|
Попробовать Ллевелис не хотел. Вместо этого он потревожил почтенного архивариуса Хлодвига, предусмотрительно захватив для него из кухни чашку кофе, потом вернулся с полным кофейником, из которого подливал архивариусу в чашку до тех пор, пока наконец Нахтфогель не заметил, что, пожалуй, уже отчасти проснулся. После этого он показал Ллевелису кое-какие рукописи. Полдня Ллевелис копался в этих рукописях и вернулся совершенно убитый.
- Гипотеза не подтвердилась, - сказал он, рухнув на стул. - Я нашел кучу документов, вот, особенно житие святого Кьярана - это просто последний гвоздь в крышку гроба. Про приступы гнева у Мак Кехта можно забыть.
И Ллевелис протянул Гвидиону выписки, где под пометкой "житие св. Кьярана" стояла следующая история:
"Как-то святой Кьяран трое суток кряду убеждал прославленного врача Диана Кехта из племен богини Дану принять крещение. И когда Диан Кехт наконец дал согласие, святой, не помня себя от радости, поскорее вонзил в землю свой посох, чтобы тот не занимал его рук, и начал обряд крещения. При этом он возвел глаза к небу и довольно долго не опускал их, молясь. Когда же он наконец опустил взгляд, то увидел, что его посох прошел сквозь ногу Диана Кехта, пронзил ее насквозь и пригвоздил того таким образом к земле. Диан же Кехт при этом ничуть не изменился в лице и не проявлял никаких признаков беспокойства. Святой Кьяран ужаснулся и вскричал: "Что я наделал! Ну ладно я, старый дурак, но ты-то что ж молчал все это время?" "Я думал, это часть обряда", - отвечал, пожимая плечами, Диан Кехт".
- Короче, Мак Кехта вообще невозможно вывести из себя, - заключил Ллевелис, бросая на стол пачку исписанных листков того же формата. - Не так давно, лет сто назад, в Кармартене выдавали лицензии практикующим врачам и от Мак Кехта потребовали сдать экзамен на подтверждение врачебной квалификации. Так он три часа демонстрировал им там умение делать инъекции и ставить клизмы, дополнительно подтвердив навык неутомимо работать длительное время. Глазом не моргнул!
Некоторое время Ллевелис мрачно молчал, размышляя, потом встрепенулся.
- А может быть..., - вдохновенно начал он.
- Ерунда, - уверенно сказал Гвидион.
- Да, ты прав, - сказал упавшим голосом Ллевелис. - Пожалуй, это я действительно... того.
* * *
- Жеваный хлебный мякиш, смешанный с клейкой паутиной, останавливает кровь, - мелодично сообщил Диан Мак Кехт и солнечным взором оглядел класс. - Кто возьмется нам это разжевать? - и он достал из-за пазухи круглый хлебец. - Благослови вас Бог, Лливарх, вы меня очень обяжете.
Ллевелис смотрел на Мак Кехта и представлял себе багровый отсвет, пламя, крики, сталь и толпы, и опять-таки крики. Зря он вчера вечером полез в "Жизнь знаменитых врачей", в раздел "Диан Мак Кехт".
- Я не злоупотреблю вашей добротой, Финвен, если попрошу вас ассистировать мне во время процедуры? - подкупающе улыбнулся Мак Кехт, распуская волосы. Финвен вспорхнула с места и, счастливая, подхватила струящиеся волосы цвета медной монеты в закатном солнце, осенних ноготков, кипящей лавы и прочих предметов, с которыми столь удачно сравнивались волосы доктора в ее нескладных стихотворных попытках.
- И вот перед нами страшная рана, - нараспев сказал доктор тоном совершеннейшего шамана, но тут же оборвал себя: - не волнуйтесь, ради Бога, Энид, более ерундовой ранки я и не упомню, ваше мужество делает вам честь, ваша женственность тем более. На вас смотрит весь Уэльс, от Барри до Сноудона, соберитесь с духом… да и остров Англси в придачу, - и, болтая чепуху, он так заморочил голову совсем не храброй по природе Энид, что она даже не взвизгнула, когда он, замесив хлеб с паутиной, быстро залепил им рану.
- Сердечно благодарен вам, прекрасная Энид... Вы понимаете, что для меня как для врача мало что может быть интересней, чем укус бешеной лисицы, - конфиденциально шепнул Мак Кехт, отчего Энид зарделась как маков цвет.
Гвидион подошел к испытывавшему легкую неловкость лису, сидевшему в углу и дожидавшемуся конца процедуры. Дело в том, что это именно он укусил Энид, когда та случайно отдавила ему хвост. Заслуженный зверь был официально приглашен Мерлином и шел экзаменовать старшекурсников по основам обоняния, а на лестнице было темновато.
- Это вы, куманек, бешеных не видели, - вполне философски буркнул лис в ответ на последнюю реплику Мак Кехта.
Гвидион изысканно извинился за все нарушения лисьего этикета, которые допустили люди во время последнего недоразумения, и лис удалился.
Ллевелис никак не мог свыкнуться с тем, что их учитель, столь живой и несомненный, настолько осязаемый, что его можно потрогать рукой, самым обыденным образом порешил собственного сына, подобно древним героям эпических саг и сказаний. Вечером в своей комнатушке в Тростниковой башне он терзал вопросами спокойного и непоколебимого Гвидиона.
- "В своей профессиональной деятельности Миах преступил границы, поставленные ему Мак Кехтом", - зачитывал он из "Истории медицины". - "Диан Кехт отрицательно воспринял характер его врачебной практики"... Слушай, ну, пусть он трижды отрицательно воспринял характер его практики, но зачем же убивать-то?
- Может, он позорил его имя? - предполагал Гвидион. - Династия врачей все-таки.
Гвидион доставал папирус, чернильницу и начинал обдумывать заданное Дионом сочинение по греческому на тему "Кто победил в Троянской войне". Тему Дион, как всегда, задал скользкую, на грани фола.
- А в "Жизни знаменитых врачей", - задумчиво говорил Ллевелис, - сказано: "Трагедия доктора Диана Мак Кехта слишком глубока, чтобы разбирать ее подробности на страницах этого издания".
...Ллевелис сидел в кухне за длинным дубовым столом и хлебал из глиняного горшочка луковый суп.
- Гипотеза Лапласа о происхождении Вселенной? - неожиданно спросил его, подкравшись сзади, профессор Мэлдун. Ллевелис подавился.
- В чем состоит? - переспросил он и совсем закашлялся.
- Нет, как опровергается, - сказал Мэлдун и постучал ему по спине.
И тут Ллевелиса осенило. Окончательно измученный необходимостью искать оправдания Мак Кехту, убившему собственного сына, он решил разом опровергнуть всю эту клевету.
* * *
По пустынным залам Западной четверти бродили старшекурсники со странными, отрешенными лицами. На самом деле они сдавали экзамен по основам обоняния - половина из них прятала и развешивала в разных концах школы всякие вещи, а половина искала их по запаху. Все найденное сносили на лужайку и клали перед преподавателем. Задания усложнялись - затем уже предметы, которые нужно было искать, прятали на открытом воздухе - там, где ветер приносил множество сбивающих с толку запахов. Гора башмаков, ремешков, свечек и прочих обнаруженных предметов перед старым лисом все росла, лис же, лежа посреди школьной лужайки, помечал для себя, кто что принес и как быстро. Под конец дня студенты с завязанными глазами по запаху раскладывали травы - одинаковые должны были оказаться в одной связке, - а экзаменатор, щурясь от заходящего солнца, возлежал посреди лужайки на огромной куче унюханных предметов.
* * *
Гуси Орбилия на башне первыми подняли тревогу, громко гогоча, когда прибыла инспекция из Лондона.
Милейший профессор Морган-ап-Керриг вышел встречать гостей на улицу, с тем, чтобы комиссия не промахнулась мимо двери, и восемь учеников сопровождали его как эскорт. Гвидион и Ллевелис входили в их число. От ветвей белого боярышника в последний момент решили отказаться. Парадного входа прибывшие из Лондона, конечно, не сумели распознать от стены, и выловить их удалось только у задней - она же западная - двери. Профессор Морган-ап-Керриг, однако, был на высоте и, чтобы не заставлять почтенную комиссию вновь огибать все здание, постарался вместо этого придать двери черного хода приемлемый вид, - со львами, драконами и завитушками, четыре человеческих роста в высоту. - И, не изменясь в лице, создал по ту сторону двери неописуемой красоты холл, через который и провел гостей с радушной улыбкой. Словом, комиссия не заметила никакой накладки, хотя за спиной их временный холл продержался недолго. Из кухни справа высунулись было любопытствующие хлебопечки, у которых волей Моргана-ап-Керрига случайно позолотило все котлы, но Ллевелис, слегка отстав, затолкал их обратно.
...Преподаватели школы в Кармартене почти в полном составе стояли на верхней площадке лестницы, яко скульптурная группа, и ожидали комиссию. Комиссия все не шла. Мак Кархи начал было бездумно насвистывать "Follow me up to Callow ", но Тарквиний Змейк бросил на него уничтожающий взгляд, и он осекся. Мерлин рассматривал потолок, всем видом при этом показывая, что подобные выходки он видит насквозь.
Наконец вдали замаячила комиссия. Ее сопровождал взволнованный Морган-ап-Керриг, а возглавлял ее лорд Джеффри Спенсер Бассет-Бладхаунд, с лицом настолько кислым, как будто он непрестанно вспоминал тот день, когда Министерство Просвещения направило его в Кармартен. Его окружало еще несколько людей в черном.
Кервину Квирту пришлось немедленно исчезнуть, так как лорд Бассет знал его в другом качестве.
Мак Кархи, предупрежденный Змейком, твердо понимавшим, что директору школы в любом случае понадобится что-то вроде переводчика, держался возле левого локтя Мерлина, не отходя ни на шаг. Мерлин с совершенно неповторимым видом сделал несколько шагов навстречу комиссии и представился:
- Мирддин Эмрис.
Мак Кархи понял, что для него время действовать уже настало.
- Мерлин Амброзий, - подсказал он. – Директор обращается к более древней традиции.
- Ах, да-да. Благодарю вас, Оуэн, - величественно спохватился Мерлин. - В самом деле. Мерлин и, хм, Амброзий.
Дальнейшие составляющие речи Мерлина были ничуть не лучше.
- Счастлив приветствовать в стенах школы высокую комиссию, - сказал он. - Нам случалось принимать посольства многих королей. На моей памяти нас удостаивал посещением лично Придейн, сын Аэдда Великого, Бендигейд Вран, Ллир Кратких речей, Придери, правитель Диведа, да... ну, и в более поздние времена тоже. Я помню, Утер Пендрагон...
Мак Кархи, услышав про Пендрагона, потерял цвет лица и дар речи. Более опытный Тарквиний Змейк зашептал что-то лорду Бассету на ухо. Можно было расслышать только: "Да, иногда уже... к сожалению... бывает... Рассеян неимоверно... Но зато какая голова!.. Большой ученый... да, большой ученый".
Еще несколько промахов Мерлина - он вспомнил, как бывал в Лондоне при короле Бели, сыне Маногана, и любопытствовал, переменился ли с тех пор внешний облик города, - благополучно прошли незамеченными.
Наконец, когда торжественная часть как таковая закончилась и все уже уверены были, что худшее позади, к Мерлину некстати пробрались хлебопечки, отвечавшие за хозяйственную часть, и спросили, нужно ли будет показывать лорду Бассету-Бладхаунду кухню. Глаза Мерлина заволокло было туманной пеленой, но он тут же снова сфокусировал свой взгляд и твердо ответил:
- Да-да. Непременно. Непременно проводите на кухню... и обязательно накормите. Обоих.
* * *
- Хотелось бы посмотреть расписание, - сухо сказал лорд Бассет-Бладхаунд сразу по окончании церемонии. - Надеюсь, вы меня проводите?
- Безусловно, - сказал Змейк. - Прошу.
Комиссия, окруженная толпой учеников и учителей, проследовала в западный холл. Там всю стену занимало огромное огамическое расписание, и даже Змейк не сразу сообразил, что показывать его гостям нелепо и бесполезно. Он подвел комиссию к стене с расписанием, рассеянно пробегая глазами по названиям предметов, чтобы еще раз проверить, стерто ли оттуда искусство забвения, введение в сомнение и преображение стихий.
- Довольно странный орнамент, - отрывисто сказал лорд Бассет-Бладхаунд. - Какая-то абстракция в новейшем вкусе, я полагаю. А где же расписание?
...Инспекция не могла читать огам и не воспринимала его как письмо. Кое-кто из младших учеников за спиной у комиссии получил затрещину от Курои еще прежде, чем успел прыснуть в кулак. Курои понимал размеры надвигающейся катастрофы.
В глазах Тарквиния Змейка на доли секунды появилось едва заметное напряжение. Он поднес тонкие пальцы ко рту, и казалось, что он просто внезапно ощутил колику в печени. Затем он сделал приглашающий жест и повернулся к противоположной стене. За ним развернулась на 180 градусов вся комиссия. Ученики всхлипнули от восторга. За три или четыре секунды Змейк создал за спиной у комиссии копию реального расписания, но на бумаге, чернилами и по-английски. Те, кто понимал, чего стоит проделать такую вещь, внутренне стонали от восхищения. После этого перед профессионализмом Змейка склонились даже те, кто в принципе не одобрял его. За спинами членов комиссии, в толпе, профессор Мэлдун украдкой пожал Змейку руку.
* * *
Нужно сказать, что одновременно с прибытием комиссии в школу прибыло еще одно лицо. Собственно, этот гость вошел во двор школы минута в минуту с комиссией, но через парадную дверь, у которой в ту пору не было ни души. Один только Фингалл МакКольм, который не одобрял суеты, сидел там в нише у ног Сократа и чинил свои башмаки. Гость этот был Сюань-цзан, единственный ученый в мире, который мог сравниться с Мерлином в оригинальности мышления. Он был приглашен директором для того, чтобы прочесть спецкурс о стихотворении Лу Ю "Случайно сочинил в беседке на воде", однако поскольку для того, чтобы постичь весь смысл комментариев, необходимо было знать язык оригинала и всю предшествующую литературу, то начинать Сюань-цзан собирался с азов.
МакКольм при виде Сюань-цзана, обмахивающегося веером и оглядывающего с любопытством все вокруг, сообразил, что это и есть, видимо, знаменитый учитель, о котором Мерлин прожужжал уже все уши, резво вскочил на ноги, взял у него узел с четырьмя сокровищами кабинета ученого[XXIII] и спросил:
- А где же другие ваши вещи, уважаемый наставник? Я с радостью помогу вам их отнести.
- В рукавах, в рукавах, - рассеянно отвечал Сюань-цзан. - Не беспокойтесь.
- Если вас не встречают, как подобает, уважаемый наставник, - продолжил МакКольм, - так это только оттого, что нашу школу, по совпадению, как раз сегодня посетила министерская комиссия...
- Ах, что вы, - отвечал Сюань-цзан, - где столь ничтожному и малозаметному созданию, как я, приблизиться, так сказать, к подножию дворцов Пэнлая[XXIV]!..
* * *
После полудня в большом обеденном зале царили суматоха и столпотворение. Мэлдун, продолжавший свои исследования в Руб-эль-Хали и заскочивший в школу буквально на часок, не снимая арабской накидки, сочно рассказывал всем желающим про Фата-Моргану, которая, судя по его рассказу, была отнюдь не миражом. Ллевелис во всеуслышание пародировал шотландский акцент, - любая фраза, сказанная с этим акцентом, в его устах оказывалась на грани приличия, - задорно поглядывая, не видно ли где Фингалла МакКольма. Дион Хризостом пререкался с Орбилием: тот подбивал его произнести по всем правилам речь в похвалу паштета из перепелок, Дион же высказывал подозрение, что пока он будет, как дурак, произносить речь, Орбилий рассчитывает уписать, так сказать, предмет речи.
В самой гуще этого столпотворения, среди снующих с тарелками студентов раскланивались Мерлин с Сюань-цзаном. Ни один из них не хотел сесть первым, а главное - ни один не соглашался сесть выше другого. Все наблюдавшие эту сцену терялись в догадках, каким образом Мерлин с Сюань-цзаном определяют, какое место следует считать выше, а какое ниже, так как две видавшие виды ореховые табуретки, о которых шла речь, были совершенно одинаковые и стояли рядом.
- Дорогой брат мой, - прижимая руку к сердцу, убедительно говорил Сюань-цзан. - Да разве посмею я сесть в вашем присутствии!..
- Драгоценный друг мой, - возражал Мерлин, - мне делается неловко при одной мысли о том, что взгляд такого человека, как вы, мог задержаться на моей ничтожной персоне!..
Когда все уже выскребали остатки со дна горшочков для супа, Сюань-цзан говорил:
- Только подчиняясь вашему желанию и чтобы не обидеть вас, дорогой брат, я сяду, но позвольте уж мне, человеку скромному и невежественному, занять подобающее мне место - вон там, в углу, неподалеку от вашей достопочтенной половой тряпки…
Когда все уже доедали жаркое, Сюань-цзан, земно кланяясь, говорил:
- Хорошо, я сяду поближе к вам, досточтимый брат мой, но только ваша настойчивость заставляет меня преодолеть робость в присутствии такого светоча добродетели, который среди ученых мужей подобен, так сказать, горе Тайшань.
- Ну уж вы и скажете - Тайшань! - польщенно отвечал Мерлин, и на лице его изображалось явное удовольствие. - Если бы не счастье видеть вас, которое отняло у меня последние остатки разума, разве осмелился бы я предлагать вам сесть поблизости от меня, в то время как вам по праву подобает место у трона самого Небесного Владыки!
Видевшие все это были безмерно счастливы, что, по удачному стечению обстоятельств, Змейк как раз в это время занимал лондонскую инспекцию какими-то разговорами в башне Двухсот ступеней в Северной четверти, довольно далеко от обеденного зала.
К тому времени, когда Мерлин и Сюань-цзан наконец договорились о том, кто где сядет, студенты и преподаватели в основном уже разошлись. И только Афарви, сын Кентигерна, ошеломленный легчайшей пластикой движений Сюань-цзана, как завороженный, не мог оторвать взгляда от происходящего.
- Если вы сей же час не сядете, драгоценный друг мой, я за себя не ручаюсь, - сказал Мерлин. Эта реплика завершила церемонию.
* * *
Было утро. Преподаватели беседовали, сойдясь группками, на галерее, прежде чем разойтись по своим семинарам.
- Просматриваю вчера собственные старые записи, разбираю, - жаловался Мерлин Курои. - Там везде какие-то дифтонги, падение конечных согласных не отражено... то аорист, то имперфект, падежей чуть не с десяток... Надо все-таки сделать какие-то глоссы[XXV], а то когда в другой раз соберусь перечитать, пожалуй, уже и не пойму ничего.
- Э, это что! Я каких-нибудь триста лет назад, коллега..., - начал Курои, осекся, видя приближение комиссии, и поспешил на урок.
* * *
В блокноте лорда Джеффри уже в первый день пребывания в школе появилась запись:
"В учебное заведение принимают с 16 лет, при этом предполагается двенадцатилетнее обучение. Высший балл при оценке способностей учащихся - 689. Всюду снуют какие-то маленькие женщины в чепцах и полосатых юбках. Четыре таких меняли постельное белье в моей комнате около девяти часов вечера. Ни преподаватели, ни учащиеся не видят в этом ничего странного.
Для того, чтобы посмотреть расписание, учащиеся спускаются в холл, где оно вывешено, становятся к нему спиной и некоторое время смотрят на противоположную стену, украшенную абстрактным орнаментом. Не проявляя ни малейшего желания повернуться к расписанию лицом, они стоят так некоторое время и затем расходятся, все же почерпнув откуда-то нужную им информацию".
* * *
- Слушай, эта мерзлячья башня опять в шапке, - пожаловался Ллевелис, выглядывая в окно.
Гвидион посмотрел тоже. Действительно, Энтони закутался во что только мог и нахлобучил большую шапку из тумана. А им как раз предстояло идти туда на литературу. Мак Кархи, пролетая на рассвете мимо, нарочно спикировал к ним и, придерживаясь когтистой лапой за раму, постучал носом в стекло, чтобы они не тешили себя надеждой поспать подольше.
- Тепло ли тебе, Энтони?? - издевательски крикнул было Гвидион, спустившись во двор Южной четверти, задрав голову и сложив руки рупором. Рядом тут же вырос Тарквиний Змейк и сказал сквозь зубы:
- Пока в школе инспекция, никаких разговоров с башнями, тем более по-валлийски. Если ваша память, Гвидион, не в состоянии удержать даже этой простой инструкции, плохи ваши дела.
Гвидион извинился, раскланялся, расшаркался, проскочил у Змейка под рукой и взбежал по лестнице на башню.
Вместо того, чтобы торопливо войти в класс с выражением усердия на лице, Гвидион застыл на пороге, так что Ллевелис, тащившийся следом за ним, принялся уже было толкать его кулаком в шею, не понимая, в чем задержка. Гвидион же вспомнил, что сегодня они дают показательный урок: у дальней стены класса в креслах с высокими резными спинками с изображением туповатого льва и брезгливо отвернувшегося от него единорога сидела комиссия. По несчастью, нельзя было сказать, чтобы Гвидион в этот раз твердо знал заданное. Он хотел было уже юркнуть за настенный гобелен, изображающий приход Луга в Тару, но Мак Кархи остановил на нем взгляд и ловко поманил его к себе.
- "Двадцать два четверостишия спела женщина неведомых стран, стоя на одной ноге посреди дома Брана, сына Фебала, в день, когда его королевский дом полон был королей. И никто не знал, откуда пришла эта женщина, ибо ворота замка были закрыты".
-...Вот все, что удалось вытянуть Мак Кархи из Гвидиона-ап-Кледдифа, и никто не знает, отчего тот не выучил больше, ибо возможность у него к тому была, а задано было до конца, - нараспев сказал Мак Кархи и движением своего указательного пальца усадил Гвидиона на место.
- Постойте, постойте, - без большого энтузиазма промямлил лорд Бассет-Бладхаунд. - А почему она, собственно, стояла на одной ноге, эта женщина?
- Ллевелис-ап-Кинварх! - бросил Мак Кархи. - Почему эта женщина стояла на одной ноге?
- Это остатки архаических представлений об одноногости и однорукости, маркирующих принадлежность героя к потустороннему миру, сэр. Вторая нога и вторая рука этой женщины как бы находятся в ином измерении, поэтому при взгляде отсюда не видны, сэр.
Как ни странно, эта чепуха почему-то успокоила лорда Бассета-Бладхаунда. По ужасному выражению лица Мак Кархи было похоже, что он сам сейчас упечет Ллевелиса в иное измерение за этот ответ, но страшным усилием воли он сдержался.
* * *
Показательный урок латыни после этого прошел чрезвычайно благополучно. Профессор Орбилий, будучи человеком крайне дисциплинированным, внял всем указаниям Змейка и выполнил их четко. Все странности, которые могли привлечь внимание комиссии, были обдуманно устранены. Орбилий Плагосус никогда не забывал, чем он обязан Мерлину, и живо помнил, как он приплясывал вокруг бронзовой жаровни на верхнем этаже своей инсулы[XXVI] в Риме. - Где, как водится, была прекрасная мозаика на полу и лепные потолки, но не было ни малейших удобств, - затыкал подушками окна, в которые задувало немилосердно, и отогревал застывшие чернила, ему пришло приглашение в школу в Кармартене. А потому, не желая подвести директора, Орбилий повыгнал с лестничных площадок гусей, вынул из пальцев у мраморной Каллиопы овсяное печеньице, вложенное туда сердобольными студентами, и, в общем, навел некоторый порядок. Следуя инструкциям Змейка, он подобрал не вызывающие сомнения отрывки из не вызывающих сомнения авторов и даже позволил ученикам принести с собой тетради в клеточку и ручки, что было жестко рекомендовано Змейком, проявившим при этом случае необыкновенную трезвость мышления.
Учеников поразило то, как с лица Орбилия, человека умного и тонкого, в присутствии комиссии в один миг сползло всякое выражение и с видом совершеннейшего солдафона он гонял их по отрывку в двадцать строк, воздерживаясь от обычных мудро-язвительных замечаний и спрашивая только, где цезура и как название того или иного тропа.
Благодаря принятым мерам предосторожности урок латыни сошел им с рук. Единственный вопрос у комиссии неожиданно вызвала самая невинная вещь - старый плащ Орбилия, в котором он ходил всегда.
- Ну что, в самом деле, за ребячество! Вы бы еще тогу надели, - с мягкой укоризной заметил лорд Бассет, подойдя в конце урока поблагодарить преподавателя.
- Я не могу носить тогу, не будучи гражданином Рима, - просто отвечал Орбилий.
Затем он по-военному лаконично отчитался перед Змейком о проделанной показухе и потребовал возместить ему в другое время пропавшие часы урока.
...Несмотря на неприязненное отношение к Змейку лично, Орбилий не мог избавиться от привычки беседовать с ним, зачастую подолгу и отнюдь не по инициативе Змейка. На недоуменные взгляды коллег он отвечал лишь, что для него истинное наслаждение поговорить хоть время от времени по-латыни. Когда же однажды архивариус Хлодвиг с обидой воскликнул: "Можно подумать, что с нами - со мной или вот хотя бы с директором, - нельзя поговорить по-латыни!" - Орбилий, вздыхая, ответил: "Видите ли, коллега: у вас у всех ученая, книжная латынь, а у Змейка - разговорная". Змейк с родной латынью первое время сильно беспокоил воображение Ллевелиса - было не совсем понятно, как латынь могла оказаться первым языком у человека, родившегося на добрую тысячу с лишком лет позднее распада империи. - Но потом в школе начались такие события, что внимание Ллевелиса, и без того имевшее свойство быстро рассеиваться, больше не возвращалось к образу Змейка, лепечущего в детстве свои первые слова на мертвом языке.
* * *
В распоряжение Сюань-цзана была отдана башня Сновидений, которую он переименовал в башню Западных Облаков и каждый вечер посиживал у ее порога, то играя на цине, то прикладываясь к вину, которое он наливал из чайника с двумя носиками, извлеченного им из рукава. Те, кому удавалось оказаться в рукавах Сюань-цзана, говорили, что там скрыт целый мир, что там видели дворцы со многими комнатами и сады с беседками. Нередко учитель разыгрывал сам с собой партию в облавные шашки. Однажды профессор Финтан увидел, как Сюань-цзан выкладывает шашку за шашкой, заинтересовался правилами этой игры, и вскоре их можно было видеть в сумерках сидящими друг напротив друга за доской девятнадцать на девятнадцать клеток. Они напоминали духов Южного и Северного Ковша, столь прекрасно описанных историком Гань Бао.
- Вы знаете, в чем отличие поэзии Семерых мудрецов бамбуковой рощи от поэзии Ли Бо и его современников? - говорил Сюань-цзан.
- Да? - медлительно отзывался Финтан, склонившись над доской.
- Ли Бо - настоящий классик. Вот вам пример. Можно себе представить, что Ли Бо почему-либо вдруг поставили где-нибудь памятник. Это странно, согласен, но это можно себе представить. А вот если попытаться поставить памятник кому-нибудь из Семерых мудрецов бамбуковой рощи, этот памятник непременно или сделает неприличный жест и убежит, или еще как-нибудь себя проявит, - к примеру, растает в воздухе.
- Да, понимаю, - говорил Финтан. - То же и в нашей поэзии: со временем все вырождается в классику.
* * *
-...С флейтой иду за луной, ветра ловлю полет,
В плаще травяном брожу возле озерных вод,
Всю жизнь в мечтах стремился больше всего
К тому из путей, что на Циюань ведет, -
сказал однажды в воздух Сюань-цзан, сидя на ступенях лестницы при входе в башню Сновидений. - Итак, вы не хотите учиться у меня, Афарви, и впечатление мое было ложно, не так ли? - продолжил он, улыбаясь.
- Я не знаю, уважаемый Сюань-цзан, - вежливо сказал Афарви, появляясь из-за дерева, где он прятался. - Я боюсь... разочаровать вас.
- Разве можно ручаться и знать, - сказал как ни в чем не бывало Сюань-цзан, - что под сводами каменных плит невозможно проход отыскать туда, где долина У-лин лежит?..
- А что такое долина У-лин?
- Затерянная долина, где живут отрезанные от мира старинные люди. Когда-то они бежали от Циньского переворота и укрылись в этой долине. Когда на них в последний раз случайно наткнулись, они ничего не знали о династии Хань, а уж о династиях Вэй и Цзинь и подавно. Но потом путь в эту долину был снова забыт навсегда, - известно только, что видели ее где-то в провинции Хунань.
- Я тоже ничего не знаю о династиях Вэй и Цзинь, - честно сказал Афарви.
- Не страшно, - отвечал Сюань-цзан, окинув Афарви взглядом..
- А что такое Циюань? - не сдержал любопытства Афарви. - Вы сказали: "Всю жизнь в мечтах стремился больше всего к тому из путей, что на Циюань ведет"?
- Местность, в которой одно время служил мелким чиновником Чжуан-цзы, - отвечал, смеясь, Сюань-цзан.
- А кто такой Чжуан-цзы? - спросил Афарви, подходя близко.
- О, это мудрец, который презирал службу и государственную карьеру и всему предпочитал то, что называется сяо яо ю.
- А что такое сяо яо ю? - Афарви сам не заметил, как приблизился к Сюань-цзану вплотную.
- "Странствовать, довольствуясь малым", - объяснил Сюань-цзан. - Вы задали столько вопросов, Афарви, - сказал он, смеясь, - что вам впору уже прямо поступать ко мне в учение. Учитель Цзэн говорил: "Когда благородный муж идет по дороге, по его виду сразу можно определить, есть ли у него отец и есть ли у него наставник. Тот, у кого нет отца, нет наставника, выглядит совершенно иначе".
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |