Горели свечи. На столе стояла бутылка шампанского, не самого лучшего и не самого дорогого, но все еще прохладного. Отсвет играл на ее стекле, медленно стекая в каплях набухшей влаги. Ей вторили два

Глупость.

Горели свечи. На столе стояла бутылка шампанского, не самого лучшего и не самого дорогого, но все еще прохладного. Отсвет играл на ее стекле, медленно стекая в каплях набухшей влаги. Ей вторили два хрустальных фужера, высоких, без замысловатых рисунков, но своей простотой привлекающих к себе внимание. Их прозрачные трепетные тени дрожали на тарелках и аккуратных посеребренных столовых приборах. В центре стола стояла белая фарфоровая кастрюлька, не большая, но ароматно пахнущая. По бокам, словно поддерживая ее за ручки, располагались стеклянная ваза с салатом и большая тарелка с фруктами. И над всем этим, на длинных стеклянных подсвечниках возвышались четыре ароматических свечи.

Он осмотрел стол и аккуратно поставил стаканчик с замысловато скрученными салфетками подальше от огня, поправил скатерть. Последний штрих – кажется все готово. Не хватало, конечно, букета цветов, но их теперь уже не найдешь. Поздно.

Она сидела напротив, спиной к задернутому плотными шторами окну. В её глазах отражались отблески свечей, но не так как на запотевшем стекле бутылки, а живым ласковым огоньком. Казалось она улыбается, одними глазами, едва уловимо, той загадочной женской улыбкой, что способна растопить любой лед в сердце любого, даже самого промерзшего Кая.

Он залюбовался ею, неловко стоя, забыв даже о том, что собирался сесть. Его пробирала мелкая дрожь, как в их первый вечер, и мысль об этом вернула его к действительности. Он опустился на стул, но тут, же снова поднялся и потянулся за шампанским.

Она перевела рассеянный взгляд на него и теперь уже по-настоящему улыбнулась, кажется, ей тоже было неловко. Все было немного не так, не совсем так, но как должно быть на самом деле, было не понятно, и от этого становилось неловко обоим, оставалось лишь глупо улыбаться в ответ, терзая пробку на бутылке.

Раздался негромкий хлопок и из горлышка заструился легкий дымок, это немного разрядило обстановку. Шампанское с шипением полилось в бокалы, поднимая перед собой обильно пузырящуюся пену, и остановилось, едва поднявшись за края, лениво спадая и растворяясь.

Нужно было что-то сказать, он понимал это, но слова не шли, в голове крутилось много всего, но все было банально и к такому случаю не подходило. Но он все, же глубоко вдохнул и начал:

– Мы уже давно вместе и…

Она снова улыбнулась и поднесла палец к губам – он замолчал.

– Давай сначала выпьем, – предложила она и подняла бокал…

После шампанского стало немного легче, пришли нужные слова, и завязалась тихая неспешная беседа, в которой можно не заметить, как пройдет час, другой, где одна тема плавно перетекает в другую, хоть и разговор, в общем-то, ведется ни о чем. Она рассмеялась, и стало совсем легко, былая неловкость исчезла, позволив вступить в права очарованию вечера для двоих.

Где-то за стеной жалобно засвистел чайник, как всегда не вовремя, но с каждым мгновением все увереннее и настойчивее. Разговор прервался. Он встал, и аккуратно затворив за собой дверь, направился на кухню.

Здесь было темно, лишь огонь от маленькой газовой плитки под чайником освещал часть стола и освещенный заревом далекого пожарища выделялся щербатый пролом в стене. Он выключил газ и подошел к разрушенной стене. Пролом был огромен, на его месте некогда было окно, но оно с частью стены было вырвано неудержимой силой. Сквозь него был виден далекий лениво горящий, а может быть уже догорающий лес, проступали руины соседних зданий, один или два этажа в них уцелели, остальное смело. Да и над головой, над потолком лежали лишь груды бетонных обломков и торчали приглаженные ежики строительной арматуры, потолок, по счастью уцелел, лишь дал трещины в нескольких местах, но в целом конструкция все еще держалась.

Он закрыл глаза и потряс головой силясь сбросить наваждение, но открыв их, вновь увидел ту, же безрадостную картину. Все это было на самом деле, и обагренный заревом лес и лежащий в руинах город, агонизирующий мир вокруг, лишь позади за закрытой дверью оставалась комната, где горели свечи, и казалось, что ничего страшного не произошло. Только выцвели от выжигающей глаза вспышки обои на стенах и книжные перелеты в шкафу, да и само дерево ссохлось, потускнело и покрылось сеткой мелких замысловатых трещин, но в слабом свечном свете этого было не видно. Там за столом сидела и ждала его она, – та, из-за которой он приехал жить в этот город, та… та, которую он обещал беречь от всех зол и опасностей, но от этой беды он не сможет её спасти.

Он вспомнил её растерянный взгляд, когда они услышали сигнал тревоги, как они в спешке, еще не осознавая происходящего, в спешке, кидали предметы первой необходимости в спортивную сумку. Как прятались с соседями в душном пыльном подвале, как прорывался неистовый свет в незакрытые щели, как сотрясалась земля, как было страшно, как ушел старик сосед с верхнего этажа, сказав, что нет ему разницы, где умирать, а так хоть с домом простится. И как на негнущихся ногах ушли они, осознав, что произошло, и что приникающее излучение все равно достанет их, а эвакуации ждать не приходится, да и некуда эвакуироваться, не было в городе бомбоубежищ рассчитанных на подобный случай, и толку в них столько же сколько и в этом подвале. Удар видимо пришелся по транспортному узлу, находящемуся в соседнем городе, или по фабрике, или по тому и другому сразу. Но сути происходящего это не меняло, они были обречены, наверняка заражение проникло далеко за пределы города, и смысла в бегстве в леса не было. Конечно, где-то в кладовке, пылился противогаз, старый, но вполне возможно рабочий, правда он всего один, а их двое, да и надолго ли его хватит, целиком в него все равно не влезешь.

На душе стало тяжело. Эх… Если бы он мог спасти её, он не пожалел бы противогаза, и всех медикаментов в аптечке, и всех своих сбережений, хотя их было не так уж и много. Он бы отправил её к родителям, в деревню, далеко, за сотни километров отсюда, где воздух еще не отравлен. Но транспорт не работает, какие-то умельцы заводили автомобили, но они на них же и уехали, к тому же, по дороге наверняка есть другие разрушенные города, которые не менее опасны. Глупо…

Стало совсем не выносимо, он подошел к холодильнику и открыл дверцу, в его темном нутре было все еще прохладно, хотя электричества не было уже довольно давно. Найдя пузырек с йодом, капнул несколько капель в заварочный чайник. Надежды на такие средства было мало, но все же, хоть какие-то меры лучше, чем никаких. Он читал, что йод как-то помогает от радиации, но как именно не представлял. Дверца холодильника со щелчком закрылась.

Она все еще ждала его за столом. Она умница, она все понимает и она не паникует или вида не подает, сидит, заворожено глядя на пламя свечи, словно ничего и не произошло. Он принес чайники, стараясь не обжечься, странное дело, они обречены на гибель, а он переживает, как бы не обжечься о горячий чайник. Снова закрыл за собой дверь, как бы отгораживая комнату от царящего за ее пределами ужаса. В комнате было все еще уютно, плотные шторы закрывали выбитое окно наскоро закрытое листами фанеры. Шторы повесили недавно, недавно принесли стол, скрыв в этой комнатке кусочек того мира, что уже ушел в прошлое.

Чай удался, даже не смотря на йод, растворенный в нем, хотя как может, не удастся последняя чашка чая? Этот вечер был, наверняка, последним, и чай этот тоже был последним и пился он соответственно. Даже разговор удалось возобновить, правда, не было в нем прежней легкости и непринужденности что пытались создать в начале, но все же это было лучше гнетущего молчания.

Он говорил, чувствуя, как неприятно плывет перед глазами комната, смазывается свет свечей, размываются очертания и предательски подступает тошнота. Неуклюже соврав, что, кажется, забыл выключить газовую плитку, он, как можно более уверенным шагом вышел на кухню. Но как только дверь позади закрылась, ноги разошлись и его повело, пришлось вцепиться в дверной косяк, чтобы не упасть. Немного отдышавшись, удалось продолжить невыносимо долгий путь к неверным очертаниям пролома в стене, хотя ноги отказывались его слушаться, временами, то заваливая тело в одну сторону, то бросая в другую. Бетон стены был приятно прохладным, и он, припав к нему всем телом, свесился вниз…

Спустя некоторое время стало немного легче, в голове прояснилось и удалось даже вполне сносно держаться на ногах. Прополоскав рот водой из кувшина, он, постарался сделать вид, что ничего не произошло, и вернутся назад, однако комната оказалась пуста. Её в комнате не было. Первым порывом, было пойти на ее поиски, но потом он вспомнил, чем только что занимался на кухне и решил, пока просто подождать. Если его так скрутило, то, каково же бедной девушке.

Она вернулась примерно через четверть часа, он уже собрался, идти проверить, как она там, не упала ли в обморок, он когда-то читал, что потеря сознания при лучевом отравлении тоже случается, но она вернулась сама. Бледная с покрасневшими глазами, она едва стояла на ногах. Он успел, подхватит ее, прежде чем та начала оседать на пол. Бережно уложив девушку на кровать, он отправился в прихожую, где на полу стояла спортивная сумка, та самая с которой они прятались в подвале, в ней была аптечка…

Она пришла в себя довольно скоро, грустно посмотрела на него. Он сидел рядом с ней, на кровати и мог в ответ лишь криво улыбнуться, без слов извиняясь, что так получилось. Погладил ее по щеке, - у нее был жар, кожа под рукой была непривычно горячей.

– Я устала… – слабо произнесла она, – Я хочу спать…

– Добрых снов, – ответил он, чувствуя как к горлу подкатывает комок, – Я только потушу свет…

Он отвернулся и попытался встать, но она слабо удержала его за руку:

– Не уходи. Посиди со мной…

Он осторожно обнял ее, нежно потерся щекой о ее горячую щеку, осознавая, что возможно это их последние объятия, а потом не удержался и коснулся ее губ. Говорят, первый поцелуй не забывается, а последний? Что мы вкладываем в него, зная, что он последний, что больше никогда не случится поцеловать этого, наверняка, любимого человека? Душу? А что тогда мы получаем взамен? И нужно ли что-то взамен? И что у нас остается? Опять глупо…

Она заснула, он долго, закрыв глаза, прислушивался к ее дыханию. Потом собрался с силами и потушил свечи, отдав последний островок прежнего уюта на сохранение тьме, по привычке прошел в прихожую и проверил, заперта ли входная дверь. Заперта.

Он совсем уже хотел идти спать, снова подступала дурнота, и нужно было забыться сном как можно быстрее, но странная мысль посетила его: им запертая дверь уже не поможет, им, возможно, отведены считанные часы, а вот тем, кто придет, он был уверен, что кто-то придет, уже не стоит чинить помех. Здесь есть еще лекарства, инструменты в шкафу, книги на полках, хорошие книги: Шекспир, Гётте, Булгаков, даже огромный и старый томик Капитала, который использовался в основном как подставка, но все же. Хотя возможно книги пойдут на растопку костров, но что поделать. Есть гитара, хорошая гитара, надеюсь, она на растопку не пойдет, все-таки музыкальный инструмент. И противогаз, как знать, кому пригодится… Он щелкнул замком, отпирая дверь, и пошел в комнату.

Уже лежа на кровати, он пытался поймать момент, когда приходит сон, как в детстве, когда ложась спать, обещаешь себе, сегодня я узнаю, как я засыпаю, сегодня я не пропущу. Возможно, это была его последняя попытка и возможно он ее даже не упустил. А потом он снова думал, как глупо все вышло, хотя прятаться в душном подвале тоже глупо, бежать некуда, наверняка везде сейчас также. Он не боялся того, что скоро все оборвется, он боялся, что сделал не правильный выбор, он не хотел прятаться, он не хотел бежать, он хотел достойно уйти со сцены. Он сыграл свою роль, вопреки всему, вопреки взрывам и проникающему излучению, вопреки панике и страху. Они провели последний вечер не как подвальные крысы, и не как загнанные волки, они провели его так, как хотели провести свой последний вечер, хотя и не предполагали, что он так быстро наступит.

Он еще много о чем думал, чувствуя, как усиливается дурнота, пока сон, наконец, не пришел к нему. Занавес…

Дата добавления: 2015-08-29