Вдруг сзади раздались еле слышные звуки босых шагов, и Ваня обнял меня, и, пряча глаза, прижался, и начал целовать в шею. Тело вновь заныло, откликаясь на ласку... Хорошему быстро учатся. И еще быстрее к нему привыкают. Увернувшись от объятий, я направил юношеский пыл в сторону умывальника. Потом мы пили чай с ванильными сухарями и поминутно целовались. И было совершенно неважно, что чай мощно отдавал веником, а сухарям недоставало разве что алмазной огранки – так они были тверды.
Потом мы оделись. Потом посмотрели друг на друга и быстро разделись. Потом… Скажу только, что стихи не оказались, против обыкновения, пророческими. Я и до «нежного рта» добрался, и до всего остального, тоже нежного. Наконец, сытые, розовые и довольные, мы к полудню отправились на пляж. Выяснилось, что у Вани сегодня выходной.
Глава 12
Пляж встретил нас завистливым шушуканьем. Фима возлежала со своей последней ошибкой, заваленная дарами щедрого грузина. И как они дотащили до пляжа эту оптовую партию фруктов? Есть люди, норовящие утащить в укромное место свой кусок удачи, и там насладиться им сполна и потихоньку. Но не такова наша Фимка! Став счастливой, она жаждала осчастливить всех вокруг. Хотя бы фруктами.
Иван вел себя по отношению к окружающим по-прежнему застенчиво. Он не отходил от меня, но никаких особых вольностей не позволял, да я бы и сам на них не осмелился.
Мы беседовали, и я с радостью отметил, что при общей симеизной неразвитости он обладает живым умом и неплохой наблюдательностью. Например, заметил, что Фима в душе очень добрая. Сомневаясь в наличии души у того, кто в следующей жизни должен был стать крокодилом-бегемотом, я подтвердил со знанием дела, что сердце любимой подруги действительно на редкость доброе. Уж сердце-то ей по анатомии полагалось!
Разумеется, я украдкой попросил друзей не хабалить, и на «ла» не выражаться. Они охотно пошли навстречу. Всем хотелось в глазах такого симпатичного парня выглядеть на 20 рублей дороже.
Фима, легкая на помине, уже вспорхнула на наш камень с прытью, несвойственной ее возрасту и социальному положению. Ваня был интересен ей постольку поскольку. И якобы вообще не в ее вкусе. В одностороннем порядке Фима ввела мораторий на «всеядность» и «промискуитет». Ей не терпелось поделиться. Она искренне приветствовала мое счастье, поминутно и горделиво оглядываясь на камень, где в легкой тревоге застыл столбиком, как суслик, трогательно-миниатюрный горец, которого Фима окрестила «батоно» (33). Любят все-таки кавказцы, не знающие антисемитизма, пышных блондинок! Невдалеке Мотя, Сосулька и Зинка с деланным азартом резались в карты. Несмотря на смертельное желание узнать подробности, они понимали, что не стоит тут устраивать поклонение волхвов в любительском исполнении. На самом высоком камне стояла якобы равнодушная Эдита с полевым биноклем. Она вроде как смотрела куда-то вдаль. «Даль» при этом украдкой гладил мою ногу.
Сережа, Сережа… Он был как брат -- младший, но все-таки уже взрослый. Ваня был совсем как ребенок. Непосредственный со мной, пугливо взирающий на взрослых дядечек и… хм… тетечек. Хотя какой ребенок? Мне всего-то тридцатник! Ну, с ма-а-леньким хвостиком.
И мы опять купались, давились Фиминой изабеллой, учили Ваню играть в преферанс, причем довольно успешно. Как всем неофитам, ему везло. Девки млели. Ваня жался ко мне, норовя украдкой приласкать. Фима пасла своего батоно. Сердце мое сладко сжималось от нежности. Печень горестно уплотнялась пивом и портвейном. Кстати, выяснилось, что минувшую ночь Матильда провела с золотоносным «сержантом», третьего дня отвергнувшим Фиму. На вопрос, почему же они сегодня не вместе, был получен исчерпывающий ответ: «А я не папа Карло, чтобы из этого бревна что-то выпиливать!»
Потом мы вернулись домой к Ване. Господи, как быстро пристало священное слово «домой» к чужой квартире! Все попытки подруг затащить нас в «Ежики» я, наученный горьким опытом, пресек на корню. Однозначно!
Как только мы остались одни, Иван из угрюмого волчонка сразу превратился в ласкового котенка. Он, никогда не знавший нежных отношений, трогательно ухаживал за мной, сготовил нехитрую жратву. Пытался играть на старенькой расстроенной гитаре, и петь чудовищные дворовые песни… Даже спинку мне чесал. Быстро смекнул, что я от этого теряю волю. Казавшийся нелюдимым, он без умолку щебетал, задавая вопросы о чем угодно: интересовало его многое.
На мой вопрос, почему он выбрал именно меня, Ванечка смущенно признался, что несколько раз к нему подкатывали с нескромными предложениями, но уж больно девки были, что называется, поганки. Развязные, манерные. Из тех, которых «за версту видно, что…». И не на пляж звали, а за деньги. Я, оказывается, был первый, от кого повеяло теплом, кто заинтересовал. Да, наконец, заговорил с ним по-человечески! Ну и просто понравился.
Я вспомнил, чем от меня в то утро могло «веять». Кошмар. Но хорошо, что не поганка и не манерный…
Он вдруг полез в шкаф, долго там копался, наконец достал фотографию.
– Это мой батя. Он прожил с матерью всего полгода. И пропал. Ну, типа сбежал. Мать с бабушкой никогда о нем не говорили. Ты на него похож. А мать… Она учительницей была, ну, до того, как он сбежал. Потом пить стала, из школы ее уволили, нигде подолгу не работала… Озеленением занималась. Она красивая была, в молодости...
С поблекшей карточки, где еще можно было разглядеть следы фиолетовой печати – с какого-то пропуска, что ли? – на меня, выпучив глаза, смотрело простоватое, довольно симпатичное молодое лицо. Слегка похожее на Ванюшино, но без изюминки. И нисколько не похожее на мое. Ну, как я сам себе его представляю. Ваня считал иначе. Скорее всего, он придумал себе «образ отца», и я случайно совпал с его детскими фантазиями. А что отец их бросил… Наверное, горькая обида сменилась в душе пацаненка потребностью как-то этот образ облагородить. Грустно. Напридумывал тут небось, начнет теперь из меня погибшего летчика делать. Или космонавта. Станет наделять всеми мыслимыми достоинствами. А я, хочешь не хочешь, – соответствуй! Иначе трагедия.
Хотя… Кто же из "наших", довольно редко имеющих детей, не мечтает о таком вот с неба упавшем и уже взрослом сыне? Без пеленок, рогаток, школьных двоек и драк, пубертатных истерик. Без вечно подозрительных нелюбимых жен. Справедливо, надо сказать, подозрительных. Потому, что постоянно обманутых. Конечно, количество обманутых жен отнюдь не исчерпывается такими «маскировочными» браками, когда лишь бы общественное мнение заткнулось. Но если честно, жаль несчастных, порой искренне любящих девушек, принесенных в жертву сплетням на работе и в подъезде. Как правило, они в далеко не брачном возрасте остаются одиноки, да еще на руках с безотцовщиной. А дети… Они же мужа не заменят.
Ну, дальше подобных фантазий мало кто идет, слабо себе представляя, как совместить в одном конкретном юноше и сына, и друга и любимого. Мысль об инцесте (34), даже на таком уровне, удивительно противна.
Но оторваться от Ванюши, от его губ, тела не было никаких сил: ни ангельских, ни человеческих.
Глава 13
На следующий день была запланирована поездка на знаменитую яйлу. То есть в горы, на Ай-Петри. На фуникулере, который мы немедленно обозвали «фурункулезом». Я, не первый раз отдыхая в Крыму, этого развлечения как-то старался избегать. Уж больно ненадежной казалась висевшая между небом и землей кабина.
Но Фиме приспичило продемонстрировать перед горцем свою отвагу. Если бы Фима демонстрировала все, что ей хотелось, то она давно бы публично сняла в «Ежиках» трусы. Или совершила бы что-нибудь не менее героическое. По случаю героизма подруга оделась во все зеленое. Это очень шло ее золотистым кудрям, но делало похожей на священное знамя ислама.
Кассы «фурункулеза» встретили вереницей паломников. Наконец, очередь дошла и до нашей пестрой компании. Мы набились в вагончик и поплыли. Но «фурункулез» он и есть «фурункулез»: не доехав до вожделенной яйлы, вагончик застыл. И если бы просто застыл! Он стал опасно раскачиваться. Я немедленно сполз на пол, угнетаемый «восходящими потоками», вполголоса проклиная свою клаустрофобию всякими нецензурными словами. Хотя какая к черту клаустрофобия – кругом сплошной отвратительный простор, казавшийся киношной декорацией. Вот только разбиться об этот простор совершенно не хотелось!
Трогательный Ваня сел рядом. Он сочувствовал. Он даже пытался участвовать. Фима заметалась, напоминая своими зелеными одеяниями чудовищного волнистого попугайчика в клетке. Сосулька, погруженная в сложные вычисления по поводу сдачи с купленных билетов, вообще ничего не заметила. Матильда, давно все вычислившая, спокойно ждала своей участи. Но «фурункулез» внезапно двинулся, и мы благополучно прибыли.
Яйла не поразила. Когда-то в детстве я, как наиотличнейший отличник, был именно что послан в Артек. Простые пионеры угонялись в местный лагерь имени Зои Космодемьянской. По их рассказам, концентрационный. Наверное, так нас, детей, советская власть пыталась приучить к печальному и каждодневному существованию в социуме.
В Артеке, среди многих наказаний за прилежание в учебе числилось восхождение на гору Роман-Кош. Когда, после двухдневного перехода, мы наконец «взошли», прежде всего впечатлило обилие божьих коровок. Вершина была просто завалена этими насекомыми. Они мирно спали, дожидаясь возможности потешить нас своими яркими хитиновыми покровами. А после «улететь на небо, где их детки кушают котлетки».
Так вот, на яйле не оказалось даже плотоядных божьих коровок. Чахлый кривобокий лесок, много камней, какие-то мхи, лишайники и унылая первозданность. Довольно прохладно было. Но от вида на море, ради которого, собственно, и задумали проклятый «фурункулез», нельзя было глаз оторвать!
Мы сфотографировались группой. Потом частями. Потом индивидуально. Групповые композиции явно тянули на категорию «найди умную». Индивидуальные снимки в этом смысле надежды не оставляли.
Потом стали томительно ждать «фурункулеза». Оказавшись без бдительного присмотра друганов и соседей, Ваня обнимал меня за плечи и так мы грелись на зависть окружающим. Косые взгляды примкнувших к нам общечеловеческих курортников его не смущали.
Я приставал к Матильде, как закоренелой отдыхающей, со всякими нудными вопросами про яйлу, типа «далеко ли простирается?», «живет ли здесь кто?» и «где именно?». Матильда усмотрела в моем любопытстве некоторую сексуальную ненасытность, сумрачно покосилась на Ваню и сухо ответила:
– Иди, Кузя, в жопу! Ах, да – у тебя же клаустрофобия!
Потом был спуск, и «восходящие потоки», и Ванюшино внимание к моему болезненному восприятию действительности. Его заботливость дала толчок моим фантазиям: а что, если мальчик и вправду приедет ко мне в Москву? Как отнесутся друзья к тому, что мой гостеприимный дом перестанет быть местом веселых сборищ, из вертепа превратившись в "монастыр-тыр-тыр-тыр"?
В следующие дни были походы в Алупку и Мисхор.
Воронцовский дворец-музей, вечная декорация наших фильмов про Европу, как и дивный парк, я видел уже много раз, а Ваня в тот день работал. Без него я совершенно не воспринимал никакие красоты. И вообще уже без него не мог. Но тогда еще старался скрыть это. От себя – в первую очередь.
Гуляя в парке, я наткнулся на растение «печеночница трансильванская», чье название больше походило на диагноз. А Фима, прочитав табличку возле папоротника-экзота, «чего-то там красноногий», немедленно поинтересовалась, что у него между ног. Стоявшую рядом даму с ребенком как ветром сдуло.
Мисхор запомнился только тем, что знаменитая Русалка, довольно агрессивно выползающая из воды на пляж, оказалась менее грудастой, чем Фимка. Сравнение со скульптурой батоно воспринял как комплимент собственному безукоризненному вкусу. Однако предмет его нежной страсти ужаснулся и окончательно решил бороться со своими 120-90-120. С этой диетической целью Фима даже попыталась отказаться от обеда, когда нелегкая занесла нас в какую-то шашлычную. Свинина была отметена по религиозным соображениям, баранина и телятина – из общей любви к животным (они такие милые!), а про жареные на гриле сосиски подруга выразилась, что «возьмет это в рот только на необитаемом острове и только у лучшего друга». В результате, пока мы цинично обедались мясом, новоиспеченная вегетарианка (вернее, вегетари-фимка) давилась овощными салатиками и теряла интерес к жизни.
Зато в Гурзуф мы поехали с Ваней одни. Остальное общество уже насытилось курортными достопримечательностями. А мне захотелось заглянуть в Артек, вспомнить блаженное детство...
«По несчастью или счастью, истина проста –
Никогда не возвращайся в прежние места…»
Строки пришли на память при виде колючей проволоки, оплетавшей лагерный забор. Вроде как раньше ее не было...
Мы, взявшись за руки, бродили по дорожкам, среди лавровых и самшитовых кустов, и в душе моей закипали малосольные слезы умиления. Все бы ничего, но возле нашего корпуса, на камне я обнаружил полустертую надпись масляной краской «Да здравствуют наши вожатые!!!». Выведенную кем-то восторженным. По правде сказать, не кем-то, а мною лично. Ну, когда пришла пора уезжать из этого образцово-показательного пионерского рая.
Сей крик души извинялся лишь тем, что я тогда был со всем пылом подростка самозабвенно влюблен в кривоногого вожатого, который учил меня танцевать вальс и так прижимал к себе, что не влюбиться было совершенно невозможно. Хотя делал это он без всякой задней мысли. И без всякой передней тоже, оставаясь равнодушным и ко мне, и к детям вообще (слава богу!) Парень, казавшийся мне тогда мужиком, любил старшую пионервожатую, и мы с ребятами однажды подглядели, как именно он это делал. Эмоций было…
Светлые слезы быстро высохли, я мучительно застыдился и не стал объяснять Ване происхождение бравурной надписи, поскольку он довольно ехидно хмыкнул, усмотрев в ней лишь советскую идеологическую фанатичность.
В лагере был то ли сонный час, то ли пересменка, но люди не попадались. Ваня отстал и пропал в кустах. Вернулся с роскошной чайной розой. Глядя на его важный довольный вид, я подумал вдруг: вот оно, то счастье, о котором мечтают все. Многие так и проводят жизнь, не узнав, что это такое. Когда-нибудь я стану с грустью вспоминать нашу прогулку и эту розу… Роза немедленно и пребольно уколола палец. И как только Ваня умудрился ее сорвать?
Возможно, именно в тот день я окончательно простился с собственным детством, навсегда оставшемся за воротами Артека. Шоколадные коленки у детства были перемазаны зеленкой, вихры торчали из-под бирюзовой пилотки, в кармане была дырка, в сердце – восторг, в головенке – ветер. И оно размахивало нам вслед красным ацетатным галстуком, пока автобус не ушел за поворот…
Мы мчались навстречу судьбе, а детство вернулось в ставший призрачным мир строевых подготовок и скучных идейных митингов, невкусных супов и гомеопатических «водных процедур», сонных подъемов и бессонных отбоев, с жаркими ночными разговорами "об этом" с пацанами… В мир той пронзительной мальчишеской дружбы, которая, конечно же, была первой любовью...
«Я был счастлив там и уже не буду…»
Дни пролетали с катастрофической скоростью. А уж ночи и подавно… Время и вправду странная субстанция, не просто примитивная «цепочка событий». Один и тот же час может показаться кому мгновением, а кому – вечностью...
Я увяз в Ване, как шерстистый носорог в асфальтовом озере. Поначалу внутренне сопротивлялся, мычал, ревел и вырывался. Бодался и рогался. Но потом смирился с участью, и сладкий плен стал доставлять все больше удовольствия. Не хотелось разлучаться ни на миг. Только боязнь навредить парню мешала приходить к пивнарю и смотреть на предмет вожделения украдкой. Уже устоявшийся с годами режим сексуальных «приливов и отливов» кардинально нарушился: я вожделел постоянно. А уж когда дотрагивался хотя бы до руки… Хотелось немедленно увести Ваню подальше от толпы и предаться «пороку и невоздержанности».
Меня интересовало, что ему про меня говорят на работе. Симеиз-то селище маленькое, не скроешься.
– А чё, мне по фигу, – ответил Ваня. И в который раз густо покраснел. Я не отставал.
– Ну, они говорят, ты чё, типа с этими связался?
– А ты?.
– Ну, я сказал, что ты не из этих, что ты просто, ну, это, – нудист…
– Отстали?
– Не поверили… Подкалывают…
– А друганы?
– Звали бухать, с какими-то телками трахаться… Но я уже ваще не хочу…
Сердце щемило от этих слов, и я ощущал что-то похожее на зависть к самому себе…
Глава 14
Но всему хорошему рано или поздно наступает конец. Назавтра нашей компании надо было собирать манатки и пилить к месту постоянного проживания. Решили всем кагалом сделать отвальную на горе Кошка. Ваня вызвался показать «классное место» и наловить мидий для жарки. Это было что-то новенькое, мидий на гриле никто из нас еще не пробовал.
Поскольку мероприятие должно было проходить в сугубо узком кругу, подруги не стали наводить марафет и мыть сосцы под большое декольте. Пустились в путь распустехами. Тем более что никто, кроме Фимки и меня, бой-френдами так и не обзавелся. По крайней мере такими, чтобы приглашать их на проводы. Тех, кого мы звали «сопутствующими товарами» и «отбой-френдами», решили не беспокоить.
После довольно тяжелого восхождения Иван довел нас до места. Площадка действительно впечатляла. Вид на море был не хуже, чем с Ай-Петри. Но уже не пленял и не радовал. Грусть застила глаза.
"Кто может знать при слове «расставанье»
Какая нам разлука предстоит?"
Ребята стали жарить шашлыки, Ваня – мидии на жестяном листе. К небесам поднимался божественный запах жареного мяса и совсем не божественная вонь от этих прости-господи-моллюсков. Я бродил вокруг, всеми отгоняемый, поскольку мое кулинарное умение редко шло дальше вареных сосисок и яичницы.
Наконец, яства разложили на Одаркином покрывале, осточертевший портвейн разлили по пластиковым стаканчикам и приступили. Эдита, заболтавшаяся, как всегда, слегка пережарила шашлык. А вот мидии оказались удивительно вкусными. На деликатесного кудесника посыпались комплименты. Особенно старалась Фима, все еще сидящая на диете и мяса не евшая.
Парень смутился, видать, к похвалам совсем не привык. В Симеизе его считали полунищим, и относились пренебрежительно, даже «друганы». Они пользовались его отдельной квартирой для траха и попоек. Без сомнения, тихо негодуя, что такое сокровище досталось несмышленышу. Но Ваня квартиру не сдавал, и денег у него особо не водилось. На его внешность там никто не обращал внимания. Очевидно, вершиной его карьеры должна была стать должность разливальщика пива (и его разбавителя), что уже сулило немалый доход. Вот станешь – и зауважаем! А пока кружки собирай, чмо…
Подвыпив, все расчувствовались. Мотя с Сосулькой затянули «Окрасился месяц багрянцем…», Эдита пыталась подтягивать, но бодливой корове дано не было. Фима отчаянно обнимала горца, периодически лишая его возможности дышать.
Закат был и впрямь прощальный – в полнеба.
Но не только Фиму снедала тоска. Я вдруг заметил, что Ваня как-то нахохлился и застыл с несчастным выражением лица. Вернее, лицо он старался спрятать.
– Э, ты чего? Перестань! Ну, хороший мой, перестань… – Я крепко обнял пацана и стал гладить по плечу. Но Ваня уже уткнулся мне в шею и судорожно вздохнул, совсем как маленький ребенок.
– Вот ты уедешь, а как мне тут жить теперь… Я не о том, я не про здешних… Просто чё-то тоскливо… Там, в Москве, все забудешь…
Сердце заныло... Скорее всего, так оно и произойдет. Не впервой расставаться. Но против воли с языка лились совсем другие слова:
– Ну не переживай, мышонок… Лучше приезжай ко мне в Москву, я живу один, квартира есть, я работаю, и тебе найдем работу. Если что – подучим. Проживем!
В тот момент я свято верил в то, что шептал этому бедному пацану. Ваня поднял на меня покрасневшие глаза:
– Чё, правда? Ты чё, правда зовешь к себе, в Москву? По-честному?
И тут он так меня стиснул, что я понял – не притворяется! Ослепительная улыбка озарила его лицо. Да, стоило врать с три короба!
А ведь сколько я себе клялся не иметь серьезных отношений с приезжающими «покорять Москву». Клялся, несмотря на собственное провинциальное происхождение! Клялся, потому что ни один человек, как правило, не может соперничать с огромной столицей, сулящей столько всего!
Стало смеркаться. Сквозь угар прощания с Симеизом у окружающих забрезжила здравая мысль: а как же мы слезем отсюда пьяные, да еще в темноте? Мы сюда-то еле взобрались. С ужаснувшейся Фимы хмель слетел в считанные секунды. Она подскочила и запричитала, что надо делать пикники в горах с утра!
– Не реви, чучундра, прорвемся! — заявила легконогая Мотя.
– Тебе хорошо, а если я отсюда рухну?
Ребята содрогнулись. Все засуетились, стали собирать остатки пиршества. Особенно старалась Эдита, запасливая, как белкин муж. Путь вниз начался.
Не стану описывать, в каких муках мы доволокли Фиму до относительно пологого склона. Ваня молча спускался, периодически подавая ему руку. Надо сказать, он предугадал этот «исход евреев», и почти не пил. Ипостась «страхоВаня» не заставила себя ждать!
Горец, которому никак не улыбалось погибнуть мучительной смертию под обломками Фимы, благоразумно телепался последним. Заметно было, что и ему страх как не хочется уезжать домой. Жил он, кстати, ни в какой не в Грузии, а в Калуге, где ремонтировал квартиры. И был, по правде сказать, армянин, а вовсе и не грузин. На эту тему мы с ним даже договорились о возможной попытке сотрудничества по приезде в Москву. Я же – дизайнер, мне рабочие бригады нужны.
Интернациональная сущность отношений с Фимой была привлекательней локальных конфликтов и хлипких перемирий с его дражайшей половиной. Жены ведь чаще всего чувствуют, что с «мужиком что-то не так». Вот и в Симеиз горцу удалось выбраться, только наврав супруге, что едет на закупки стройматериалов: какой-то там древесины. Приобрести ему удалось только пару кубометров Фимы...
Только мы подошли к дороге, как Иван вцепился в меня и потащил к себе, едва махнув остальным участникам экстремального альпинизма. Остальные перестали его интересовать окончательно. Нравиться всем без исключения – да это даже и в голову парню не приходило.
Он нашел своего человечка!
И была прощальная ночь. Мммм…
Ваня так раскрепостился, что напозволял себе то, что раньше делать не хотел или стеснялся. Прорвало. В перерывах между ласками он все шептал мне:
– Так чё, ты, это, правда, не врешь? – И снова начинал упоительную борьбу. От которой сладко ныло где-то там…
А я в глубине души боялся, что вот сейчас Ваня меня спросит: «ты меня любишь?» И что отвечать? Нравишься – да! Хочу – невыносимо!! Влюблен – без памяти!!!
Но – любишь…
Серьезно как-то очень… Это ведь совершенно разные состояния души – влюбленность и любовь. Безумство – и умиротворение.
Однако или Ване сакраментальный вопрос не пришел в голову, или мой пыл он принял за любовь без колебаний. Думаю, он и не вникал во все эти тонкости!
Поздним утром мы нежно простились в прихожей. На миг застыли в обнимку в тусклом старом зеркале, счастливо-несчастные…
Ему надо было идти на работу. Да и светиться в нашей компании на станции, где уж точно всем все станет ясно, не стоило. Он старательно записал мои координаты, вплоть до индекса, номера мобильника и даты рождения (элегантно сведенной мною к месяцу и дню) (35). Были бы результаты анализов, он бы их тоже переписал!
А вот слез уже не было. Зачем? Ведь скоро увидимся. Я уходил в смятении чувств, не записав ни адреса, ни даже фамилии Вани. Померкшее зеркало на стене осталось с грустью отражать пустую до отчаяния прихожую…
Если честно, я серьезно попытался задуматься о будущем наших отношений. Но он мощно взял на себя всю инициативу. Хотя вероятность того, что парень забудет меня скорее, чем я его, была достаточно велика. Оставалось лишь надеяться на первую любовь. И на притягательность Москвы. Последнее обнадеживало больше. Но и настораживало тоже.
Наш очередной отдых в Симеизе закончился. Далеко не бесславно. Для меня, во всяком случае. Однако я мог только предполагать, что ждет меня в будущем. Ну, поживем – увидим.
На вокзале мы погрузились в вагон, а потом – в воспоминания. Из разрозненных кадров начинал монтироваться некий документальный фильм в стиле ретро. Эти кадры вдруг напомнили мне старую фотографию-открытку, которая хранится у мамы в папке с письмами и моими школьными похвальными грамотами.
Открытка коричнево-бежевая, по-моему, это называется «сепия». Кустарно раскрашенная розовым и голубым. Когда-то модны были такие вот открытки. Там на фоне крымского пейзажа девушка игриво и лучезарно улыбается под надписью «Люби меня как я тебя».
Универсальная формула счастья…
И я тоже скоро начну раскрашивать свои воспоминания, и чем дальше, тем ярче они будут становиться, обрастая все новыми невероятными подробностями. В утешение себе и на зависть подругам.
Там, под старомодной надписью «Люби меня, как я тебя» замрет ослепительно красивый серьезный Ваня, которого я, скорее всего, больше никогда не увижу.
Колеса завели свою привычную песню. Впереди ждала Москва, с ее суетой и рутиной. Оказалось, что этого уже не хватает. Воспоминания о Симеизе начинали уходить на второй план, как и подобает приличным воспоминаниям. Неприличные обычно уходить не торопятся.
Так мы и ехали. Пили припасенный вкусный мускат, в Москве такой – редкость. Вели легкий треп, острили помаленьку. Друзья добродушно подкалывали меня по поводу негаданного Вани, Фиму – по поводу пылкого «батоно». Придется-де ей теперь креститься в грузинской церкви. Фима с автокефальным достоинством объясняла агностикам, что не в грузинской, а в армянской, которая гораздо старше и почтеннее: она и тут желала получить только самое лучшее и выдержанное.
А что, все в прошлом, ни делить никого не надо, ни переживать. Отдохнули. Развеялись. Пора влачить привычное существование. Когда думаешь о том, что не меняется изо дня в день, жизнь представляется долгой-предолгой, и это, как ни странно, не приносит жгучей радости. Конечно, до тех пор, пока ты не наберешься мужества все изменить. Похоже, я уже был готов к такому подвигу.
Ребята стали терять очертания и колорит симеизных див. Гранд-оторвы потихоньку превращались кто в бухгалтера, кто в риэлтора, кто в дизайнера…
И на «ла» обращались друг к другу все реже.
Фима, он же Ефим Александрович, сидел в уголке купе и черкал что-то в ежедневнике. Временами он подымал очи горе и вздыхал. Его возвращение в Москву было самым безрадостным: ничего, кроме работы на собственной фирме, оно не сулило. Личная жизнь Фимы целиком осталась в Симеизе. Вряд ли женатый батоно приедет к нему жить. Ага, с Фиминой мамой и кокер-спаниелем. Даже и в гости не приедет.
Грустный Витька Матальский, он же Матильда, залег на верхней полке с так и не открытым во время отдыха детективом. Старался отвлечься от факта, что в этот раз никакого «кровавого романа» у него в Крыму не случилось, подруг любопытных – и тех не потешишь душераздирающими подробностями.
Даже обладающий стальными нервами Сосулька, он же Виталик Дорошин смотрел в окно остановившимся взором и думал о чем-то своем. Наверное, о нелегкой доле администратора знаменитой эстрадной звезды и о том, на какие гастроли скоро придется тащиться. А это уже не беспечный отдых в кругу друзей, там не увидишь ничего, кроме отелей и надоевших одинаковых концертов. Сплошная нервотрепка и «звездные» закидоны.
И только Зина пребывала в обычной культуртрегерской активности, граничащей с хулиганством.
Эдита полетела самолетом, сославшись на какие-то важные дела. Знаем мы эти дела – нетленная рукопись бессмертного порнорассказа про Гарри Поттера. «Волшебная палочка и магическая дырочка».
Мне, кстати, не сразу на ум приходят их настоящие имена. Пусть под прозвищами и живут дальше.
Я вышел в тамбур, курил там одну за одной, смотрел на плывущие мимо дали. Вспоминал. Опять нахлынули стихи.
Был вечер расставания. Домой
Брели мы, взявшись за руки. Смеркалось,
Густел прозрачный воздух, как смола,
И облака янтарные пылали.
Как странно наблюдать издалека,
Из тьмы холодной – этот вечер теплый.
Рассматривать, как снимок пожелтевший,
Как маленький кусочек янтаря,
Где мы, две ископаемых зверушки,
Застыли, взявшись за руки, навек.
И снова было непонятно, как жить дальше. Но одиночество больше не казалось проклятием и наказанием.
Одиночество стало благодатной тенью, укрывающей меня от палящих лучей счастья…
Жить теперь очень даже хотелось!
Тем более, что в кармане шорт я, собирая вещи, с нежностью обнаружил нехитрые координаты Вани. Написанные на клочке бумаги каллиграфическим почерком.
---------------------------------------
(31) Ага, – браком! (примеч. насмешливой Фимы)
(32) Хулио Кортасар – аргентинский писатель, автор романа «Выигрыши». И как только советская цензура его пропустила в свое время?!
(33) Вежливое обращение к мужчине в Грузии.
(34) Инцест – явление справедливо осуждаемое, хотя и ставшее отдельной темой в мифологии и эротической литературе. Как сказал замечательно остроумный дирижер Томас Бичем: «В жизни нужно испробовать все, кроме инцеста и народных танцев».
(35) Ну да, знаем мы эти «я родилась 27 июля, но выгляжу значительно моложе»! (примеч. паскуды Фимы, которая на два года старше меня)
Версия сайта Гей-Библиотека.РФ
http://gay-country.ru
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |