Голос торопливо прокричал:
— Он уничтожил Автанбора!.. Стер с лица земли весь его замок, смотровую башню... Я на другом конце земли ощутил грохот, земля подо мной дрогнула. Я сразу понял где, а когда посмотрел — волосы встали дыбом!..
— Ну-ну, — буркнул Россоха все еще недоверчиво.
— Там, где была цветущая долина... ты ее хорошо помнишь, теперь куча горячих камней. От них сейчас только жар, словно только что насыпали углей из небесного горна! Если знаешь, кто способен на это, скажи!
Рука Россохи уже вскинулась, чтобы стереть изображение наглеца, медленно пошла вниз. Он сжал губы, складки на лбу стали резче.
— И почему ты решил, — сказал он зло, избегая называть вторгшегося по имени, — что это свершил этот человек из Леса? Мне он показался простоватым дурнем.
Из стены прозвучало:
— Он приходил к Сладоцвету. Никто бы не узнал, но Сладоцвет поспешил рассказать сразу же после его ухода о дурне, что хочет объединить всех самых сильных колдунов, чтобы сделать... ха-ха... счастливыми всех людей...
— Такое может возжелать либо очень сильный чародей... либо очень большой дурак, — заметил Россоха своим резким, как скрип напильника, голосом. — В последнее, понятно, верится больше.
— А если то и другое?
— Хуже смеси не бывает, — признался Россоха. — Но я все-таки не верю... Что еще?
— И когда Сладоцвет рассказывал, был треск, словно рушились стены, крики слуг, грохот, затем услышали страшный крик... ну, того колдуна, дальнего, с которым никто не знается, но который, поговаривают, ведает источником воды из подземного мира. И даже вроде бы берет...
Пятно потускнело еще больше, почти не выделяясь из черноты. Россоха нехотя позволил ему увеличиться, но пятно оставалось таким же безжизненным, словно потрясенный Боровик никак не мог собраться с силами.
— А в чем опасность для меня? — спросил Россоха враждебно.
— Он настойчиво спрашивал о других чародеях... Ему назвали тебя как самого сильного... после него, конечно.
— Конечно же! — сказал Россоха язвительно. — Что ж, если тот лесной человек явится еще разок, он встретит настоящего чародея, а не копну жира. И не дряхлого деда, которого он видел в прошлый раз.
Снизу донеслись крики, шум, грохот. Россоха прислушался, еще удивленный, что кто-то посмел нарушать его тишину, а из стены прозвучало:
— Не упоминай бера к ночи...
Стена разом стала черной, словно всю залило густой горячей смолой. Россоха чувствовал, как там уплотняется добавочная стена из заклятий.
Он замер, заклятие застыло на губах, ибо стряслось то, что не могло произойти: мир сотряс грохот, затрещал пол под ногами, а стена, где только что высвечивалось пятно с гнусной рожей Боровика, задрожала, как под порывами ветра дрожит грязный холст, рассыпалась в серые глыбы, а те медленно обрушились... в пропасть, которой не могло там быть!
С той стороны полыхнул немыслимо яркий свет. Россоха отшатнулся, закрыл лицо ладонями, но и сквозь пальцы проникал режущий глаза свет, впивался в мозг. Под пальцами стало мокро, слезы побежали по щекам.
Он смутно видел, как в блистающем свете возникла огромная человеческая фигура, черный силуэт без лица. Страшный голос прогремел обвиняюще:
— Я слышал!
Россоха прокричал, не видя ничего, кроме яркого света и смутно очерченной человеческой фигуры:
— Но разве я скрывал?
— Да! — грянул голос еще громче. — Да, я выгляжу дураком!.. Да, я непонятен, потому что всяк зверь гребет к себе, а только я да курица гребем от себя... Да, вы бы понимали меня и сочувствовали, если бы я, скажем, взялся отвоевывать огород у соседа, жену у кума или земли у другого князя!.. А если бы у меня еще и хоть какие-то права на чужие земли, то даже взялись бы помогать... конечно, чтобы урвать для себя в кровавой неразберихе. Когда двое дерутся, пользуется третий... Но в любом случае меня бы понимал весь простой народ от кузнеца до его князя!.. Но это же простой народ!.. Они же все, хоть конюх, хоть князь, хоть царь, не зрят дальше своего брюха... и дальше... да-да, не дальше! Но вы же не простые! Вы — умные! Даже, может быть, мудрые, хотя теперь я сомневаюсь, ибо мудры лишь те, кто уже наелся, а теперь живет для других, чтобы накормить и одеть весь род людской!
Россоха усиленно мигал, омывая слезами обожженные глазные яблоки. Из-под ладони в глаза бил режущий свет.
Он прокричал, стараясь отсрочить удар, который вот-вот обрушится на его голову:
— Ты не столько непонятен... Ты хуже!
Из темного силуэта грянуло:
— Что может быть хуже?
— Ты зануда, — сказал он как можно отчетливее, чтобы тот, который так жадно охотится за любым знанием, начал слушать, остыл, постепенно заглатывая крючок. — Хочешь, чтобы все жили высоким... а это невозможно. Всяк человек бывает способен на высокое... Но редко кто это совершает хоть раз в жизни. А если делает такие поступки два-три раза за жизнь, то его считают чуть ли не праведником! Если чаще — то вовсе святой. А ты по своей детской нетерпимости жаждешь, чтобы все жили только высокими идеями? Забыв о том, что великий Род сотворил первого человека из медведя, а медведь тоже гребет к себе, нападает как спереди, так и сзади, совокупляется со своей медведицей, но смотрит и на чужих, гадит как за кустами, так и на дорожке...
Олег сказал зло, но колдун ощутил в голосе надрыв и страдание:
— Ты по крайней мере меня понимаешь. А я... устал убивать. Устал крушить направо и налево. Устал сносить башни и трясти землю. Но если ты не поклянешься в верности... да не мне, а верности... черт, я даже не успел придумать, как это назвать!.. Словом, ты должен прилагать все силы, чтобы собрать всех сильнейших в один могучий Совет. А когда мы вместе, мы увидим, что нам нечего драться по мелочам... а нынешние как раз и дерутся по мелочам!.. сможем править всем миром. Всеми царями, королями, императорами. Мы будем указывать народам, как жить без войн, как просто жить.
В нестерпимом свете колыхался плоский черный силуэт, страшный и с нечеловеческим голосом, но затем на голове незнакомца вспыхнуло багровое пламя. Судорога скрутила Россоху, он не сразу понял, что это просто волосы, волосы цвета кровавого заката, а сердце колотится часто и жалко, в груди хрипит, он судорожно хватал ртом воздух, стараясь не умереть, начал приходить в себя, в свете из разлома в земле стоял просто человек, это его черный силуэт...
...Как вдруг из черноты блеснули два неправдоподобно зеленых огня, чистых и пронзительных. Волны ужаса захлестнули с головой, но в последний миг вспомнил, что эти колдовские огни — глаза этого странного человека, неправдоподобные глаза, и эта искорка позволила удержаться в сознании, он вложил в нее все оставшиеся силы, от слабости рухнул, но дрожь ушла, а шум в голове утих.
С изумлением он чувствовал, что земля уже не дрожит. Глубоко в недрах слабо ворчало и поскрипывало, скреблось, медленно затихая. Из-за спины огромного человека все так же бил в глаза режущий свет, но его великанская фигура стала меньше. Уже смутно различались крутые плечи, блеск на мускулах толстых рук, браслеты на бицепсах.
Огромный человек стоял неподвижно, но, несмотря на его слова об усталости ломать и крушить, Россоха чуял и без колдовства, что если у этого с зелеными глазами хватило мощи расколоть его башню, то хватит обрушить здесь все до преисподней.
— Да, я понимаю, — сказал он торопливо. — Понимаю, понимаю!.. И клянусь в верности... во всем, чем хочешь поклянусь!..
Клятвы, вырванные силой, недействительны ни перед человеком, ни перед богом. Но этот дикарь, похоже, не знает даже этой простой истины.
Солнце уже опустилось, темные тени на земле слились, покрыли там, внизу, сумерками, а здесь, в башне, Жемчужина освещала все помещение радостным трепещущим светом.
Даже высоко под сводами, где на длинных балках колыхались черные космы закопченной паутины, было непривычно светло и чисто. Летучие мыши, чьи силуэты Хакама с трудом различала даже днем, сейчас висели в ряд как спелые плоды. Их уши шевелились, а красные глаза без страха смотрели на Жем-чужину, что не слепила, не пугала, не изгоняла нещадным светом, как гнали их сжигающие лучи солнца.
Хакама с трудом оторвала взор от Первожемчужины, из груди вырвался полувздох-полустон. Пальцы ее задвигались, в руках была дрожь, пришлось опустить на столешницу, но и тогда трижды промахивалась, два раза в кадушке вскипала вода, а на третий — кадушка разлетелась с мокрым чавкающим звуком.
В стене появилось серое пятно. Тени двигались, медленно возникли шорохи, наконец выросла человеческая фигура, налилась очертаниями. Хакама узнала Сосику, хотя его лицо все еще оставалось в тени.
— Мудрец, — сказала она негромко, — как я знаю, ты всю жизнь мечтал заполучить это?
Она повела рукой в сторону источника света, но глаза Сосику и так уже устремились к полыхающей Жемчужине. Брови его взлетели так высоко, что исчезли в седых волосах. Рот приоткрылся:
— Невероятно... Это... неужели она и есть?
— Ты маг, — ответила она. — Тебя не обмануть.
— Да, но... Никто даже не знал! А те слухи, что она погребена под краеугольным камнем, с которого Род начинал творить мир... Невероятно, невероятно.
Она проговорила ласковым мурлыкающим голосом:
— Еще невероятнее, если я скажу, кто ее добыл.
Он быстро взглянул в ее насмешливое лицо.
— Неужто... тот варвар, у которого голова в огне?
Теперь удивилась она:
— Ого! Значит, ты ощутил в нем силу?
— Слишком дикую, — ответил он нехотя, глаза как прилипли к драгоценной Жемчужине. — Чересчур...
— Но ты первым назвал его! Хотя могучих чародеев на свете немало.
Он уклонился от ответа:
— Как ты сумела отнять?
Она расхохоталась весело и звонко:
— Отнять? Фу, как ты груб. И недостойно умных людей. Он добыл, принес и отдал мне в белы руки. Потому что он... всего лишь он, а я... Но я потревожила тебя не потому, что решила побахвалиться. Самое невероятное, что я готова отдать тебе эту Жемчужину.
Его не по-старчески острые глаза блеснули. Он дернулся и задержал дыхание так резко, что она на миг пожалела о своем предложении.
— Отдать?
— В обмен, — пояснила она. — Кое-что хочу получить взамен.
— Если не мою жизнь, — прошептал он, — то... все, что угодно. Но что за варвар! Если бы только знал, что эта Жемчужина может! Так что ты хочешь за нее?
Она прямо посмотрела в его сразу посерьезневшее лицо:
— Всего лишь твои звездные таблицы.
Он отшатнулся:
— Ого! Это же труд всей моей жизни!.. И труд... многих поколений чародеев до меня!
Она переложила Жемчужину из ладони в ладонь, любуясь переливами внутреннего света. Отблески играли на ее чистом милом личике.
— Жаль. Но мне хотелось только этого. Все остальное либо у меня есть... либо мне не нужно.
Он смотрел исподлобья. Проговорил, колеблясь:
— Ты могла бы получить с помощью этой Жемчужины.
— Могла бы, — согласилась она. — Но я уже сталкивалась с выполнением желаний... И думала, лучше бы не загадывала. Что, если получу, но не буду знать, как пользоваться? Ты старше, опытнее. Ты сумеешь и себя обезопасить, и получить от нее все, что она может дать. Отдам сразу, если научишь понимать свои звезды.
Он поколебался, кивнул:
— Твое личико обманчиво, женщина. Ты мудрее, чем выглядишь.
— Спасибо.
— Скажи только... Почему? Почему ты предпочитаешь Жемчужине мои таблицы?
Она прямо посмотрела в его старое сморщенное лицо:
— Мне не надо так спешить, как тебе. Я могу разобраться в твоих таблицах, вычислить жизни и будущее каждого из людей... Ну, каждый меня не интересует, но я смогу видеть те звезды, что движут королями, царями и, самое главное, колдунами, которые пока что для меня недосягаемы! Я просмотрю их будущее, увижу, кто на что способен, кому что грозит, кто когда умрет или погибнет... Эта власть больше, чем может дать Жемчужина, если хочешь всю правду.
Он медленно кивнул. Она замедленно, чтобы он не видел, перевела дыхание. Похоже, она выбрала верную линию, сказав всю правду. Он слишком опытен, сразу заподозрил бы в чем угодно, если бы в голосе или жесте допустила хоть малейшую фальшь.
— Клянусь великой клятвой, что я передам все без обмана и обучу, как читать небо.
Она перебрасывала Жемчужину из ладони в ладонь, глаза ее смеялись:
— А я клянусь передать Жемчужину сразу же, как только ты передашь и обучишь. Поручителем пусть будет тот, кому доверяем мы оба.
— Это не должен быть колдун, — сказал он торопливо.
— Согласна, — ответила она охотно. — Ни колдун, ни чародей, ни маг, а человек честный и простой, кто еще верен слову чести и верен клятве. Таких много в мире. Как князей, так и простолюдинов. Мы быстро отыщем.
Его глаза не отрывались от чудесного комка света в ее руках. Узкие лучики просвечивали между пальцами, а плоть светилась нежным розовым светом, внутри которой темнели тонкие, как у птички, косточки.
— Я готов тебе отдать таблицы прямо сейчас.
— Я готова принять.
— А Жемчужину?
Она раскрыла рот для ответа, но застыла: совсем близко донесся слабый треск. Звук был такой, словно полумертвая мышь скребется под полом, пытаясь дотащиться до выхода из норки. Тревога не успела проявиться на лице волшебницы, как ее губы скривила презрительная улыбка. Кто-то очень могучий пытается проломиться сквозь ее защиту. Самое большее, что удается, вот так попищать, поскрестись. Она подняла вопрошающие глаза на Сосику, но старый мудрец повел глазами в сторону:
— К тебе кто-то пытается попасть?
Она удивилась:
— Тебе слышно?
— Нет, но я вижу твое лицо.
— От тебя ничего не скроешь, — сказала она льстиво, а про себя подумала, что верно сделала, не солгав даже в мыслях, этот старик все равно бы заметил. — Кто-то пытается, но нам не нужны свидетели.
Он сказал серьезно:
— Допусти. Сейчас в мире творится что-то странное. Я никогда еще не видел такого расположения звезд! Они предвещают великое потрясение...
Она поколебалась, ведь услышит и он, а вдруг ей собирались сказать что-то стоящее, но с другой стороны — сейчас важнее всего заполучить звездные карты, а для этого надо не терять расположения этого старца.
В стене напротив светлого пятна, где светилось лицо Сосику, возник и налился светом неровный квадрат, проступили огромные глаза, толстогубый рот. Губы задвигались, хриплый голос прорычал:
— Хакама... Не скажу, что рад тебя видеть, но есть общее дело. Это кто там на той стороне? Чье рыло?
— Говори, — обронила она сухо. — И не оскорбляй моих гостей, или я прерву твою нить.
Из глаз брызнули красные искры, а губы изогнулись в примирительной усмешке:
— Ладно-ладно. Его это тоже касается. По нашим крепостям идет тот красноголовый!.. Да, который шумел так, что его даже деревенские колдуны разглядели со всех сторон. Ты знаешь, что он расколол землю под убежищем одного чародея... черт, забыл его имя... что-то отвратительное, как вон у тебя или у того рыла, что на той стене... Еще он, пролетая... да-да, всего лишь пролетая над кольцом гор, где устроил свое царство Грибоед... или не Грибоед... тоже мне имечко!.. ведь люди грибы не едят, это жвачка для оленей... так вот он одним движением обрушил горы так, что теперь там камень на камне не выше чем фига!.. Кто захочет посмотреть на кости Незнаемого, тому придется поднять целый горный хребет.
Она ощутила, как медленно холодеет лицо. В желудке стало тяжело. Непослушными губами прошептала:
— Быть того не может... Он не настолько силен!
— Те тоже так думали!
— Не может быть, — повторила она мертвым голосом. — Ему как-то удалось... гм... ему удалось нечто такое, что другим было не под силу, но это просто случай... Я была слишком потрясена находкой...
Голос прервал:
— А что у вас там за странный свет? Это не за этой штукой ходил красноголовый? Тогда твои дела плохи.
— Почему?
Голос хмыкнул:
— Он стер с лица земли Автанбора только за то, что тот его за глаза назвал болваном. А Грибоеда уничтожил вообще просто так... Если же ты его обидела хоть взглядом, он придет. И спросит за все.
От дальней стороны донесся голос Сосику:
— Кажется, только я его ничем не обидел. Только учил... Но Беркут прав, нам нужно подумать над этим сообща.
С правой стены донесся недовольный голос колдуна-воина:
— Разве я такое сказал?
— Подумал, — спокойно констатировал Сосику. — И явился только потому. Страшно, да? Еще бы... В наш размеренный и понятный мир явился этот... Но раз в тысячу лет земля рождает нечто невообразимое. Однако как бы кто ни был силен, великий Род всегда оставляет щель, через которую проникнет либо лезвие ножа, либо колдовство, либо яд... А этот красноголовый всего лишь силен. Но он прост, как дрозд, не умеет защищаться, почти не знает магии, если не считать двух-трех заклинаний...
Светлое пятно на миг померкло, словно в своих неприступных горах Беркут собирался с силами, потом оттуда донесся его рык:
— Двух-трех? Он ими рушит горы!
— Но не сдвинет пера, — парировал Сосику. — Он был у меня учеником, я знаю. Правда, не знал, что горы... Тогда он единственный, кто не бахвалился. И что ты предлагаешь?
Беркут поколебался, проворчал с неудовольстви-ем:
— Если ты все знаешь, вот и предложи. Одно вижу: никому с ним не совладать в одиночку.
Сосику сказал терпеливо:
— Это верно, хотя и странно от тебя услышать что-то верное. Во-первых, сообща мы можем придумать что-то, а во-вторых... если нас соберется трое-четверо, то даже его мощь окажется бессильной. Мы сами не сможем рушить горы, но и ему не дадим.
На стене пятно расширилось, лицо Беркута выдвинулось как барельеф, глаза выпуклые, а толстые губы задвигались как мельничьи жернова:
— Тогда предлагаю...
— Нет, — прервал Сосику неожиданно властно. — Это не пойдет.
— Ну, тогда...
— И это ошибочно.
— А если... — начал Беркут раздраженно.
Сосику кивнул:
— А вот это можно... Хакама, нам всем лучше собраться в твоей башне. По крайней мере, не предашь и не убьешь... ибо тебе этот варвар страшнее, чем любому из нас. К тому же ты — единственная женщина из могучих магов, а к женщине как-то меньше вражды. Не у него, у нас. Сюда может даже прибыть сам Ковакко, хотя он не покидал своих болот уже лет сто.
Она поморщилась:
— От него пахнет дохлыми лягушками!
— Да, но он знает глубинную магию, в которой несведущ даже я. Конечно, я знаю другую, более сильную, но вдруг именно глубинной можно остановить этого варвара?
Звезды в самом деле сошлись необычно. Впервые в башне Хакамы в стене свет разросся, там трепетало зеленое пламя, предвещая проход другого колдуна через магические двери. Хакама, бледная и натянутая, как тетива на луке, едва сдерживалась, чтобы не за-крыть эту опасную дверь, откуда может полыхнуть пламя звездного огня или синего болотного глаза, против которых у нее защиты нет. Можно еще за-крыть дверь в тот миг, когда колдун перенесет одну ногу через зеленый порог, и тогда вторая половинка останется истекать кровью за тридевять земель в его вонючем лесу...
Единственное, что удерживало, это тот страх, который заставлял могучего Беркута довериться ей, которой, как все знали, доверять нельзя. Как и другим чародеям. Это простые люди не в счет, их как листьев в лесу, да они и сами свои жизни не ценят, а колдуны всегда оберегают себя как от мечей и стрел, как от ядов и падающих деревьев, так и от незримого, но еще более опасного колдовства проклятых завистников.
Если же Беркут решился прийти, то там, в его лесах, он видел судьбу еще ужаснее, чем смерть от ее руки.
Зеленый свет затрепетал, по ту сторону обозначилось смутное пятно, медленно выступила человеческая фигура, начала наливаться светом, тщедушная и сгорбленная, из зеленого круга выступила корявая клюка, затем выдвинулся Сосику, бледный и хватающий ртом воздух.
Увидев Хакаму, вымученно улыбнулся:
— Второго такого перехода уже не пережить.
Ее глаза не отрывались от свитков под его правой рукой. На миг мелькнуло страстное желание убить старика сразу, ведь свитки уже в ее башне, а с записями разберется, это просто, зато и Жемчужина останется в ее руках...
В зеленом овале смутно проступила еще фигура, на этот раз крупная, с квадратными плечами. Волосы на огромной голове вздыблены, зеленый свет сразу начал дрожать и прогибаться, тот неведомый уже ломился нетерпеливо, явно Беркут, кто же еще...
Хакама светло улыбнулась старому мудрецу:
— Все. Мне все понятно. Жемчужина твоя.
Он жадно смотрел, как она откинула крышку ларца. Оттуда блеснул голубоватый свет, заиграл на потолке лиловыми и оранжевыми бликами. Она медленно погрузила пальцы в ларец, свет померк, в нем появились розовые и пурпурные тона, когда проникал сквозь тонкую кожу.
Когда она протянула ладони, а в них играла всеми цветами Жемчужина, Сосику не вытерпел:
— Ты знаешь, что эта Жемчужина может дать жизнь, равную жизни самых долгоживущих деревьев!
Она кивнула:
— Знаю.
— И почему ж ты...
Ее ясные глаза смотрели чисто и честно.
— Сейчас меня больше волнуют таблицы, ибо с ними я смогу видеть судьбы людей, влиять на них. А это власть, абсолютная власть!.. А жизнь... Мне даже до старости далеко, а уж до смерти... С такой властью я что-то смогу и без Жемчужины. А то и больше. И жизнь могу добыть долгую, очень долгую... У меня еще есть время.
Он кивнул, уже спокойно принял Жемчужину. Голос его был невеселым:
— Ты права. У тебя еще все впереди. Но когда вот так, как я, когда одной ногой в могиле, надо торопиться...
В тот миг, когда Беркут прорвал паутину зеленого огня и грузно ввалился, Сосику уже тщательно упрятал в заготовленный ящик драгоценную Жемчужину, а Хакама, загадочно улыбаясь, раздвинула стену, оттуда появились когтистые лапы, драгоценные свитки ушли с ними в темноту.
Беркут, слишком взволнованный переходом, буркнул что-то вроде приветствия, остановился в углу, словно оберегал от ударов спину. Хакама и Сосику обменялись взглядами, Хакама сказала сладким голосом:
— Дорогой Беркут, ты прибыл первым, как и должен поступить не только могучий маг, но и отважный воин.
— Ладно-ладно, — проворчал Беркут. — Если ты сама не воткнешь нож под ребро, то опасаться нечего.
— Да? — промурлыкала она. — Погоди, еще другие не прибыли...
— А кто будет еще? — насторожился Беркут.
Сосику поспешно вмешался:
— Могучий Беркут, Хакама пригласила еще с десяток колдунов... из самых сильных, но ты же знаешь этих трусов! Вряд ли кто прибудет еще. Но мы и трое стоим немало, верно?
Беркут открыл рот, но через комнату пронесся незримый ветер, а из стены медленно вышел, разрывая ее как паутину, приземистый человек, весь в зеленом. На зеленом лице выпуклые немигающие глаза смотрели пристально и подозрительно. С ним вошел запах гнили, рыбьей икры.
Хриплый квакающий голос разорвал тишину с таким хлопком, что все вздрогнули:
— Все вы трое не стоите и... У меня лягушки больше знают и умеют. Приветствую тебя, Хакама.
Хакама сладко улыбнулась:
— Ты уже все знаешь?
— Мои уши, как и твои, по всему свету.
Беркут пробурчал:
— Ее ухи только там, куда пробираются муравьи, а твои — где жабы. За мой защитный круг из них пока никто не прополз.
Хакама примирительно вскинула ладони:
— Успокойтесь, великие! Конечно же мы не можем видеть, что творится у других колдунов. Но мы зрим и слышим по всему миру достаточно, чтобы сейчас вот слегка... только слегка!.. встревожиться. В мире появился странный человек из Леса. У него красные волосы и зеленые глаза, что указывает на колдовскую природу еще по рождению. К тому же он что-то узнал, чему-то успел научиться... Пусть крохи, но это могут быть как раз те опасные крохи...
Она прервалась на полуслове, глаза ее следили за старым мудрецом. Сосику уже набросил на плечи дорожный плащ, поднял посох и, постукивая по струганым половицам, медленно двинулся к лестнице.
Беркут спросил удивленно:
— Ты что же, старик? Думаешь, он тебя пощадит?
Лицо Сосику было просветленным, глаза сияли, как две звезды. По губам скользнула мечтательная улыбка:
— Да.
— Да ты от старости рехнулся!
Сосику покачал головой, посох его опустился на первую ступеньку, старый мудрец с кряхтеньем начал опускаться. Глаза его не отрывались от ступеней, колдунов он уже не видел и не слышал.
Голова Сосику еще не скрылась, а Беркут сказал нетерпеливо:
— Давайте о деле. Мне как-то не по себе, лучше поскорее все закончить и разойтись... Еще надо будет думать, как разойтись, не получив нож в спину! Но пока давайте об этом парне из Леса. Я с ним встречался и разговаривал. Он, в силу своей молодости, просто еще не способен на хитрость. А то, что может считать хитростью, для нас просто детскость, которую видим насквозь с другого конца света.
— К тому же силен, — добавил Ковакко. — А сила всегда... Даже мудрый, имея силу, предпочитает противника долбануть по голове, чем убеждать долго и занудно. А чего еще ждать от молодого и дикого полузверя из Леса?
Колдуны опустили взоры, когда Ковакко прошелся насчет удара по голове, все люди, все предпочитают решения проще, пусть даже трижды мудрые и старые, а Беркут рыкнул нетерпеливо:
— Да-да, жаба права. Давайте решим, что делать.
На их лица внезапно пал зеленый свет. На стене снова пробежали зеленые молнии, образовали круг, а свет там стал сразу изумрудным. Невиданное дело, в двух шагах тоже возникло зеленое пятно, будто кто-то еще пытался докричаться до волшебницы Хакамы!
Беркут и Ковакко переглянулись, а Хакама, косясь на них, прошептала заклятие. Пленка зеленого огня разом прорвалась, в комнату из обоих окон ввалились двое. Один не удержался, растянулся с хриплым криком, второй сделал два торопливых шага, оглянулся в страхе.
Зеленые окна растаяли, колдун с облегчением перевел дыхание. Одежда его в лохмотьях, лицо в ссадинах, копоти, а пахло горелым камнем. Беркут озабоченно хмыкнул. Хакама видела, как губы лесного колдуна шевельнулись, но Беркут только сжал поплотнее. Здесь нельзя пользоваться своей магией, чтобы самому не превратиться в гигантский факел.
— Красноголовый, — прохрипел человек, в нем узнали Автанбора. — Он уничтожил мою башню!
Хакама озабоченно покачала головой, а Беркут сказал сварливо:
— Наверное, какой-нибудь курятник?
— Моя башня... моя башня была из каменных глыб!
— Песок выдуло, — хладнокровно предположил Беркут. — Вот и рассыпалась. А как он ее?
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |