Наталья Морозова: «Какую же прекрасную страну мы потеряли! И какие же прекрасные люди жили и работали в той стране. Да что там говорить, если прекрасны даже осколки от погубленной страны» 1 страница
Наталья Морозова: «Какую же прекрасную страну мы потеряли! И какие же прекрасные люди жили и работали в той стране. Да что там говорить, если прекрасны даже осколки от погубленной страны...»
ВЕЛИКАЯ СТРАНА С С С Р
· Главная
· Форум
· Гостевая книга
· Главная
· Статьи
Начало формы
Конец формы
RSS
Ленин В.И. - основатель СССР
19.01.2012
О ЛЕНИНЕ — ПРАВДУ
Авторы сайта http://leninism.su, поставив данную книгу, хотели лишь продемонстрировать, как велась в самые трудные годы развала СССР, борьба за доброе имя Ленина. Приносим авторам благодарность, хотя не совсем согласны. прежде всего противопоставления Ленина Сталину
О ЛЕНИНЕ - ПРАВДУ Дайджест прессы
Лениздат 1991
Наше время можно назвать порой прозрения, когда рушатся многие мифы и домыслы. Но, перелистывая заново страницы истории, мы должны восстанавливать правду, а не создавать новые стереотипы.
Статьи о Ленине, собранные в этом дайджесте, не могут воссоздать во всей полноте образ человека, стоявшего у истоков Советского государства, но они помогут читателю еще раз коснуться тех «болевых точек», которые вызывают. ожесточенную полемику.
Сборник подготовлен сотрудниками Ленинградского филиала Центрального музея В. И. Ленина.
Адресован широкому кругу читателей.
Оглавление
• О ЛЕНИНЕ — ПРАВДУ • СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ В. И. УЛЬЯНОВА-ЛЕНИНА: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ • ЛЕНИН И ОКТЯБРЬ • ВОЗМОЖНА ЛИ ПЕРЕСТРОЙКА БЕЗ ЛЕНИНА? • ПАМЯТЬ И ПАМЯТНИКИ
О ЛЕНИНЕ — ПРАВДУ
В. МЕЛЬНИЧЕНКО, доктор исторических наук
Перед этим феноменом ненависти к создателю КПСС наша партия оказалась на первых порах сколь растерянной, столь и беспечной. Некоторые коммунисты считали, что этого не может быть... Потому что этого не должно быть. Некоторые ждали привычного раньше окрика из ЦК. Окрика, разумеется, не последовало, но и достойного ответа хулителям вождя — тоже. Вероятно, трезво рассудили, что кандидатура Ленина на образ крага в народе не пройдет.
Тот же Горький как-то писал: «…Я не могу позволить себе смешную бестактность защиты. Ленина от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики, обычный прием политики, обычный прием борьбы против врага». Декларировав эту интеллигентную и красивую мысль, Горький, к счастью, не следовал ей — он в отличие от прошлых и нынешних врагов Ленина писал правду о нем, а значит, защищал. Люди, ополчившиеся ныне на Владимира Ильича, ничего нового, кроме лжи и клеветы, не изобретали. Но поставили на карту все: или они опрокинут Ленина, или наоборот.
В условиях политической борьбы с такими негодными приемами наивно было надеяться, что сорвать наступление на Ленина удастся малыми силами, единичными ответными акциями. Помнится, на заседании Идеологической комиссии ЦК КПСС в январе 1990 года В. А, Медведев размышлял о том, что выдергивание и антиисторическое извращение тех или иных высказываний, цитат Ленина обретает у его критиков характер цепной реакции. «Правда, в некоторых случаях, по-моему, это удается прерывать,—говорил он,—...после выступления; очень убедительного, в журнале «Родина» трех авторов вроде бы тут цепная реакция как-то прервана, может быть, я ошибаюсь». Речь шла об известной и действительно блестящей публикации ученых Г. Бордюгова, В. Козлова и В. Логинова, показавших несостоятельность обвинений писателя В. Солоухина в адрес Ленина. Однако прервать цепную реакцию широкомасштабного уродования ленинских мыслей они, как и некоторые другие ученые, публицисты, конечно же, не могли.
Иногда говорят, что ЦК КПСС будто бы не высказал четко и определенно свое отношение к Ленину и ленинизму. Не могу с этим согласиться. Такое отношение было изложено год назад в юбилейном материале «К 120-летию со дня рождения В. И. Ленина», а главное — в емком «Слове о Ленине» Президента СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева. Были и другие выступления, высказывания руководителей партии. Однако, по-моему, во многом правы те, кто считает, что решительный отпор лицемерствующим хулителям Владимира Ильича так и не был организован и скоординирован. Партийные комитеты, по сути заняв позицию наблюдателей, не сумели опереться на общественное мнение, решительно отторгавшее злостные вымыслы о Ленине.
Какое-то время безответный Ленин оставался практически один на один со своими ниспровергателями и оплевывателями на глазах у возмущенных их действиями людей. Пожалуй, это была драма, сопоставимая разве что с последними месяцами и днями жизни Ильича.
Я далек от того, чтобы упрощать ситуацию, полностью сводить ее к проискам противников Ленина. Бесспорно, что критическое отношение к нему обусловлено во многом объективными предпосылками. В целом они сводятся к тому, что социалистическая идея нынче основательно дискредитирована в глазах людей реальной практикой ее осуществления. Вполне естественно, что Ленин, как символ социализма, пострадал от этого больше всего. Но он-то как раз не виноват в искусной подмене его замыслов на сталинские! Не виноват Ленин и в том, что был превращен в икону, которой неправедно освящали сталинские преступления. Сейчас многое зависит от того, насколько честно и глубоко партия покажет это, вскроет причины, степень и масштабы извращения Сталиным самой сути социалистической идеи, искажения ее массового восприятия, утраты главного в ленинском понимании социализма — человека как цели, а не средства.
Что же касается нынешних недоброжелателей Владимира Ильича, то они как раз кровно заинтересованы в том, чтобы в общественном сознании сохранилась сталинская интерпретация Ленина и ленинизма, проще развенчивать! По-моему, надо признать: оболгание Ленина пока существенно опережает правдивый рассказ о нем. Конечно, многие грязные спекуляции вокруг имени вождя вызывают у специалистов брезгливость, а циничное отношение к ленинизму отталкивает. Однако ученые, профессионалы должны помнить, что рядовой читатель, ежедневно обрабатываемый «независимой» прессой, стремится к истинной информации о Ленине и имеет право на нее. Поэтому органам печати, которые зависимы от совести, пора всерьез пойти навстречу такому читателю.
Мне кажется, слабо использует свои колоссальные возможности в освещении ленинской темы и «Правда». При всем очень глубоком уважении к Наталье Морозовой, самоотверженно и страстно пишущей в газете о Владимире Ильиче, ей не удалось (да и не удастся одной) осуществить ответственную миссию создания современной Ленинианы, во многом возложенную временем на орган Центрального Комитета КПСС.
Было бы непростительно в ответ на бессовестную, наглую клевету в адрес Ленина ограничиться публицистическими заверениями в исключительной любви к нему. Предвижу возражения, что хорошая публицистика тоже нужна. Что поиск истины невозможен без эмоций. Не спорю. Без научной публицистики нам никак не обойтись. Не стану отрицать и эмоциональное воздействие призывов вроде: простите нас, Владимир Ильич, что не выполнили многие ваши заветы.
Но главное сейчас не это. Главное — осуществить объективный, трезвый, жесткий научный анализ всех проблем Ленинианы — дискуссионных, неясных, фальсифицированных. И сделать это должны первоклассные профессионалы. По-моему, необходимо, не откладывая, целеустремленно привлечь в «Правду» самые крупные научные и публицистические силы лениноведов страны.
Пришла пора нового, серьезного разговора о такой теоретической и политической категории, как ленинизм, в общемировом масштабе. Думаю, что газета «Правда», Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, Центральный музей В. И. Ленина могли бы выступить инициаторами международной научной конференции «Ленин в контексте современного будущего мира». К участию в ней следовало бы пригласить крупных ученых, оппонирующих вождю Октября.
Кстати, на этом уровне неминуемо раскрывается вся научная несостоятельность отечественных злопыхателей Владимира Ильича. Ведь не секрет, что их «исследования» о Ленине и октябре чаще всего вторичны, предвзяты, бесплодны, а выводы – смехотворны и невежественны. Сродни вот этому: «Ленин и большевики захватили власть, опираясь на штыки, точнее, пользуясь безучастием пьяных солдат и матросов». Естественно, что для такого «открытия», запатентованного в журнале «Столица», вовсе не нужно знать историю, изучать богатейшие архивные документы, периодическую печать 1917 года, свидетельства участников, очевидцев и врагов Октября, работы Ленина и его противником, научные труды советских и зарубежных историков. Достаточно просмотреть две-три озлобленных на большевиков газеты, выловив из них публикации, соответствующие замыслу автора: большевики, дескать, победили благодаря разграблению солдатами и матросами винных погребов и хмельным погромам. Ни один мало-мальски серьезный исследователь—ни в нашей стране, ни за рубежом — не позволит себе ничего подобного. Это все равно как если бы будущий историк через несколько десятилетий восстановил наше разноголосое и многоликое время исключительно по журналу «Столица» и газете «Куранты». Более неадекватную, одностороннюю картину и придумать было бы трудно.
Уместно здесь привести мнение человека, не понаслышке знавшего о «винной эпопее»,— американца Альберта Риса Вильямса: «Чтобы вызвать беспорядок и хаос в России, враги Советской власти прибегали в первый период революции к следующему средству: они спускались в винные погреба, откупоривали бочки с вином и зазывали туда солдат и матросов вместе с худшими, хулиганскими элементами... Советское правительство обнаружило твердость своей руки... Оно расстроило попытку превратить людей в пьяных грабителей и бунтовщиков».
Эти показания Альберт Вильямс дал 22 февраля 1919 года на заседании так называемой «Оверменской комиссии» американского сената, которая еще тогда устроила своеобразный «суд» над Октябрьской революцией. Так что нынешний «суд», чинимый современными ненавистниками Ленина, выглядит уже фарсом. Да и замыслы новейших «судей» Октября сильно напоминают намерения тех, которые в семнадцатом заманивали в погреб.
Человеку с незамутненным рассудком рекомендовал бы читать, нет, даже не соратников Ленина (хотя и их нужно), а талантливейшего оппонента Владимира Ильича — великого русского философа Н. А. Бердяева. А он писал, между прочим, следующее: «Разложение императорской России началось давно. Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся. Война докончила процесс разложения. Нельзя даже сказать, что февральская революция свергла монархию в России, монархия в России сама пала, ее никто не защищал, она не имела сторонников... Большевизм, давно подготовленный Лениным, оказался единственной силой, которая, с одной стороны, могла докончить разложение старого и, с другой стороны, организовать новое».
Такова правда истории. Что из того, что она не устраивает современных антиленинцев?
Необходимо, считаю, не откладывая, сказать людям как можно больше об исключительном и неизвестном им драматизме ленинской жизни и борьбы. Вот недавно впервые полностью опубликовано письмо М. Ф. Андреевой, написанное Горькому сразу после смерти Ленина. Среди изъятий в предшествующих его публикациях меня особенно поразили следующие строки из рассказа Марии Федоровны о встрече с Лениным: «И вдруг мне бросилось в глаза, что глаза у него красные и в уголках их беленькие комочки, которые он оттирает не очень чистым большим белым платком». Даже такой маленький и пронзительный штрих к облику Ильича десятилетиями умалчивали. И многие, многие другие горькие человеческие штрихи, которые не вписывались в официозный портрет вождя. Оказалось ведь, что тему «самого человечного человека» предстоит еще открывать...
Правда. 1991, 19 февраля
| Оглавление |
СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ В. И. УЛЬЯНОВА-ЛЕНИНА: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
А. СИМАКОВА,лектор-экскурсовод Ульяновского филиала Центрального музея В.И. Ленина
РОДОСЛОВНАЯ СЕМЬИ УЛЬЯНОВЫХ: ИЗ ПОДАТНОГО СОСЛОВИЯ
О своих предках В. И. Ленин знал мало. В анкете переписи населения (1922) на вопрос о деде написал: «Не знаю».
Даже наиболее сведущий семейный биограф — А. И. Ульянова-Елизарова допускала неточности. О своем деде по отцу писала, что он был «мелким чиновником, служил в каком-то торговом предприятии».
Лишь в 30-е годы заведующий Астраханским городским архивным бюро П. Усачев разыскал ряд документов о семье Ульяновых, одновременно встречался со старожилами, помнившими их. Его материалами пользовались впоследствии М. И. Ульянова, работая над публикацией об отце, а также писательница М. Шагинян, создавшая очерк «Предки Ленина».
Разыскан был и дом Ульяновых, в котором родился отец Ленина.
Но до конца 60-х годов родословная Ленина обрывалась на деде Николае Васильевиче Ульянове. Да и о нем известно было только то, что он из астраханских мещан, портной. Много же о нем никто не знал.
Только в 1968 году в Астраханском архиве в «Списках ожидаемых к причислению зашедших беглых из разных губерний помещичьих крестьян» обнаружили записи: «Николай Васильев сын Ульянин (транскрипция фамилии в старых документах;—Ред.)...Нижегородской губернии Сергачской округи села Андросова помещика Степана Михайловича Брехова крестьянин отлучился в 1791 году». Запись эта и перевернула старое представление о месте рождения прадеда Ленина. В Нижегородском архиве найдены документы, прослеживающие три поколения Ульяновых: прапрадед В. И. Ленина — Никита Григорьев Ульянин (1711 —1779), прадед Владимира Ильича — Василий Никитич (1733—1770) и дед Владимира Ильича.— Николай Васильевич Ульянов.
Известно, что семья прапрадеда была разлучена. Никита Григорьевич был дворовым человеком помещицы Марфы Семеновны Мякининой. Ей же принадлежал и его младший сын Феофан. Старший сын Никиты Григорьевича — Василий значился дворовым человеком корнета Степана Михайловича Брехова, владельца села Андросова. О детях же Василия Никитича в ревизской сказке говорится так: «У них дочь, написанная в последней перед сим ревизии,— Катерина....Рожденные после ревизии Самойла, Порфирий, Николай...»
Братья были грамотными людьми: Самойла и Порфирий скрепляли своими подписями различные документы, в том числе ревизские сказки по селу Андросову, и именовались служителями помещиков Бреховых.
Известно, что в 1791 году в возрасте двадцати одного года Николай Васильевич Ульянов был отпущен помещиком на оброк. А когда истек срок отлучки, на родину уже не вернулся. Жил в Астрахани «без письменного вида, в работах по разным людям». За свое раскрепощение Николай Васильевич заплатил разлукой с родными и близкими. Помещики Бреховы не раз еще напоминали о себе: в 1802 году Николая Ульянова пытались отдать в рекруты, но всесилие Брехова было не беспредельным. С 1799 года Ульянов уже не считался крепостным, был причислен к государственным крестьянам и возврату к бывшему владельцу не подлежал.
В архивном документе того времени, удостоверяющем его личность, значится: «...Оный ростом 2 аршина 5 вершков, волосы на голове, усы и борода светло-русые, глаза карие, лицом бел, чист, от роду 30 лет...» Типичный облик великорусского крестьянина. Это же подтверждает и другой документ, хранящийся в Астраханском архиве — перечень лиц мужского пола Астрахани для рекрутского набора 1837 года, в котором сообщается, что Николай Васильевич Ульянов и его дети Василий и Илья «коренного российского происхождения».
Ульянов, став свободным, сначала поселился в селении Ново-Павловском, в 47 верстах от Астрахани. Позднее, переехав в Астрахань и занявшись портняжным ремеслом, Николай Васильевич еще долго платил подати как крестьянин Ново-Павловской слободы.
В 1807 или 1808 году Ульянов был приписан к сословию астраханских мещан. Затем, уже как мещанин и житель посада, Николай Васильевич обратился в ремесленую управу, которая официально утвердила его мастером и приписала к цеху портных.
Родословная семьи Ульяновых (по линии И. Н. Ульянова)
Как писала М. Шагинян, «...старик Ульянов, женившись на шестом десятке, совсем по-патриаршьи прижил четырех детей, а последнего — как в народе говорят «поскребыша» — Илью уже в таком возрасте, когда люди большей частью и не помышляют о детях, — шестидесяти семи лет». Так и считалось, что Николай Васильевич был старше жены на четверть века. Ошибка эта лежит на совести канцеляристов, которые вели записи подчас очень небрежно. Женился же Ульянов, надо полагать, в 1811 или в начале 1812 года, то есть когда ему было 42—43 года. Его женой стала дочь бедного астраханского мещанина Алексея Лукьяновича Смирнова - Анна. Ей было 23 года, но это тоже предположительно. Нет на сегодня данных и о том, что ее отец был якобы крещеным калмыком, о чем упоминала М. Шагинян.
А. Ульянова-Елизарова, думается, справедливо подчеркивала: «По национальности Илья Николаевич был русским, но некоторая примесь монгольской крови, несомненно, имелась, на что указывали несколько выдающиеся скулы, разрёз глаз и черты лица. В Астрахани как известно, значительную часть населения составляли издавна татары».
Всего в астраханской семье Ульяновых родилось пятеро детей, последним был сын Илья.
Нам известно также, что с 30-х годов прошлого век Н. В. Ульянов с женой, детьми и свояченицей Татьяне Алексеевной жил в своем небольшом доме на Косе, по Казачьей улице (ныне ул. Ульяновых) в Астрахани.
Умер Н. В. Ульянов во второй половине 1836 году После смерти кормильца семья осталась почти без средств к существованию. Старший в семье — семнадцатилетний Василий — принял на себя все заботы о матери, сестрах и пятилетием брате, а также о тетушке Татьяне, которая была крестной матерью самому Василию, Илье, сестре Федосье.
Можно предположить, что Илья ежегодно приезжал в Астрахань и на каникулы, пока учился в Казанском университете. Навещал родных и позднее, а в 1868 или 1869 году отправил погостить к родственникам Астрахань жену Марию Александровну с детьми Аней и Сашей.
Это была первая и последняя встреча Анны Алексеевны с внуками. В октябре 1871 года Анны Алексеевны не стало. Через семь лет, в апреле 1878 года, скончался Василий Николаевич.
Видимо, уже после смерти брата Федосья Николаевна приезжала погостить в Симбирск. Анна Ильинична вспоминала ее как «добрую женщину, небольшого роста, с черным платком на голове».. Илья Николаевич, а после его смерти Мария Александровна поддерживали Федосью Николаевну, посылая ей деньги. После кончины старшего брата Федосья перешла жить к племяннику Степану Горшкову, помогая воспитывать детей. Дожила до глубокой старости, умерла в 1908 году.
Мария Ульянова вышла замуж за вдовца Николая Захаровича Горшкова. Осенью 1853 года он сильно простудился и умер от горячки в 39 лет. Вся забота о семье легла на плечи Марии Николаевны. Она воспитала и двух пасынков, и двух сыновей — Ивана и Степана. Посильную помощь родственникам до конца своих дней оказывал Василий Ульянов.
О сыновьях Марии Николаевны известно немного. Сын ее Степан Николаевич Горшков, двоюродный брат Владимира Ильича, жил и работал в Астрахани до 1921 года. В его семье доживала свой век тетка Федосья Николаевна, он же заботился о могиле-склепе Ульяновых. Горшковы не теряли связи с Ульяновыми. В трудное для них время, когда не стало Ильи Николаевича и был осужден Александр, часто высылали в Симбирск посылки с рыбой. Известно, что в 1916 году, едва оправившись от болезни, Мария Александровна мечтала о поездке по Волге, чтобы заехать в Симбирск, встретиться с астраханскими родственниками. Поездка эта не состоялась. А вот Анна Ильинична и Марк Тимофеевич Елизаровы и Астрахани бывали. По семейным преданиям, приехали нежданно, взошли на крыльцо, постучали, но в дом их не пустили. Дома были лишь дети, и они выполняли наказ старших — двери чужим не отворять. Потом долго смеялись Елизаровы: «За чужих приняли...»
В 1921 году Степан Горшков поехал в Москву, забрав все документы, подтверждающие родство с Лениным. Мечтал о встрече с Владимиром Ильичем. Но удалось свидеться лишь с Анной Ильиничной и Марией Ильиничной. Владимир Ильич в те дни был болен. Степана Николаевича просили подождать, но он засобирался домой. В дороге заболел и умер.
У Степана Николаевича было трое детей — Евгений, Вячеслав и Юлия.
Евгений Горшков, подпоручик артиллерии, погиб в 1915 году при осаде Перемышля.
В первую мировую войну был офицером и Вячеслав Горшков, в годы гражданской войны перешел к красным. После войны Горшковы переехали в Москву. Там Вячеслав Степанович поступил в Высшую военную школу связи. Вышел в резерв. Работал инженером на Московской ГЭС. У него были сын Альберт и дочь Надежда. Вячеслав Степанович и Альберт Вячеславович погибли в годы Великой Отечественной войны.
Но о родственниках В. И. Ленина по линии отца известно далеко не все. Поиски документов продолжаются.
Истоки//Вестник Ульяновского филиала Центрального музея В. И. Ленина.
1990. № 2
Ж. ТРОФИМОВ, писатель
КЕРЕНСКИЙ И УЛЬЯНОВЫ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
В центральной печати в последние годы появилось несколько статей о бывшем премьер-министре Временного правительства Александре Федоровиче Керенском. В каждой из них речь идет обычно и о его отце — Федоре Михайловиче Керенском, директоре Симбирской классической гимназии в годы учения в ней Александра, Владимира и Дмитрия Ульяновых (а также их сестры Ольги, ибо Ф, Керенский являлся одновременно и начальником женской Мариинской гимназии). К сожалению, в этих статьях, встречаются ошибки и неоправданные домыслы, особенно при характеристике отношений между Ульяновыми и Керенскими.
Заглянем, например, в «Аргументы и факты» (1988. № 45. 5—11 ноября), где со статьей «А. Керенский: путь к прозрению» выступил профессор Киевского государственного университета В. Кудрин. Ему в Техасском университете удалось познакомиться с большим личным архивом А. Ф. Керенского, приобретенным на публичных торгах. Особый интерес в статье представляют сведения о том, как начиная с середины 1942 года бывший премьер Временного правительства — один из ярых врагов. Октябрьской революции — пришел к пониманию необходимости примирения с Советской Россией.
Вместе с тем приходится констатировать, что профессор В. Кудрин не нашел времени познакомиться по литературе с началом жизненного пути будущего премьер-министра. Только этим объясняется появление в статье главки «Начало двух биографий», где чуть ли не каждая фраза вызывает возражения.
Прочтем такой отрывок: «Чем больше я вчитывался в материалы архива, тем больше удивлялся, какие неожиданные сплетения человеческих судеб преподносит жизнь. Керенский заканчивал ту же Симбирскую гимназию, что и В. И. Ленин, Известно, что аттестат зрелости В. И. Ленину и высокую характеристику как лучшему ученику подписал в свое время отец А. Керенского —- Федор Керенский, являвшийся директором Симбирской гимназии. Подписал, зная, кем был брат Владимира Ильича — Александр. Сам этот факт вызывает уважение к порядочности и, скажем прямо, гражданской смелости Керенского-старшего — ведь данная характеристика открыла путь В. И. Ленину для поступления в Казанский университет.
Судя по заметкам в архиве,— продолжает В. Кудрин,— Керенский-младший был хорошо знаком с семьей Ульяновых, ближе всего знал младшую сестру В. И. Ленина Ольгу, о которой упоминает в дневниках. На этом, по сути дела, и заканчивается общность пройденного ими пути. Дальше их дороги диаметрально расходятся».
Профессор, по существу, соглашается с утверждениями престарелого мемуариста, не подозревая, что тот нередко идет на умышленное искажение исторической правды. Ведь кто-кто, а Александр Керенский знал, что родился 22 апреля 1881 года и, следовательно, к моменту ареста Александра Ульянова по делу 1 марта 1887 года ему самому не было и шести лет! Всем известно и то, что в июне того, же года Ульяновы покинули Симбирск и никто из Керенских и в глаза-то не видел их целых три десятилетия.
Спрашивается, можно ли серьезно говорить, а тем более стараться удивить миллионы читателей «Аргументов и фактов» якобы имевшими место «неожиданными сплетениями человеческих судеб»? Тем более что вопреки утверждению киевского профессора Александр Федорович не только не «заканчивал ту же Симбирскую гимназию, что и В. И. Ленин», но и вообще не учился в ней, ибо в мае 1889 года его отца перевели по службе в Ташкент, где и прошла гимназическая пора А. Керенского.
Не выдерживает критики и утверждение о том, что «Керенский-младший был хорошо знаком с семьей Ульяновых». В лучшем случае он мог помнить, что, когда ему было три-четыре года, его отец Федор Михайлович и мать Надежда Александровна (урожденная Адлер немка по национальности) обменивались традиционными для людей одного положения визитами с семьей директора народных училищ Симбирской губернии в пасхальные и рождественские праздники. И вот во время какого-то из таких полуофициальных визитов Ольга Ульянова могла угощать мальчика какими-нибудь сладостями да из вежливости поинтересоваться его игрушками Только таким могло быть знакомство четырехлетием Саши Керенского с четырнадцатилетней Ольгой Ульяновой. После же кончины ее отца Ильи Николаевича (12 января 1886 года) Ульяновы и Керенские уже обменивались и праздничными визитами.
Суждения о гражданской смелости Керенского-старшего в «Аргументах и фактах» пришлись по душе журналисту В. Витальеву, который свои впечатления о встрече в Англии с младшим внуком директора Симбирской гимназии (Неделя. 1989. № 30) предварил пространной цитатой из статьи киевского профессора. И старался усилить во много крат степень смелости Ф. М. Керенского. Слова: «Подписал, зная, кем был брат Владимира Ильича — Александр» — В. Витальев снабдил собственным комментарием: «По законам того времени родственники политических преступников подлежав немедленному (? — Ж. Т.) исключению из учебных заведений».
На самом же деле Ф. М. Керенский, как истинно верноподданный, ни разу в своей жизни не нарушал закона Иначе бы ему, сыну дьякона из села Керенки Городищенского уезда Пензенской губернии, не удалось весьма быстро сделать служебную карьеру, а в 1887 году удостоиться чина действительного статского советника — штатского генерала.
Посмотрим же, как «проявил» он гражданскую смелость при аттестации Владимира Ульянова.
Достаточно сказать, что еще до подписания выпускных документов он не упустил шанса лично продемонстрировать правительству свою благонамеренность, хотя для этого пришлось поступиться справедливостью.
Как преподаватель логики, курс которой был закончен в седьмом классе, Керенский обязан, был выставить в аттестат зрелости итоговые оценки по этому предмету, округлив дробные из них до целых чисел, но, согласно инструкции, учитывая при этом успехи и прилежание учеников в последние годы. И уж кому, как не Владимиру Ульянову, который шел первым учеником с первого класса (логичность его рассуждений Керенский в качестве преподавателя словесности неизменно наблюдал в его сочинениях), было законно округлить дробную годовую оценку с 4,5 до 5 баллов. Однако в отношении родного брата приговоренного к смертной казни революционера преподавателем-директором руководила иная, прямо скажем, верноподданническая логиками он снизил Владимиру Ульянову оценку, поставив в аттестат среди семнадцати его пятерок единственную сиротливую четверку...
Никакой гражданской смелости не потребовал от Керенского-старшего и сам факт подписания и выдачи выпускных документов Владимиру Ульянову, ибо не было такого закона, который бы обязывал директоров гимназий или хотя бы давал им право исключать из учебных заведений родственников «государственных преступников». Кстати, в истории России имелись случаи, когда одни представители семьи — декабристы, народовольцы (например, среди Муравьевых, Перовских) — являлись смертельными противниками самодержавия, а другие ревностно служили царю и пользовались за это немалыми милостями. Так было и в 1887 году. Петр Шевырев — фактический организатор второго «первого марта» — был казнен вместе с Александром Ульяновым, а его отец как был, так и остался преуспевающим харьковским купцом, брат — преподавателем петербургского Лесного института, а сестры — слушательницами высших женских (Бестужевских) курсов. Как видим, никто из близких родственников и этого казненного революционера в том году не пострадал.
Никакая инстанция не пыталась вмешиваться и в действия директора Симбирской классической гимназии, когда он скреплял своей подписью документы на выпускников 1887 года. В аттестате зрелости Владимира Ульянова помимо Керенского стоят подписи еще 14 членов педагогического совета. Именно этот совет и принял постановление о награждении Владимира Ульянова золотой медалью, и классный наставник А. Ф. Федотченко является основным автором всего того положительного, что вошло в характеристику лучшего ученика. А вот отрицательные оттенки в характеристике — это плод раздумий самого Ф. М. Керенского, который предупреждал инспекцию Казанского университета: «Присматриваясь ближе к домашней жизни и характеру Ульянова, я не мог не заметить в нем излишней замкнутости, чуждаемости от общения, даже с знакомыми людьми, а вне гимназии и с товарищами и вообще нелюдимости».
Эти строки из характеристики сыграли определенную роль в том, что Владимира Ульянова с самого начала пребывания в Казани полиция «имела в виду», ибо скрытность в ее глазах являлась одним из признаков «начинающегося влияния противоправительственной агитации». Когда же было установлено, что Владимир Ульянов был одним из активнейших участников студенческой сходки 4 января 1887 года, то инспектор студентов, словно похваливая бдительность Ф. М. Керенского, подчеркнул, что в гимназической характеристике Ульянова было «указано на излишнюю замкнутость, чуждаемость, что он и обнаружил».
Современники единодушны в том, что Ф. М. Керенский был крайне противоречивой личностью. Например, известный чувашский просветитель И. Я. Яковлев отзывался о нем так: «Способный. Образованный, отлично знавший русскую литературу. Хороший рассказчик, обладавший даром слова. В то же время это был человек завистливый, не терпевший около себя какого-либо соперничества, стремившийся вредить не только своим конкурентам, но даже тем, кого подозревал как стоявших поперек его дороги. На почве этих особенностей его характера у меня вышло с ним несколько довольно крупных, неприятных столкновений...»
Нельзя не отметить, что Федор Михайлович любил древний период словесности. Что касается демократической литературы XIX века, то, выполняя указания руководителей реакции 80-х годов, он предпринимал все меры, вплоть до запрета старшеклассникам пользоваться Карамзинской библиотекой. Но тщетны были эти старания. «К сожалению, — сетовал сам Керенский в донесении попечителю Казанского учебного округа,— вполне строгий контроль над ученическим чтением невозможен потому, что многие ученики берут книги не из гимназической только библиотеки, по также из общественной Карамзинской чрез посредство родственников или других лиц».
Когда же Ф. М. Керенскому стало известно, что преподаватель географии и истории С. И. Теселкин, возглавлявший ученическую библиотеку гимназии, дает некоторым ученикам книги «обличительного» направления, он, по свидетельству И. Я. Яковлева, возненавидел Теселкина, «стал преследовать, сделал на него в учебный округ донос… и добился перевода его в Саратов...
Керенский продолжал между тем чистку в гимназии немодного ему учительского персонала. Так, он сделал подлый, нечестный донос начальству на такого достойного педагога, каким был инспектор Христофоров, за возражения против него, Керенского, по управлению гимназией».
И. Я. Христофоров, одна из светлых личностей, долгие годы являвшийся близким знакомым И, Н. Ульянова, пытался защищаться от наветов своего директора. Объясняя свои нелады с казнокрадом И. В. Вишневским (предшественником Керенского) и Ф. М. Керенским, Христофоров заявил: «...с Вишневским я жил не в ладах потому, что он беззастенчиво эксплуатировал гимназическими и пенсионными суммами, с Керенским потому, что он фальшивил в педагогических вопросах в официальных донесениях (впрочем, я тогда выразился короче: «С одним я не ладил потому, что он воровал, а с другим - потому, что он плутовал»)».
Нелестны отзывы еще двух современников, знавших Ф. М. Керенского уже в качестве главного инспектора училищ Туркестанского края. Директор Ташкентской учительской семинарии Н. П. Остроумов характеризовал его как «администратора-формалиста», который рьяно отстаивал все начальственные распоряжения, но... умело обходил их, «когда находил это соответствующим своему настроению». Ему, по словам Остроумова, были присущи такие черты характера, как «начальствующая важность», стремление скрыть от сослуживцев свое происхождение, недоверие к подчиненным, скупость и проявлявшаяся «во всем расчетливость», стремление «выследить что-нибудь для занесения в свою книжку»...
Приведу выдержку из письма туркестанского генерал-губернатора А. Самсонова министру народного просвещения от 17 июля 1910 года: «Познакомившись ближе как с самим Керенским, так и с состоянием учебного дела в округе,— писал будущий выдающийся военачальник первой мировой войны,— я признал, что учебное дело в Туркестанском крае погублено именно г. Керенским, не сумевшим подобрать подходящих преподавателей, совершенно игнорировавшим туземные школы, старавшимся в своих докладах доказать лишь одно: что все в деле образования и воспитания юношества в местных учебных заведениях обстоит благополучно».
Через несколько дней после получения требования генерал-губернатора о немедленном отстранении Ф.М. Керенского от работы Министерство народного просвещение предложило последнему подать прошение об отставке, что он и сделал, сославшись на слабое здоровье. Два года спустя после бесславного заката своей карьеры Ф.М. Керенский умер в Петербурге.
Подытоживая сказанное и учитывая другие факты из жизни и деятельности Ф. М. Керенского, которые освещались мною в книгах «Гимназист Владимир Ульянов», «Дух революции витал в доме Ульяновых», с чистой совестью могу сказать, что Федор Михаилович немало потрудился, чтобы сделать Симбирскую классическую гимназию одной из лучших в глазах руководства Казанского учебного округа. Но «подтягивал» он ее подчас жесткими методами, стараясь воспитать молодое поколение в духе преданности царскому самодержавию. Тщетными, однако, оказались эти усилия по отношению к Александру и Владимиру Ульяновым и в значительной мере даже к собственному сыну.
Совести. 1990. № 5
Г. ЕЛЬЦОВ, журналист
ОТ СТРЕЛЕЦКОЙ ДО НЕВСКОГО (О трилогии Ж. Трофимова «Великое начало» в контексте обиды на наш исторический путь)
Сначала об обидах.
Не будь в той анонимке постскриптума, я бы, как и положено, не особенно вчитываясь, сдал ее в архив. Свободе слова не к лицу полемика с тенями, хотя бы и весьма воинстенными. По в послесловии из-под трусливой маски анонима-ниспровергателя вдруг выглянул человек сомневающийся, размышляющий. Некто, представившийся Леонидом Ш., рабочим-строителем, писал: «Я часто смотрю портреты Ленина (это у нас не дефицит!) и думаю при себя: «Владимир Ильич, неужто за то, что царь казни твоего брата-террориста, надо было наказывать всю страну? Неужто твое семейное горе может оправдать нашу нищету, очереди, гражданскую войну, репрессии, ГУЛаг, наше бесправие?»
Но Ильич молчит. Ему нет дела до меня, маленького человека... Наш сногсшибательный социализм —это плевок в сторону миллионов замученных, угнетенных и эксплуатируемых, веками мечтавших о справедливом и счастливом обществе. И эта мысль приводит в ярость против его „основателей” и „созидателей”».
Итак, ярость... Только вот какая? Хорошо, если сдерживаемая разумом — созидательная. Ну а если слепая, разрушительная? Если опять «до основанья»?
И в самом письме обилие уже знакомых по А. Солженицыну и В. Солоухину ленинских цитат, якобы свидетельствующих о его приверженности насилию, попранию демократии и гуманизма. «Я пользовался чужим трудом,—к чести своей откровенно признается Леонид Ш.— Если бы я не поленился и взялся за ПСС (Полное собрание сочинений.— Г. Е.) Ленина, то нашел бы таких цитат еще больше».
Думаю, что, если бы он не поленился и по совету небезызвестного литературного героя Чацкого предпочел «оригиналы спискам», в ПСС Ленина его бы ждали и другие открытия. Вообще пользоваться выжимками чужого ума небезопасно, ибо, по Козьме Пруткову, всякий специалист подобен флюсу — полнота его односторонняя. Да и насколько далеко неосмысленное цитатничество от невежества, которое, если верить классикам, есть демоническая сила?
Во-первых, думаю, из более пли менее полного обращения нашего анонима с речами и статьями Ленина он бы уяснил, что взятые им «наперевес», как вилы, цитаты — суть не программные установки, но слова, сказанные Владимиром-Ильичем по вполне определенному поводу, в конкретном историческом контексте. «Для меня всегда была важна практическая цель»,— говорил он сам. Весьма немаловажно и то, кому адресовались те слова. В человеческом общении, тем более в своем кругу, в среде единомышленников, не все слова следует понимать буквально. Если по чьему-нибудь адресу (а поводов не счесть) мы в сердцах говорим, что за такую работу руки оторвать мало, это совсем не значит, что для усекновения уже готов топор. Поэтому не стоит любую гиперболу принимать за чистую монету и представлять как святцы.
Наконец, надо отдавать себе отчет в том; что не речи политиков, а интересы масс правят современным миром. Политик только до тех пор наверху, пока он действительно (или своекорыстно) следует чаяниям широкой общественности.
В связи с этим позволю себе одно, может быть, не слишком приятное для сегодняшних ясновидцев, сильных задним умом, скромное напоминание, этакий парадокс. Как бы мы ни громили сейчас и поделом! преступления Сталина, волюнтаризм Хрущева, надутую пустоту Брежнева, факт остается фактом: их режимы не вызывали сколь-нибудь широких социальных протестов, народ, как говорится, безмолвствовал.
Почему? На мой взгляд, не только потому, что рта не давали открыть, но и потому, что фактически существующее — хотя бы и в нищете — социальное равенство (об уровне жизни элиты разве что догадывались) большинством воспринималось как справедливость. Коммунистическая идея всеобщего равенства, родственная раннехристианской, оказалась настолько великой, что даже преступления против своего народа не смогли поколебать здания тоталитарных режимов. И только выстраданная зрячесть, возможность честного сравнения, в которых познается все, позволили осуществить коренную переоценку былых ценностей. Приоритет отдан ценностям общечеловеческим.
Впору воскликнуть: «Свершилось наконец!» — да сдерживает очевидная предвзятость иных переоценщиков, их негуманность в проповедях гуманизма. Вот, например, безапелляционный приговор марксизму, вынесенный А. Ципко в статье «Хороши ли наши принципы?» (Новый мир. 1990. № 4). Вчитываемся: «Коммунистическая идеология породила за семьдесят лет столько чудовищ, сколько старая частнособственническая цивилизация не сумела породить за три века».
Конечно, свежие раны поют больнее, однако, несмотря на боль, не мешало бы сохранять объективность. Отнюдь не коммунистической идеологии человечество обязано бойнями первой и второй мировых войн, атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, кровопролитными национальными конфликтами, расизмом, вьетнамским Сонгми и многим-многим другим. Конечно, жертвами постыдно считаться, по втройне постыдно о каких-то из них забывать. Во всяком случае, не по-христиански.
Нет, я не собираюсь, споря с автором «Нового мира», оправдывать ортодоксальный марксизм как теорию превосходства одного класса над другим, как теорию, допускающую насилие, как экономическую утопию прямого (внерыночного) товарообмена, наконец. Но нельзя не видеть и того, что сама эта теория зародилась в обществе классового насилия (победила — в обществе изощренного насилия), была клином, которым хотели вышибить клин.
Хотелось бы показать иное: неправомерность отделения фигуры В. И. Ленина от общечеловеческих ценностей, от гуманизма.
А. Ципко делает это так: «Идеи Маркса и вся (выделено мной.— Г. Е.) наша послеоктябрьская история слиты воедино». В другом месте: «Марксизмом переболели многие, но, как правило, наиболее одаренные, талантливые преодолели марксистские истины, обнаружив их ошибочность». Хвала автору, ибо кто, как не он, преодолевший эти истины, вправе рассчитывать на обозначенные выше комплименты?!
Но все же я бы в первую очередь адресовал их... В. И. Ленину. Разве нэп и последовавший за ним коренной пересмотр «всей нашей точки зрения на социализм» не были самым решительным разрывом с «утопической верой в возможность организации такого производства, которое было бы свободно от соображений прибыли и личной выгоды»?
Нэп, кооперация и многие другие ленинские начинания, увы, упрямо выламываются из «всей» нашей послеоктябрьской истории строительства коммунизма точно по Марксу. А. Ципко об этом стыдливо умалчивает. Ему нужен, видимо, «ортодоксальный Ленин», сугубо марксистско-классовой, а не общечеловеческой закваски. Для этого и прячутся концы в воду. Чтобы вытянуть их оттуда, все же не поленимся и, следуя неосуществленному намерению рабочего-строителя Леонида Ш., возьмемся за Полное собрание сочинений Ленина. Кроме отдельных «негуманных» рецептов, преследующих, как правило, практическую цель в каждой конкретной ситуации, мы обнаружим мировоззренческие установки совсем иного толка.
Например, о сущности социализма: «Победоносный социализм необходимо должен осуществить полную демократию...» (Поли. собр. соч. Т. 27.. С. 252), «...не уменьшая этим, а в миллионы раз увеличивая «дифференцирование» человечества в смысле богатства и разнообразия духовной жизни и идейных течений, стремлений, оттенков» (Поли. собр. соч. Т. 26. С. 281).
Или о преходящей роли диктатуры пролетариата: «Что отличает нас от анархистов в смысле принципов? Принципы коммунизма заключаются в установлении диктатуры пролетариата и в применении государственного принуждения в переходный период. Таковы принципы коммунизма, ко это не его цель» (выделено мной.— Г. Е.) (Полн. собр. соч. Т. 44. С. 24).
Как демократическое откровение мы преподносим сейчас идею разделения властен—законодательной, исполнительной, судебной, подразумевая подчас, что основателям нашего государства она была неведома. Юристу Ульянову-Ленину неведома? Послушайте: «Конечно, если бы Совнарком нарушил постановление ВЦИК, то он подлежал бы привлечению к суду» (Полн. собр. соч. Т. 40. С. 268). Совнарком—-к суду! И сейчас-то мы еще не знаем подобных прецедентов, а Ильичем еще тогда это допускалось.
Или его точка зрения на такой сегодня актуальнейший вопрос, как сочетание демократии с задачами непосредственного управления, полномочий Советов — с обязанностями их исполнительных органов. Мы ведь в своем народовластном пафосе готовы чуть ли не отказаться от всех и всяческих «аппаратов». А вот что говорил он: «Господство рабочего класса в Конституции, собственности и в том, что именно мы двигаем дело, а управление— это другое дело, это — дело уменья, дело сноровки... Где это у вас можно управлять без компетентности, управлять без полного знания, без знания науки управления? Смешно!.. Пока у вас отсутствует принцип компетентности и уважения к спецу — мы стоим на примитивной точке зрения» (Полн. собр. соч. Т. 40. С. 222).
По-моему, это и о нас сегодняшних. Причем не в бровь, а в глаз. Подобное цитирование на злобу дня можно было бы продолжать бесконечно, поскольку истинный ум, истинная культура, а их запас в работах Ленина бесконечен, будут в цене всегда. Как золото, которое и в грязи блестит. Вся суть — в умении отделить его от накипи революционной стихии. Это не сделать в состоянии слепой ярости, ибо «озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль». Эта мудрость тоже Ленина.
И тогда мы поймем: да, есть Ленин как непосредственный участник жесточайшей социальной ошибки, ко это только часть целого. А само целое — выдающийся мыслитель, обогативший свою память знанием всех «тех богатств, которые выработало человечество».
Это и было, пожалуй, мировоззренческой базой тех твердых изменений политического курса, что характерны для Ленина. Да, ошибался, но умел признавать и исправлять свои ошибки. «Так сказала нам жизнь»,— на подобное никогда бы не отважился догматик от Маркса, возводящий его теоретические схемы в абсолют. Ленин отваживался. Например, вводя те же нэп, государственный капитализм, разве не поступался он воинствующими ортодоксально-классовыми принципами?
«Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно, его революционной диалектики...» (Полн. собр. соч. Т. 45. С. 378). Похоже, Ленин это сказал не только о своих политических оппонентах, по и о своих «продолжателях». Да и о сегодняшних плакальщиках по нашей истории. Революционная диалектика, сдается, умерла в партии вместе с ним. Или на шестьдесят с лишним лет она, постоянно третируемая, погрузилась в летаргический сон... Спал разум — рождались чудовища.
Но, продирая сейчас глаза, ей-богу, неумно отказывать в гуманизме человеку, целиком посвятившему жизнь борьбе за лучшую долю людей. Наряду с застившим сейчас наше сознание негуманизмом Октябрьской революции к привилегированным сословиям грешно забывать о вековечном негуманизме российских держиморд к забитому большинству населения. Абсолютному большинству. И в равной степени — к России мыслящей, России демократической.
Именно в этом отношении, как ни странно, стала для меня откровением документальная трилогия Жореса Трофимова «Великое начало», выпущенная в 1990 году издательством «Молодая гвардия» и недавно появившаяся в продаже. В трилогию вошли ранее изданные документальные повести «Великое начало» (в существенно переработанном виде), «Казанская сходка» и «Самарские университеты». Как части трилогии они получили более лаконичные названия: «Симбирск», «Казань», «Самара». Три поволжских города. Детство, отрочество, юность Владимира Ульянова. Революционная закалка. Гражданское возмужание.
Книга емкая: охватывает первые двадцать три лишним года жизни Владимира Ильича из неполных пятидесяти четырех. Книга без вымыслов: не в правилах автора отдаваться полету фантазии. Повествование— и весьма живое — строится на строго документальной основе. И потому книга особенно нужная.
Сам автор говорит об этом во вступлении так: «Сегодня, когда фигура Ленина снова приковала к себе пристальное внимание с самых разных сторон, когда в ходу оказались самые разные суждения и оценки, рассказ о поволжском периоде — периоде юности Владимира Ульянова, на мой взгляд, особо необходим».
С этим трудно не согласиться. Но возразил бы я в другом. Автор адресует свою книгу в первую очередь молодому читателю. По-моему, речь следует вести о более широкой читательской аудитории. Она — для всех тех, кому дорого имя В. И. Ленина. Для всех тех, кому нужно разобраться в нашем многострадальном прошлом. Для плакальщиков по былой, «процветающей» России в том числе. Изображение социального фона, конечно, не было главной задачей автора. Вместе с тем, поскольку бытие определяет сознание, без него не обойтись. В итоге скупые факты российской действительности, сообщаемые автором, сложились в весьма примечательное полотно.
Сейчас мы с ностальгической грустью вспоминаем, что православная самодержавная Россия славилась колокольными звонами. И похоже, начисто забываем о другой ее музыкальной «славе» — звоне кандальном. В Симбирске, по соседству с домом на Стрелецкой, где родился Владимир, находилась тюрьма. Отложились ли в его детской памяти лязг цепей, грубые окрики охранников — трудно сказать. Но позже молодой адвокат, помощник присяжного поверенного В. Ульянов на практике убедится, насколько легко простолюдину угодить в цепи: достаточно по нищете позариться на чужую краюху хлеба. А сильные мира сего за многотысячные мошенничества, за дикий произвол отделывались легким испугом.
Впрочем, будем следовать фактам. В Симбирской губернии той поры из всех родившихся детей до одного года не доживали 36 процентов. До пяти лет — половина родившихся! Средняя продолжительность жизни в России составляла... 25 лет, тогда как в Англии — 53 года.
И могло ли быть иначе, если на всю губернию была, одна больница. Зато в Симбирске — четыре водочных предприятия. Не в пример церквам, действовало только одно начальное училище на три-четыре населенных пункта.
С той же «заботой» о здравоохранении и народном образовании Ульяновы столкнутся в «русском Чикаго» — Самаре. Единственная гимназия ютилась в частном доме, зато с купеческой удалью тратились деньги на строительство городского театра, на громадное здание кафедрального собора, вмещавшего две с половиной тысячи (!) верующих.
Несколько отвлекаясь, приведу статистику по всей «процветающей» России предреволюционных лет. Вузов— 91, музеев — 213, театров—177, врачей— 19 785. Зато религиозных учреждений — 78 792! Зато священнослужителей — более 200 тысяч. То есть было кому вымаливать дождь в засуху, здоровье для паствы. Но мало было тех, кто мог просто лечить и с умом обрабатывать землю. И потому голод, эпидемии тифа, холеры так легко косили тысячи и тысячи полуголодных людей сто лет назад в Поволжье.
Это, так сказать, с материальной стороны. А вот что касается духовной. Больше похожая на казарменную атмосфера гимназии. Однокашник Владимира, а позже поэт А, Коринфский о ней напишет: «В угрюмом застенке «классической школы».., тупели и гасли умы».
В Карамзинской библиотеке изъяты из общественного пользования сочинения писателей-демократов, «Капитал» К. Маркса. В число вредных попали даже «Рефлексы головного мозга» И. М. Сеченова. Тенденция правительства с начала 80-х годов развивать церковноприходские школы взамен земских — тягчайший удар по всему делу жизни И. Н. Ульянова — способствовать просвещению народа.
А вот и православный «гуманизм». На сожаление отца, что дети не усердны в вере, его гость хладнокровно рекомендует: «Сечь, сечь надо». В тот день Володя расстался с крестом. Нечего сказать, хороша вера, если у нее в качестве аргумента извечные российские розги!
Или взять положение женщины... То открываются, то закрываются единственные в стране высшие Бестужевские курсы, Ольга вынуждена думать об учебе в далекой Швеции...
И по всем страницам книги тотальная ненависть режима ко всякому инакомыслию. За верноподданность бдит все российское чиновничество; учителя гимназий, университетские попечители, вездесущая охранка.
Позор! Нонсенс! Чтобы выйти замуж, поднадзорная старшая сестра Владимира Анна Ильинична должна была получить на то позволение губернатора. За Ульяновыми в Алакаевке Самарской губернии установлено настолько «достаточно деятельное наблюдение», что жизнь там становится невыносимой. Характерно: документы жандармского управления стали едва ли не главным источником информации для Ж. Трофимова при написании «Самарских университетов».
Вот почему как символ самодержавно-помещичьей власти была воспринята демократической Россией повесть А. П. Чехова «Палата № 6» (Русская мысль. 1892. Ноябрь.). В. Ульяновым — в том числе. Впрочем, не всей демократической Россией. Часть ее представителей томилась в тюрьмах, а закон не допускал для «политиков» знакомства с газетами и журналами.
Вся великодержавная Россия была «палатой № 6», сковывающей свободный дух и творческие силы. Для них эта Россия была душегубкой. Потому только за безбрежную ненависть может сойти попытка объяснить путь Ленина к Октябрю чувством мести за казненного брата. Все честное задыхалось и рвалось к переменам. А правительство тем временем лицемерно заявляло (1887), мол, в России еще не настало время введения конституционного правления.
Допускаю и даже хотел бы, чтобы в тотальном подавлении инакомыслия, в мстительности режима, в гипертрофированной роли охранки читатель увидел черты разительного сходства с нашим недавним советским прошлым. В том-то и дело: у России не было сколь-нибудь существенного демократического опыта, зато традиция насилия — из глуби веков. То есть концепция превосходства одного класса над другим (как, акт исторического возмездия) упала на хорошо «удобренную» почву. Но если для одних (Сталин и последователи) она стала удобной маской для удержания власти и оправдания беззаконий, то для других (в том числе Ленина) диктатура пролетариата была только средством завоевания власти ради веками угнетаемых (возмездие в них вызрело!) и суровой необходимостью переходного периода. Но не целью, на что однозначно указывал сам Ленин.
Принципиальная разница в подходах тоже, думается, родом из детства. Ведь на каких ценностях воспитывался Владимир Ульянов? Да на общечеловеческих, в основе которых свобода человека, гуманизм, честность, служение народу. Доказательств тому в трилогии Ж. Трофимова несть числа.
Долг служения народу... Вся жизнь отца. Старшая сестра Анна готова открыть воскресную школу в собственном доме, чтобы учить неимущих безвозмездно. В Петербурге Александр ради спасения товарища и революционной работы закладывает в ломбард обе свои золотые медали. Владимир упорно готовит к экзаменам по древним языкам чувашского учителя Н. М. Охотникова.
Честность... Она у Ульяновых во всем: от малого — «у Ульяновых играют честно» (друзья-товарищи о крокете) — до принципиальной неспособности подличать во время многочисленных попыток исключенного из Казанского университета за участие в сходке Владимира найти путь к получению высшего образования. Он пария, он — изгой режима, от него, как от блудного сына, ждут раскаяния. Но ни в одном обращении к сильным мира сего вы не найдете самоуничижительной нотки.
Мужество... Тут бы нужен отдельный разговор. Например, как легко все успехи Владимира в усвоении знаний списать на его гениальность. Но попробуйте быть на высоте, когда сердце рвется на части? Владимиру такое выпадало не раз. Казнят брата — он сдает выпускные гимназические экзамены. Умирает любимая сестра Ольга — он экстерном сдает экзамены по курсу юридического факультета.
Какая сила помогла превозмогать эти раны? Долг служения народу — другой, по-видимому, не было. Наличие этой внутренней силы вне всякого сомнения осознавалось окружающими. Примечательно, как замечает Ж. Трофимов: никто в классе не порицал открыто участия его брата в покушении на жизнь царя.
Ради служения народу Владимир постоянно опережал время. Самый молодой (17 лет) выпускник Симбирской гимназии. Самый молодой (21 год) юрист России. Весь сосредоточен на пополнении нужных для общественной деятельности знаний, не страшась непосильного. В шестнадцать лет берется переводить «Капитал». В Казанском университете, хотя хватало знания других языков, начинает изучать английский. Позже штудирует марксистскую литературу на немецком! Министра народного просвещения И. Д. Делянова просит разрешить держать экзамен сразу «на кандидата юридических наук экстерном».
Скупы, быть может, в книге свидетельства простых человеческих движений его сердца, но что поделаешь: они не оставляют после себя документальных следов. Но вот факт: молодой дипломированный юрист отказывается от первоначального намерения сразу перебраться в Петербург и решает на год-два остаться в Самаре, чтобы быть опорой матери.
Приводит автор и эпизод, который может быть по-своему использован нынешними сторонниками «чистого гуманизма». В Самаре на собраниях и сходках Ленин вел решительную пропаганду против комитетов содействия голодающим, считая их «пропагандой действия» за примирение с существующим строем, породившим голод. Несмотря на безусловную его политическую правоту, здесь есть, конечно, чрезмерная радикальность по хорошо известному всем нам типу «чем хуже, тем лучше». Не берусь делать из этого далеко идущих выводов. Здесь, конечно, налицо примета классовой закваски, усвоенной с революционным учением Маркса. Было это у Ленина? Не боженька, не икона — конечно, было, и спасибо автору трилогии Ж. Трофимову за «неизбирательность» его публицистического исследования. Но корни таких подходов — классовых или общечеловеческих — были глубже, вот вопрос.
Никогда не уйдут из моей памяти простые картины прочитанного о Ленине. (Это уже не из трилогии.) Ленин, проверяющий простыни в пристанище А. М. Горького — не сыры ли, не захворал бы... Ленин, подающий калоши врачам, пришедшим его осмотреть... Мелочи? Не уверен. Диктаторы не способны на такие мелочи. Здесь — полное отсутствие вождистской гордыни. Здесь — человек, уважающий другого человека.
Забываем простую вещь: Октябрь был предопределен вовсе не Лениным, но правящим режимом во главе с «мучеником-самодержцем», бросившим Россию «противно человеческому разуму» (по Толстому) в бойню бессмысленной войны. Она-то скопищами народного горя и привела решающим образом — увы, точь-в-точь по писанию Маркса — к революционному спазму и непримиримому социальному расколу России. (Кстати, если практика до поры подтверждала теорию, почему последней было не верить? Давайте учитывать и это.)
Но вот наступил момент, когда теоретические схемы общественного развития стали посрамляться жизнью. «Военный коммунизм» оказался несостоятелен перед задачей хозяйственного возрождения. И Ленин... И Ленин «всерьез и надолго» отказался от классических схем. Его «не сметь командовать» крестьянином, его ставка на личный интерес и хозяйственный расчет в несколько лет преобразили Россию. Великие общечеловеческие знания, помноженные на реализм и гражданское мужество, служили основой того беспрецедентного в истории политического поворота.
Именно таким оставляет читателям своего героя Ж. Трофимов, закапчивая повествование приездом Владимира Ульянова в Петербург. «Перед нами,— цитирует он воспоминания Г. М. Кржижановского,— был не просто первоклассный знаток нашей родной литературы и знаток творений Маркса и Энгельса, но уже и самостоятельный мыслитель...» Самостоятельный!
Отринув неоправдавшее себя, вернувшись наконец к общечеловеческим ценностям, вооружиться бы и нам объективным знанием и мужеством, столь необходимыми для свободного развития каждого из нас и общества вместе с нами. Тогда, глядишь, вслед за Н. Г. Чернышевским мудро поймем, что исторический путь — не тротуар Невского проспекта, он идет целиком через поля, через болота, через дебри. Главная, как я полагаю, книга Жореса Трофимова может тому в немалой степени способствовать. Беру на себя смелость рекомендовать.
