Третий пол (судьбы пасынков Природы) 15 страница

У меня есть старинный приятель и тезка, Арон Каценелейнбоген, давно уже живущий в Америке. Это один из самых поразительных людей, с которыми мне приходилось встречаться. Представьте себе крупного экономиста, авторитетного, преуспевающего, обступаемого со всех сторон профессиональными проблемами, интереснейшими и перспективнейшими и в творческом смысле, и в плане улучшения собственной жизни за счет работы над ними. И он действительно работает, создает теории, пишет книги, полемизирует, считается главой какого-то не вполне мне понятного направления в экономической науке. Поддерживать этот имидж без самых серьезных усилий невозможно, но у моего тезки это, слава Богу, получается.

И вдруг в нем просыпается жгучий интерес к проблеме, никак не пересекающейся с той областью, которой он посвятил свою жизнь: его начинает мучить тайна происхождения рака. Он изучает все версии, все гипотезы, в которых, как мы понимаем, нет недостатка, но он без дураков ухитряется познакомиться со всеми, – и ни одна его не удовлетворяет. Его мышление, поистине компьютерное по мощи и неутомимости, мгновенно улавливает в этих концепциях внутренние противоречия, несообразности, натяжки. Попутно – чтобы понимать, о чем идет речь, – он буквально заглатывает университетские курсы биохимии, генетики, эмбриологии – всех наук, на языке которых изъясняются специалисты в той области, куда он неожиданно и далеко уже не молодым человеком вторгся. Его дилетантизм служит ему добрую службу: он ничем не ограничен, он не говорит: "это моя специальность", "это не моя специальность", читает все подряд. А поскольку еще и все запоминает – так уж устроена у него голова, – полученная информация укладывается у него в оригинальную систему. В конце концов он создает собственную, никого не повторяющую теорию изменчивости клетки, с объяснением причин, которые ее вызывают, механизмов, которые приводятся в действие этими причинами, законов, которые управляют этими механизмами.

Я не знаю, что подвигло Каценелейнбогена на этот титанический труд, невольно вызывающий у меня ассоциацию с Карлом Марксом. Возможно, в биологии и заключалось его истинное призвание, голоса которого он почему-то своевременно не расслышал. Возможно и другое – сигналом послужила тайная, подавленная вспышка канцерофобии, страха перед раком, – это весьма распространенный психологический недуг. В любом случае, благодаря уникальности своего интеллекта, он сумел найти наилучший выход. И повел он себя со своим открытием совсем не так, как Маркс – со своим. Он не стал требовать всемирного признания, не стал будоражить несчастных раковых больных и их родственников криками, что их лечат неправильно, что врачи не понимают природу их заболевания, что надо перевернуть кверху дном всю медицину. Изложив свою теорию в книге, даже объемом напоминающей "Капитал", Каценелейнбоген издал ее – и предоставил жить своей естественной книжной жизнью: искать читателя, убеждать его, вести с ним диалог, искать свое место в безбрежном море научной литературы.

Проблемы пола специально его не занимали, но поскольку размножение тоже является разновидностью процессов изменчивости, идущих через клетки, миновать их не мог. И тут, между прочим, подтвердилось, что необычная деятельность моего тезки вызывает в Америке достаточно широкий доброжелательный резонанс. Его пригласили выступить на семинаре "сумасшедших идей" в одном из исследовательских институтов в Филадельфии. В ученом мире Америки любят и очень ценят такие вольные трибуны, несерьезные лишь в той мере, какая необходима, чтобы снять напряжение и страшный груз ответственности, который всегда давит диссертантов, авторов солидных монографий и статей в сверхтребовательной научной периодике.

На этом семинаре Каценелейнбоген сделал доклад о многополовом размножении, и он был выслушан с подобающим интересом. Мысль отталкивалась от того же, о чем мы с вами только что говорили: от непомерно высокой затратности процесса продолжения жизни, как он сложился в природе, что для нее в конце концов может стать непосильным. Наличие двух полов не препятствует появлению особей, не удовлетворяющих требованиям развития. Приходится вмешиваться беспощадному контролеру, в виде естественного отбора, который исправляет ошибки, но уже постфактум, когда потенциал рождения использован. Если и вправду эволюция приведет к созданию третьего пола, то функция его будет заключаться в упреждении нарушений фундаментальных программ развития.

Аналогией для этого предположения послужила идея разделения властей. Один пол выступит подобием законодательной власти, определяющей программы формирования организмов с учетом родовой памяти видов. Второй, напоминая этим исполнительную власть, будет конкретизировать эти программы применительно к текущей обстановке, к состоянию среды. А третий участник размножения войдет в ансамбль, имея прототипом судебную власть.

Численность популяции благодаря этому уменьшится, сократится и потенциал генетических комбинаций. Но своевременная экспертиза, которая станет возможна благодаря третьему полу, сделает комбинации более эффективными и в конечном счете ускорит поступательное развитие вида.

Мне было интересно: как относиться мой друг к теории Геодакяна? Оказалось – с большим уважением, в чем-то опирается на нее, находит ей дополнительные подтверждения, отсутствующие у автора. Таков, например, занятный пример африканских улиток: в чистой воде они ведут себя как гермафродиты, то есть самооплодотворяются, но когда водоем начинает кишеть паразитами, у части улиток вырастает мужской половой член, и они вступают в сексуальные отношения. Но во многом Каценелейнбоген идет дальше предшественника: в его версии функции полов выглядят более многогранными и биологически осмысленными.

Охранительная, консервативная роль, возложенная на женский пол, не отрицается, но к ней его функции не сводятся. Женские организмы играют несравненно более активную роль в развитии, по-своему реагируя на воздействие среды. Специфика в том, что на женские репродуктивные клетки больше влияют не впрямую внешние факторы впрямую, а косвенная информация о них, уже переработанная всем организмом. Каценелейнбоген проявил в этом завидную проницательность. Правда, он связывал этот феномен с миграцией клеток, которые, претерпев какие-то изменения, могут пытаться передать их по наследству. Но тут приходилось считаться с тем, что подавляющее большинство биологов отрицало такую возможность, считая во-первых, структуры ДНК единственным каналом передачи информации потомству, а во-вторых, отрицая возможность проникновения соматических клеток в святая святых половой системы. Поэтому свою мысль Каценелейнбоген высказывал очень осторожно. Может быть, все-таки существует разница между мужским и женским организмом? Может быть, женский организм в большей мере сохраняет отголоски архаического механизма, когда в размножении принимали участие все клетки организма, и каждая могла самостоятельно воспроизводить себя в потомстве? Что же касается возможности проникновения "посторонних" клеток, то тут задается для размышления вопрос: почему никогда не встречается вторичный рак мужских яичек, тогда как яичники у женщин он поражает сплошь и рядом? Не говорит ли это о том, что биологические барьеры, препятствующие проникновению чужеродных клеток, устроены у двух полов по-разному?

Требуется сделать лишь одно сравнительно небольшое уточнение, и гипотезу можно считать подтвержденной. Не клетки организма проникают в репродуктивную систему. За них это делают их представители, их послы – пептидные гормоны. Каценелейнбоген точно предугадал присутствие этого регулирующего фактора, хотя и был не в состоянии определить его "лицо". Идентификация бесчисленных разновидностей пептидных гормонов, постижение их безграничных возможностей, их первостепенной роли в процессах жизнедеятельности – все это произошло лишь в самые последние годы. К слову сказать, и функцию "судебной власти", функцию контроля за точным исполнением программ развития пока что, до появления третьего пола, исполняют именно они.

Согласно библейской легенде, набедренные повязки у первых людей, Адама и Евы, появились из чувства стыдливости: отведав, по дьявольскому наущению, яблоко с древа познания добра и зла, они прозрели, и собственная обнаженность показалась им неприличной. Каценелейнбоген предлагает отнестись к этой легенде всерьез – как к свидетельству, какая часть туалета появилась раньше всего. Но вряд ли тут сыграли роль соображения приличия. Гораздо вероятнее, что с начала прямохождения потребовалось хоть как-то защитить половые органы, главным образом мужские, от бесчисленных и жестоких травм, и эта потребность оказалась такой настоятельной, что быстро продвинула первочеловека в его развитии. Может быть, вообще мы ошибаемся, считая, что знаком выделения человека из животного мира было появление орудий труда? Приматы и теперь ловко манипулируют различными предметами. Но никто, кроме человека, не прибегает к искусственным средствам защиты своего тела.

Но почему же все-таки природа сделала мужчин такими уязвимыми? Проштудировав горы книг, Каценелейнбоген нашел единственное объяснение, повторяющееся из уст в уста: образование спермы идет при температуре на градус ниже, чем нормальная. Однако, не является ли это скорее следствием, чем причиной? Если со времен питекантропов мужская конституция остается неизменной, вполне достаточно было времени, чтобы установился именно такой температурный режим деятельности половых желез. Тем более, что у некоторых млекопитающих – китов, дельфинов – яички находятся внутри, и это ничему не мешает.

Высказывается другое предположение: не поставлена ли здесь во главу угла необходимость мгновенно отреагировать на появление в окружающей среде каких-то экстремальных факторов, например, повышение радиации? Были, например, сообщения об отдаленных последствиях Чернобыльской катастрофы, проявившихся не у самих людей, которые оказались в зоне поражения, (но не в эпицентре), а в следующем поколении. За достоверность этих данных поручиться сложно, поскольку жизнь разбросала пострадавших по всей стране – кто-то был эвакуирован сразу после аварии, кто-то сменил место жительства некоторое время спустя. Но все же есть наблюдения, говорящие о том, что риск пережить как бы вторую серию трагедии для мужчин несравненно выше, чем для женщин. У детей, родившихся со всевозможными аномалиями и уродствами, чернобыльцами в большинстве случаев были именно отцы.

Этот пример позволяет наглядно представить себе беспощадную для индивидов, но спасительную для вида стратегию природы в экстремальных ситуациях. Это мы с вами знаем, что авария на Чернобыльской АЭС была чудовищным, но единичным эксцессом, после которого экологическая обстановка в округе более или менее нормализовалась. Механизм изменчивости в такие тонкости не вдается. Он рассчитан на то, чтобы жизнь могла продолжаться и в том случае, если бы губительные для нее факторы стали постоянными – как и случалось бесконечное число раз в истории нашей планеты. На первый взгляд, может показаться странным: какое же продолжение жизни, если в итоге на свет появляются, на горе себе и своей семье, несчастные, глубоко больные дети, имеющие к тому же крайне мало шансов принять участие в продолжении рода? Но ведь то, что с позиции нашего обыденного существования воспринимается как болезнь, патология, уродство, – это зачастую и есть те самые неудачные эксперименты, имевшие место целью найти удовлетворительное, позитивное, можно даже сказать конструктивное решение сложной задачи. Идет лихорадочный перебор вариантов – в чистом виде "метод тыка", как мы это называем, – но только он и дает надежду, что в одном случае из великого множества у детского организма появятся такие приспособления, которые позволят ему жить и развиваться, невзирая на гибельность среды. Дальше, в потомстве, эти признаки усилятся, усовершенствуются, стимулируют появление новых, еще более важных для выживания, пока не образуется племя, для которого смертоносный радиационный фон – то же самое, что для нас воздух, богатый кислородом.

Огорчительная анатомическая особенность мужского организма может и в самом деле рассматриваться и как символ, и как необходимое условие исполнения авангардной, разведывательной роли этого пола. Благодаря ей обеспечивается оперативность, быстрота и точность реакции. И точно так же укрытость, защищенность женских половых желез и символически, и функционально предуготавливает этот тип организма к роли тыла, гарантирующего максимально высокую, по обстоятельствам, стабильность и страхующего от слишком поспешных, неадекватных ситуации метаморфоз. Возникает туннельный эффект – в точности такой же, как бывает при больших постройках, когда две команды движутся из разных точек и в противоположном направлении, но навстречу друг другу. Мужской пол полнее испытывает влияние среды. Женский больше выражает глубокие изменения в структуре организма.

Под таким углом зрения можно истолковать и бросающиеся в глаза различия между женскими и мужскими половыми клетками. Структура яйцеклетки неизмеримо сложнее, чем примитивное устройство сперматозоида, аналогичное некоторым типам вирусов. Она формируется достаточно долго, проходя ряд последовательных стадий, что полностью отвечает ее функции – обеспечить передачу потомству всю полноту генетической информации, долговременную память вида, а сложные образования не способны ни быстро размножаться, ни стремительно меняться. А простота строения сперматозоида служит залогом и высокой адаптивной изменчивости, и скорого количественного прироста, что во многом означает одно и то же: ведь именно в процессе многократного деления происходят метаморфозы. А отсюда и впечатляющая разница в цифрах, которая тоже по-своему обеспечивает эволюционную успешность туннельного эффекта. В момент эякуляции (одной!) мужская особь выбрасывает до 300 миллионов сперматозоидов. А женская – проживает жизнь, имея в потенциале примерно по 400 тысяч яйцеклеток в каждом яичнике, которые образуются уже в первом полугодии после рождения и дальше только совершенствуются, созревают, не изменяясь в числе.

Во времена моей молодости существовал грозный жупел "биологизации". Уличения в ней боялись не меньше, чем смертоубийственных упреков в "ревизии марксизма". Догматическое мышление нашего научного и идеологического начальства с иезуитской тщательностью прочерчивало границу между проявлениями биологической и социальной природы человека и шаг вправо или влево от этой границы рассматривался как тягчайшее преступление. Но такая граница и вправду существует, хотя меньше всего она похожа на тот четко обозначенный межгосударственный рубеж, который – еще одна давняя ассоциация – бдительно охранял в свое время славный пограничник Никита Карацупа со своей знаменитой собакой.

На эту неуловимую, подвижную грань постоянно натыкаешься при попытках перейти от рассмотрения проблем пола в контексте биологической эволюции к социальной и психологической его ипостаси, которая тоже, бесспорно, сопряжена с поступательным ходом эволюции общества, но несет в себе множество иных смыслов и оттенков.

Как дети природы, мы беззащитны перед своей жестокой и беспощадной матерью, которая не различает нас в лицо и счет нам ведет в таких количественных величинах, какими захлебнется самый совершенный компьютер. Но все меняется, когда особь становится личностью. Логика естественного, в том числе и полового отбора становится неприемлемой для живого существа, имеющего, помимо бренного тела, бессмертную душу. Социальная диалектика пола следует по пятам за биологической, но ни в чем не сливается с ней полностью.

Это целиком относится и к идее третьего пола. Сколько бы ни мерещились нам его призраки – в биологическом истолковании это не более чем смелая фантазия. Ее ценность лишь в том, что она позволяет по-новому перегруппировать известные нам факты и поощряет ум к отыскиванию новых, не бросающихся в глаза связей между ними. Считайте, если угодно, третий биологический пол иллюзией. Но ведь и вся современная химия выросла из алхимии, гонявшейся за иллюзорными, призрачными целями.

При переходе в чисто человеческое измерение меняется само наполнение понятия "пол". Как подчеркивают биологи, никакие стоящие особняком группы организмов не могут быть квалифицированы с помощью этого понятия, если их отличия не связаны со спецификой участия в размножении. Но здесь эти границы расширяются. Деторождение остается сущностным ядром пола. Но вокруг этого ядра нарастает такая объемная, такая сложная, такая пестрая оболочка, что в иных случаях она как бы отрывается от своего ядра, получая самостоятельное значение.

Вот об этих странных, труднообъяснимых социальных и психологических инверсиях пола, напрашивающихся на выделение в особый ряд, в третий (четвертый? пятый?) пол, у нас и пойдет дальше разговор.

Последний скопец

Вероятно, я – один из последних людей, видевших живого скопца. И уж наверняка последний, с кем он согласился доверительно побеседовать.

...За окном – лютая стужа, пурга. Грязноватое оконце почти доверху запорошено снегом. А в чисто прибранной комнате тихо и даже по-своему уютно. Обстановка самая простая. Деревянный стол с керосиновой лампой, массивные табуретки, тяжелая скамья. Много икон, и прямо впритык к ним, тоже как деталь красного угла – яркая репродукция: "Запорожцы пишут письмо турецкому султану". На подоконнике – аккуратные горшки с цветами. Герань, кактусы...

В Якутск я попал не по своей воле. Кто-то из местного начальства допился до "белой горячки", а ближайшая приличная больница, где могли ему помочь, была у нас, в Иркутске. Вот меня и послали в срочную командировку: сделать, что можно, на месте и срочно препроводить пациента в стационар. Но погода испортилась, и мы застряли.

Учитывая важность моей миссии, никаких затруднений с гостиницей не возникло. Но место нашлось только в большом, коек на пять, номере, обитатели которого, здоровенные бородачи, пережидая непогоду, дружно глушили водку. На свободной (то есть как бы моей) кровати была навалена верхняя одежда и какие-то шкуры, издававшие жуткий запах. Вдобавок здание не отапливалось, из-за пурги не подвезли дрова... "Знаете что, переночуйте-ка вы лучше у Калистрата, – сказала мне дежурная. – Вы же врач, а он докторов любит". На вопрос, кто такой Калистрат, лукаво улыбнулась: "Там увидите. Да нет, вы не бойтесь, он человек исправный, любит чистоту и шибко уважает Бога".

Так я и попал в эту чистенькую комнатку с кактусами на подоконнике и веселыми рожами запорожцев рядом со скорбным ликом Христа.

Провожая меня к Калистрату, дежурная только одно сумела пояснить – что он скопец. Это слово так ее смущало и одновременно смешило, что ничего толком объяснить она не могла. Я же тогда о скопцах имел самое смутное понятие. Возникали ассоциации с чем-то бесконечно далеким, языческим. При чем тут это, в советском городе Якутске, в конце 1952 года? Может быть, кличка такая у этого самого Калистрата – Скопец?

Но нет, хозяин мой и в действительности оказался членом скопческой секты, за что и был осужден и сослан навечно в Якутию.

Необычность этого человека сразу бросалась в глаза. Очень высокий, худощавый, подтянутый, несомненно сильный, с огромными длинными руками – он словно выстреливал ими, когда хотел до чего-нибудь дотянуться. Но тело при этом какое-то обвисшее, с мягкими шейными складками, расширяющееся книзу. Высокий лоб, густые волосы, тщательно расчесанные на прямой пробор. Возраст по лицу определить невозможно. Множество морщин – вполне по его годам, ему давно перевалило за семьдесят, но отсутствие растительности и расплывчатость черт делали его на вид намного моложе. Мимика очень бедная, невыразительная, монотонная речь. Говорил Калистрат медленно, словно бы взвешивая каждое слово, хотя по сути – очень свободно, что по тем временам было мне в диковинку.

Встретил он меня радушно, но без малейшей суетливости. Не заставив долго себя уговаривать, согласился взять постояльцем. От денег отказался. Сразу же поставил чайник и стал обстоятельно, методично накрывать на стол. Аккуратно расставил миски с огурцами, с кислой капустой, еще с какими-то изумительно пахнувшими соленьями. Покопавшись в уголке, вытащил бутылку вина и очень обрадовался, услышав, что я пить не буду. "И правильно, – сказал он. – Я тоже в рот не беру ни капли!" И словно в поощрение, поставил на стол еще один деликатес – ломтики моченого арбуза. Это в Якутске, в разгар свирепой сибирской зимы!

Понятно, я не мог дать волю своему любопытству. Но расспрашивать и не пришлось. Калистрат только рад был внимательному слушателю, и все три дня, что я у него прожил, говорил практически он один.

Родился Калистрат в Бессарабии, в семье зажиточных крестьян. Дома все истово верили в Бога, соблюдали заповеди, прилежно помогали бедным. От детей требовали, чтобы они с малолетства знали назубок все молитвы и не пропускали ни одной церковной службы.

Там, в церкви, совсем еще маленьким мальчиком, Калистрат впервые увидел покойника. Вид гроба, горестные рыдания близких, скорбное пение – все это повергло его в ужас. Неужели и я будут так же лежать? Заупокойная служба кончилась, а страшная эта картина так и осталась у мальчика перед глазами. И с тех пор он никак не мог ее прогнать. Страх смерти преследовал его неотвязно. Родители внушали: кто не грешит, строго держит посты, несет Бога в сердце, тот не должен бояться смерти, ему уготовано место в раю. Но это не помогало справиться ни с ночными кошмарами, ни с леденящими сердце мыслями. "Ты еще маленький, тебе ли об этом думать!" – успокаивали его старшие. Мальчик оживал – но не надолго: вскоре же смерть являлась за кем-то из детей.

Подростком, лет в 14, Калистрат познакомился со скопцами. О том, как это произошло, кто привел его в секту, я не узнал почти ничего. Дав с первых же дней зарок молчания, он так и остался ему верен. Я только понял, что о смерти скопцы говорили не так, как родители, не так, как говорил священник в церкви. Смерть – наказание за грех, а человек чистый, очистившийся – бессмертен. Ему не нужно ждать какого-то особого перехода к вечному блаженству. Оно начнется здесь же, на земле, сразу – как только станешь таким, как эти ласково смотревшие на него люди...

Происходила ли в нем какая-то внутренняя борьба? Появлялись ли сомнения? Был же у него перед глазами пример родителей, если даже предположить, что до понимания многих важных вещей в жизни он еще не успел дорасти. Детей в семье было много. Родители их любили, заботились о них. Дети, в том числе и сам Калистрат, отвечали им тем же. Даже в старости о совсем отчем доме он говорил с большим теплом. Все дети, это общий закон, на определенных этапах взросления видят себя в будущем таким же, как родители. Эти фантазии занимают огромное место в их духовном мире. Мальчик не мог не понимать, что эти мечты превратятся в пыль под ногами, если он станет полноправным членом секты. Задумывался ли он над этим? Понимал ли, какую высокую цену предлагают ему заплатить?

Не в такой, конечно, лобовой форме, но я задавал эти вопросы Калистрату, и он без всякого напряжения на них отвечал. Я понял, что участие в скопческих радениях, как именовали сектанты свой мистический ритуал, полностью изменило у него ощущение действительности. Реальность, к которой принадлежали и родительская семье, и та семья, которая могла бы появиться у самого Калистрата в будущем, стала видеться расплывчато, туманно – как сон. А тот мир, в который погружала скопцов их вера, нес в себе все признаки реальности. Вот хотя бы такой наглядный пример. Один из монологов Калистрата о бессмертии (а говорил он о нем с такой убежденностью, будто и меня старался привести в секту) я прервал довольно-таки бестактным вопросом: а умирали ли скопцы? Случалось ли ему с этим сталкиваться в то время, когда для него еще возможно было отступление? "Конечно, умирали!" – не моргнув, ответил мой хозяин и даже назвал несколько имен, подтверждая этим, что восторженность неофита не сделала его ни слепым, ни глухим, а печальные эти факты ни от кого из членов секты не скрывались. Но они не задевали сознания. Им даже не искалось никакого пристойного, с позиции элементарной логики, объяснения. Никаких "раз так, то следовательно"! Смерть принадлежала реальности, а между нею и миром грез не было никаких точек соприкосновения.

Еще более поразительным показалось мне то, что страшная операция, которой этот человек подвергся (возможно даже, подверг себя сам, в этих сектах часто практиковалось самооскопление), не оставила мучительных следов в его памяти. Что это такое, я мог себе хорошо представить. Есть ряд заболеваний, вынуждающих врачей прибегнуть к кастрации. Даже в больничных условиях, с применением анестезии, обезболивающих препаратов, невозможно избавить больных от крайне тяжелых минут. Калистрат же о том, что он называл своим крещением, рассказывал без подробностей, но совершенно спокойно, как о чем-то, что произошло помимо него, не причинив ему ни страха, ни боли.

Самыми тяжелыми в его жизни были тюремные годы. Суду были преданы все члены секты. В Якутию выслали шестерых. Среди них были две женщины, несшие на себе большую скопческую печать: это подразумевало удаление сосков, клитора, больших и малых половых губ. Этап длился чуть ли не четыре года. В тюремно-каторжной иерархии скопцы считались париями. Их третировали, над ними издевались все – и уголовники, и конвоиры на этапе, и надзиратели в тюрьмах. Отнимали у них последнее, изводили оскорбительными кличками, били. Никто их не защищал. У групп любой другой "масти" были свои враги, но были и союзники. Эти же были одиноки, презрение и отвращение к ним сплачивало всех. Но в Ярославле, где они задержались дольше всего, года на полтора, старший товарищ Калистрата, видимо, их лидер, сумел вступить в контакт с охранниками и завладеть их вниманием. Некоторое время спустя двое из них себя оскопили, за что были отлучены от церкви. Так рассказывал Калистрат.

В Якутии скопцам пришлось поначалу туго. Но они были усердны, трудолюбивы, и жизнь у них наладилась. В поясах они принесли с собой семена арбузов, других южных овощей и фруктов и научились их выращивать в условиях короткого, но по-настоящему жаркого лета. И для местных жителей, и для поселенцев важным подспорьем была охота. Скопцы от этого раз и навсегда отказались – недаром, по своему самоназванию, они были "белыми голубями"! "Убивать живое мы не могли".

Когда началось раскулачивание, выяснилось, что самые богатые люди во всей округе – это именно они, скопцы. Нависла угроза репрессий. Тогда тот же их лидер произнес целую речь. Нам, сказал он, запасы необходимы, потому что мы одиноки. Когда мы состаримся и ослабеем, некому будет о нас позаботиться. У нас своя жизнь, мы не делаем и не желаем никому плохого. Пожалуйста, не трогайте нас! Речь произвела сильное впечатление. Конечно, никаких запасов никто им не оставил, но и преследовать, обвинять не стали. Возможно, и то подействовало, что скопцы жили коммуной. Ничего своего, все только общее.

Дожили все до глубокой старости, но в конце концов возраст начал брать свое. Калистрат остался последним. Одиночество не изменило его привычек. Тех, кого скопцы почему-либо чуждались, продолжал сторониться и он. С кем считали возможным общаться, и он поддерживал отношения, но в тех же границах. Сам обеспечивал себя всем необходимым – а хозяйничал он поразительно умело, ни у кого не просил помощи. Промелькнула у него в разговоре фраза о том, что если есть у человека дети – это хорошо. Но ни зависти к такой судьбе, ни раскаяния я не почувствовал. Вообще его речь эмоционально была никак не окрашена. Голос оживал и глаза начинали блестеть, только когда он говорил о Боге.

Помню, что меня это очень смущало. Я не мог ни отвечать в тон ему, ни возражать, отстаивая свои взгляды, в ту пору – крайне примитивные. Впервые в жизни я с глаза на глаз беседовал с человеком не просто глубоко религиозным, но сделавшим эту веру единственным смыслом своей жизни. Мне было бы легче, если бы я чувствовал в нем хоть малейший психический надлом. Профессиональный опыт, пусть совсем пока небольшой, у меня тогда уже был. Но даже тень расстройства тут не проглядывала! Никаких причин смотреть на собеседника глазами представителя самой гуманной профессии! Только много времени спустя пришло мне в голову то, что, наверное, сразу должно было стать очевидным: такая разговорчивость, такая откровенность – вовсе не в характере Калистрата, не в стиле его отношений с людьми, которых скопцы, в противоположность себе, называли "мертвыми". Какой-то, наверное, особый момент пришел в его жизни...

Дома, в Иркутске, я сразу кинулся искать книги о скопцах, расспрашивал всех, кто хоть что-то о них знал. И был до глубины души поражен, когда обнаружил, что речь идет вовсе не о какой-то маленькой, странной группке людей. Когда Калистрат принимал свое "крещение" (или "огненное крещение", так тоже они говорили), это поветрие шло уже на убыль. Но все равно скопческих сект было великое множество, и их состав непрерывно обновлялся. А еще несколько десятилетий назад счет "белых голубей" в России шел чуть ли не на миллионы! Как это понять? Что могло заставить такое множество людей добровольно соглашаться на то, что в определенном смысле было ничуть не лучше самоубийства? И почему я ничего об этом не знал, хотя всегда любил историю и читал о ней достаточно много?

При первой же возможности я снова поехал в Якутск, надеясь, что теперь смогу по-другому поговорить с Калистратом. Но я опоздал. Последнего скопца уже не было в живых. Он умер в один день со Сталиным, 5 марта 1953 года, и в один день с ним был похоронен. Провожала его в последний путь какая-то старуха да пьяный возчик, который вез гроб. А того, кто оскопил всю страну, оплакивали миллионы... Долго не оставляла меня в покое эта параллель.

Дата добавления: 2015-08-29