Я стоял возле акустиков, когда лейтенант Лю дотронулся до моего плеча. Система засекла что-то неподалеку, не подлодку, а ближе, буквально рядом. Я надел наушники и услышал скрежет, как будто скреблись крысы. Жестами позвали командира послушать. Мы ничего не могли понять. Дело было не в придонном течении, оно слишком слабое. Морская живность, крабы или другие твари? Их не могло быть настолько много — сотни, тысячи… Я начал кое-что подозревать. Запросил внешний обзор, зная, что малейший шум может привлечь охотника. Капитан одобрил. Мы сжали зубы, когда со скрипом выехал перископ. Потом — картинка.
Зомби, сотни мертвяков облепили подлодку. С каждой секундой их становилось больше, они спотыкались, бредя по песку, лезли друг на друга, чтобы вцепиться, поскрести, даже укусить стальную обшивку «Чженга».
— Они могли попасть внутрь? Открыть люк или…
— Нет, невозможно. Все люки задраены, а торпедные отсеки защищены внешними колпаками. Нас заботил реактор. Он охлаждался морской водой. Во внешние отверстия человек не пролезет, но застрять там очень даже сможет. И тут как раз беззвучно замигала лампочка четвертого клапана. Какой-то зомби сорвал защитное покрытие и основательно закупорил трубу. Температура реактора начала повышаться. Выключив его, мы оставались беззащитными. Кэптен Чен решил сниматься с места.
Лодка поднималась со дна как можно медленнее и тише. Как оказалось, недостаточно бесшумно. Послышался звук гребного винта «типа 95». Нас обнаружили и собирались атаковать. Мы услышали, как противник затапливает и открывает торпедные отсеки. Кэптен Чен приказал активизировать сонар — мы выдавали свое точное месторасположение, зато получали превосходную мишень в виде «95-го».
Субмарины выстрелили одновременно. Торпеды пролетели друг мимо друга, пока лодки пытались увернуться. «95-й» был чуть быстрее, чуть маневреннее, но у них не было нашего капитана. Чен точно знал, как избежать столкновения с несущейся «рыбой», мы с легкостью разминулись как раз, когда наши торпеды нашли свою цель.
Мы услышали, как «тип 95» хрипит, словно умирающий кит, переборки рушились, отсеки взрывались один за другим. Говорят, все происходит слишком быстро, чтобы экипаж успел что-либо почувствовать, люди теряют сознание от перепада давления или от взрыва загорается воздух. Экипаж гибнет быстро и безболезненно — по крайней мере мы на это надеялись. Но наблюдать, как в глазах капитана вместе с обреченной подлодкой умирает свет, было тяжело.
(Он предупреждает мой следующий вопрос, сжав кулаки и тяжело дыша).
— Кэптен Чен один растил сына, воспитал его хорошим моряком, который любит свою страну, служит ей и никогда не обсуждает приказы. Лучший офицер за всю историю китайского флота. Счастливейшим днем жизни Старика был тот, когда коммандер Чен Чжицяо получил свое первое назначение — на новенький охотник-убийцу «тип 95».
— Как тот, что на вас напал?
— (Кивает). Вот почему кэптен Чен всеми силами избегал встречи с нашим флотом. Вот почему нам было так важно знать, какая из двух подлодок нас атаковала. Знать всегда лучше, каков бы ни был ответ. Старик уже изменил клятве, предал родину, а теперь считал, что предательство, вероятно, привело его к убийству сына…
На следующее утро, когда кэптен Чен не явился на вахту, я зашел к нему в каюту. Там царил полумрак. Я позвал Старика по имени. К моему облегчению, он ответил, но когда командир вышел на свет… Он весь поседел, волосы стали белее довоенного снега. Лицо осунулось, глаза ввалились. Теперь он впрямь походил на старика, сломанного, высохшего. Чудовища, восстающие из мертвых, не сравнимы с теми, что живут в наших душах.
С того дня мы оборвали всякий контакт с внешним миром. Отправились в арктические льды, в самую далекую и темную глушь, какую смогли отыскать. Мы пытались жить так, словно ничего не произошло: следили за состоянием лодки, выращивали еду, обучали, воспитывали и утешали детей. С волей капитана была сломлена и воля экипажа субмарины. В те дни Старика видел только я. Приносил еду, забирал грязное белье, коротко доклады вал о состоянии лодки, потом передавал приказы командира остальным. Все одно и то же, день за днем.
Но однажды монотонный ход событий нарушила еще одна лодка класса «тип 95», которую засек наш сонар. Мы заняли боевую позицию, и кэптен Чен в первый раз за долгое время вышел из своей каюты. Он занял свое место, приказал заряжать первый и второй торпедные аппараты. Если верить показаниям сонара, противник подобных действий не предпринимал. Кэптен Чен увидел в этом наше преимущество. На этот раз его не терзали сомнения. Враг погибнет прежде, чем успеет выстрелить. Но едва он собрался отдать приказ, как мы засекли сигнал по «гертруде», как американцы называют подводный телефон. На связи был коммандер Чен, сын кэптена, он заявил о своих мирных намерениях и попросил снять боевую тревогу. Он рассказал нам о дамбе «Три ущелья», источнике слухов о «стихийном бедствии», которые мы слышали на Манихи. Коммандер объяснил, что наш поединок с другим «95-м» был эпизодом гражданской войны, которая разгорелась после разрушения дамбы. Атаковавшая нас субмарина принадлежала силам сторонников правительства. Коммандер Чен присоединился к повстанцам. Его задачей было отыскать нас и сопроводить домой. Казалось, нас выбросит на поверхность от радостных криков членов экипажа. Когда мы вспороли лед, и две команды помчались друг навстречу другу в арктических сумерках, я думал: наконец-то можно вернуться домой, восстановить страну и выгнать мертвяков. Наконец-то все кончено.
— Но вы ошибались…
— Надо было выполнить еще один, последний долг. Политбюро, эти ненавистные старикашки, которые уже причинили столько страданий народу, до сих пор отсиживались в командном бункере в Цзилине, до сих пор контролировали минимум половину армейских подразделений нашей страны. Они бы ни за что не сдались, это понимали все. Правители продолжали бы как сумасшедшие держаться за власть, расточая остатки армии. Если гражданская война затянулась бы еще хоть ненадолго, в Китае могли остаться одни живые мертвецы.
— И вы решили действовать.
— У нас одних была такая возможность. Наземные пусковые шахты захвачены, ВВС парализованы, два других подводных ракетоносца стоят у причала в ожидании приказа, пока мертвяки лезут в люки. Коммандер Чен сказал, что мы — единственные, кто обладает атомным оружием. С каждой секундой промедления мы теряли сотню жизней, сотню пуль, которую можно выпустить в мертвяков.
— И вы дали залп по собственной родине, чтобы спасти ее.
— Последний груз на наши плечи. Кэптен Чен, вероятно, увидел, что я колеблюсь.
«Мой приказ, — заявил он. — Моя ответственность».
Ракета несла единственную мощную многомегатонную боевую головку. Прототип, созданный для уничтожения укрепленного бункера Объединённого командования ПВО североамериканского континента в Шайенн-Маунтин, штат Колорадо. Забавно, что бункер Политбюро почти в точности повторяет тот, что в Шайенн-Маунтин. Когда мы готовились к отплытию, коммандер Чен сообщил о прямом попадании ракеты по Цзилиню. Уходя на глубину, мы слушали радио, там говорили о капитуляции правительственных войск и их объединении с силами повстанцев против реального врага.
— Вы знали, что на вашей родине начали вводить собственную версию южноафриканского плана?
— Узнали в день, когда вышли из-подо льдов. В то утро я пришел на мостик и обнаружил там кэптена Чена. Он сидел в командирском кресле с чашкой чая в руках. Кэптен выглядел очень усталым, когда безмолвно смотрел на членов экипажа. Он улыбался, как отец улыбается счастью детей. Я заметил, что его чай остыл, и спросил, надо ли принесли новый. Старик поднял на меня глаза, потом, не переставая улыбаться, медленно покачал головой.
«Хорошо, сэр», — сказал я. Тут кэптен Чен поймал меня за руку, заглянул в лицо, не узнавая. Старик прошептал так тихо, что я едва расслышал.
— Что?
— «Хороший мальчик, Цзю Чжицай, такой хороший мальчик».
Он еще держал меня за руку, когда его глаза закрылись навсегда.
Сидней, Австралия
«Клиаруотер Мемориал» — новейшая больница, которую собираются возводить в Австралии, и крупнейшая из тех, что построили после войны. Комната Терри Нокса находится на семнадцатом этаже «президентского люкса». Роскошные апартаменты и дорогие лекарства, которые почти невозможно достать — самое малое, что правительство может сделать для первого и пока единственного австралийского командира Международной орбитальной станции. Как сказал он сам: «Неплохо для сына горняка, добывавшего опалы в Андамука».
Его высохшее тело словно оживает во время нашего разговора. На лице появляется румянец.
— Было бы хорошо, если бы хоть половина историй, что о нас рассказывают, была правдой. Мы могли выглядеть еще большими героями. (Улыбается). А правда в том, что мы не «попали в ловушку», словно нас вдруг неожиданно там заперли. Никто не видел, что происходит, лучше нас. Никто не удивился, когда не прилетела смена с Байконура, или когда Хьюстон приказал нам грузиться в Х-38[61] для эвакуации. Я бы хотел сказать, что мы нарушили приказ или дрались друг с другом за право остаться. А на самом деле все было буднично и здраво. Я приказал научникам и другому персоналу, в котором не было острой необходимости, возвращаться на Землю, а остальным предоставил возможность выбирать самим. Без Х-38 мы практически оставались взаперти, но если подумать, что тогда было поставлено на карту, не представляю, чтобы кто-то захотел улететь.
МКС — одно из величайших чудес инженерной мысли. Мы говорим о такой большой орбитальной платформе, что ее можно увидеть с Земли невооруженным глазом. Потребовались усилия шестнадцати стран в течение десяти с лишним лет, пара сотен выходов в космос и больше денег, чем готов признать любой, кому не гарантирована занятость, чтобы наконец-то ее закончить. Сколько понадобится для постройки новой, если ее вообще можно воссоздать?
Впрочем, важнее самой станции была неизмеримая ценность спутниковой связи. В то время на орбите вращалось около трех тысяч спутников, и человечество зависело от них во всем, начиная с навигации и наблюдения и заканчивая более прозаичными, но не менее важными вещами вроде достоверного прогноза погоды. В современном мире эта сеть так же необходима, как дороги в древние времена или поезда в индустриальный век. Что будет с человечеством, если эти драгоценные аппараты просто попадают с неба?
Мы никогда не собирались спасать все подряд. Нереально, да и не нужно. Имело смысл сосредоточить усилия на самых важных для ведения войны объектах. Пара десятков птичек, которым следовало остаться в воздухе. Одного этого было достаточно, чтобы рискнуть и не улетать.
— Вас обещали спасти?
— Нет, да мы и не ждали. Вопрос был не в том, как мы попадем на Землю, а в том, как нам выжить на орбите. Даже со всеми запасами кислорода, аварийными хлоратовыми свечами,[62] системой оборотного водоснабжения,[63] работающей на полную мощность, у нас оставалось еды всего на срок около двадцати семи месяцев, учитывая и возможность забоя подопытных животных из лабораторного модуля. Ни на одном из них не тестировали каких-либо вакцин, поэтому мясо было съедобным. Я до сих пор слышу тонкий писк бедных зверюшек, до сих пор вижу капли крови, плавающие по помещениям станции. Даже там, наверху, не избежать крови. Я пытался подходить к этому с научной точки зрения, подсчитывал пищевую ценность каждой проплывающей красной капельки, которую всасывал из воздуха. Я верил, что делаю это во имя поставленной цели, а не из-за дикого голода.
— Расскажите поподробнее о своей цели. Если вы не могли никуда выбраться со станции, как удавалось удерживать спутники на орбите?
— Мы использовали «Жюль Верн — Третий», АОТ,[64] последний груз, отправленный нам перед тем, как мертвяки захватили Французскую Гвинею. Корабль задумывался как одноразовый. Получив груз, его наполняли мусором и отсылали обратно на Землю сгорать в атмосфере.[65] Мы оснастили АОТ ручным управлением и креслом для пилота. Жалко, что не было нормального иллюминатора. Ориентироваться по видеомонитору не очень удобно, как и работать за бортом станции в костюме для спуска на Землю, потому что нормальный скафандр в «Жюль Верне» не помещался.
Чаще всего я выходил к АСТРО,[66] который являлся всего лишь космической заправочной станцией. Боевым спутникам и спутникам-шпионам иногда надо менять орбиту, чтобы найти новые цели. Тогда запускались реактивные двигатели, используя невеликий запас гидразинового топлива. До войны американские военные поняли, что заправочную станцию экономически выгоднее разместить прямо на орбите, чем беспрестанно посылать в космос людей. Так и появился АСТРО. Мы приспособили его еще и под дозаправку других спутников, гражданских моделей, которые очень редко требовали топлива, чтобы вернуться на прежний курс после уменьшения высоты орбиты. Чудесный аппарат: он действительно экономил время. У нас имелось много технологий подобного рода. «Канадарм», пятидесятифутовый автоматизированный манипулятор, который выполнял необходимые работы по техническому обслуживанию внешней обшивки станции. Был «Боба», робонавт, управляемый в виртуальной реальности, которого мы оснастили реактивным двигателем, чтобы он мог работать не только возле МКС, но и дальше, у спутника. Еще у нас имелся небольшой эскадрон ПСА,[67] автономных роботов размером и формой с грейпфрут. Вся эта волшебная техника должна была облегчить работу. Жалко, что она так хорошо работала.
Каждый день у нас оставался час или даже два, когда делать было абсолютно нечего. Можно спать, можно делать зарядку, перечитывать одни и те же книги, слушать радио «Свободная Земля» или музыку, которую мы взяли с собой. Не знаю, сколько раз я слушал песню группы «Редгам» «God help me, I was only nineteen.[68] Отец ее очень любил, она напоминала ему о временах Вьетнама. Я молился, чтобы армейская выучка помогла ему спасти свою и мамину жизни. Я ничего не знал ни о нем, ни о ком-либо еще из Австралии с тех пор, как правительство переместилось на Тасманию. Мне хотелось верить, что у них все хорошо. Впрочем, глядя на то, что творится на Земле — чем мы в основном и занимались в свободное время, — в это верилось с большим трудом.
Говорят, во время холодной войны американские шпионские летательные аппараты могли прочитать газету «Правда» в руках советского гражданина. Не уверен, что это действительно так. Я не в курсе технических характеристик того поколения космических аппаратов. Но могу сказать, что телекамеры современных штучек, чьи сигналы мы перехватывали, прекрасно демонстрировали, как рвутся сухожилья и ломаются кости. Мы читали по губам жертв, молящих о снисхождении, видели цвет их глаз, вылезавших из орбит с последним дыханием. Видели, в какой момент красная кровь превращалась в коричневую и как она выглядела на сером лондонском асфальте по сравнению с белым песком Кейп-Код.
Мы не могли задавать точку наблюдения спутникам-шпионам. Цели определяли американские военные. Мы видели много боев — Нунции, Йонкерс, наблюдали за действиями индийских войск, которые пытались спасти гражданских, запертых на стадионе Амбедкар в Дели, когда они сами попали в ловушку и отошли к Парку Ганди. Я смотрел как их командир построил людей в каре, как англичане в колониальные годы. Это сработало — по крайней мере вначале. Самое досадное в наблюдении через камеры спутника: ты только смотришь, однако ничего не слышишь. Оказывается, у индийцев кончались боеприпасы, но мы только видели, как зомби начали их окружать. Потом появился вертолет, а командир индийцев заспорил со своими подчиненными. Мы не знали, что это генерал Радж-Сингх, мы даже: не были в курсе, кто это такой. Не слушайте тех, кто говорит, будто он сбежал, когда запахло жареным. Мы видели все своими глазами. Радж-Сингх действительно полез в драку, и один из его парней действительно врезал ему по лицу прикладом. Генерал был без сознания, когда его затаскивали в вертолет. Ужасное чувство — видеть все так близко и не иметь возможности что-либо сделать.
У нас были и свои устройства для наблюдения — гражданские исследовательские аппараты и оборудование самой станции. Картинка и вполовину не такая четкая, как у военных, но все равно пугающе ясная. Так мы получили первое представление о несметных полчищах мертвяков в Средней Азии и на американских Великих равнинах. Действительно несметных, растянувшихся на многие мили, как когда-то стада американских буйволов.
А еще наблюдали за эвакуацией японцев и не могли сдержать восхищения. Сотни кораблей, тысячи маленьких лодок. Мы потеряли счет вертолетам, метавшимся от крыш зданий к судам и обратно, реактивных лайнерам, улетавшим на север, на Камчатку.
Мы первые обнаружили ямы зомби. Мертвяки рыли их, пытаясь добраться до нор животных. Вначале мы думали, что это единичные случаи, а потом заметили, что они рассыпаны по всему миру, иногда совсем близко друг к другу. На юге Англии было поле — наверное, с множеством кроличьих нор, — просто усеянное ямами различной глубины и диаметра. Вокруг многих были большие темные пятна. Мы не могли приблизить картинку, но были почти уверены, что это кровь. Для меня это стало самым жутким примером вражеского напора. Мертвяки не проявляли разумного мышления, только животные инстинкты. Однажды я видел, как зомби охотился за чем-то — наверное, за кротом, — в пустыне Намиб. Крот зарылся глубоко в дюну. Пока упырь пытался до него добраться, песок все сыпался и сыпался в разрываемую яму. Мертвяк не обращал ни на что внимания, просто делал свое дело. Я наблюдал за ним пять дней — смутная картинка, на которой зомби роет, роет и роет, потом как-то утром он просто остановился, вылез и пошаркал прочь как ни в чем не бывало. Наверное, потерял след. Повезло кроту.
Несмотря на всю нашу современную оптику, ничто не производит такого впечатления, как увиденное невооруженным глазом. Стоит просто посмотреть через иллюминатор на нашу хрупкую маленькую планетку. Видя повсеместное экологическое опустошение, понимаешь, что современное экологическое движение началось с американской космической программы. Столько огня! Я имею в виду не только горящие дома, леса и даже нефтяные вышки, полыхающие без всякого контроля — чертовы арабы просто взяли и подпалили их[69] — но и костры в лагерях. Их было не меньше миллиарда, крошечных оранжевых точек, освещающих Землю там, где когда-то было электричество. Каждый день, каждую ночь, словно горит вся планета. Мы даже не брались за точную оценку количества пепла, но прикинули, что это похоже на обмен ограниченными ядерными ударами между США и бывшим Советским Союзом, даже не учитывая реальных атомных бомбардировок Ирана и Пакистана. Их мы тоже видели и регистрировали: от вспышек у меня еще долго плавали перед глазами точки. Ядерная осень уже вступала в свои права, серо-коричневый покров становился все плотнее с каждым днем.
Словно глядишь на чужую планету. Или на Землю в последний день Апокалипсиса. Постепенно из-за этой пелены обычные оптические приборы стали бесполезны, и мы перешли на тепловые и радарные датчики. Привычное лицо Земли исчезло, сменившись страшной карикатурой. С помощью одной из тех систем — сенсор «Астер» со спутника «Терра», — мы узнали о прорыве дамбы «Три ущелья».
Поток из примерно десяти триллионов воды с мусором, илом, камнями, деревьями, машинами, домами и кусками самой дамбы величиной с дом! Это был живой коричнево-белый дракон, несущийся к Восточно-Китайскому морю. Только подумайте о людях на его пути… они сидели в забаррикадированных зданиях и не могли сбежать из-за живых мертвецов, осадивших их двери. Никто не знает, сколько людей погибло в ту ночь. Тела находят до сих пор.
(Сжимает в кулак одну костлявую руку, второй нажимает на кнопку «самолечение»).
— Только подумать: китайское правительство пыталось снять с себя ответственность… Читали стенограмму речи китайского президента? Мы смотрели само обращение, перехватив сигнал с их спутника «Синосат II». Он назвал это «непредвиденной трагедией». Да неужели? Непредвиденная? Неужто никто не знал, что дамбу построили на активной линии геологического разлома? Никто не был в курсе, учтя еще раньше увеличивающийся вес гигантских резервуаров провоцировал землетрясения,[70] а трещины в основании заметили за несколько месяцев до окончания строительстве дамбы?
Китаец назвал это «инцидентом, которого невозможно было избежать». Сукин сын. У них было достаточно войск, чтобы вести открытые бои почти во всех крупных городах, но не хватало пары полицейских, чтобы защитить людей от надвигающейся катастрофы? Никто не представлял, какие будут последствия, если бросить разом и сейсмические станции наблюдения, и управление аварийным водосбросом? А потом они решили переиначить собственные слова и заявили, что сделали все возможное для защиты дамбы, что в момент катастрофы отважные солдаты Народно-Освободительной армии отдавали свои жизни за ее спасение. Так вот, я лично наблюдал за «Тремя ущельями» целый год до бедствия, и единственные солдаты, которых я там видел, отдали свои жизни очень, очень давно. Неужели они и правда думали, что их люди купятся на такую наглую ложь? Неужели они не видели, что напрашиваются на всенародное восстание?
Через две недели после начала революции мы получили первый и единственный сигнал с китайской космической станции «Ян Ливэй». Второй и последний аппарат на орбите, которым управляли люди… но он не мог сравниться с нашим изысканным произведением искусства. Небрежное «тяп-ляп», модули «Шэньчжоу», слепленные с топливными баками ракеты-носителя «Лонг-Мач» в виде гигантской версии старинной американской «Скайлэб».
Мы пытались связаться с ними много месяцев. Даже не знали, остался ли экипаж на борту. Мы получили только сообщение, записанное на отличном гонконгском английском, призывающее нас держаться подальше, не то мы навлечем на себя «смертоносное насилие». Какая дурацкая потеря! Можно было сотрудничать, обмениваться припасами, техникой. Кто знает, что мы сумели бы сделать, если бы отбросили в сторону политику и объединили усилия как обычные, черт возьми, нормальные люди.
Пришлось убедить себя, что на китайской станции никогда никого не было, а угроза «смертоносного насилия» — всего лишь уловка. И как же мы удивились, когда к нам поступил сигнал по радиолюбительской связи![71] Живой человеческий голос, усталый, напуганный, прервавшийся уже через пару секунд. Но для того, чтобы погрузиться на «Берн» и полететь на «Ян», этого хватило.
Едва китайская станция появилась на горизонте, я увидел, что ее орбита сильно смещена. Когда подлетел ближе сразу понял почему. У их спускаемого аппарата сорвался люк а поскольку он еще не отстыковался от главной шлюзовой камеры, вся станция разгерметизировалась в считанные секунды. Из предосторожности я запросил разрешение на стыковку. Никакого ответа. Зайдя на станцию, я увидел, что там достаточно места для семи или восьми членов экипажа, но ложементов только два. На «Яне» было полно аварийных запасов, достаточно пищи, воды и свечей для получения кислорода лет на пять. Вначале я только не мог понять, зачем это все. На борту не оказалось ни научного оборудования, ни устройств для сбора информации. Выглядело так, словно китайское правительство послало двух людей в космос с единственной целью — пожить на орбите. Покрутившись по «Ливэю» минут пятнадцать, я обнаружил целый арсенал. Это был всего лишь гигантский орбитальный аппарат уничтожения. Если выпустить все заряды, находившиеся на космической станции, то этого с лихвой хватило бы на истребление всех других орбитальных платформ в обозримом пространстве. Тактика «выжженного космоса»: если не нам, то и никому.
Все системы станции работали. Ни следов пожара, ни технических повреждений, ни единой причины, объясняющей срыв люка спускаемого аппарата. Я нашел тело одинокого тайконавта, он все еще держался за обшивку. На нем был скафандр, но стекло шлема оказалось пробито пулей. Думаю, того, кто стрелял, унесло в космос. Хочется верить, что китайская революция случилась не только на Земле, а нас вызывал именно тот, кто сорвал люк. Его приятель остался верен старому режиму. Наверное, мистеру Верноподданному приказали активировать заряды и навести их на цели. Чжи — имя было написано на его личных вещах — Чжи попытался выкинуть напарника в космос и получил пулю. Похоже на правду, как мне кажется. Именно такой эта история и останется в моей памяти.
— Там вы и пополнили запасы? На станции «Ян»?
— (Поднимает вверх большой палец). Мы обчистили каждый угол, унеся все, что только можно. С удовольствием соединили бы две платформы, но для такого предприятия у нас не было ни инструментов, ни людских ресурсов. Конечно, можно было бы использовать спускаемый аппарат для возвращения на Землю. Там имелся теплозащитный экран, да и места хватило бы для троих. Соблазн оказался велик. Но высота орбиты быстро уменьшалась, приходилось срочно выбирать — бежать ли на Землю или пополнить запасы МКС. Вы знаете, на чем мы остановились.
Прежде чем покинуть китайскую станцию, мы похоронили нашего друга Чжи. Привязали тело к койке и сказали пару слов за упокой, прежде чем «Ян» сгорел в атмосфере. Конечно, наверняка мы ничего не знали, он мог быть и приспешником старого режима, а не мятежником, но в любом случае его действия помогли нам выжить. Мы оставались на орбите еще три года, три года, которые не удалось бы пережить без китайских запасов.
Меня до сих пор забавляет, что смена прибыла к нам на частном гражданском аппарате. «Спейскрафт-3», корабль, изначально предназначенный для довоенного космического туризма. Пилот в ковбойской шляпе и с широкой самоуверенной улыбкой янки. (Пытается изобразить техасский акцент). «Кто-нибудь заказывал смену?». (Смеется, потом морщится и снова нажимает кнопку «самолечение»).
Иногда меня спрашивают: жалели ли мы о своем решении остаться на станции? Я не могу отвечать за своих товарищей. На смертном одре все они говорили, что сделали бы это снова. Как можно не согласиться? Я не жалею о последовавших позже тяжелых днях, когда пришлось заново знакомиться со своими костями и вспоминать, зачем милостивый Господь дал нам ноги. Не жалею, что подвергся сильному воздействию космической радиации, когда работал за бортом в слабозащищенном костюме, когда жил на МКС без нормального экранирования. Нет, не жалею. В том числе и из-за этого. (Обводит рукой больничную палату, показывает на аппараты, присоединенные к его телу). Мы сделали свой выбор и, думаю, вносили посильный вклад до последнего. Неплохо для сына горняка, добывавшего опалы в Андамука.
(Терри Ноксумер через три дня после этого интервью).
Анкуд, архипелаг Чилоэ, Чили
Хотя официальную столицу вернули в Сантьяго, экономическим и культурным центром страны остается бывшая база беженцев. Эрнесто Ольгуин называет домом хижину на полуострове Лакуй, хотя как хозяин торгового судна большую часть года проводит в море.
— В исторических книгах это называют «конференцией в Гонолулу», но на самом деле ее следовало назвать «конференцией на Саратоге», потому что больше ничего никому из нас увидеть не удалось. Мы провели четырнадцать дней в переполненных каютах и сырых коридорах со спертым воздухом. «Саратога»: от авианосца до списанного судна, транспортной баржи для эвакуации и плавучей штаб-квартиры ООН.
Впрочем, и конференцией это не стоило называть. Скорее засадой, если уж на то пошло. Предполагалось, что мы будет обмениваться военным опытом и технологиями. Все жаждали познакомиться с британским методом укрепленных автострад, который восхищал не меньше, чем реальная демонстрация Мкунга Лалем.[72] Еще нам полагалось работать над возобновлением международной торговли. Передо мной поставили задачу по интеграции остатков нашего ВМФ в новую международную охранную структуру. Я точно не знал чего ждать от пребывания на борту «Супер Сара». Вряд ли вообще кто-нибудь ожидал того, что случилось на самом деле.
В первый день конференции все собрались для знакомства. Было жарко, я устал и молил небеса, чтобы мы обошлись без всяких утомительных речей. А потом встал американский посол, и весь мир со скрежетом замер.
Время идти в наступление, говорил он, пора выйти всем из-за баррикад и вернуть себе зараженные территории. Вначале я подумал, что президент имеет в виду отдельные операции: очистку новых обитаемых островов или даже открытие зон Суэцкого и Панамского каналов. Мои сомнения длились недолго. Он четко дал понять, что планируется не серия мелких тактических набегов. Соединенные Штаты намеревались пойти в атаку, двигаться вперед день за днем, пока, как выразился президент, «мы не смоем, не сотрем или даже не выжжем их с лица Земли». Наверное, он решил, что, украв слова Черчилля, произведет большее впечатление. Не вышло. В зале стихийно разгорелись споры.
Одни спрашивали, какого черта нам рисковать новыми жизнями, терпеть новые ненужные потери, когда можно выждать в безопасном месте, пока враг просто не сгниет. Разве эта тактика уже не приносит свои плоды? Разве у последних экземпляров не наблюдались признаки сильного разложения? Время на нашей стороне. Почему бы не позволить природе сделать все за нас?
Другие возражали, что не все живые мертвецы гниют. Как насчет тех, кто еще силен? Вдруг кто-нибудь из них начнет новую эпидемию? А как быть с теми, кто бродит по территориям выше границы снегов? Сколько нам их ждать? Десятилетиями? Веками? Смогут ли беженцы из тех стран когда-нибудь вернуться домой?
Тут стало совсем неприятно. Многие из холодных государств были, как вы их называете, «странами первого мира». Один из делегатов довоенной «развивающейся» страны довольно резко заявил, что все это может быть наказанием за подавление и обворовывание «южных стран-жертв». Вероятно, сказал он, привлекая к себе внимание «белой гегемонии», живые мертвецы дают остальному миру развиваться «без империалистического вмешательства». А вдруг мертвяки принесли миру не только разрушение? А вдруг, в конце концов, они принесли справедливость завтрашнего дня? Вообще-то мой народ не особо жалует северных гринго, а моя семья довольно пострадала от Пиночета, чтобы эта враждебность приняла личный характер, но здесь собственные эмоции должны уступить объективным фактам. Откуда взялась «белая гегемония», когда до войны наиболее динамично развивались экономики Китая и Индии, а в военное время, безусловно, экономика Кубы? Как можно относить к «более холодным» только северные страны, когда столько людей едва выживало в Гималаях или Андах моего родного Чили? Нет, тот человек, и те, кто с ним соглашался, говорили не о справедливости будущего. Они жаждали отмщения за прошлое.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |