Уфа 1970-х. Моего детства и ранней юности. Не Уфа вообще, а окраина Черниковки - несколько кварталов хрущёвок в районе – дворца культуры Моторостроительного завода. Это сейчас их презрительно

Янина Свице

Суп из фиалок

Уфа 1970-х. Моего детства и ранней юности. Не Уфа вообще, а окраина Черниковки - несколько кварталов хрущёвок в районе – дворца культуры Моторостроительного завода. Это сейчас их презрительно называют – “хрущёбами”, но как-то все стали забывать, что в 30-50-е годы большинство населения той же Черниковки жило в землянках и бараках. Во многих дворах коммунальных полнометражек в Соцгороде стояли сараи и бегали курицы. Хрущевки - были первым массовым благоустроенным жильем. Маленькая, но отдельная квартира для каждой семьи со всеми удобствами: горячая вода, ванна. Один раз в год к нам в гости приезжала из Саратова тётушка отца. Благородная, очень красивая и в старости полька, жила в самом центре Саратова во втором этаже дореволюционного дома, с печным отоплением и дощаным удобством во дворе. В гостях она наслаждалась комфортом. Часто приезжали деревенские родственники. Где-то все размещались.

Мы (я и родители) жили в однокомнатной угловой квартире без балкона. Второй этаж, из окон было хорошо видно всё, что происходило во дворе. На одном из подоконников стоял большой кактус, покрытый обманчиво нежным серебристым пушком. Отношения с ним были непростыми. Из комнатных фиалок я варила суп для кукол.

На нашу площадку в трехкомнатную квартиру-распашонку переехало новое семейство: дед, бабка, отец, мать, две дочери. У девочек было роскошество – низ маленькой кладовки им выделили для игр. Вдоль стенок стояла детская мебель, сидели куклы. Иногда они звали одну из подруг (две бы не поместились) и мы играли. Большинство взрослых работало на УМЗ, и народ ещё чётко делился на “рыбинских” (эвакуированных сенью 1941года из Рыбинска) и на “не рыбинских”. Эти соседи были “рыбинскими”. Дед ходил в темных ситцевых косоворотках. Я помню разговор, что в продаже их давно уже не было, дед отказывался носить рубашки, и бабка их шила.

Никаких сараев, тем более куриц в наших дворах не было. Это было образцовое поселение строителей коммунизма. Новенькие, одинаковые как коробочки дома, аккуратные квадраты палисадников. Чистота и зелень, зелень повсюду. Много деревьев. В основном - очень удобные для игр корявые и разлапистые, американские клены, ясени, черёмуха, рябина. Палисадники были огорожены низеньким деревянными заборчиками, вдоль которых посажены кусты, собачьей розы, с белыми душистыми цветами; желтой акации - из её тонких стручков мы делали свистульки. В нашем подъезде жила “дворничиха”, но раз в год устраивалась большая весенняя уборка. Взрослые вскапывали землю в палисадниках, сажали простенькие цветы: ноготки, бархатцы, космею. В доме наискосок от нашего, жил дедушка, и скучая по земле и деревне развел под своими окнами небольшой садик: две или три яблони, вишни, малина, смородина.

Конечно, мы не были голодными, но летом постоянно что-то находили съедобное из зелени. Видимо, это было инстинктом доставшимся еще от древних собирателей. Выкапывали тонкие красные корешки похожие на редиску, находили маленькие зеленые лепёшечки просвирника, какие-то кислые листочки - и все это ели. Я в меньшей степени, так как на все лето меня отвозили в деревню, но в дворовой жизни я успевала поучаствовать.

Как и в деревне, дети росли на улице. Большое пространство между нашим и соседними домами, было покрыто густой травой. Девочки выносили кукол, детскую посуду, одеяла, и расстилали их на травке. Самые бойкие, типа меня, - день и ночь с автоматами-пистолетами, как валькирии носились с мальчишками, лазали по заборам и деревьям. Еще в конце 60-х по телевизору впервые показали знаменитый польский сериал “Четыре танкиста и собака”. Возможно, по созвучию имён, во время игр “в танкистов” меня выбирали на роль – Янека. Среди подружек появились первые тайные завистницы.

Мы играли в войну, но не помню, что бы дрались. Подралась, я кажется, один только раз. С мальчиком из нашего подъезда. Задавленный любвеобильной и авторитарной мамашей, он почти не играл во дворе. Возможно, что с его стороны это было первым чувством. Только классу к 5-му мы стали понимать, что получить портфелем по голове – это уже серьёзная заявка - почти любовь. Но, скорее всего попытка покончить с матриархатом. Некоторый элемент расчета победы наверняка присутствовал: я была младше, и ниже ростом. Попытка оказалась неудачной. Дав сдачи, я ещё гналась за ним почти до квартиры. Вечером матушка вмести с ним пришла на разборки. Предъявлялись следы побоев, я строптиво отказалась каяться. Через много лет, я случайно познакомилась с его женой, и мельком видела его самого. Бедняга, из под бремени матриархата вырваться ему так и не удалось.

Дошкольные и младшешкольные посиделки на одеялах и войнушки перетекли в шумные дворовые совместные игры: “кондалы-скованы”, догонялки, прятки, классики. Зимой горки, санки, лыжи. Лет в 11-12 играть в куклы было уже стыдно, и популярным развлечением стало нянченье младенцев. На гусиную травку так же выносилось одеяло, а на него, чей-нибудь уже обретший способность ползать или ходить, младший братец или сестрица. В нашем подъезде единственным младенцем оказался Валера – новорожденный сынок, еще не очень давно нянчившей нас Оли. Помню, мы стучали к ней в дверь, Оля выдавала Валеру в одеяльце и коляску, и мы торжественно его катали. На эти забавы поглядывали бывшие однополчане и разорители кукольных домиков, уже разучивавшие первые гитарные аккорды. “Там где клён шуми-и-ит над речной волной, говорили мы о любви-и-и с тобо-о-ой”.

Постепенно, я стала удаляться от дворового сообщества. В деревне, на воле было лучше, и уже не только на лето, но и на другие каникулы я рвалась в деревню. Помню, в один год, в отчаянии, что дни до конца учебы тянутся так медленно, в туалете на стене покрашенной масляной краской, начертила мелом палочки, и как Робинзон зачёркивала в конце дня.

Лет в 13-14 я начала вязать, вышивать, много читать даже в деревне. Подруга бабушки с крестьянской непосредственностью советовала: ”Ты титьки то, давай парням щупать – больше вырастут”. Я вполне понимала, что это шутки, но возмущенно фыркала. Бабушка стала называть меня “татарской невестой”. Если гости заставали дома, я стала прятаться. Благо, что в деревне у меня была отдельная комнатка.

И в городе, почти все соседи, ещё недавно были сельскими жителями. Население нашего подъезда, да и целого дома жило по законам общины. Все знали всех и обо всём. Бабули на лавочках контролировали общий порядок. Двери почти не закрывались. Белье, подушки, одеяла сушились на дворе, если их забывали на ночь – ничего не пропадало. Общая обстановка была более чем спокойная, каких-то криминальных происшествий не было, не считая семейных драм. Все счастливые семьи были похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Главным несчастьем, как всегда, - была водка.

Этажом ниже жил дядя Никита. Довольно часто (уж раз в неделю точно) он приходил с работы в пьяни, в квартиру его не пускали. Начиналось буйство. Стены вздрагивали, дядя Никита высаживал дверь. На следующий день он её долго чинил. Прямо в нашем доме был милицейский участок, но по обыденности происходящего её никто не вызывал. Помню единственный вызов милиции в подъезд. На нашей площадке поселилась новая семья: муж, жена и мальчик лет пяти. Буквально на следующий день послышался шум драки и вопли. Жена выскочила в подъезд: “Помогите! Убивают!”. Милиция забрала мужа на 15 суток. Протрезвевшая жена, высокая, довольно красивая, ярко накрашенная, ставшая известной как Машка-водительница трамвая - кричала и ругалась во дворе в том смысле: за что, и главное по какому праву ввергли в узилище её любимого мужа? Семейные сцены продолжались потом регулярно. Жаль было только запуганного, слегка идиотичного мальчика, звали которого Эдуардом.

Среди соседей было много оригиналов в разном роде. Местная потаскушка Рита устроилась работать на мясокомбинат. У неё появилась колбаса, сосиски. Соседки покупали. Как-то у подъезда я застала разговор. Договаривались о цене. Рита с жаром рассказывала о трудностях при добывании дефицита. “Ведь я это колбасу чуть не в м...де выношу!”. Пока соседки осознавали услышанное Рита удалилась.

- Да…, а мы у неё эту колбасу покупаем.

- Кипятком можно ошпарить.

Одним из самых ярких впечатлений 70-х – была мода. Почти все девицы, начиная с подросткового возраста, шили и вязали. Одежда в магазине лежала горами, но хотелось чего-нибудь необычного и желательно импортного. Время от времени вспыхивала какая-то модная идея и распространялась как эпидемия. Например, клетчатая мини-юбка в складку. Все кто имел возможность шить и купить кусок подходящей ткани, моментально обзаводились такой. Или вязанные мохеровые шапочки, которые надо было ещё интенсивно расчесать. И чем длиннее потом торчали мохеровые космы – тем моднее.

Крайне живописными были некоторые супермодницы возрастом постарше и достатком побольше. Все импортное: кудластый, цвета платины парик; короткое кримпленовое (плотная ГДР-овская синтетика) платье; и лаковые сапоги-чулки на платформе. Но особенно яркими - юные модники. Кто им все это шил? Сёстры? Подруги? Удлиненные власы с челкой, и пробивающиеся усики. Суперприталенная рубашка-батник в цветочек. Две или даже три верхние пуговицы расстегивались, и длиннейшие концы воротника раскладывались по плечам. Брюки-клеш: очень узкие в попе и с низкой талией. Иногда по низу брючин были вышиты крупные цветы. Ну и самые-самые, где-то доставали чешские ботики на суперплатформе. Такие красавцы водились и в Черниковке.

Из глобальных событий 1970-х помню два: холеру, и пятидесятиградусный мороз.

Холера случилась где-то в начале 70-х. После небывало жаркого лета в южных регионах были вспышки заболеваний. И вдруг в Белой обнаружился холерный эмбрион. Последняя крупная эпидемия была в Оренбургской губернии в 1840-х годах. Всю Уфу поставили на уши. Купаться запретили, говорили, что вдоль берегов стояли посты милиции, реку патрулировали катера. Запретили пить воду из-под крана. У нас в школе, по-моему, хлоркой вымыли даже яблони в школьном саду. На уроках каждый день раздавали таблетки, и заставляли выпить. В один из дней наш класс привели в спортзал, в середине которого стоял столик и люди в белых халатах. Мы шли по очереди, и каждому пистолетом, сделали прививку. Холера была побеждена.

Катастрофический мороз в 51 градус с ветром ударил в новогоднюю ночь с 1978 на 1979 год. Хорошо помню, что снег выпал в конце сентября, и не стаял. Началась морозная и невероятно снежная зима. После 7-го класса здание нашей 56 школы передали под Учебно-производственный комбинат. Новую школу построили на Вологодской – в цыганских дворах. Родители посчитали за лучшее перевести меня в знаменитую тогда 105 математическую школу. Я стала ездить или ходить пешком до Первомайского универмага. В эту зиму на Первомайской были такие сугробы, что с тротуаров у троллейбусов были видны только усы. От морозов два окна в нашей комнате с ноября были завешаны ватными одеялами. Было уютно и загадочно. В новогоднюю ночь я смотрела телевизор, должны были показать “Мелодии и ритмы зарубежной эстрады”. Родители было пошли в гости, но с полдороги, забегая погреться в обледеневшие подъезды, вернулись. На кухне, на подоконнике замерзли и лопнули банки с соленьями. Меньше повезло тем, кто в эту ночь поехал в гости, но застрял в дороге. Общественный транспорт встал. Очевидцы рассказывали, что замерзавшие на остановках люди, в попытке остановить редкие такси и легковушки, перегораживали живой цепью Первомайскую. Рассказывали о замёрзших насмерть. В нашем квартале таких не было, но прилично обморозились в эту ночь многие. По крайней мере 1 января работали все поликлиники.

Переход в новую школу окончательно оторвал меня от дворового сообщества. Учителя нашли ко мне какие-то педагогические подходы, и я вдруг стала легко учиться на одни пятерки. Новые друзья, первая любовь. В конце 1980-го мы переехали в полнометражку около дворца Орджоникидзе.

Дата добавления: 2015-08-28