Возвышение Рима. Создание Великой Империи 24 страница

Все большее число римлян поддерживало Катона, но для этого у них были свои, более циничные причины. Они знали, что война может принести им значительную выгоду. Карфаген представлялся им зрелым фруктом, готовым упасть с дерева прямо в их цепкие руки. Плутарх рассказывает историю богатого молодого римлянина, который организовал необычный пир. В центре стоял медовый пирог, своими очертаниями похожий на город. Римлянин сказал своим гостям: «Вот это — Карфаген, давайте, грабьте его». Рим становился жадным и безжалостным. Как и в случае с Филиппом Македонским сенат тайно одобрил войну и ждал какого-нибудь повода, чтобы начать ее.

Наступление кризиса ускорили два события. В 151 году Карфаген заплатил свой последний взнос из числа обещанных выплат, таким образом Римская республика потеряла выгодный источник дохода. Затем совет старейшин, подобно уверенному и независимому владельцу дома, выплатившему свою ипотеку, потерял терпение по отношению к Масиниссе, который слишком далеко вторгся в карфагенскую землю.

-е годы были для Рима нелегким временем. Победители карфагенян постепенно уходили со сцены. Они легко достигли успеха в Восточном Средиземноморье и вели трудные продолжительные кампании на севере Апеннинского полуострова в Цизальпийской Галлии, но теперь их опыт и навыки постепенно забывались. Теперь сражаться стало не с кем, и в отсутствие великих кампаний республика распустила свои легионы. Когда снова возникла необходимость в армии, то военное обучение надо было начинать сначала. Младшие командиры гораздо меньше внимания уделяли дисциплине, обучению и качественному снабжению.

Сразу после захвата у карфагенян Испании и установления там двух провинций римляне испытывали трудности, покоряя иберийцев. Жители Испании часто возмущались грабежами, которые устраивали корыстные наместники. В год своего консульства Катон совершил против иберийцев успешный военный поход и был награжден триумфом, однако проблема осталась. В 154 году в Испании вспыхнуло восстание, продолжавшееся до 133 года. Римские военачальники сочетали в себе некомпетентность с предательством. Даже сенат был потрясен, когда проконсул вторгся в Лузитанию (примерно на территории нынешней Португалии) и согласился на мирный договор с мятежниками. Он обещал переселить их на плодородную землю и предложил собраться в трех отдельных долинах, где он собирался отвести им определенные территории. Он велел, чтобы лузитане сложили оружие, и они опрометчиво повиновались этому приказу. Затем проконсул уничтожил их поодиночке. После возвращения в Рим проконсул был привлечен к суду, а Катон выдвинул против него обвинение. Однако, благодаря богатой нечестно нажитой добыче, он добился оправдания.

Борьбу против римлян продолжил один из немногих, избежавших уничтожения. Добропорядочный пастух и охотник по имени Вириат всегда был верен своему слову. Он представлял собой прямую противоположность своим римским противникам. Вириат разработал тактику партизанской борьбы. Его малочисленные группы внезапно нападали на римлян, а затем исчезали в горах. В конце концов, в 140 году проконсул подкупил трех ближайших соратников Вириата, чтобы они убили его во сне. Когда они сделали это и попросили у римского военачальника награду, он отказал им со словами: «Римляне никогда не жаловали воинов, убивающих своих полководцев». Это замечание стало прекрасным примером смеси благородства и обмана, которая стала характерной особенностью римского общества.

У слияния двух рек с крутыми берегами среди лесистых долин стояла большая крепость Нуманция (Сьерра-Муэла, близ Сории). Она отражала римские нападения в течение десяти лет. Неспособные командиры легионов проявили полную бездарность. В конце концов, в 133 году Нуманция пала под ударами известного полководца Публия Корнелия Сципиона Африканского. Он был приемным сыном Эмилия Павла, а Эмилий Павел — сыном Сципиона Африканского. У Эмилия Павла не было детей, поэтому последнее имя «Эмилиан» подчеркивало первоначальную родственную связь. Благородные семьи часто выручали тех, кто по каким-то причинам остался без наследников. Они давали им возможность усыновить одного из своих сыновей. Не спрашивая совета у сената, Сципион стер город с лица земли, о чем до сих пор свидетельствует слой пепла, найденный на месте этого города.

Рим, наконец, окончательно утвердился в Испании.

Своим крайне необдуманным решением карфагеняне создали для себя ловушку, а затем с широко раскрытыми глазами шагнули в нее.

Они никогда не соглашались вести войну без разрешения сената. В 152 году они создали армию, чтобы прекратить, наконец, грабежи Масиниссы, и двинулись в наступление. Рим они об этом не уведомили. Оказалось, что в это время в Карфагене был Сципион Эмилиан, который предпринял неудачную попытку заключить перемирие. Затем нумидийский царь загнал в угол и осадил карфагенские войска. Карфагенская армия постепенно слабела от болезней и нехватки продовольствия, поэтому ей пришлось сдаться. По условиям перемирия карфагенянам разрешили уйти, взяв с собой только одну тунику на каждого. Во время выхода из осады нумидийская конница напала на беззащитных людей и уничтожила большинство из них. Из двадцати пяти тысяч человек в Карфаген возвратилась жалкая горстка воинов.

Когда члены сената узнали об этих событиях, они сразу же приступили к набору войска, не давая никаких объяснений. Говорили только, что необходимо «иметь возможность быстро использовать набранное войско соответственно обстоятельствам». Совет старейшин не дал себя обмануть и без промедления отправил своих посланников в Рим. Они объяснили, что карфагенское правительство не одобрило войну с Масиниссой и что виновные в ее начале были за это казнены. Сенат, понимая, что у него теперь есть свой повод к войне (casus belli), не удовлетворился таким ответом. Один из сенаторов спросил, почему Карфаген не осудил своих командиров не в начале войны, а в конце, когда они оказались разбиты? Этот вопрос остался без ответа. Посланники спросили, какой ценой они могут добиться прощения. «Если удовлетворите римский народ», — последовал тревожный неопределенный ответ. Второе карфагенское посольство умоляло дать ему точные указания. Сенат отослал его обратно со словами: «Вы хорошо знаете, что нам надо».

Карфагенские власти совершенно не знали, что делать. Они решили, что единственная их надежда — это безоговорочная капитуляция. В Рим пробилась третья делегация, которая узнала лишь только то, что война уже объявлена. Тем не менее, сенат цинично принял капитуляцию и потребовал триста заложников-детей.

Рим не испытывал никаких трудностей в наборе воинов для легионов, поскольку все понимали, что Карфаген явно не сможет победить, и воинов ждали богатые трофеи, сокровища и рабы. В 149 году очень многочисленная армия из 80 000 пехотинцев и 4000 всадников пересекла море и высадилась в Африке. Командующие ей два консула получили секретный приказ полностью разрушить Карфаген сразу же после захвата города. На сторону Рима встал крупный финикийский порт Утика, расположенный в 60 стадиях (около 11 км) от Карфагена и «имевший удобные гавани для причала судов, достаточно большие к тому же для высадки войск».

Известие о вторжении потрясло карфагенское правительство. Оно старалось сделать все возможное, чтобы избежать войны на полное поражение. Карфагеняне снова отправили посланников просить мира, на сей раз уже в римский лагерь. Когда послы из Карфагена прибыли туда, консулы воссели на высоком трибунале, а все войско выстроилось по обеим сторонам длинными рядами с начищенным до блеска оружием и с высоко поднятыми штандартами, чтобы посланники могли судить о многочисленности войска. Консулы приказали трубачу дать знак молчания, и карфагенским послам велели идти к консулам вдоль всего лагеря. Но к возвышению они приблизиться не смогли, так как дорогу им преграждала натянутая веревка.

Они спросили, зачем нужны были такие огромные силы для победы над врагом, у которого не было намерения сражаться. Карфаген добровольно бы подчинился любому наказанию за свои прегрешения. В ответ консулы потребовали от города полностью разоружиться. Карфагеняне исполнили это, и вскоре к римскому лагерю потянулись ряды повозок, груженных разного рода оружием на 20 000 человек и множеством катапульт.

И только теперь консулы возвестили о своих истинных намерениях. Они похвалили карфагенян за то, что они до сих пор все так хорошо исполняли, и попросили с твердостью выслушать последний приказ сената: «Сдайте Карфаген нам, уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите месте вашей страны в восьмидесяти стадиях (около 15 км) от моря, так как этот город решено срыть до основания».

Это было невыносимо. Народ не смог бы жить, если бы его удалили бы от главного элемента своего жизненного уклада — моря. В гневе и горе люди преобразились. Они забили камнями несчастных посланников, когда те вернулись, а также всех проримских политиков, которых смогли обнаружить. Карфагеняне также нашли и убили всех римских торговцев, которые, к своему несчастью, оказались в городе. Карфаген принял величественное и отчаянное решение — он будет сопротивляться Риму.

Карфагеняне знали, что они не смогут победить своего противника, но и так просто ему не сдадутся. Им на пользу пошла слабая подготовка римских командиров. Тройная линия городских укреплений, высокие стены и башни — все это создавало для осаждающих значительные трудности. Два года напряженной борьбы не принесли успеха ни одной из сторон. С точки зрения римлян единственный славный эпизод войны был связан с доблестным и дальновидным Сципионом Эмилианом, который в свои 35 лет занимал должность военного трибуна. Среди прочего он заставил отступить карфагенскую нумидийскую конницу.

Два старика — Катон и Масинисса, — на которых лежит почти вся ответственность за начало этой войны, умерли еще до того, как стал известен ее исход. Оба они очень хорошо отзывались о молодом Сципионе. Несмотря на свою неприязнь к роду Сципионов и постоянные нападки на его деда, Сципиона Африканского, Катон, увидев молодого Сципиона, признал его талант. Он способствовал, чтобы Сципиона выбрали консулом и командующим армией, несмотря на его молодой возраст, который формально не позволял занимать эту должность. Опровергая свою притворную неприязнь ко всему греческому, Катон цитировал «Одиссею»:

«Разум удержан ему… Души

Прочих умерших порхают… как тени».

Нумидийский монарх стремился защитить свое царство, завоеванное с таким трудом. Он решил разделить его и передать трем своим сыновьям. Он поступил мудрее, чем король Лир, так как понимал, что ему будут нужны внешние гарантии. И вот, в своем завещании он велел сыновьям слушаться Сципиона, как бы он ни разделил между ними земли и власть.

Теперь, когда у Сципиона оказалась верховная власть (imperium), он усилил дисциплину в своих войсках и вместо обучения стал проводить нападения на городские стены. Он полностью блокировал город, для чего построил укрепления на перешейке, который соединял город с материком, а также проложил в море длинную насыпь, закрывавшую вход в гавань. После проведения всех этих мероприятий падение Карфагена стало только вопросом времени. Когда в городе осталось очень мало продовольствия, карфагенский главнокомандующий, Гасдрубал, присвоил себе диктаторские полномочия.

Перед решающим нападением Сципион провел обряд эвокации (evocatio), как когда-то Камилл сделал перед разрушением города Вейи. В ходе обряда он призвал карфагенские божества покинуть свои храмы и переселиться в новые святилища в Риме. Теперь Карфаген стал «безбожным» городом, с которым можно было делать все, что угодно. Затем легионы прошли от римской насыпи через две гавани и по узким улицам к самому высокому месту города — Бирсе. Сципион приказал поджигать и разрушать здания, чтобы освободить место для наступления пехотинцев. Напряженная борьба продолжалась и днем, и ночью, почти целую неделю. Некоторые воины превратились в уборщиков улиц. Они сгребали с улиц мусор, трупы и даже раненых. Наконец, из Бирсы вышли люди и призвали Сципиона проявить милосердие к оставшимся в живых. Консул согласился, и из города вышли 50 000 обессиленных и голодных мужчин, женщин и детей. Их судьбу теперь должны будут решить на рынках рабов.

В городе остались около 900 римских перебежчиков, которым отказали в прощении. У них не осталось никакого выбора, кроме как стоять насмерть. Они заняли храм бога исцеления, Асклепия. Этот храм стоял на отвесной скале и был очень хорошо защищен. Там же укрылся Гасдрубал со своей семьей.

Гасдрубал понял, что его положение безнадежно, и незаметно проскользнул через римские боевые порядки. Сципион принял его сдачу, несмотря на то, что он совершил злодеяния и замучил до смерти некоторых римских пленных. Сципион показал его перебежчикам. Когда те увидели его, они попросили дать им минуту спокойствия, а затем стали осыпать Сципиона проклятиями. После этого они подожгли храм. Жена Гасдрубала имела более строгие принципы, чем ее муж. После проклятий в его адрес, она зарезала своих детей, бросила их в огонь, а затем шагнула туда сама. Перебежчики также сожгли себя заживо.

Теперь, когда сопротивление прекратилось и война закончилась победой, Сципион обозрел весь город и залился слезами, подобно Марцеллу в Сиракузах. Долгая и величественная история Карфагена завершилась. Он долгое время стоял, погрузившись в собственные мысли, размышляя о превратностях судьбы. Он думал о возвышении и падении великих городов и империй — Трои, Ассирии, Вавилонии, Персии и, наконец, о царстве Александра. Неужели и Рим когда-нибудь постигнет та же самая участь?

Он обратился к своему другу, который стоял вместе с ним, а это был не кто иной, как историк Полибий. Как и все образованные римляне в момент нахлынувших чувств, Сципион прочитал ему строки Гомера из «Илиады», которые накануне своей гибели изрек один из величайших воинов-троянцев Гектор:

«Знаю и сам хорошо, — и сердцем, и духом я знаю:

День придет, — и погибнет священная Троя. Погибнет

Вместе с нею Приам и народ копьеносца Приама».

Однако такая вспышка благородных чувств не удержала победоносного военачальника от разрушения Карфагена до основания и торжественного проклятия того места, где когда-то возник этот город, которое отныне должно будет стать пастбищем для овец.

Римляне ужасно повели себя по отношению к Карфагену. На самом деле у них не было никакого реального оправдания за Третью Пуническую войну, и еще меньше причин было для уничтожения города. Как мы видели, они очень любили с усмешкой говорить о «пунической верности» (Punica fides), однако их собственная репутация справедливого и честного партнера во II веке оказалась подмоченной. Должно быть, они очень плохо себя чувствовали, от того что они совершили. Таким образом, не случайно римляне стали переписывать свое легендарное прошлое, пытаясь восстановить свое доброе имя.

Первые истории Рима были написаны на греческом языке. Во вводных главах этой книги я рассказал, как римляне связали себя с греческими мифами и легендами. Таким образом они завоевали себе доверие у греков и доказали, что они не являются варварами и обладают всеми достоинствами цивилизованной жизни. На самом деле римляне не имели никакого отношения ни к известным нам троянцам, ни к Троянской войне (если она вообще имела место).

Катон стал первым, кто написал историю Рима на латинском языке. Она называлась «Начала» (Origines). Это был объемный прозаический труд в семи книгах, которые, к сожалению, не дошли до нашего времени. На основании того, что известно нам об этом труде, и по сохранившимся фрагментам можно сказать, что «Начала» представляли собой грандиозный опыт коллективного самооправдания. Человек, который постоянно призывал к разрушению Карфагена, на первый план своего труда выдвинул типичные римские достоинства: доблесть, законопослушание, честность, уважение к семье, государству и богам.

В двух книгах излагается история происхождения разных народов Италии, по-видимому, для утверждения национальной целостности Рима и его права на лидерство. Первым векам существования Рима посвящена только одна книга, в то время как две войны с Карфагеном рассматриваются каждая в отдельной книге, и, наконец, в последних двух книгах излагаются события первой половины II века до рокового 149 года. Такое подробное описание недавнего прошлого несомненно отражало интерес читателя, но также давало возможность автору объяснить, оправдать и восхвалить победу Рима, приведшую к геноциду. Автор представил список семи обязательств Карфагена перед Римом, которые он, по мнению автора, нарушил. Можно предположить, что карфагенская версия событий практически не рассматривалась.

Первые эпические поэты Рима, Гней Невий и Квинт Энний из Калабрии, также обращались в своем творчестве к теме Пунических войн. Их стихи не сохранились, но мы знаем, что в них авторы пытались вписать исторические события в греческие легенды и установить тесные генетические связи Рима с Троей. Один или два фрагмента в поэме Невия «Пуническая война» (Bellum Punicum) посвящены традиционной покровительнице Рима, Венере. Она просит своего отца, Юпитера, успокоить шторм, который может уничтожить флот Энея. За кулисами также можно заметить вредное присутствие Юноны, которая спустя сто пятьдесят лет появляется у Вергилия в его известной поэме «Энеида». Эта поэма сохранилась полностью, и весь этот фрагмент в ней заимствован у Невия. Вергилий возлагает ответственность за шторм на Царицу Небес, и точно так же, несомненно, считал его предшественник. В более ранней версии, по-видимому, также присутствует сбившийся с пути Эней, который высадился на берег Дидоны. Их трагические отношения подготовили почву для борьбы между их потомками.

Друг и поклонник Катона Энний считал себя вторым Гомером. Его произведение «Анналы» содержит всю римскую историю от падения Трои в 1184 году (согласно вычислениям Эратосфена — известного греческого математика и создателя географии как науки) до цензорства Катона в 184 году. Тысячелетний эпос завершается похвалой римскому государственному деятелю, достигшему преклонного возраста. Энний описывал непрерывный рост римского могущества и постоянное ослабление власти греков, которые когда-то уничтожили Трою. Три книги, или главы, посвящены карфагенянам, в одном фрагменте он назвал их «юношами в платьях», а в другом — «злобными надменными врагами», которые калечат своих противников. Поэт показывает, что во время Второй Пунической войны Юнона, наконец, смягчает свой гнев и проявляет милосердие, а ее всесильный муж, Юпитер, поклялся ниспровергнуть Карфаген.

Основная цель поэтов и ранних историков состоит в том, чтобы поддержать надуманное тождество между этими двумя странами, объяснить своим современникам, почему у Дидоны и Энея не сложились отношения. Это является доказательством того, что ссора между Римом и Карфагеном не имела никакого отношения к чувству жадности, страха или корысти, свойственным простым смертным. Это столкновение было предопределено свыше. Оно отражало любовь и ненависть в Олимпийском пантеоне.

Колесо судьбы сделало свой полный оборот. Таким образом, Ганнибал мстит за Дидону, а Фламинин и его преемники воздают грекам за то, что они захватили Трою. Неудивительно, что Сципион Эмилиан так боялся будущего, поскольку он знал, что колесо фортуны когда-нибудь обязательно повернется еще один раз.

По страшному и странному совпадению в том же самом году, когда римляне стерли с лица земли Карфаген, они разрушили и другой известный и красивый город. С разрушением Коринфа греки потеряли свою свободу. По иронии судьбы именно здесь пятьдесят лет назад Фламинин возвестил грекам, что Рим гарантирует им независимость.

В 167 году после битвы при Пидне римляне решили преподать урок несговорчивым и ненадежным греческим государствам. Их поведение во время Третьей Македонской войны не оправдало никаких ожиданий. Из двух греческих союзов самым худшим оказался Этолийский союз, поэтому более пятисот его руководителей были ликвидированы. Что касается ахейцев, то тысячу человек, в верности которых возникли подозрения, выслали в Италию (история должна быть благодарна, поскольку в этот список внесли Полибия, который провел много лет в Риме, изучил его политику и, как уже отмечалось, стал близким другом Сципиона Эмилиана).

Изгнанники долгое время спокойно жили в Риме. Только в 150 году оставшимся в живых и достигшим преклонного возраста разрешили вернуться на родину. Когда сенат стал подробно обсуждать эту тему, поднялся Катон и возмущенно сказал: «Можно подумать, что нам нечего делать: целый день сидим и рассуждаем, кому хоронить старикашек-греков — нам или ахейским могильщикам». На самом деле долгое отсутствие этих людей на родине привело к важному последствию — в Греции прекратились антиримские настроения.

В следующем году вдруг появился претендент на трон Македонии. Он быстро захватил четыре крошечных республики. Их создали для того, чтобы македонцы не смогли выступить против Рима, однако у этих республик не было никаких возможностей защищаться. Восстание вскоре подавили, но сенат понял, что единственный способ поддержания стабильности состоял в том, чтобы захватить Македонию и превратить ее в провинцию. От западного побережья Греции до берегов Босфора римляне построили Эгнатиеву дорогу. Она связала все римские колонии и обеспечила быстрый доступ к нестабильным областям на Балканах и эллинистическим царствам Востока.

В Греции ссора с возмущенными ахейцами привела к вооруженному конфликту. Несколько римских посланников прибыли в столицу Ахейского союза, Коринф, где их избили местные жители. Терпение Рима закончилось. В 146 году консульская армия в битве разгромила войско ахейцев и вошла в незащищенный город. В качестве назидательного примера римляне продали в рабство всех жителей Коринфа, которым не удалось бежать, а городские здания и храмы полностью разрушили. Все сокровища и старейшие произведения искусства подверглись разграблению. Даже через сто лет то место, где находился Коринф, было пустынно. Грецию присоединили к римской провинции Македония. По некоторым подсчетам за первую половину II века Греция потеряла около четверти своего населения.

Судьбы Македонии, Карфагена и Коринфа показали миру, что римляне изменялись. Богатство соблазнило их. Ради него они могли действовать без всяких правил даже при отсутствии серьезного врага, который мог бросить вызов их военному могуществу. Они больше не готовы были терпеть инакомыслие. Диодор Сицилийский, по-видимому, повторяя наиболее честного критика Рима, историка Полибия, отметил в I веке до н. э., что раньше Римская республика отличалась «самым добрым отношением к тем, кого она победила». Далее он пишет: «На самом деле, до сих пор в их действиях не было никаких проявлений жестокости или мести. Они относились к побежденным не так, как враги, а скорее как благотворители и друзья… Одних они сделали своими согражданами, другим предоставили право на смешанный брак, третьим — вернули их независимость, но никогда не наносили никакой обиды, которая могла показаться чрезмерно жестокой. Благодаря их исключительному человеколюбию цари, города и целые народы принимали римские нормы жизни. Но как только под их господством оказался почти весь обитаемый мир, они стали утверждать свою власть жестокостью и разрушением прославленных городов».

Эта новая жестокость сопровождалась увеличением коррупции в общественной жизни. Рано или поздно, она все равно бы проникла во все государственные учреждения республики. Под сверкающим щитом славы начала размножаться бацилла самоуничтожения.

Катон был лгуном и лицемером, но когда он осуждал моральное разложение своей эпохи, он говорил о том, что хорошо знал.

. Родные братья

Корнелия была поистине величайшей женщиной. Будучи второй дочерью Сципиона Африканского, она принадлежала к одной из самых богатых и аристократических семей Рима. Получив хорошее образование, она никогда не оставляла умственных занятий, и, по словам Плутарха, «в ее окружении постоянно бывали греки и ученые».

Образ жизни Корнелии не отличался от людей ее круга, но, как многие аристократические женщины, обладающие вкусом, она одевалась с утонченной простотой (по удачному выражению Горация — «просто и изящно» (simplex munditiis)). Однажды она принимала свою подругу из Кампании, где показ роскоши и украшений были в порядке вещей. Ее гостья попросила показать, какие украшения она носит. Корнелия подождала, пока два ее сына вернутся домой из школы, а затем сказала: «Вот мои украшения».

Дочери аристократов редко выходили замуж по любви, и Сципионы не являлись исключением. Муж Корнелии, Тиберий Семпроний Гракх находился в числе политических противников ее отца, однако он возражал против попыток Катона и его друзей вызвать ее дядю Луция в суд за взяточничество. В награду за это ему в жены отдали Корнелию. Они вступили в брак спустя некоторое время после смерти Сципиона Африканского, который последние годы разочаровался в службе. Корнелия в тот момент была еще подростком, а Гракху уже перевалило за сорок.

Несмотря на большую разницу в возрасте, это был счастливый союз. Корнелия родила двенадцать детей, но только трое из них дожили до совершеннолетия — одна дочь и двое сыновей, Тиберий и Гай. Гракх любил свою жену, и подтверждением этого служит одна странная история. Однажды у себя на постели он обнаружил двух змей — самца и самку. Как истинный суеверный римлянин, он счел это тревожным знамением и решил посоветоваться с прорицателем. Полученный им совет оказалось очень трудно выполнить, поскольку он выглядел так, как будто это был чей-то умысел. Гракху нельзя было ни убивать змей, ни отпускать обеих сразу, можно было только убить какую-то одну из них. Кроме этого прорицатель сделал такое пояснение: если убить самца, то вскоре умрет он, а если самку, то умрет Корнелия. Поскольку Гракх был гораздо старше своей жены, то он решил, что справедливо будет пожертвовать собой. Таким образом, он убил самца, а самку отпустил.

Независимо от того, правдива эта история или нет, Гракх действительно умер вскоре после второго срока своего консульства в 163 году. Молодая вдова осталась воспитывать детей. Как мы уже знаем, Сципион Африканский вел себя так, как какой-нибудь восточный монарх, поэтому его дочь была самой известной женщиной Римской республики, о которой знали многие правители. Египетский фараон Птолемей VIII предложил ей выйти за него замуж. Поскольку он носил прозвище «Фискон» (на греческом это означает «толстобрюхий» или «пузатый») и совершенно не привлекал Корнелию, то она вежливо отказала ему. Корнелия решила не выходить замуж и управлять своими владениями сама. Она посвятила себя воспитанию детей. Корнелия жила беззаботной жизнью римской матроны. Аристократическим вдовам несвойственно было оставаться незамужними, но Корнелия была независимой женщиной, которые очень редко встречались в Древнем мире.

Мы не знаем, как Корнелия воспитала своих сыновей, но в какой-то момент в III веке система образования в Риме изменилась. Первоначально она основывалась на обучении ученика учителем, которое контролировал отец. В семьях трудящихся, по-видимому, детей обучали навыкам земледелия или торговли, а в аристократических домах — военной подготовке и принципам общественной жизни на Форуме. Постепенно в Риме распространялась греческая модель образования. Для детей нанимали греческих учителей (например, поэты Ливий Андроник и Энний), которые обучали как латинскому, так и греческому языкам. Скорее всего, так происходило в богатой семье, где почитали греческую культуру, какой и была семья Сципионов.

Почти в то же время в Риме открылись начальные и средние школы, куда Корнелия видимо и отдала Тиберия и Гая. В этом случае в школу и из школы их водил педагог, обычно из числа рабов. Он также следил за их поведением. Хозяин средней школы, или грамматик, преподавал язык и поэзию. Иногда он сам являлся незаурядным мыслителем. Дети, достигшие подросткового возраста, продолжали учение. Мальчиков на какое-то время посылали помогать какому-нибудь действующему сенатору. Их можно уподобить современным стажерам. Очень распространенной формой искусства являлось красноречие, так как оно было необходимо для политической карьеры. Учителя риторики оттачивали свое мастерство на основе тщательно разработанных методов убеждения.

Положение женщин в Древнем Риме было неоднозначным. Их основная задача состояла в том, чтобы рожать законных детей, важным условием для этого было сохранение целомудрия вне брачного ложа. Женщины не имели политических прав. Они не могли посещать народное собрание, обращаться к нему и голосовать. Женщины также не могли занимать никакие государственные должности.

Как правило, девушки выходили замуж очень молодыми, в возрасте 12–15 лет, однако их мужьями часто становились люди, которым было уже за двадцать или даже больше. Независимо от того, достигла девушка половой зрелости или нет (вообще считалось, что она наступала в 14 лет), она могла вступить в брак, особенно, если речь шла о знатных патрицианских семьях. Существовали разные виды брачного контракта. Жену могли передать в руки (manus) мужа, но со временем это становилось все менее распространенной практикой. Чаще всего она оставалась под формальной властью своего отца (patria potestas), а если он к тому времени умирал, то она управляла своими делами по «своему праву» (sui iuris), имея при этом какого-нибудь опекуна (tutor). Именно в таком положении находилась Корнелия.

Получить развод было легко. Из-за большой разницы в возрасте в Риме существовало большое количество вдов. Многие вдовы вступали в повторный брак, однако римляне восхищались такими, как Корнелия, которые были в браке только один раз (univira) и оставались верными одному человеку.

(Мальчики, конечно же, имели больше свободы, нежели девочки. Считалось, что в молодости они могут вести разгульную жизнь в разумных пределах. Однажды, когда Катон увидел, как юный аристократ выходит из борделя, он сказал ему: «Продолжай в том же духе». Когда он снова встретил этого же молодого человека в том же самом месте, он заметил: «Когда я предложил тебе продолжать в том же духе, я не подумал, что ты сделаешь этот место своим домом».)

Дата добавления: 2015-08-28