Комедия Н. В. Гоголя «ревизор»

КОМЕДИЯ Н. В. ГОГОЛЯ «РЕВИЗОР»

Комедия «Ревизор» — главное гоголевское драматическое произведение. Она была написана стремительно, за два месяца, и поставлена на сцене в апреле 1836 года. В одной из своих позднейших статей автор так писал о замысле комедии: «В „Ревизоре" я решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и... посмеяться над всем». В отличие от других современных Гоголю комедий сатирическое обличение в «Ревизоре» было направлено против пороков не отдельных лиц, а бюрократической системы, общества в целом. Недаром после представления комедии Николай I заметил: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне более всех!»

Попробуем понять, как создается эта особая обобщенность комедийного мира.

Прежде всего внимательно перечитаем список действующих лиц. Основное место в нем занимают чиновники — от городничего до почтмейстера. Лица, управляющие городом, представлены таким образом, чтобы охватить все сферы социальной жизни: образование, судопроизводство, здравоохранение, общественный порядок. Современники замечали, что Гоголь не везде следует реальности буквально: так, в комедии юстицией ведает Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин, в то время как реально система судопроизводства губернии или уезда была достаточно сложной и многоступенчатой, поэтому она не могла управляться одним чиновником. Но гоголевская «поправка» к реальности вполне оправданна — за чертами отдельного лица в Ляпкине-Тяпкине угадывается обобщенный образ служителя Фемиды: судья, он преисполнен сознания своей значительности («...каждому слову своему дает вес»,— замечает Гоголь), менее других чиновников зависим от городничего, поэтому может себе позволить некоторую оппозиционность по отношению к нему.

Официальной должности попечителя богоугодных заведений (в комедии ее занимает Земляника) также не существовало, и Гоголю потребовалось ее «создать», чтобы охватить такую важную сферу социальной жизни, как государственная благотворительность.

Помимо чиновников, в списке фигурируют городские помещики Добчинский и Бобчинский, «почетные лица», купцы, мещане, слуги. Таким образом, Гоголь не ограничивается показом лишь чиновничьего мира — представлены разные сословия: от тех, кто составляет верхушку социальной пирамиды, до ее низов. А поскольку многих персонажей «сопровождают» жены и дочери, то одновременно оказываются охвачены и служебная, официальная, и домашняя, частная сферы российского бытия. В итоге создается целостный образ города — единичного атома, в котором отражается весь строй российской жизни. Эта жизнь, отраженная в зеркале комедии, повсеместно обнаруживает крайнее неблагополучие. Симптоматично, что в суде, по замечанию городничего, над самым шкапом с бумагами висит охотничий арапник — у Фемиды, представленной в ведомстве Ляпкина-Тяпкина, в руках не весы, а кнут. Высшая справедливость как бы подчинена охотничьему инстинкту «вольнодумного» судьи. Попутно выясняется, что в невинных жертвах властителей нет недостачи. «По ошибке» выпорота унтерофицерская жена, да и служители порядка на местах усердствуют. Так, полицейский с выразительной фамилией Держиморда «для порядка всем ставит фонари под глазами — и правому и виноватому». В богоугодных заведениях больные походят на кузнецов, как замечает городничий. Принципы оказания медицинской помощи с циничной прямотой формулирует Земляника: «О! насчет врачевания мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше,— лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет». Гарнизонные солдаты щеголяют буквально без штанов, в одних мундирах, «а внизу ничего нет». Арестантам не выдают провизию, «на улицах кабак, нечистота!».

Но может быть, все это частные отклонения от нормы?

Подобные иллюзии Гоголь развеивает уже в первых сценах комедии. Читая вслух письмо Чмыхова: «Так как я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки...», Городничий замечает: «Ну, здесь свои...» И сразу выявляется всеобщность порока, которым «повязаны» все присутствующие. Должностные преступления за грех здесь не считаются. Они так привычны, что перестали пугать и воспринимаются чуть ли не как естественное, а потому законное проявление человеческой природы. Чуть позже городничий заметит:

«Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим Богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят». Городничий не замечает, что его логика абсурдна: получается, что греховные побуждения как бы санкционированы свыше («так самим Богом устроено»), и тот, кто выступает против греха, выступает против Божьей воли. Выпад городничего против «волтерианцев» (то есть атеистов, безбожников) направлен, конечно, в адрес судьи, который прочитал пять или шесть книг «и потому несколько вольнодумен». Аммос Федорович парирует: «Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело». Заметим, что судья принимает логику, предложенную городничим, его возражения касаются лишь того, что считать «грешками».

«Городничий. Ну, щенками или чем другим — все взятки.

Аммос Федорович. Ну нет, Антон Антонович. А вот, например, если у кого-нибудь шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль...

Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в Бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я по крайней мере в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви».

Создается парадоксальная ситуация: осуждая друг друга, герои комедии утверждаются в собственной правоте, в мысли о простительности своей вины. Разница между проявлением вполне понятной человеческой слабости и должностным преступлением давно изгладилась в их сознании. Вот Аммос Федоровича замечает почтмейстеру по поводу регулярно распечатываемых писем: «Смотрите, достанется вам когда-нибудь за это». Почтмейстер простодушно пугается: «Ах, батюшки!» Наивно откровенничая о своем любопытстве, он и не предполагает мысли не то что о наказании — даже об осуждении (тем более что городничий «разрешает»).

Перед нами открывается мир, где грех и добродетель, преступление и служебный долг, добро и зло смешались до полной неразличимости. Городничий, желающий перед лицом опасности замолить свои «грешки», незаметно для самого себя соскакивает в привычную колею: «О, ох, хо, хо, х! грешен, во многом грешен. Дай только, Боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску". Покаяние оборачивается новым прегрешением. Городничий искренне противопоставляет себя безбожникам-вольтерианцам, но, по словам автора, «хватать все, не пропуская ничего, сделалось у него уже как бы просто привычкой». Поэтому он не ощущает особенной вины по поводу невыстроенной церкви: «Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась».

Гоголь постоянно подчеркивает в городничем незаметность перехода от требований служебного долга к соображениям личной выгоды. Вот он обрушивается на «притеснителей народа» купцов: «Теперь я вас... у!., обманываете народ.» И тут же примиряется с ними, отягощая торговцев новыми поборами.

Точно так же ведут себя другие представители власти. Городничий выговаривает квартальному: «Что ты сделал с купцом Черняевым — а? Он тебе на мундир дал два аршина сукна, а ты стянул всю штуку. Смотри! Не по чину берешь". В грехе обнаруживаются свои «правила», нормы поведения: сами поборы почти узаконены для всех, но их количество разнится в зависимости от чина, от положения на социальной лестнице.

Чин определяет не только меру допустимого греха. Все взаимоотношения между персонажами комедии выстраиваются с учетом этой иерархии. Она определяет характер и служебной, и частной жизни: так, Анна Андреевна презрительно называет Коробкина и его семью «мелюзгой», а те, обуреваемые ненавистью и завистью, вслух изливаются в выражении любви и подобострастного почитания. Гоголь показывает, что «электричество чина» (говоря его же словами) — едва ли не главная движущая пружина современного ему русского общества. Страх и благоговение перед высоким чиновником охватывают даже тех героев комедии, у которых нет причин бояться наказания. Добчинский, рассказывая Анне Андреевне о том, как Хлестаков «принял» Городничего, признается: «Я сам тоже перетрухнул немножко».

«Анна Андреевна. Да вам-то чего бояться? ведь вы не служите.

Добчинский. Да так, знаете, когда вельможа говорит, чувствуешь страх».

Страх — естественное проявление в мире, где каждый стремится во что бы то ни стало утвердить свою значимость (хотя бы только кажущуюся), где утрачена определенность нравственных норм. Законы жизни предстают аномальными, поражают необъяснимыми странностями: «Таков уж неизъяснимый закон судеб,— философствует городничий,— умный человек — или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси». Рассуждения персонажей, стремящихся осмыслить законы жизни, поражают зрителя какой-то особой, «вывернутой» логикой. Комментируя замечание городничего об исходящем от заседателя винном запахе, Аммос Федорович замечает: «...он говорит, что в детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою». Городничий, требуя наведения порядка, отдает странные с точки зрения здравого смысла распоряжения и высказывает еще более странные соображения: «Оно чем больше ломки, тем больше означает деятельности градоправителя». Алогизм мышления присущ в той или иной мере всем героям комедии. Создается ощущение, что он отражает какие-то кардинальные, всеобщие свойства внешнего мира.

Психология властей, как в зеркале, отражается в психологии других сословий. Выпоротая «по ошибке» унтер-офицерская жена, пришедшая к Хлестакову искать управу на городничего, неожиданно заявляет: «А за ошибку-то повели ему заплатить штрафт. Мне от своего счастья неча отказывать ся...» Купцы жалуются не на поборы городничего как таковые, а лишь на их чрезмерность. Таким образом, за имущественными и сословными различиями обнаруживается единство социальной психологии. Гоголь показывает, что порочна деятельность не только чиновников — порочны законы общественной жизни в целом. Ю. В. Манн справедливо замечает, что «человеческая жизнь берется Гоголем не в „административном ракурсе", а во всей ее глубине».

Размышляя о том, какие общественные задачи должна взять на себя комедия, Гоголь в одной из своих статей писал о комедиях Фонвизина и Грибоедова: «Наши комики... восстали не противу одного лица, но против целого множества злоупотреблений, против уклоненья всего общества от прямой дороги». Художественное обобщение самого Гоголя в «Ревизоре» достигает наивысшего масштаба. Своей комедией он хочет «встряхнуть» все общество, заставить каждого зрителя и читателя ужаснуться той бездне греховности, в которую все нечувствительно для самих себя погружаются.

Но чтобы вовлечь зрителя в драматическое действие, драматургу было необходимо сделать характеры узнаваемыми, «живыми», придать им индивидуально-неповторимые черты. В созданных Гоголем персонажах проявления всеобщей социальной психологии сочетаются с сословно, профессионально типичным. На все это, в свою очередь, накладываются индивидуальные черты того или иного персонажа. Так, автор обращает наше внимание на хитроумие судьи, наивность почтмейстера, приниженность Хлопова («Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет, и язык как в грязь завязнул»). Гоголь раскрывает подлую угодливость Земляники, который кляузничает Хлестакову на почтмейстера, судью и Хлопова, пересказывает сплетни о Добчинском. Поздравляя Городничего с завидным женихом, прославляя его «заслуги», Земляника в то же время замечает в сторону: «Этакой свинье лезет всегда в рот счастье!» Вместе с тем индивидуальные различия действующих лиц не заслоняют общности их социальной психологии. В комедии взаимодействуют индивидуализация персонажей и обнаружение, настойчивое подчеркивание их общих черт. Обратим внимание на своеобразное «удвоение» в «Ревизоре» фамилий, имен и отчеств персонажей (Антон Антонович, Лука Лукич, Петр Иванович Добчинский и Петр Иванович Бобчинский) или отдельных" звуковых комплексов (Ляпкин-Тяпкин, Анна Андреевна).

Однако общность законов, по которым живет население города, вовсе не свидетельствует о гармонии общественных взаимоотношений. Напротив, как пишет Ю. В. Манн, город «раздираем противоречиями. Чиновники завидуют друг другу и соперничают на поприще взяток. „Купечество" и „гражданство боится начальствующих лиц». Именно поэтому известие о приезде ревизора должно было всколыхнуть всех: от чиновников до обывателей. С этого момента борьба между отдельными группами персонажей обостряется, их настроения колеблются от надежды наконец-то взять верх над соперниками до страха понести наказание при неудаче. Так, купцы, жалуясь на городничего, просят Хлестакова: «Не погуби, государь!» — и пытаются «запровадить подальше» городничего. Антон Антонович, предвидя жалобы («О, лукавый народ! А так, мошенники, я думаю, там уж просьбы из-под полы и готовят»), надеется на благой исход: «Бывали трудные случаи в жизни, сходили, еще даже и спасибо получал. Авось Бог вынесет и теперь».

В «Ревизоре» страх решительно преобладает над всеми другими эмоциями. Он определяется даже не мерой вины: эта мера уже давно утеряна. Городничий, который «мошенников над мошенниками обманывал...», боится стать козлом отпущения. Страшна внезапность предполагаемого нападения («Инкогнито проклятое! Вдруг заглянет: „А, вы здесь, голубчики!" <...> Вот что худо!»), которая может помешать ему выдать систему лживых мер за правду.

Там, где утрачена определенность нравственных оценок, не может быть и мысли о справедливом возмездии. Кару по заслугам замещает случай или, как выражается городничий, «судьба! До сих пор, благодарение Богу, подбирались к другим городам; теперь пришла очередь нашему». Судьба своенравна и непредсказуема, но ее можно попытаться перехитрить. Поэтому, отправляясь в гостиницу к Хлестакову, городничий заранее готов к состязанию во лжи. Узнав о молодости предполагаемого ревизора, он облегченно вздыхает: «...молодого скорей пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху».

Почему же искушенный в тонкостях бюрократической игры городничий так жестоко ошибся — «сосульку, тряпку принял за важного человека»? Почему вслед за ним ошиблись все остальные горожане? Чтобы ответить на этот вопрос, надо понять, что такое Хлестаков.

Это «молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький <...> Один из тех людей, которых в канцелярии называют пустейшими»,— пишет Гоголь в «Замечаниях для господ актеров». Хлестаков — всего лишь «чиновник для письма», «канцелярская крыса», как он сам говорит, да он и не служит, но он высоко ценит свои достоинства и изо всех сил пытается продемонстрировать другим собственную значительность. Хлестаков (и это специально подчеркивается автором) совершенно не способен к сознательному обману, поскольку «говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли». У Хлестакова в отличие от всех других персонажей почти нет реплик в сторону. В зависимости от того, какова реакция слушателей, интонации Хлестакова колеблются от заносчивого самолюбования до приниженности и страха.

Проследим, как меняется настроение Хлестакова в эпизоде первой встречи с городничим. В эпизоде первой встречи и Хлестаков, и Городничий обоюдно испуганы. Хлестаков склонен видеть в визите властей неизбежность расплаты за долги, а Городничий вынужден вести разведку боем с «проклятыми инкогнито». Увидев, как поворачивается ручка двери, Хлестаков «бледнеет и съеживается»: он не уверен, что ему удастся вывернуться и отразить претензии трактирщика. Однако, заметив испуг городничего, Хлестаков постепенно переходит от страха к уверенности, а затем, «храбрясь», «стучит кулаком по столу». Он как бы зеркально отображает поведение городничего, но все чувства выступают в обратной пропорции: чем более напуган городничий, тем настырнее Хлестаков.

Городничий же, готовый к обоюдному обману, воспринимает «гнев» Хлестакова как отступление от роли ревизора-загадки. Приезжий хорохорится от страха, но Сквозник-Дмухановский об этом не ведает. Безосновательная амбициозность Хлестакова, с точки зрения испуганных чиновников, выдает в нем большое лицо, «вельможу».

Уникальность гоголевской интриги в том, что она основана не на традиционном для комедии обмане (такого обмана со стороны Хлестакова нет, лишь в 4-м действии он смутно почувствует, что его приняли за какое-то важное лицо), а на самообмане чиновников, готовящихся противодействовать «игре» ревизора и подогреваемых страхом. Получается, что чиновники во главе с городничим защищаются не от реального лица, а от фикции, миража, созданного их же воображением (поэтому исследователи называют интригу гоголевской комедии миражной.) Фиктивная интрига вытекает из самого строя жизни, в которой давно уже утеряны границы между правдой и ложью.

Хлестаков неизбежно должен — хотя бы на день другой — пережить взлет ошеломляющего «возвышения»: ведь он сам — ярчайшее порождение миражной жизни. «Врет, врет — и нигде не оборвется!» — с удивлением замечает искушенный во вранье городничий. Хлестаков же просто не различает воображаемое и действительное: картины, нарисованные его фантазией, оказываются гораздо реальнее истинного положения вещей. Неоднократно проговариваясь, он уже сам «забывает», где ложь, а где правда: «Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: „На, Маврушка, шинель..." Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже». Даже очевидные преувеличения, граничащие с абсурдом (суп, который в «кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа»; вист, составленный из пяти играющих вместо четырех; «тридцать пять тысяч одних курьеров», в поисках самого Ивана Александровича снующих по улицам Петербурга), не отрезвляют чиновников. Очевидно, есть что-то в выдумках Хлестакова, что дорого им самим, во что им хочется верить не менее, чем Хлестакову. Гоголь замечает: «Темы для разговоров ему дают выведывающие. Они сами как бы кладут ему все в рот и создают разговор». Вранье Хлестакова отвечает на самую затаенную потребность провинциальных чиновников — потребность в иной жизни, где бы каждый из них играл гораздо более значительную роль, жизни райской, изобилующей диковинами и чудесами. А поскольку мерилом житейского комфорта и для Хлестакова, и для чиновников является еда, то и все съедобное окружается атмосферой сверхъестественного — арбуз «в семьсот рублей» или необыкновенные Петербургские, столичные «рыбицы ряпушка и корюшка», о которых мечтает городничий,— «только слюнка потечет, как начнешь есть». Поздравляя Марью Антоновну с помолвкой, Добчинский, подобно Хлестакову, конструирует в воображении «другой мир», состоящий из всевозможных диковин: «Вы будете в большом, большом счастии, в золотом платье ходить и деликатные разные супы кушать...» Неосознанно герои комедии отвергают собственный мир, в «котором нет места дыханию живой жизни, а возможны только бесконечные повторения (как в рассказе Добчинского и Бобчинского о трактирщике Власе: «...у него жена три недели назад тому родила, и такой пребойкий мальчик, будет так же, как и отец, содержать трактир"). В бездумности вранья Хлестакова обнаруживается что-то поэтическое, захватывающее всех. «Это вообще лучшая и самая поэтическая минута в его жизни — почти род вдохновения»,— пишет Гоголь в «Отрывке из письма... к одному литератору». Хлестаков — самый многосторонний образ комедии. Автор настаивал на том, что «всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым...» Его черты отражены в самых разных героях комедии: в мечтаниях здраво мыслящего слуги Осипа, в Бобчинском, обращающем к Хлестакову просьбу сообщить всем важным лицам о том, что «в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинский», в городничем и его жене. Оказывается, и у первого лица в городе есть потребность в самоутверждении не менее, чем у «фитюльки» Хлестакова: «Ведь почему хочется быть генералом? — рассуждает городничий,— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: „Лошадей!" И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе-хе-хе! (заливается и помирает со смеху.) Вот что, канальство, заманчиво!» И Ложное возвышение Хлестакова пробуждает особые надежды почти у всех героев комедии: у городничего и его семьи, Добчинского и Бобчинского, Коробкина, купцов, унтер-офицерши и других просителей. Тем страшнее должна поразить всех весть о невольном самозванстве Хлестакова. И хотя чтение письма Хлестакова к Тряпичкину происходит в доме городничего в присутствии чиновников и их жен, но по существу в развязку комедии, как и в завязку, оказывается вовлечен весь город и — шире — весь мир, прежде всего зрительный зал (читателей). «Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, как одурачен городничий!» — эти слова как бы выводят действие комедии за пределы сцены. Изображенная Гоголем действительность, застывшая в неподвижной косности, приходит в движение. Все сдвинуто со своих мест. По очереди читая письмо Хлестакова, герои невольно впервые произносят правду о самих себе. Они не соглашаются с ней, так что говорить об исправлении кого бы то ни было не приходится, но истина и обман, добро и зло, ничтожество и значительность наконец занимают свое настоящее место: противоположности расходятся.

Символический характер финала Гоголь подчеркнул при помощи немой сцены. Заставив своих персонажей окаменеть как минимум на полторы минуты (на чем автор строго настаивал), он подчеркнул, что теперь его герои, пораженные репликой жандарма, как «электрическим потрясением», находятся во власти иных законов жизни, иной действительности. В издании 1842 года смысл последней сцены уточнялся введением эпиграфа: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Но зеркало — это и сама гоголевская комедия. Слова городничего: «Чему смеетесь? — Над собою смеетесь!» — едва ли могут быть обращены к чиновникам, так как те также поражены известием о явлении ревизора. Гоголь хочет, чтобы зритель, увидев в комедии, как в зеркале, всю неправедность своей жизни, сделал первый шаг к правде о себе самом. «Разве все, до малейшей излучины души подлого и бесчестного человека не рисуют уже образ честного человека? Разве все это накопление низостей, отступления от законов и справедливости, не дает уже ясно знать, чего требует от нас закон, долг, справедливость?»— спрашивал автор в своеобразном драматическом комментарии к комедии — «Театральном разъезде...». Ответ на этот вопрос был дан в «Ревизоре».

Вопросы и задания для самопроверки

1. Подумайте, как сочетаются в характерах гоголевских чиновников социально-типичное и индивидуальное.

2. Какие черты придают образу гоголевского города обобщенный характер?

3. В чем новизна и оригинальность характера Хлестакова?

Рекомендуемая литература

Лотман Ю. М. О Хлестакове // Лотман Ю. М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь... М., 1988.

Манн Ю. Поэтика Гоголя. М., 1988.

Маркович В.М. Окно в Россию // Маркович В.М. Петербургские повести Н.В. Гоголя. М., 1989.

Дата добавления: 2015-08-29