестреляю, как собак…
Силы оставили его, и все услышали глухие рыдания вождя, прерывавшиеся проклятьями и угрозами.
В 1997 году автор этой книги рассказал услышанную историю бывшему начальнику управления кремлевской охраны генерал-полковнику КГБ Захарову. Николай Степанович рассмеялся:
— Байки. Такого не было.
— А как было, Николай Степанович?
И Захаров повторил хорошо известную историю возвращения Хрущева — ту, которую впервые обнародовал в 1988 году в журнале «Огонек» Сергей Никитич Хрущев.
По версии сына Хрущева, тоже летевшего в том самолете, отец с Микояном все полетное время провели в хвостовом салоне. В аэропорту Внуково-2 их встречали только председатель КГБ Семичастный и начальник управления охраны Чекалов.
Это был недобрый знак. Обычно члены Президиума ЦК гурьбой приезжали встречать Хрущева.
Семичастный подошел к главному пассажиру и вежливо, но сдержанно поздоровался:
— С благополучным прибытием, Никита Сергеевич. Все собрались в Кремле, ждут вас.
Хрущев повернулся к Микояну, который отдыхал вместе с ним, и спокойно, даже как-то весело произнес:
— Поехали, Анастас.
На мгновение задержавшись, он поискал кого-то глазами. Увидев личного пилота Николая Ивановича Цыбина, с которым летал еще со времен Сталинградского фронта, улыбнулся, сделал шаг в его сторону, пожал руку, благодаря за полет. Все, ритуал выполнен.
Хрущев с Микояном сели в длинный «ЗИЛ-111» и покатили в Кремль. За ними на «Чайке» — Семичастный.
Такая вот хроника прибытия. На политическом уровне. А на оперативном?
В постсоветское время появились некоторые новые любопытные подробности, изложенные людьми калибром помельче. Из тогдашних политиков к середине девяностых годов в живых никого не осталось — у них и во время описываемых событий возраст был преклонный, а вот оперативники были помоложе. Выяснилось, например, что, когда Брежнев с соратниками в Кремле вынашивал планы смещения Хрущева, вплоть до его физического устранения, жены Леонида Ильича и Никиты Сергеевича безмятежно отдыхали на курорте в Карловых Варах. Нина Петровна вернулась домой уже никем.
А вот свидетельство Семичастного:
— Когда приехали в Кремль и они зашли в зал, я немедленно сменил охрану на квартире и на даче Хрущева. Предварительно отпустил в отпуск его начальника охраны Литовченко. Оставил за него молодого хлопца Васю Бунаева. Я его в Кремле прижал в переходе: «Слушай! Сейчас началось заседание Президиума ЦК. Все может быть. Я выполняю волю Президиума и ЦК. Ты как коммунист должен все правильно понимать. От этого будет зависеть решение твоей дальнейшей судьбы. Имей в виду — ни одной команды, ни одного приказа, ни одного распоряжения не выполняй без моего ведома. Я тебе запрещаю». Я не закрывал даже Кремля для посещения людей. Люди ходили, а в зале шло заседание Президиума ЦК. Я по Кремлю расставил, где нужно, своих людей… Брежнев и Шелепин беспокоились. Я ответил: «Не надо ничего лишнего. Не создавайте видимости переворота».
«Не создавайте видимости переворота…» А у дверей квартиры Брежнева, оказывается, все эти тревожные ночи с автоматом в руках простоял его начальник охраны Рябенко. «Нас посадили на казарменное положение и держали в боевой готовности», — вспоминал будущий начальник охраны Горбачева генерал-майор КГБ Медведев, тогда молодой сотрудник «девятки».
Всплыла и такая деталь. Когда «ЗИЛ-111» с Хрущевым и Микояном тронулся от правительственного павильона аэропорта Внуково-2 в Кремль, последовавшая за ними «Чайка» Семичастного через несколько минут приотстала. Председатель КГБ сделал вид, что его машина забарахлила, а сам по радиотелефону проинформировал Брежнева о ситуации.
Еще один штрих. По свидетельству бывшего сотрудника хрущевской охраны Сергея Красикова, вдень, когда Никита Сергеевич вернулся из прерванного отпуска, его особняк на Ленинских горах «был оцеплен охраной, как цепями». Конечно, охрана состояла уже из других людей.
Таким образом, не выдерживают критики прежние утверждения о том, что никакого заговора или переворота в октябре 1964 года не было, что, мол, ЦК нашел в себе силы освободить своего первого секретаря, не дав возможности разрастись его ошибкам. А вот ЦК горбачевского призыва такая задача оказалась не по силам.
Лица, причастные к свержению Хрущева, даже в годы горбачевской гласности сводили эту акцию к чисто демократической процедуре. Мол, на заседании Президиума ЦК ему откровенно сказали о допущенных им ошибках, сообщили, что вопрос о его освобождении будет вынесен на решение Пленума. Выслушав предъявленные обвинения, Никита Сергеевич и не пытался оспорить критику в свой адрес, подал заявление об освобождении.
Идиллическая картинка, да и только! Как будто не надо было готовить ни это заседание Президиума, ни Пленум, что уже само по себе было делом чрезвычайно опасным — достаточно вспомнить, чем закончился такой же путч для его инициаторов в июне 1957 года.
Недаром Брежнев страшно перепугался в начале октября, когда узнал, что Хрущев, похоже, обладает какойто информацией о готовившемся заговоре. Леонид Ильич даже не хотел возвращаться из ГДР, где находился во главе делегации Верховного Совета СССР, придумывал разные поводы, чтобы оттянуть отъезд. А вдруг Хрущев арестует их всех?
Заговорщики рисковали и, как выяснилось, их страх был не напрасным.
До недавнего времени считалось, что единственным источником, от которого Хрущеву стало известно о готовившемся заговоре, был Василий Иванович Галюков. Этот человек работал в хозяйственном отделе Президиума Верховного Совета РСФСР, который в 1964 году возглавлял Николай Григорьевич Игнатов, и был очень близок к нему.
В 1957 году Игнатов был первым секретарем Горьковского обкома, случайно оказался в дни июньского путча в Москве, и очень многое сделал для победы Хрущева над «антипартийной группой» Молотова, Маленкова, Кагановича. Благодарный Никита Сергеевич тут же ввел его в состав Президиума ЦК КПСС, а через некоторое время Игнатов стал секретарем ЦК КПСС. Кстати, во второй раз: при Сталине некоторое время ему уже приходилось занимать эту должность.
Игнатов сделал неплохую партийную карьеру — был вторым секретарем Ленинградского обкома и первым секретарем Ленинградского горкома, возглавлял ряд крупных областных партийных организаций. Галюков в качестве прикрепленного, то есть телохранителя, переезжал с ним на каждое новое место работы. В 1957 году статус Галюкова повысился: он стал начальником охраны члена Президиума ЦК Игнатова. Но потом Хрущев почему-то разочаровался в своем выдвиженце, и в 1961 году на XXII съезде КПСС Игнатова в состав Президиума не избрали. Галюков в тот же миг остался без работы. Правда, выслуга лет у него была, и он ушел на пенсию.
Игнатов не забыл своего охранника. Став председателем Президиума Верховного Совета РСФСР, он позвонил Галюкову и предложил ему должность в хозотделе. Галюков согласился — функции, которые следовало выполнять, ему были хорошо знакомы: пикники на свежем воздухе, охота, рыбалка, организация отдыха шефа.
В конце сентября 1964 года, когда Хрущев улетел в Казахстан по вопросам ракетно-космической техники, а его сын Сергей приболел и находился дома, в особняке раздался телефонный звонок правительственной связи АТС-2. Звонил Василий Иванович Галюков, который просил пригласить к аппарату Никиту Сергеевича, чтобы сообщить ему информацию чрезвычайной важности.
Поскольку Хрущева в Москве не было, а дело не терпело отлагательства, Сергей Никитич согласился на встречу с Галюковым. Близкий к Игнатову человек рассказал сыну Хрущева, что против Никиты Сергеевича готовится заговор, и назвал известные ему фамилии тех, кто в нем участвует, в том числе и своего шефа.
Пораженный услышанным, сын Хрущева пересказал содержание разговора отцу, как только тот вернулся в Москву. Никита Сергеевич вопреки ожиданию отнесся к этому сообщению спокойно. Он собирался в отпуск в Пицунду, выглядел очень усталым и не собирался менять планы. Переспросил имена участников заговора, подумал и сказал:
— Ты сведи этого чекиста с Микояном. Он человек опытный, разберется. Правда, Анастас собирался лететь со мной в отпуск. Ничего, на пару деньков задержится…
Сергей Хрущев на своей машине привез Галюкова в особняк Микояна, и там охранник Игнатова слово в слово повторил то, что он рассказывал сыну Никиты Сергеевича. Запись по просьбе Микояна вел Сергей. Новым было только вот это:
— Игнатов в последнее время выглядит очень нервно, часто срывается на крик. Особенно его беспокоит, почему Никита Сергеевич не уезжает в отпуск. Даже выругался недавно: «И что он, черт, отдыхать не едет?» Мне кажется, этот повышенный интерес к отпуску товарища Хрущева как-то связан со всем происходящим.
— Благодарю вас за сообщение, товарищ Галюков, — сказал Микоян. — Все, что вы сказали, очень важно. Вы проявили себя настоящим коммунистом. Я надеюсь, вы учитываете, что делаете это сообщение мне официально и тем самым берете на себя большую ответственность?
— Я понимаю всю меру ответственности, — бледнея, ответил Галюков. — Перед тем как обратиться с моим сообщением, я долго думал, перепроверял себя, и целиком убежден в истинности своих слов. Как коммунист и чекист я не мог поступить иначе.
— Ну что ж, это хорошо. Я не сомневаюсь, что эти сведения вы нам сообщили с добрыми намерениями и благодарю вас. Хочу только сказать, что мы знаем и Николая Викторовича Подгорного, и Леонида Ильича Брежнева, и Александра Николаевича Шелепина, и других товарищей как честных коммунистов, много лет беззаветно отдающих все свои силы на благо нашего народа, на благо Коммунистической партии, и продолжаем к ним относиться, как к своим соратникам по общей борьбе!
Замечательная по своей виртуозности концовка! В ней весь Микоян — хитрющий кремлевский лис, в ней секрет его политического долголетия. Анастас Иванович лично проследил, чтобы эта концовка непременно попала в запись его разговора с Галюковым.
Когда через несколько дней Сергей Хрущев приехал к отцу в Пицунду, Микоян попросил его завизировать странички с текстом беседы с игнатовским охранником, а потом спрятал их в комод под пачку белья. Не исключено, что он предъявил их заговорщикам вечером того же дня, когда согласившийся с предложением об отставке Хрущев покинул заседание Президиума ЦК, а победители остались распределять портфели.
Й5о всяком случае, чем еще объяснить тот факт, что Микоян, занимавший при Хрущеве пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, оставался им и при Брежневе, а потом длительное время — с 1965 по 1974 год — оставался членом Президиума Верховного Совета СССР? И это при том, что робкие предложения отдельных членов Президиума ЦК оставить Хрущева хотя бы консультантом Президиума ЦК или Президиума Верховного Совета были категорически отвергнуты.
Остается только догадываться, как излагал Микоян заговорщикам интерпретацию своего разговора с Хрущевым по поводу полученной от Галюкова информации. Наверняка убеждал членов Президиума ЦК в том, что с целью усыпить бдительность Хрущева советовал ему не придавать особого значения сплетням какого-то мелкого охранника.
Не исключено, что так было и на самом деле. Вполне возможно допустить — Микоян произнес свою гениальную тираду-концовку, заподозрив в визите Галюкова какую-нибудь провокацию. А вдруг все это делается по сценарию того же Хрущева, который проверяет своих соратников, насколько они ему преданы? Мудрый Микоян много чего насмотрелся в Кремле.
Роль Микояна в свержении Хрущева полностью еще не изучена. Неужели после того, как из Москвы раздался звонок и соратники попросили Хрущева прервать отпуск и безотлагательно прибыть в Кремль, Анастас Иванович не вспомнил предупреждение Галюкова? Не надо обладать сверхинтуицией, чтобы связать эти два события между собой. Микоян был в Пицунде единственным человеком, с которым Хрущев имел возможность посоветоваться. Все остальные, на кого он мог положиться, находились далеко от морского пляжа. Микоян, узнав о звонке из Москвы, почему-то твердо сказал Хрущеву: «Надо лететь».
Наверное, заговорщикам было очень выгодно, чтобы такой человек оказался в критическую минуту возле Хрущева. Может быть, это даже и было частью их плана.
Есть косвенные подтверждения того, что Хрущев всетаки разгадал тайную миссию Микояна в Пицунде. Четырнадцатого октября, после окончания Пленума, на котором Хрущева официально освободили от должности, в его особняк пришел Микоян, которому поручили передать решение Президиума ЦК о том, какая ему установлена пенсия и где отведена дача.
Попили чаю. Расставаясь, Анастас Иванович обнял и расцеловал Хрущева. Тогда в руководстве не было принято целоваться, и это произвело странное впечатление.
Хрущев умер в 1971 году, Микоян — в 1978. С вечера четырнадцатого октября 1964 года и до своего последнего дня Хрущев ни разу с ним не встречался.
Не встречался он и с остальными бывшими соратниками, но тут есть объяснение — они предали его. А Микоян?
Хотя, окажись на его месте рядом с Хрущевым в Пицунде другой, но более преданный соратник такого же масштаба, что бы изменилось? Ну не полетел бы Хрущев в Москву, остался бы на берегу моря. Все равно его бы изолировали — птичку заперли бы в клетке.
Другой поворот события могли получить, если бы он не отнесся столь равнодушно к полученным от Галюкова агентурным данным и не уехал бы в отпуск. Хотя нити заговора тянулись далеко и глубоко.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |