Такие дни я называю книжными. И не потому, что я, как обычно, по будням сижу в кресле главного проверяющего и заставляю себя уловить сухопарую мыслишку рукописей, у которых никогда не будет первых

Девять месяцев

****************

Такие дни я называю книжными. И не потому, что я, как обычно, по будням сижу в кресле главного проверяющего и заставляю себя уловить сухопарую мыслишку рукописей, у которых никогда не будет первых читателей. Нет. Это был день настоящих книг маститых авторов, проверенных временем. «Великий Дустарэк» одна из таких книг, о переплетении судеб в жестокой войне. Устами главного героя автор спрашивает: «Жизнь и судьба – это одно и то же?» Этот вопрос не оставлял равнодушным и меня.

Глаза меня ещё не подводили, увеличительное стекло пока было без надобности. От «Дустарэка» меня отвлекла дочка Лауна с её шумным семейством. Любимые внуки – Бип и Ифин – с заливистым смехом наперегонки бросились мне на шею. Вот так, объятый детскими ручонками, я понял, что зачитался и не подготовился к приходу гостей, а ведь сегодня был традиционный праздник: День нашей семьи.

Остальные мои дети и их семьи – сущие иждивенцы и спиногрызы. Каберт – старший сын – имел болезненную тягу к горячительным напиткам, что порождало у него частые неприятности на работе и в семье. Друвар – средний из моих отпрысков – хорошо зарабатывал в столичном филиале банка Кенджа, но спускал деньги на скачках. Жёны их были не лучше: транжиры и никудышные хозяйки. Только Лауна и её семья выделялись среди них. Но в целом нашу семью можно отнести к зажиточным и вполне приличным, никаких грехов, как то воровство и уж тем более колдовство, за нами не числилось. По семейному обычаю этим летним днём мы собрались на даче на вареники с вишней, как и раньше, ещё при жизни сплотившей всех нас моей дорогой Авнии, их матери и бабушки…. И как водится, мы провели время за шумными беседами и приятными воспоминаниями. Дарили друг другу подарки.

- А вам, молодые люди, - обратился я к внукам, - я дарю источники мудрости, - и вручил им лучшие из прочитанных мною книг. – Относитесь к ним бережно, читайте внимательно. И обменивайтесь ими по мере прочтения. «Приучайтесь к культуре, детки, - думал я в тот момент, - от неё больше пользы, чем от махания саблей и мимолётных увлечений ваших отцов».

Чая с мятой и малиной выпили целое море. А тёплым ласковым вечером пошли купаться на речку. По пути девушки сплели венки из ромашек и цикория и запели народные песни. Голоса у них были сладкие, ангельские, такие я слышал в детстве в деревенских хороводах. Жаль я не смог им подпевать, что-то голос вдруг подвёл.

- Папа, ты себя хорошо чувствуешь? – тихонько спросила меня Лауна.

- Нормально, Лауна, - бодро сказал я. – Видимо опять горло воспалилось.

- В середине лета?

- А, - махнул я рукой, - старость никому не в радость. Голова и ноги становятся всё медленнее, а вот недуги навещают всё чаще и гостят всё дольше.

Все остались ночевать на даче. В приятных семейных хлопотах прошёл и следующий день. А дальше моих родных ждали будничные заботы, и вплоть до конца отпуска я остался наедине с грядками, садом и книгами.

********************

Моя работа заключалась в проверке львиной доли всех рукописей художественных произведений, что появлялись в нашей империи. Это кошмарный труд. Мало того, что по большей части их авторы совершенно бездарны, так они ещё и написаны невообразимыми каракулями. Как же я мечтал, что однажды человечество создаст машину, переносящую текст одинаковыми стандартными буквами!

Главной задачей было не только разрешение языковых и этических неурядиц, коими грешили молодые авторы, но и поиск недовольных властью, иноверцев и скрытных магов. Раз в неделю я отсылал соответствующий список храмовникам и имён подозрительных писателей у себя на столе я больше никогда не видел.

Был уже разгар осени, работа в Центральной Имперской библиотеке кипела: полным ходом шла подготовка к возобновлению читального сезона. Я прерывался на чай всё реже - нужно было успеть всё проверить и подготовить списки. Зато некоторые мои подчинённые регулярно устраивали перекуры. Из подсобки в мой кабинет просачивался едкий табачный дым.

- Извините, - просили курильщики, выстроившись по струнке перед моим столом.

- Ещё тепло, курите на улице. В крайнем случае, в уборной, - я им пригрозил и указал на дверь.

Я с лета заметил за собой, что чаще стал пользоваться жестами – говорить стало трудно, голос исказился, стало больно глотать, из-за чего приходилось периодически отрываться от работы, чтобы по совету врачевателя прополоскать горло отваром ромашки или содой. А сегодня я даже библиотеку покинул раньше, чтобы успеть на приём к врачевателю Зинтору. Лауна заботилась о моём здоровье и решила меня сопровождать. Она то и дело спрашивала меня о самочувствии. Даже наш извозчик Гевсей, должно быть, уже привык к её вопросам и знал, в каком порядке она будет их задавать. Такое внимание, признаюсь, было приятным. А что ещё нужно одинокому старику?

Невдалеке от грандиозного строительства Тракта Столетия Империи стояла и здравница. Вначале вид здравницы меня даже обнадёжил: высокие тёмно-зелёные стены в мягких солнечных лучах, белые рифлёные колонны в тени вековых лиственниц. Казалось, все хвори должны были просто оставаться там, а человек выйти оттуда здоровым. Тем более по слухам врачеватель Зинтор был одним из составителей императорской аптеки, что свидетельствовало о его высочайшей квалификации.

Кашляющая и ноющая о своих недугах очередь была короткой и нисколько не омрачила моего настроения. Но, войдя в кабинет врачевателя, я почувствовал холод на спине. Проснулся какой-то инстинкт, двигаться хотелось вдоль стены и побыстрее, чтобы уже нащупать под собой мягкую опору. Скрипучий пол с исшарканным ковром, задёрнутые средь бела дня шторы и воздух, пропахший свечками, отдавали чем-то заупокойным. У самого порога ученик врачевателя отмывал в покрасневшей воде щипцы и ещё какие-то инструменты: острые, изогнутые. Над столом врачевателя одиноко висел энрельский крест. Сам Зинтор в угольно-чёрном халате (в Фирийской империи для врачевателей была принята именно такая рабочая одежда) с багровыми крапинками на рукавах поприветствовал меня шаблонно, даже не оторвавшись от писанины. Его расспрос о моём недуге сквозил холодным равнодушием, будто он говорил со стеной, вопросы имели форму, скорее, безапелляционного утверждения, и с каждым его словом меня всё сильнее обуревало беспокойство.

Проживи я ещё тысячу лет, ни на минуту не забыл бы те ощущения, когда инструменты Зинтора ледяным металлом торчали в моём горле.

- Не кашлять. Не кашлять. Потерпите, - бесчувственно повторял он, вглядываясь в мой рот.

Создатель! Его пальцы всё равно что каменные! Небрежный осмотр длился не долго, но мне хватило настрадаться. Вытерев руки, Зинтор откинулся на спинку стула и быстро забарабанил пальцами по столу. Я ждал, что скажет Зинтор, а он молчал,

- Значит, говорите, это у вас с лета, - задумчиво произнёс он, повернувшись к окну.

Я кивнул и мельком взглянул на его подмастерье. Тот спрятал глаза в бадье, отмывая после меня инструменты. Мне стало не по себе. О чём-таком думал врачеватель и его ученик?

- Девушку попрошу выйти, - сказал Зинтор, наконец-таки повернувшись.

Лауна насторожилась, но спорить не стала. После неё слышался только стук пальцев Зинтора. Когда же его пальцы замерли, а взгляд остановился на мне, то мне стало страшно. Секундная тишина растянулась на час. Слова врачевателя прозвучали твёрдо.

- Мне очень жаль, но не все болезни излечимы. Да простит меня Энрель.

- Что со мной? – пересилив боль, спросил я.

- Боюсь, это опухоль гортани. Здесь я бессилен.

Из груди по всему телу разлился кипяток, кольнуло под левой лопаткой. Вот так это и случилось. Но тут произошло то, чего я сам не ожидал: мне не хотелось ему верить. Ведь не настолько же я плохо себя чувствовал, чтобы это было правдой.

Зинтор назначил обезболивающее, подмастерье выдал пузырёк, не сводя с меня глаз. Глубинная часть меня отвергала происходящее. Я, торопясь, вышел на ватных ногах, Лауна не отходила от двери. Я уже знал, что она спросит, она это и спросила, а я ещё не решил, сказать ли ей правду.

- Что он сказал?

Боясь, поднять взгляд выше пола, я махнул рукой:

- Назначил новое лекарство. Старое, как видишь, не очень-то помогло.

- Когда же это пройдёт?

- Старость, дочка. Старость.

- Зачем же он просил меня выйти?

- Не знаю, Лауна, - развёл я руками.

*******************

Мой старый кучер Гевсей на следующей неделе умер от сердечного приступа, а на замену к нему почему-то никто не торопился. Мне пришлось добираться до работы на общественных дилижансах. К этому я оказался не готов, плотно обжимающая толпа напоминала зверинец: каждый пах и рычал по-своему, но у всех были одинаково перепачканные ноги, на которые уже не раз наступили. (Растущий город, меняющийся образ жизни, новые проблемы.) Я ловил на себе презирающие взгляды, иногда казалось, что все только на меня и смотрят, словно чувствуют мой недуг и пытаются защититься, как от больного лепрой.

Да я и сам уже начал замечать пугающие знаки в своём состоянии. Осень быстро прогнала лето, пошли дожди, рано наступили холода. Я простудился ещё на похоронах Гевсея, но не смог оправиться даже спустя две или три недели. Медленно, но верно, болезнь одолевала. Глотать становилось всё труднее, я совсем осип, а ещё эта постоянная режущая боль. Я всё чётче понимал: Зинтор был прав. Я опять пошёл к нему. К моему потрясению осмотр был крайне непродолжительным и поверхностным.

- А как же ваши инструменты? Вы даже не посмотрите меня с помощью них? – ох, как мне тогда хотелось, чтобы эти железяки оказались в моём горле, ну вдруг, даст Энрель, врачеватель увидит там что-то обнадёживающее!

- Нет надобности, я и так всё вижу, - сказал он. – Прогноз крайне неблагоприятен.

- Ну, ты и кровопийца! Да тебе место среди демонов! На твою бы лысую башку такую заразу, как бы тебе тогда понравились такие слова? – в сердцах подумал я.

- Сколько? – услышал я свой сиплый голос.

- По моим наблюдениям с этим живут около девяти месяцев. Конечно, если принимать назначаемые лекарства. Мне искренне жаль. Да осветит вас Энрель.

Подмастерье Зинтора выдал мне несколько пузырьков и рецепт, как что принимать, а это всё сразу же затерялось в моей загудевшей голове. Молодой человек смотрел так, будто о чём-то умалчивал. Это я почему-то запомнил. Ноги сами вынесли меня из кабинета приговоров. Надо же мне быть таким бревном, чтобы прийти сюда дважды! Зато теперь Зинтору я поверил.

Несколько вёрст по промокшему городу я прошёл пешком. Девять месяцев. А я болен фактически с лета. Значит, осталось полгода. И это в лучшем случае.

Стемнело. Надвинулся холодный вечер, а я сидел у потухшего камина и думал о смерти, вспоминал мою дорогую Авнию. Её жизнь оборвало массивное кровоизлияние в мозг. Это чистая смерть: ни испражнений под себя, ни страданий, ни обманчивых надежд. Просто нет человека и всё; сразу похороны. А тут придётся долго угасать и ждать, когда это случится. Но - что самое страшное – к этому времени собственное тело успеет превратиться в беспомощную тряпку на радость демонам. Что теперь? Девять месяцев. Столько же времени нужно для появления на свет нового человека. А ещё говорят, что у судьбы нет иронии. Человек всегда горит желанием узнать своё будущее, а захочет ли он узнать, что дни его сочтены из-за неизлечимой болезни? Значит, скоро всё будет кончено. Можно взять новое бритвенное лезвие и ускорить это, пока я ещё владею телом. А может, как в добрые студенческие времена, пойти в кабак, залить в себя самое горячее пойло, а потом снять девочек или круто подраться с какими-нибудь недоносками? И так день за днём, ухватить ускользающую жизнь и взять от неё всё, что ещё можно, назло всем демонам. А что? Исход-то один, всё уже известно. Или всё-таки можно провести остаток дней по-другому? Я ведь другой человек. Это раньше я был завсегдатаем в кабаках и трактирах. Раньше у меня и кулаки были крепче. Но я избрал другой путь и, наверное, только поэтому не кончил жизнь в самом начале в какой-нибудь подворотне. Жизнь кое-чему меня научила. Можно быть сильнее всех на свете, но, главное, нужно уметь быть сильнее самого себя. Если бы не те мрази, гнусные хари которых я до сих пор проклинаю, если бы из-за них врачевателям не пришлось бы целый месяц собирать меня заново, то я уже давно подох бы от цирроза. Тогда я победил смерть, стал сильнее собственных низменных желаний. И тогда в здравнице я встретил её: жемчужину в бушующем море, оазис посреди жестокой пустыни, мою единственную, любимую, дорогую Авнию. Она работала нянечкой, ухаживала за тяжелобольными. Когда она входила в палату, я краснел, как рак в кипятке, слова застревали в горле, я не мог оторвать взгляд от ангельского личика, нежных рук и тонкой подпоясанной талии. И когда она уходила, у меня рождались строки о ней – первые шаги в литературе, которые мне очень пригодились, когда по моему выздоровлению у нас с Авнией расцвёл бурный роман. Да, она стала моим ангелом-спасителем, благодаря которому я поставил перед собой цель обучиться, добиться всего самому. А какая у нас была свадьба! Долго все потом вспоминали те веселья, мечтая свою свадьбу справить так же. Почти сразу мы зажили безбедно: я писал и уже тогда вцепился в карьерную лестницу в Центральной Имперской библиотеке. А через год супружеской жизни Авния подарила мне сына Каберта. Никогда не забуду чувства, когда я узнал, что стал отцом. Я ещё подумал: «Ну вот, сбылось! Ещё один экзамен сдан с успехом!» Потом родился Друвар, а за ним появилась на свет и Лауна. Я был рад за Авнию, ведь она так ждала девочку. Мы старались, чтобы наши дети не нуждались ни в чём. Авния была прекрасной матерью и женой. Ради неё я каждый вечер торопился домой. В последние годы она, словно предчувствуя, говорила мне: «Родной, береги детей, помогай им». С ней я прожил честную насыщенную жизнь. Мне есть, что вспомнить и рассказать внукам. Что ж, раз судьба вновь бросает мне вызов, я должен сделать то, что у меня лучше всего получается: принять этот вызов, последний в моей жизни. И даже при известном исходе покинуть этот мир с высоко и гордо поднятой головой, потерпеть достойное поражение.

Во сне я видел Авнию. Дорогая жёнушка жестами и знаками запрещала мне переходить к ней на другую сторону улицы и всё показывала на почтовый ящик. Я проверил ящик, в нём оказалось письмо:

«Если вам есть, что терять, то знайте: помощь существует. Вы можете себя спасти».

Подняв глаза, я увидел, что на месте Авнии стоит подмастерье Зинтора и как-то странно шевелит руками, будто колдуя.

Тут я проснулся и понял, что всю ночь так и проспал в кресле у камина. Оборвавшийся сон скоропостижно растаял, словно облачко дыма. На одеревеневших от холода ногах я проследовал на кухню. Воздух в доме казался застывшим, стеклянным, как будто здесь уже давно никто не жил. Наши с Авнией портреты, где мы запечатлены молодыми, всё равно что призраки были последними обитателями этого покинутого всеми места. Закипевшая турка тоскливо напомнила, что здесь ещё есть кто-то живой.

Привычно уходя на работу, я посмотрел на другую сторону улицы и вспомнил про сон. К моему удивлению в почтовом ящике и вправду оказалось письмо точно с таким же содержанием, только приписывался адрес в городе Армастл. Быстро прокрутив в голове вчерашние думы, я твёрдо решил, что так просто не сдамся.

*********************

Я взял с собой денег на предвиденные и непредвиденные расходы. С работы отпросился по состоянию здоровья, Лауне же пришлось солгать, что уезжаю по работе. Дочка неохотно согласилась, но перед ней я старался выглядеть бодрячком.

И чем я только думал, когда решил проехать через полстраны на общественном дилижансе…. Условия хуже некуда. Целых семь дней в тесноте ехали двадцать человек. Среди них человек пять-шесть коркаров, всю дорогу трезвонившие свои безумные песни на безумном языке. Спереди постоянно плакал ребёнок. Справа у окна расположилась грузная дама (наверное, повариха), на каждой кочек наваливавшаяся на меня и при том возмущённо заявлявшая: «Извините, но вы здесь вообще-то не один!» Ужас! В этой поездке я увидел, какими свиньями могут быть люди: они ели немытыми руками (один тип даже делился пищей с собакой), справляли нужду прямо не обочине тракта, спали на грязных засаленных сиденьях. Извозчик курил прямо на ходу, из-за этого все, даже дети, курили вместе с ним. Кошмарная картина для больного человека. Меня доставал кашель, горло горело, я не мог выспаться даже на больших остановках. Во сне преследовали кошмары, будто сильно разросшиеся кровавые пульсирующие органы пытались поглотить меня остального. А когда я засыпал, то вскорости просыпался от чьей-либо возни.

На восьмой день леса и рощи расступились перед бескрайней степью Тафканой, на просторах которой раскинулось Герцогство Мустанга, край коневодов. На окраине столицы герцогства я сразу пересел к другому извозчику и в довольном одиночестве поехал по указанному адресу. Армастл - большой город, но какой-то разбросанный, похожий на сильно разросшееся село с грунтовыми дорогами. Самым большим и, пожалуй, одним из немногих каменных зданий, была ратуша, видневшаяся издалека. Осень здесь была ещё не всесильна, и люди спокойно занимались заготовкой сена и сбором урожая.

Адрес в письме вёл в старую часть города, заканчивающуюся обрывистым берегом реки, где вокруг шумной рыночной площади под золотистыми клёнами стояли двухэтажные купеческие дома. Дом тридцать седьмой походил на своих соседей: каменный забор, тонкие резные наличники и высокие коньки. Осколок старины тронул моё сердце, а вот местные порядки сразу же омрачили впечатление: если обрызнул из лужи какой-нибудь всадник и даже не извинился – то это здесь вполне нормально. Приведя себя в порядок, я постучал в дверь дома тридцать семь. Пожилая служанка, осилив мой чемодан, вежливо проводила меня к рабочему кабинету врачевателя на первом этаже. В просторный светлый кабинет с большими окнами было приятно войти, не возникло той опаски, возникшей у Зинтора, что тут мне объявят приговор да и сразу начнут отпевать. Молодой врачеватель в жёлтом халате и чалме уже с порога показался доброжелательным человеком. Он представился, я тоже, и он сразу перешёл к работе.

- Что вас беспокоит? – спросил врачеватель Колвеми.

Я как мог описал, что со мной стряслось, хотя по взгляду врачевателя сразу понял, что мой кашель сказал ему куда больше.

- А вы обращались к другим врачевателям? Что они говорили?

- Господин врачеватель, можно задать вам нескромный вопрос?

- Да. Задавайте.

- Вы верите в Энреля?

На лице господина Колвеми выступила неловкая улыбка, какая бывает у набедокуривших ребятишек, не признающихся в своей шалости.

- А где вы видели неверующего врачевателя? - пытаясь скрыть лукавство, нашёлся господин Колвеми.

- Скажите сразу, как вы считаете, что со мной и есть ли у меня шанс? Потому что я уже смирился. Теперь по мне так лучше сразу в лоб, чтобы я успел отобрать книг на старость.

- Я смогу вам ответить только после того, как осмотрю вас, - навсегда запомнил я его блестящий профессиональный ответ.

Удивительно, и приятно, что его инструментов я почти не чувствовал и не мешал ему кашлем – он что-то прыснул мне в горло. Закончив, Колвеми подошёл к умывальнику и уставился в окно. На его лице была точно такая же задумчивость, что и у Зинтора перед оглашением моего приговора.

- Из-за чего это возникает, господин Колвеми?

- Я же ещё не сказал вам, что с вами.

- Я понимаю, - мне действительно всё было ясно, как день за окном.

- Все болезни возникают от образа жизни. Вы курите?

- Давно бросил. Но мои сотрудники дымят так, что не спасает даже форточка.

- Работа пыльная?

- Особенно в архиве.

- А раньше, говорите, горло периодически болело, но быстро проходило?

- Да.

- Эти-то факторы и явились причиной. Видите ли, в нашем организме есть защитные силы, которые следят, чтобы все органы работали правильно: сердце гоняло по жилам кровь, кишечник усваивал пищу, а гортань, например, проводила вдыхаемый воздух, не позволяла давиться и формировала голос. А под действием вышеупомянутых факторов защитные силы не справляются, и некоторые органы перерождаются, начинают функционировать неправильно.

- Так сколько мне осталось, господин врачеватель? Или вы сможете мне помочь?

Глаза Колвеми заискрились, губы растянулись в улыбке.

- У меня есть определённая методика. Но вам придётся задержаться в Армастле на три недели.

Я согласился. А что я терял? Кроме денег на дорогую комнату в дорогом гостевом доме? А деньги у меня были – хоть одна польза от вредной работы. Каждый день на своих двоих я должен был ходить к врачевателю. В соседней с кабинетом комнате помощник Колвеми делал мне внутривенный укол прозрачной жидкости, и ровно на полчаса я засыпал. Сначала никакой разницы в своём состоянии я не замечал, но где-то через десять дней стало легче дышать. Через две недели пошёл на спад кашель, отступили боли при глотании. Я наконец-то стал наедаться и вдоволь спать, возвращались силы, я оживал! Никогда в жизни я не радовался больше, чем в те дни. У меня появились возможность и интерес ходить пешком дальше, чем обычно. Я любовался городом, позолоченным осенью, посещал вечернюю службу в церкви, гулял по крутым берегам реки. Долгими осенними вечерами я скучал по семье, по Лауне с Ифином и Бипом, и коротал дни за чтением. В последний вечер я приготовил золото, сбережённое на похороны…

- Голос может полностью не восстановиться, - осматривая результаты своей работы, предупредил врачеватель Колвеми.

- Не знаю, как вы это сделали, но я вам безмерно благодарен, - наверное, сияя от улыбки, передал я ему звенящий мешочек.

Врачеватель взял без колебаний.

- А я был бы вам благодарен, если бы вы и дальше не распространялись о тайне вашего исцеления. Думаю, мы друг друга поняли?

- Конечно, - заверил я.

В голове у меня уже кружились мысли нанять своего извозчика до Святослова [ столицы Фирийской империи ] и купить всем родным гостинцев.

********************

Радостная жизнь в кругу семьи продолжалась чуть меньше недели, после чего к моему ужасу безжалостная болезнь вернулась вновь. Я сразу её узнал. Теперь вдобавок ко всему она принесла с собой кровохарканье. Не теряя времени, я нанял извозчика и рванул в Армастл.

Какая же дикая злость пробрала меня, когда я узнал, что дом тридцать семь уже опустел и готовился к сносу.

- Что за демонщина! – неожиданно услышал я свой просевший голос.

Извозчик был на взводе, когда узнал, что придётся возвращаться уже сегодня после пяти дней дороги. Тут уже всё измерялось не деньгами, а скорее нервами… и временем, которого, как я теперь чётко улавливал, оставалось у меня всё меньше. Я должен был разыскать Колвеми. Слава Энрелю, что не обделил меня умом, благодаря чему я знал с чего начать поиски: с подмастерья Зинтора, с этого поганого мелкого колдуна, через сон намекнувшего мне о свежем письме. Я выследил его, когда он возвращался домой.

- Или назовёшь мне его новый адрес, или я прикрою вашу лавочку. Ты видишь, где я работаю? Видишь мой значок? Читай! Читай, щенок!

Испуганный парнишка дал новый адрес. Мне не составило труда убедить его, что в случае лжи, ему несдобровать, а мне терять уже нечего. Новый путь лежал в Курнпш, солевую жилу империи. Но рассматривать его златоглавые достопримечательности было уже некогда, из головы не выходил Колвеми. Меня не удивило даже то, что его новое логово опять несло проклятый номер тридцать семь. Войдя в до боли похожий каменный дом, я потребовал через боль и кровавый кашель:

- Я быстро сложил два и два, целитель Колвеми. Мне не трудно понять ваш замысел: отечественное врачевание задыхается под инквизицией, а вы с вашими помощниками предлагаете некое чудо. Богатые больные не оставляют ваши карманы пустыми и хранят тайну о том, какие на самом деле силы стоят за их исцелением. Но какая выгода лечить всех раз и навсегда? Нет, в ваших силах сделать поправку временной и зарабатывать ещё. Я вам доверился, по возвращении в столицу молчал, но теперь молчать не стану, если не вылечите меня раз и навсегда.

Колвеми сидел смирно, только побледнел.

- Что ж тогда буду с вами честен. В нашу с вами современность холера, чахотка и инквизиция косят людей быстрее, чем у них возникают опухоли. Так что у любого целителя в этом мире опыта избавления от такого недуга совсем немного. В вашем случае ваши деньги и уж тем более угрозы бессильны. Но я решил исследовать подобные заболевания, научиться излечивать от них. Некоторые, скажем так, одарённые люди разделяют моё решение и из разных городов направляют ко мне не только легко излечимых толстосумов, а ещё и подобных вам….

Я с трудом удерживал себя от желания заехать Колвеми по физиономии. Он видимо это почувствовал и, вскочив из-за стола, прислонил руки к груди.

- Признаюсь, в излечении от опухолей я первопроходец, - почти жалобно говорил он, - мне пока не всё ясно. Однако кроме меня вам некому помочь. Я не собирался упускать вас из поля зрения, но вы нашли меня раньше. Возвращение опухоли на прежней стадии стало и для меня неожиданностью. Если позволите, я попытаюсь снова.

- А для чего, по-вашему, я ещё к вам приехал? Запомните: я видел, что вы можете, и меня интересует лишь конечный результат, избавиться от этой дряни и всё!

Дрянь тут же откликнулась кинжальной болью. Колвеми ответил ей своим сильнодействующим. Он предпринял новую попытку лечения уже в этот самый день.

- Я настаиваю, чтобы во время процедуры я не спал, - поставил я условие перед внутривенным уколом.

- Но тогда вы будете испытывать страшную боль.

- В ваших же силах не допускать её!

- Если целитель будет жалеть своего больного, то как он сможет лечить его?

- Тогда хотя бы сегодня. Боль я выдержу. Что вы там собираетесь мне ввести?

- Воду. Удивлены? Я преуспел в воздействии на воду, а человек на восемьдесят процентов состоит из неё, так что лучшего инструмента не найти. Я предварительно зачаровал эту воду, так что в вашем организме я смогу её чувствовать и сконцентрировать в нужном месте, - он взял шприц, с фонтанчиком выпустил воздух. – Меня ещё с начала обучения волновал вопрос: почему изначально перерождение в опухоль случается, как правило, в каком-нибудь одном месте? Если все вредные факторы действуют на организм одновременно, то почему сбои не случаются сразу в нескольких местах? Надеюсь, я это выясню. Расслабьтесь. Представьте, что приготовились ко сну.

От одних уже этих слов мои веки начали слипаться. Но о чём я думал, когда просил не погружать меня в сон? Боль была кошмарной, словно демоны выгрызали горло. Я хотел обезболивания, но не смог вымолвить и слова. Волшебные силы пригвоздили тело к койке. Меня объял страх, что Колвеми обманет и убьёт меня. Он же, протянув руки к моей шеи, зажмурился и что-то нашёптывал. Его не волновало ни моё состояние, близкое к срыву, ни то, что я расцарапал покрывало, корчась от боли – ничего, он сосредоточенно делал свою работу.

После этого я категорически настаивал на сне во время процедуры. И со временем мне опять стало лучше, я ощущал себя на десять, да что там, на двадцать лет моложе! А вот целитель напротив что-то захирел. Сначала я не придавал значения его бледности, затем, когда у него набухли мешки под глазами, буквально посыпались волосы и изувечились ногти, во мне закралась настороженность. После двадцать пятой процедуры я, проснувшись, обнаружил его на полу без чувств. Тут уже я помог своему целителю: не мешкая привёл его в чувства и позвал помощника.

- Что с вами случилось? – недоумевая, спрашивал я. Меня охватило беспокойство.

- Не важно. Я пойду до конца.

Вид чудовищно уставшего целителя Колвеми прочно отложился в памяти. Я понял, что лечение отнимает у него слишком много сил, он полностью отдавался задуманному. Чем бы ни было обусловлено такое рвение, но я начал уважать своего исцелителя. Число необходимых процедур он обозначил как минимум тридцатью пятью, но в итоге провёл все сорок три и теперь всегда застилал пол подушками. Оказалось предусмотрительно: в последние разы я обнаруживал его бьющимся в припадке. В конце концов, он был совершенно измотанным. В последний день даже не смог ничего сказать. Мы с помощником переложили его бесчувственного на кровать и оставили отдыхать.

Следующий день стал для меня решающим…

- Я сделал всё что мог, - с мелкой дрожью в руках и ногах говорил Колвеми, - но мой прогноз не утешительный.

…но я уже смирился. Я прошёл через безбожного Зинтора, через неверующего мага, который оказался более порядочным, и самоотдачу которого я видел. Во всяком случае, в это хотелось верить. А когда больной поверил своему врачевателю – это уже половина исцеления. Конечно, моё сердце билось в надежде на другой ответ, и, собираясь на нашу последнюю встречу, я купил Колвеми самую дорогую настойку. Ни в силах что-либо сказать, я просто отдал ему бутылку. Отдал, а уйти не смог. Какая-то недосказанность удерживала меня в дверях. Колвеми молча наполнил две пузатых пробирки или мензурки – что было под рукой.

- В Светлой песни сказано, - повесив нос, забормотал я, - что изначально Энрель создал человека бессмертным, и что человек ничем не болел. Вот прямо как эльфы. Но за грехи наши Энрель сделал иначе. Это благодеяние, не иначе, держащее нас в страхе, но и наполняющее нашу короткую жизнь смыслом: прожить её правильно.

- А я вам вот как скажу, как меня учили, что человек не рассчитан жить больше сорока лет. А то, что мы наблюдаем сегодня, хотите вы этого или нет, является достижением цивилизации и искусства врачевания. Да вот увеличение продолжительности жизни влечёт новые заболевания, которые в древние времена просто не успевали отражаться на поколениях. – Дальше он говорил грустно, с сожалением. – Теперь я понял, что с помощью магии можно избавить человека от любых болезней, хоть сделать его бессмертным, но нельзя избавить человека от изначальной предрасположенности к болезням, поскольку все болезни есть следствие самой жизни. Сколько бы я не пытался вас лечить, ваш недуг будет возникать несмотря ни на что, ибо таким вы, если хотите, созданы.

Его слова были сейчас более горькими, чем крепкий напиток в пробирке.

- Да, - вздохнул я, голова моя совсем опустилась. – Создан… Энрель уготовил мне такую судьбу из-за грехов. А по-вашему болезнь вызвана вполне обычными вредными факторами. Быть может, это объяснение одного и того же только разными языками.

- Можно задать вам вопрос? Как, оказавшись лицом к лицу со смертью, вы всё ещё продолжаете верить в Энреля? Ведь, по-вашему, так или иначе, а это его заслуга?

- Почему я верю в Энреля? Наверное, потому что я хочу в него верить. По-моему это исчерпывающий и самый правильный ответ. Любые другие речи по этому вопросу – не более чем оправдания собственных заблуждений. И я люблю его. А как не любить? Вы считаете, что всё знаете, что сила в науке и в колдовстве, а могут ли они ответить на вопрос «зачем»? Зачем весь этот мир и мы в нём? Не могут! А он может.

- Но в чём тут смысл? В справедливости? Но разве справедливо, что одной рукой он даёт, а другой отбирает?

- Да, молодой человек, справедливости нет ни в жизни, ни в науке, ни даже в Энреле, но где же ещё искать её, как не в идеальном мире? – и я посмотрел наверх.

- Я хотел бы поблагодарить вас, - произнёс Колвеми, - за то, что дали мне понять, что врачевание, основанное на денежной заинтересованности, эффективным быть не может. Через страдания людей я слепо шёл к богатству, - и протянул мой мешочек с золотыми.

- И этим-то мы с вами и похожи. И тем более кровавым вижу я себя. Вы ещё молоды, талантливы, но не повторяйте впредь таких ошибок. Тогда, первый раз, я шёл к вам за надеждой. Её-то врачеватель и должен уметь поддерживать, - сказал я, возвращая мешочек обратно своему целителю.

- А примет ли общество врачевателя-мага? – осторожно спросил Колвеми.

- Если не придавать огласке, то даже такие борцы с магами, как я, примут. Для человека главное жизнь.

********************

Остаток дней - отпущенные девять месяцев – я славно провёл с семьёй. За моим столом завсегдатаями стали лекарства, которые со временем помогали всё меньше. Спал я всё хуже - мучили кошмары ещё ужаснее, чем ранее. Но я до последнего вздоха с благодарностью вспоминал целителя Колвеми, за то, что про мои девять месяцев он сказал открыто, но с состраданием. Только благодаря этому, я смирился и начал планировать свой уход, чтобы загодя закончить последние дела. Я говорил судьбе и жизни спасибо за то, что как в зеркале показали мне себя самого в делах Колвеми. Он свою жизнь переосмыслил. Так и я. Я покинул Центральную Имперскую библиотеку навсегда и пошёл в собор, на исповедь.

Последние дни нельзя вспомнить без слёз и боли. Спиногрызы Каберт и Друвар уже чуяли, к чему шло дело и всё откровенней спрашивали о наследстве.

- Не относитесь ко мне так, будто меня уже нет! Это мёртвым уже ничего не нужно. Цель живых – жить дальше. Смерть и старость надо пережить вам, я-то просто уйду, вам же оставаться с вашей совестью, - писал я на бумажке, когда говорить уже не мог.

Время текло очень медленно, будто издеваясь. Перед глазами проплывало быстроногое детство, буйная юность, встреча с Авнией, наши лунные ночи у моря и её сахарные губы, свадьба, полный дом детей – вся жизнь. Не думал я, что у меня будет такая кончина: медленная, но преждевременная.

- Неужели один день жизни стоит так дорого? – в мучениях думал я.

Казалось бы, верующий не должен бояться встречи с Создателем, но почему-то именно перед этим резко обостряется желание жить дальше здесь, в этом мире, и чувства вступают в борьбу: вера с самосохранением.

Давая оценку прожитой жизни, я терзал себя мыслью: «А не бесполезен ли я?» Бесполезен! И даже вреден, раз зарубил на корню стольких молодых дарований. Ведь парадокс мой в том, что, в погоне за деньгами сдавая инквизиции якобы инакомыслящих, я поддерживал засилье глупой и жестокой системы, пожиравшей тех, кто в действительности мог изменить человечество в лучшую сторону, таких как Колвеми. Я всю жизнь был уверен, что я могу изменить систему, но оказалось, что система изменила меня. Что ж, на закате дней, я бросил ей вызов. Я выбрал самое смелое и откровенное произведение, где молодой автор ставил под сомнение всё, и указывал на новые, хорошо забытые, ценности. Я вызвал автора к себе и, глядя в глаза, с напутствием передал ему свой дневник: «Делайте то, молодой человек, что у вас хорошо получается, - выводил я дрожащей рукой. - Иные не пишут потому, что им нечего сказать. Я же не знаю никого, кто добился бы в этой жизни хоть чего-нибудь только с положительным опытом. Пишите! Творите, раздвигайте границы затхлых устоев!»

И перед тем, как расстаться со своим дневником, я делаю в нём последнюю запись: «Жизнь и судьба – это одно и то же».

Дата добавления: 2015-09-28