— Что? Что я могу сделать для тебя? — искала ответа Сэнзалли.
Все, даже дренгир, медленно, но верно сошли с мест, прислушиваясь. Что скажет мать?
— Ты уже всё сделала. Лучше следуй тому, что говорила.
— Клянусь… — тут Сэнзалли желала поклясться душой Аярра, но остановилась: не чувствовала за собою такого права. — Клянусь своей силой.
И чуть прижала уши — в быстроте мгновения она не нашлась с другими словами; и прозвучало это «…своей силой» глупо и смешно, даже для нее самой, потому как клясться почти нечем. Шамани устремила взор вниз и влево, к земле.
— Я желаю лишь одного, мой прайд: простите меня.
Никто ничего не сказал.
— Что ж… — зашевелился дренгир. — Мы выслушали всех, кого должны были выслушать. Если есть кто со словом, то пусть не боится говорить.
Он обвел взглядом присутствующих. Отстраненное молчание.
— Когда так, то пришло время поговорить о вине и наказании для Сэнзалли. Думаю, ее стоит на луну отстранить от общей охоты и на две луны — от детей. И…
— Не давай ей наказания, мой дренгир. Не давай, — вдруг попросила Ушала.
— Как это не давать? — всполошились некоторые от такого непорядка. Прощение прощением, а наказание должно быть. Без этого — никуда, нет-нет. Жизнь основана на наказании и страдании, зачем менять этот извечный порядок?
Аргир не стал суетиться с мыслями; он прошелся взад-вперед, поглядел на растерянную Сэнзалли, потом — на Ушалу.
— Почему ты так думаешь? — даже чуть вкрадчиво спросил он у старой шамани.
Многие закивали, мол, действительно, почему так думаешь? Но Ушала не уважила их мнение, ни на кого не смотрела, а лишь держала взглядом дренгира:
— Ты меня послушай! Такое наказание будет справедливым, но… Она — будущее этого прайда. Она будет тогда, когда меня не станет. И Фринаи тоже. Я вижу, что она осознает случившееся, и очень сожалеет. Если запретить Сэнзалли приглядывать за детьми и заботиться о прайде, а также ходить на охоту, то это сильно… очень сильно повредит, — старалась уверить его Ушала. — Она утратит уверенность, так сейчас нужную. Прайд должен верить ей, верить в нее. Братья и сестры Делванни, если вы отвернетесь от Сэнзи, то потом…
— Так нельзя! Оставлять такой проступок! — зарычал кто-то, боясь несправедливости.
Сказала старая львица:
— Не прячь ее в траве, Ушала. Не прячь. Она уже взрослая. И то, что она — шамани не значит, что ей можно делать глупости и извернуться от наказания, — с каждым словом она повышала голос.
Сборище как-то враз надоело Сэнзалли; ее удивляло, что каждый хочет изгаляться над ее страданием и всячески его обсудить. Сказали бы: да-да, нет-нет, так и так. От всего этого ей стало тоскливо и задумчиво, а еще шамани не смогла решить для своего сердца: сколь огромна ее вина? Аярр исчез быстро и таинственно, и она честно пыталась найти его. Но… честно? Почти полдня болтовни с еле знакомой львицей — это честный, отверженный поиск?
Знать бы сразу всю правду о мире, так не было бы никакой муки. Только где ж ее взять…
— Вы ж послушайте, вы ничего не поняли! — настаивала Ушала.
— Мы всё поняли, — мягким, даже ласковым тоном молвил Аргир. — Я понимаю тебя, Ушала. Но извини.
— Сделайте так, как она говорит, — тихо, но внятно сказала Ханая, мать.
Мааши смотрела на сестру, и подумала: «А что я бы делала на ее месте?». Ей было жаль сестру, но в то же время странное, тихонькое злорадство одолевало ее: «А что хотела? Сидеть, мечтать, носа своего не видеть? Так ясно, что львята теряться будут. И львы тоже. Всё на свете…», — так себе думала. Мааши вообще ни о чем себе не запрещала думать. Это очень хорошо, что никто в мире не видит, не слышит мысли и души; и это прекрасная отрада для любого, кто имеет мысли и душу.
Хотя — как знать.
— Ханая, ты серьезно?! — сестра Ханаи не могла найти места и глядела на всех подряд, ища поддержки.
— Сделайте. Оставьте Сэнзалли в покое, — кивнула мать Аярра, решительно кивнув.
— Но ведь есть вина Сэнзалли. Где справедливость?!
— Не нападайте на мою дочь! — вконец не вытерпел Аринай.
Аргир понял, что стоит заканчивать.
— Хорошо. Так… Сэнзалли… луну не будешь приглядывать за детьми. Если кто-то не согласен, — сказал дренгир таким тоном, что все поняли: лучше быть согласными, — тот может сказать это сейчас. Есть такие? Нет. Вот и хорошо. Впредь не допускай таких проступков, Сэнзалли.
Дренгир решительно ушел, поманил кивком за собой свою львицу и они пошли наверх, к своей скале.
— Ты почему за львицами не смотришь? Где твои глаза и уши? — злобно смотрел по сторонам Аргир.
Нарсимари постаралась с достоинством ответить:
— Аргир, послушай, я…
Лев быстро растоптал это достоинство, небрежно прервав:
— Посмотри, что делается! Одни детей не могут хотя бы немного воспитать, вторые вконец забыли, чем должны заниматься! Распустились все… настроение мне портите. Какое глупое и бессмысленное дело… Ничего не пойму! Куда тот убежал? Куда та глядела? Как так быстро пропал? Непонятно и отвратно. Фу, — фыркнул он.
— Ты…
— Молчи. Молчать! А теперь приглядывай за львицами лучше. Поняла? Лучше! Иди, иди. Давай!
Все медленно разошлись. Мааши с отцом подошли к Сэнзалли, но она попросила оставить ее. Они лизнули ее в щеку и, тихо беседуя, ушли прочь.
«Странные дни», — подумала Сэнзалли. И снова пошла к матери Аярра, которая теперь сидела без поддержки, в одиночестве, не слыша птиц и не видя неба. Ее отстраненность пугала: будто душа ее покинула тело и теперь витала где-то в своем мире воспоминаний и полуснов.
— Прости меня, Ханая, — с легким поклоном молвила молодая шамани.
Та ответила сразу, будто загодя подобрала слова:
— Чушь всё это. Иди, Сэнзи. Уходи. Каждый думает лишь о своем; ты знаешь это, и я знаю это. Мы вроде все заодно, но на самом деле — чепуха. Вздор. Я думаю о себе и своих детях, ты думаешь о своем будущем и счастье, когда говоришь с молодыми львами. Это понятно. Все мы покорны лишь сами себе. Пройдет время, и ты забудешь этот случай. Я не держу на тебя зла — это бессмысленно.
Но потом взглянула так, что Сэнзалли запомнила навсегда. Будто сняло пелену и между ними проскочила тень:
— Только не говори, не говори ты мне, что он ушел из жизни не зря! Не оскверняй смерти сына выдуманным утешением! Все мы живем и умираем просто так.
**
«Странные дни», — утвердилась в этом Сэнзалли через пять закатов и пять восходов. — «Как в них жить?».
Раньше жизнь была проста и понятна, дни катились степенно и плавно. Теперь же каждое мгновение ее терзали разные чувства, а ночью, во снах, происходило что-то невообразимое. Ей снились какие-то горы, причем огромные, такого размера, что их даже трудно видеть; темные реки и необъятные пространства тихой, угрожающей воды; облака со светлыми нитями, что сияют; странные, далекие звуки и близкие, очень близкие шорохи; какие-то львы и львицы под темным небом, что говорили к ней, и Сэнзалли даже отвечала, но потом не помнила ничего из разговора — помнила лишь, что даже не знает языка, на котором они говорят; повсюду было какое-то присутствие, причем Сэнзалли пугало даже не то, что ей повсюду мерещился Аярр. Несколько раз Сэнзалли вполне ощущала, что она с Аярром — будто одно целое; при этом она неизменно тонула в мутной воде, но это не было страшным, а словно так и должно быть.
Вот обычный сон, Сэнзалли идет, и тут земля словно исчезает или разверзается; Сэнзалли начинает прекрасно осознавать и себя, и происходящее, она помнит, что спит на уютной желтой траве, прислонившись спиной к дереву. Но проснуться или взять себе контроль нельзя! Невозможно. И со страшным ревом, который никогда (она уверена, что никогда!) не слышала в жизни, Сэнзалли проваливается вниз, среди сияющей темноты. В какой-то момент ей кажется, что она больше не выдержит, уши устанут слышать такое, а чувство стремительного полета совершенно изничтожит ее. Но вот рев стал еще мощнее, а чувство полета вниз — невозможно стремительно; и оказалось, что она может выдержать больше, что предел ее выдержки и способностей ушел выше, так же, как убегает горизонт от идущего по тропе.
«Пределов нет. Предел — это горизонт. Уходит под лапами идущей», — однажды решила она, самая не понимая, как могли появиться в ней такие мысли.
И повсюду витает некий зов, обращенный к ней; кто-то или что-то словно звало ее, неизбывное и вечное. И вины за собой Сэнзалли, как ни пыталась, не чуяла, будто так и должно быть: гибель этого львенка — неизбежность.
Да так оно и есть, в конце концов — всё, что случается, должно было случиться.
Сновидеть Сэнзалли уже пугалась, не решалась: тени в сновидении наползали одна на другую, контроль был плох, а чувство страха — огромно.
Все эти чувства, происшествия, случайности и знаки Сэнзалли никак не могла осмыслить, понять, составить вместе, чтобы определить свою участь; оттого ее терзало чувство, будто она во что-то погружается, тонет, тонет, тонет…
«Отчего я? Отчего же я?! Что это со мною…».
Сэнзалли в какой-то момент возжелала поджать хвост, взмолиться, по-детски сказать «Я больше не буду!», словно таким образом могла кого-то или что-то ублажить, убедить оставить ее. А в чем именно заключалось это «не буду»? Сэнзалли смутно понимала. Брать чужие панцири. Разговаривать с незнакомыми львицами. Терять львят. Думать об ином, когда есть то, что есть. Но в последний момент она решала, что встретится с чем угодно, но со свободным хвостом и не прижатыми ушами.
«Шакал со мной. Будь что будет…».
Сегодня утром охотничья группа ушла на север. Сэнзалли в последние дни постоянно находилась поблизости места сбора (будто случайно), но никто не звал ее, а хозяйка охоты даже не смотрела в сторону молодой шамани. Конечно, можно попроситься, тогда она пойдет… Но это совсем не то. Юной шамани объявили молчаливый, упорный бойкот.
Мать вчера грустно рассказала ей, что слыхала, будто львицы прайда между собой решили самостоятельно наказать Сэнзалли вот таким игнорированием. «Да, так и есть», — думала Сэнзалли, глядя вослед свободным охотницам. — «Мать правду сказала».
Для нее сегодня нету никакого дела и занятия. Это обычный пасмурный день межсезонья, с немного душным воздухом, что предвещает небольшой, нудный дождичек. Сестра ушла на охоту, мать спит, отец с несколькими львами ушел прогонять гиен на юге, Ушала ушла набрать каких-то листьев, Фриная вообще неизвестно где. У подруг не хочется находить общения. Сэнзалли в эти странные дни предоставлена сама себе, и ходит по миру, как по легкому сну, ни к чему всерьез не касаясь, ни на чем не задерживая взгляда надолго.
«Пойду к озеру. Еще вчера хотела…», — бесцветно подумала она, зная, что холодная вода не особо поможет от того, что она ощущает в эти странные дни. Ведь она, к собственному удивлению, сильно возжелала…
— Сэнзи! Сэнзалли! — это очень далекий зов Ушалы.
Мысли прервались.
Молодая шамани навострила уши. Где же старая наставница наставницы? Ах, вон она. Сэнзалли шла по тропке вдоль очень длинной возвышенности, которую часто звали просто «Змеей». А Ушала внизу и слева, среди кустов акации. К ней около двух сотен прыжков.
Сэнзалли села и острым глазом наблюдала, как Ушала взяла неправдоподобно огромный лист хум, пронесла его немного, и оставила под одним из кустов. Потом передумала и спешно подошла вместе с ним к молодой шамани.
В Ушалы рот темно-коричневый от сока марзары. Сэнзалли, конечно же, знает, почему так. Этот сок ужасен на вкус, терпкий, но обладает полезным свойством: во рту от него пересыхает, слюна перестает течь вовсе. Потому он часто весьма кстати, если желаешь перенести листья, стебли, корни и прочее.
Молодая шамани вдруг вспомнила историю, которую когда-то рассказала Ушала. В целом, она почти никогда не рассказывала о себе, будто она суть личность безо всякой истории. В этом есть резон: шамани стараются не сковывать себя ничем, в том числе и личной историей. Рассказами о себе ты начинаешь плести собственный образ, и неосознанно все начинают воспринимать не тебя, а именно твои рассказы о себе. Но в тот вечер Ушала рассказала историю о том, как еще совсем молоденькой львицей пережила одно приключение со львом из Регноран, который по какой-то причине пришел во прайд Делванни.
Он встретил ее вечером, по дороге домой, явно поджидая. Но в тот день Ушала собирала всякое нужное для прайда, и ей пришлось раздавить в зубах несколько стебельков марзары.
Лев начал приставать.
Ушала строптиво не поддавалась его ухаживанию. Не только из-за желания, но еще и того ощущения, что явно выглядит не лучшим образом. Ведь он, вообще-то, Ушале нравился. Но он проявлял настойчивость, кружа вокруг Ушалы. А потом и вовсе решился броситься на нее и свалить на спину. И попытался поцеловать ее. За первым разом не получилось — Ушала отпихнула лапой, но он совершил еще одну попытку, и шамани надоело сопротивляться.
Через мгновение он весь напрягся, а потом резко отпрянул, глядя на Ушалу напряженным, непонимающим взором.
— Что за ерунда? — начал он лихорадочно облизываться.
Ушала засмеялась, привставая.
— Разве сладость моего поцелуя не убила горечь марзары? — спросила она весело, но с глубоко спрятанным укором.
Но тот впал в самолюбивую панику, пропуская всё мимо ушей:
— А я не отравлюсь? Что это за гадость?!
— Да как же отравишься, если это у меня во рту. Я ведь живая, — печально ответила она, хорошо ощущая его душу. — Живая, вот погляди.
— И ты не могла хотя б испить воды, чтоб не кормить меня такой дрянью?
— Ты сам видел, что целуешь шамани.
В итоге лев ушел, даже не попрощавшись.
Эта история всегда казалась для Сэнзалли интересной и в чем-то очень правдивой для всех шамани. «Все мы носим в себе марзару для всякого льва. У всех нас горько-сладкий поцелуй… Лев… Лев. Лев», — так помыслила Сэнзалли, выжидающе глядя на Ушалу.
Они встретились точно так, как хорошие друзья, что не виделись много времени: чуть осторожно, аккуратно. Ушала оставила ношу.
— Как ты? — спросила она, не глядя на Сэнзалли, бесцельно поправляя лист хум на земле, будто от этого ему станет лучше покоиться.
Юная шамани поняла, что Ушала выжидает со взглядом, хранит его к нужному моменту. Значит, хочет рассмотреть, понять, уловить настрой и мысли.
— Хорошо, — сдержанно ответила Сэнзалли.
Приятно, что тобой интересуются. Но теперь внимание это раздражает, даже если это — внимание Ушалы.
— Но настрой у тебя тяжел, — Ушала еще не смотрит на нее, а будто что-то делает.
Сделав несколько шагов к склону, юная шамани села и посмотрела вдаль.
— С кем не бывает. Кроме того… Все эти события дают мне мало причины для веселья.
Молчание.
— Понимаю, Сэнзи. Иди ко мне…
Юная шамани обернулась, и они обнялись. Сэнзалли ощутила терпкий запах марзары, смешанный с родным запахом Ушалы.
— Расскажи, что там случилось. Что было, когда ты искала Аярра?
Сэнзалли никогда не любила притворной глупости, ни от себя, ни от других. Уловив, о чем речь, сразу ответила:
— Пусть львица не обидится. Но нет.
— Расскажи… — взглянула Ушала в глаза молодой шамани. — Ты ведь хочешь сказать.
Устоять оказалось на удивление несложно.
— Нет. Это мое.
Будто сразу ощутив тщетность всяких попыток, Ушала вмиг оставила ее взгляд.
— Хорошо. Но скажи мне, Сэнзи, по правде: на тебе больше вины, чем знают все? Чем знаю я?
— Нет. Я виновна, но виновна лишь в том, что упустила Аярра из виду. Но его гибель стала для меня источником нового знания.
— Вот как… Ты там видела его, мертвого? — старалась понять Ушала.
— Нет, — в который раз сказала это слово Сэнзалли. — Я возвращалась во прайд еще с надеждой на то, что он жив.
Ушала глядела на ученицу собственной ученицы. «Это блажь и выдумки молодости, помутнение рассудка от ощущения вины?.. Что могла ей дать смерть Аярра, какое такое знание?». Тем не менее, тем самым чувством, которым обладает всякая шамани, Ушала знала: львица, что находится перед нею, вступила в безжалостную битву и ведет себя в ней достойно.
У каждого — свое. Потому Ушала, чуть вздохнув, прикоснулась кончиком носа к ее щеке в знак любви.
— Приходи перед закатом, для нас найдется занятие, — буднично молвила она и взяла в зубы лист хум.
Так же обычно спросила Сэнзалли:
— Фриная будет?
Ушала утвердительно кивнула и ушла прочь, к прайду. Сэнзалли проводила ее взглядом, но лишь чуть. Она, уходя, не думала о состоявшемся разговоре, как обычно бывает. Она вдруг вспомнила нечто совершенно иное, более важное.
Ведь сегодня ночью тот самый вязкий сон, тот самый, где она тонула в мутных водах, зная о своем странном родстве с Аярром; раньше для нее он кончался лихорадочным пробуждением со стучащим сердцем и пленил ночным страхом. Но теперь всё изменилось: она, мокрая и злая, невероятным образом выбралась из нее, ушла от дна, вцепившись когтями в камень. Небо было темным, окружающее — мрачным, но она выбралась на свое холодное место. Сэнзалли даже там, в сновидении, чувствовала, как струйки текут по шее и щекам.
— Львица я, львица… — отчетливо вспомнила собственные слова.
Ей в последнее время было робко даже вступать в воду из-за этих снов, но Сэнзалли показывала клыки своим страхам. Вот и сейчас она продолжает идти к озеру возле скал, тех самых, где она встретила Градиву. Там по одну сторону болото, по другую — озеро. Они никогда не пересыхают, ведь там подземные источники. Озеро совсем маленькое, почти с трех сторон окружено скалами.
Стоит поплавать, хоть Сэнзалли знает, что холодная вода не особо поможет от того, что она ощущает в эти странные дни. Вода вовсе не поможет от этой навязчивой, преследующей томности и желания.
Раньше она никогда этим особо не интересовалась, не думала, не маялась. Так, ну было любопытство, что сказать… Ей интереснее были, как и большинству молодых львиц, отношения, дети. Намеки, интрига, нежность. Игра. А отдаться льву — ну это так, часть всего этого, неизбежная необходимость. Не больше, не меньше.
Вот так было раньше, но не теперь.
Сэнзалли прижала уши и окунулась. Она никогда не боялась плавать и полностью нырять, как некоторые. Ощутила неприятное мягкое дно, мутное и неизвестное, холод источников, что били из дна. Это так неприятно, когда наверху тепло, а в глубине, внутри — суть холод.
А потом вынырнула. И точно так же, как во сне:
— Я — шамани Сэнзалли, я — львица Сэнзалли… — вцепилась когтями в камень и легко вскарабкалась на него.
Слушая, как холодное стекает с нее, она чуяла в себе нехарактерную для своей натуры злую решительность, странно смешанную с растекающимся томным позывом.
«Уже пора… Надо. Время пришло».
Сильно подстегивало к этому и то, что ей передала Градива.
Вскарабкавшись выше, на камень, поросший мелким мхом, Сэнзалли села. «Если уж мне далось такое знание и такой ценой, то надо… стоит попробовать», —— подумала она, отряхнувшись. — «Но как? Я ведь не знаю, как это… Я ж никогда не сделаю первого шага, никогда. Это — удел льва».
Она подумала о том, кто ей симпатичен.
Подняв лапу, чтоб ее вылизать, Сэнзалли поглядела вдаль. Совпадение было слишком явным, даже навязчивым: там, по грудь в траве, шли двое львов. Одним из них был Аталл. Она сразу узнала его по окрасу гривы.
У нее появилось желание позвать его, но не понадобилось: он сам заметил ее и заторопился к ней. Второй лев шел, как и прежде, в сторону прайда. Через миг Сэнзалли узнала и его: это был ярл Мазари.
«Надо же…», — подумала она.
Подбежал Аталл.
— Сэнзи, что ты здесь делаешь? — отстраненно сказал банальность, явно думая о другом.
Молодая шамани ощутила, что он чем-то сильно взволнован.
— Уходи отсюда, — тут же продолжил.
— Почему?
— Потом объясню, идем со мной.
А теперь Сэнзалли заметила четыре глубоких царапины на его задней лапе, явно от когтей льва. Пригляделась… Еще несколько!
— Что такое, Аталл? Я вижу, ты весь исцарапан. Дай, я тебе…
— Некогда, некогда. Давай, скорее, идем со мной во прайд.
— Так что стряслось?
— Слушай… — чуть погодя, сказал он. — Я льва убил. Только что.
Что ж, жизнь и смерть — они рядом. Сэнзалли не испугалась.
— Кого?
— Не знаю, — словно удивляясь самому себе, ответил Аталл.
— Чужака, что ли? Свободного?
— Да… то есть, нет. Не знаю я, кто это был.
Сэнзалли поняла, что Аталл слишком взволнован, чтобы внятно говорить. Она умно решила переждать, пока в нем всё утихнет; потом он всё четко расскажет сам. Так и случилось. Они прошли где-то сотню прыжков, как он заговорил:
— Миррай тяжело ранен… Так, слушай. Я и он были на обходе, с нами еще шел Мазари. Он в последнее время ругался, мол, плохо делаем обходы, шакалов не гоняем и всё такое. Мы шли возле кривого баобаба… Знаешь? А, откуда тебе знать, ты ж обходы не делаешь… Так вот, шли мы все трое, и тут Мазари — хороший у него глаз! — заметил что-то странное впереди нас. Это было далеко, высокая трава, и всё такое. Даже не знаю, как он увидел.
— Что там было? — не выдержала заминки Сэнзалли, нетерпеливо взмахнула хвостом.
Аталл продолжил, будто и не услышав:
— Он говорил, что они на какое-то время вышли из высокой травы. Короче говоря, там был лев и две львицы. Мы рыком вызвали их, начали неспешно бежать к ним. Да. Они же давай убегать, но ведь знаешь, там есть провалы в земле…
— Да, знаю.
Сэнзалли знала, о чем говорит Аталл. Там земля крайне неровная, каменистая, там действительно много странных провалов, часто скрытых травой, в прыжок-два длиной, некоторые из них скрывают взрослого льва с головой.
— Так одна из них споткнулась со всего бегу, и очень сильно ударилась мордой о землю. Бежать дальше она не могла, а мы за это время, пока они возились… догнали их. Мы, вообще-то, не особо хотели драться, просто хотели выяснить, кто такие. Тем более, что они шли со стороны нашего прайда. Мы подбежали очень близко, лев рычал и орал на странном наречии, что к нам придет смерть. Я никогда не слышал, чтоб так говорили: вроде и все слова знакомые, только… какие-то другие. Морда одной из львиц была вся в крови, она уж споткнулась так споткнулась. А вторая была очень странной, я никогда такого не видел… — снова замолчал Аталл.
— А что с ней не так?
Лев промолчал немного. Он собирал по памяти тот необычный образ и вид.
— Она глядела на нас так, будто мы передушили ее львят. Жесткий, безумный взгляд. Ростом такая как ты, примерно. И стройная… как ты. Хотя нет, ты стройнее. И красивее.
— Брось, Аталли. Сейчас не время. Рассказывай дальше.
Но он почему-то не рассказывал.
— Ведь знаешь, что ты мне всегда нравилась, Сэнзи, — сказал он как обычно, словно шутя.
— Правда? — навострила она уши.
— Истина.
«Он уже не раз это говорил. Но никогда ничего не делал. Негодяй! Подлец! Да не бойся меня!».
А внешне лишь мурлыкнула и смущенно поглядела вниз.
— Так вот, насчет той львицы, — продолжил он. — У нее глаза были совершенно черные. Уши тоже. Постой, я объясню, попробую. У нее шли большие черные полосы вот здесь… — показал он лапой под правым и левым глазом. — И здесь… — провел короткую полоску центру лба к носу. Грива мешала, потому пришлось показывать несколько раз. — Это сейчас выглядит нелепо, но поверь, смотрелось необычно. Чем-то напоминало те самые полоски, которые я несколько раз видел на тебе. Такие же темные.
Древний знак шамани — три полоски на левой щеке — Ушала, Фриная, а вместе с ними и Сэнзалли, наносили очень редко. Точнее, Ушала — изредка, Фриная — почти вообще никогда, ибо ей было всё равно, ну а Сэнзалли не чуствовала за собой такого права: ведь стоит сперва быть, потом выделяться.
— Лев с ненавистью бросился на нас, мы не ожидали. Пока возились, то львицы успели убежать. Миррая он успел ранить. Но Мазари прижал его к земле, а я убил.
Аталл умолк. Потом добавил:
— Дрался он хорошо. Простые бродяги так не дерутся. Львиц мы не стали догонять, хотя по запаху и следу догнали бы. Уверен, та… с разбитой мордой… далеко бы не ушла точно.
— А что с Мирраем?
— Ему сильно поцарапали шею и прокусили заднюю лапу. Мы его в прайд сначала вели, потом несли. С него крови утекло много. Но жить будет.
— Фриная или Ушала им занялись? — тут же спросила Сэнзалли. Она должна знать, нужна ли ее помощь.
— Да.
— Тогда и я пойду. И…
Сэнзалли хотела поначалу сказать «И ты иди за мною». Ведь, конечно же, если всё делать правильно, то нужно придти к Дальнему холму, где всё есть, и хорошо обработать его глубокие царапины корнем _____, дать немного ибоги для сна и снятия боли. Потом показать Аталла Ушале и Фринае, посоветоваться с ними. Они ему тоже что-то там сделают. И всё будет хорошо, все довольны.
Но дерзко хочется сделать неправильно, совсем неправильно.
— Но сперва я тобой займусь…
— Пустяки, не стоит, — вяло отмахнулся Аталл.
— Иди сюда, не спорь, это нельзя так оставлять. Хочешь огонь в крови?
— Не хочу.
— Не хочешь? — еще раз спросила Сэнзалли, поглядев ему в глаза.
— Огонь в крови?
— Да.
Аталл не ответил; его сильно поразила странная двузначность ее последних слов, озадачила и в то же время еще больше взволновала. Он уже забыл о своем приключении и понял, что нужно уделить внимание кое-чему иному. В это же время Сэнзалли принялась зализывать раны на его задней лапе; он себя чувствовал чуть неловко, но подумал: «Это дело шамани — лечить, вот он и делает, что надо. Так что ничего такого себе не придумывай…».
Заминку стоило занять разговором:
— Меня поразило, как ты повела себя в ответ на мои слова: «Я убил льва».
— Как? — внимательно посмотрела Сэнзалли, оставив лапу в покое.
— Ты не начала стонать, охать и ахать, глупо рычать от испуга и задавать глупые вопросы.
— Это плохо или хорошо?
— Это мне очень понравилось. Так и должна себя вести львица. Мне кажется, таких все меньше и меньше.
— Льстец! — вздохнув, она отвернулась.
— Нет. Это правда.
Хитренько посмотрела на него:
— Льстец-льстец.
Сэнзалли прилегла и, положив мордочку на лапы, снизу вверх, с маленькой покорностью смотрела на него.
— Ты ведь прежде не убивал львов? — серьезно и грустно спросила она.
— Нет, — после легкой заминки ответил Аталл.
Она вздохнула.
— Кто это мог быть? Может, это — северняки? — спросила, почему-то вспомнив о том, что в ее крови есть и кровь северняков. Точно есть — есть же у нее светлый окрас и хвост длиннее обычного. Так и отец говорил.
Он задумался:
— Не знаю. Вряд ли, не похоже.
— Ты разве видел северняка хоть раз в жизни. Или севернячку?
— Нет, — равнодушно покачал лев головой.
— Так откуда уверенность?
— Ну, не поспоришь… Но что им здесь делать? Если они бегают где-то, так возле регноранцев. Илларийцев. Для чего им так далеко заходить? Зачем им мы? — Аталл ставил резонные вопросы. — И, самое главное: я никогда не слышал, чтобы львы-северняки вот так бегали со львицами возле чужих прайдов.
Он незаметно (по крайней мере, так думал) придвинулся к ней поближе.
— Это кто-то другой. И это не простые ауты. Я это сразу понял. Нужно будет поговорить с дренгиром, обстоятельно ему всё рассказать. Ему, наверное, Мазари уже всё рассказывает. Но я хочу поделиться и своими соображениями.
— Погоди, вы ведь уже отнесли Миррая к Дальнему холму, во прайд?
— Ну да.
— Но вы же шли со стороны границы. Почему вас было двое? Вы что, еще раз бегали на то место?
— Да, Мазари так сказал. Нас было больше: он взял еще наших, чтоб они там остались. Мало ли, на всякий случай.
Сэнзалли снова вздохнула, поглядела вниз и вправо, чуть поигрывая хвостом.
— Сэнзи…
— Что? — с неожиданным даже для себя мурлыканьем спросила Сэнзалли. Ей стало стыдно: сейчас вовсе не время и не место для заигрываний и нежностей, но какая-то часть ее желала слушать, но желала просто отдаться.
Наверное, Аталл хорошо уловил эти неожиданные мурлыканье, придыхание, томность. Это должно было окончательно убедить его в том, что Сэнзалли готова убегать от него.
Ведь если львица не хочет, то она стоит на месте и рычит.
— Так… Ничего.
— А, ну хорошо, — с мастерским равнодушием молвила молодая шамани и, вспомнив, начала спешно вылизывать ему особо большую царапину. Тот снова принял заботу, как должное.
— Я просто хотел спросить, да за все эти дни тебе было, наверное, некогда… И мне было неудобно. Так как насчет длинной охоты?
Сэнзалли просто телом ощутила его скрытое желание, и оно теплой растеклось по телу. Он сейчас пребывал в той самой эйфории, которая бывает после всякого успешно прожитого опасного момента, что сжигало его еще сильнее.
Оставив царапины, она посмотрела на него, стараясь вложить во взгляд всё то, что не могла сказать. Аталл застыл: пленял этот взгляд и то, что витало в воздухе. Прошел момент… Второй… Третий. Аталл всё так же покоился, потом нервно вдохнул и поглядел в сторону.
«Он не решается… Нет. Не уверен в моем огромном «Да!». Ах, до чего же мерзко иногда быть иной! Отвратительно. Хочется побыть просто львицей… Ладно, хорошо. Я дам ему еще шанс поймать меня. Не поймет его только последний дурак».
— Нет.
Аталл удивленно, быстро повернул голову, весь в недоумении. Это как «нет»?! Она заметила, как его челюсть чуть отвисла. Даже жалко стало.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |