* * *
Проходит несколько недель, мы давно вернулись в дом номер семнадцать, и тут Ханна узнает о предложении леди Пембертон-Браун. Однажды утром она зовет меня в гостиную, и, войдя, я сразу понимаю, что хозяйка недовольна, только пока не знаю, чем.— Можешь представить себе, Грейс, каково это — сидя за обедом, за одним столом с семью дамами, которые только и мечтают выставить тебя дурой, — узнать, что кто-то пытался переманить твою горничную?От неожиданности я лишаюсь дара речи.— А они болтают об этом, смеются и страшно удивляются, что я ничего не знаю. Что ничего не замечаю у себя под носом. И почему ты мне ничего не сказала?— Прошу прощения, мэм…— Да уж попроси! Неужели я не могу доверять тебе, Грейс? Я-то думала, что после стольких лет, когда так много пережито вместе…Альфред так и не написал. От обиды и усталости у меня срывается голос:— Я отказалась от предложения леди Пембертон-Браун, мэм. И не знала, что должна уведомить вас о нем, раз уж я сказала ей «нет».Ханна словно приходит в себя. Вздыхает, садится на край дивана и покачивает головой. Растерянно улыбается.— Прости меня, Грейс. Как мерзко с моей стороны… Сама не знаю, что на меня нашло…Она даже бледнеет. Опускает голову на руки и несколько минут сидит молча. Потом говорит странным, вибрирующим голосом:— Как же все это отличается от того, что я себе напридумывала, Грейс.Ханна кажется такой несчастной, что я тут же раскаиваюсь в своей резкости.— Что «это», мэм?— Все. — Она поводит рукой вокруг. — Это. Эта комната. Этот дом. Лондон. Моя жизнь. — Ханна поднимает голову и глядит на меня. — Я чувствую себя никчемной, лишней. Иногда пытаюсь вспомнить последние годы и понять, где я совершила неверный шаг? — Она тоскливо смотрит в окно. — Как будто Ханна Хартфорд сбежала, чтобы жить своей настоящей жизнью и оставила меня здесь, вместо нее. — Ханна снова переводит на меня глаза. — Помнишь, в прошлом году я ходила к предсказательнице?— Да, мэм, — с опасением отвечаю я.— Она отказалась мне помочь.Я облегченно вздыхаю, но тут Ханна продолжает:— Не смогла, хотя собиралась: усадила меня, велела вытащить карту. Когда я подчинилась, она засунула ее обратно в колоду, перетасовала и предложила попробовать еще. По ее лицу я поняла, что вытянула ту же самую карту, я поняла, какую. Пикового туза. — Ханна встает и нервно мерит шагами комнату. — Сперва она вообще ничего не хотела мне говорить. Вместо этого взяла меня за руку и снова не сказала ни слова. Верней, сказала, что ничего не понимает, что все в тумане, ее внутренний взор тоже в тумане, и точно она может сказать только одно. — Ханна поворачивается ко мне. — Вокруг меня бродит смерть, я все время должна быть настороже. Где эта смерть — в прошлом или в будущем, она сказать не может, все слишком туманно.Я собираю все силы и начинаю говорить, что не стоит беспокоиться, что предсказательница просто пугала ее, чтобы заставить прийти еще раз. В конце концов, сейчас, после войны о смерти можно сказать любому, и не ошибешься — почти каждый потерял кого-то из близких, потому и ходят к гадалкам. Но Ханна нетерпеливо мотает головой:— Я знаю, что это значит. Сама догадалась, потому что много читала о таких вещах. Это метафорическая смерть. Время от времени карты говорят языком метафор. Это я умерла. Внутри. Я чувствую это уже давно. Как будто меня нет, а все, что происходит, это чей-то дурной сон.Не знаю, что и сказать. Заверяю ее, что она жива. Что все кругом происходит на самом деле. Ханна горько улыбается.— Какая разница. Если все происходит на самом деле, у меня вообще ничего не осталось.Наконец-то я соображаю, что сказать. Сестра, а не служанка.— У вас осталась я, мэм.Ханна смотрит мне в глаза, берет меня за руку. Сильно, почти до боли стискивает пальцы.— Не бросай меня, Грейс! Слышишь? Не бросай меня.— Никогда, мэм, — отвечаю я, тронутая ее порывом. — Никогда.— Обещаешь?— Обещаю.И я сдерживаю свое обещание. Уж не знаю — к добру или к худу.
ВОСКРЕШЕНИЕ
Темнота. Тишина. Неясные фигуры. Это не Лондон, не комната в доме номер семнадцать на Гроувенор-сквер. И Ханна куда-то делась. Ничего, вернется.— Добро пожаловать домой.Голос в темноте. Надо мной кто-то склоняется.Голос знакомый. Это Сильвия, и я тут же чувствую себя старой и немощной.Даже веки совсем ослабли. От них нет никакого проку. Как пара истлевших занавесок.— Вы так долго спали. Перепугали нас. Как вы себя чувствуете?Беспомощной. Заброшенной. Выкинутой из времени.— Пить хотите?Наверное, я кивнула, потому что во рту оказывается соломинка. Я сосу воду. Тепловатую воду. Как знакомо.Мне отчего-то грустно. Да нет, понятно, отчего. Весы качнулись, и я знаю, что будет дальше.И снова суббота. С весенней ярмарки прошла неделя. С моего недомогания — тоже. Я в своей комнате, в кровати. Занавески открыты, и солнце золотит вересковую пустошь. Утро, птицы. Я жду гостя. Приходила Сильвия, привела меня в порядок. Усадила в подушки, что твою куклу, и аккуратно расправила одеяло на коленях. Ей хочется, чтобы я хорошо выглядела. Даже расчесала меня, добрая душа.Стук в дверь.Петли скрипят, Урсула просовывает голову в щель, убеждается, что я не сплю, улыбается. Сегодня она зачесала челку назад, открыв лицо. Небольшое круглое личико, которое мне почему-то очень нравится.Урсула подходит к моей кровати и, склонив голову, рассматривает меня.Какие же у нее глаза — темные, большие — словно на картине маслом!— Как вы себя чувствуете? — повторяет она уже привычный мне вопрос.— Гораздо лучше. Спасибо, что заглянули.Урсула нетерпеливо качает головой — ни к чему тут глупые любезности.— Я пришла бы раньше, если бы знала. Только вчера позвонила, и мне сказали.— Даже хорошо, что не пришли. Ко мне трудно было пробиться. Дочь стояла на страже с тех пор, как мне стало плохо. Я здорово ее напугала.— Я знаю. Встретила ее в фойе. — Урсула заговорщически улыбается. — Она велела мне вас не волновать.— Не слушайтесь.Она садится на стул около кровати, ставит сумку на пол.— Как там фильм? — спрашиваю я. — Движется?— Почти готов. Досняли финал, почти разобрались с закадровым звуком и саундтреком.— Саундтрек… — повторяю я. Ну конечно. Трагедии в кино всегда разворачиваются под музыку.— И что там за мелодии?— Несколько песен двадцатых годов. Танцевальные мелодии и пианино. Грустное, загадочное, романтическое пианино, в стиле Тори Амос.Наверное, у меня глупый вид, поэтому Урсула начинает перечислять композиторов, с которыми я должна быть знакома.— Немного Дебюсси, немного Прокофьева.— А Шопен?— Шопен? — удивленно поднимает брови Урсула. — Нет. А нужно? — Она даже пугается. — Только не говорите мне, что кто-то из сестер страстно любил Шопена!— Нет, — отвечаю я. — Шопена любил брат, Дэвид.— Слава богу! Он не самый главный персонаж. Слишком рано погиб, чтобы всерьез повлиять на события.Спорное утверждение. Впрочем, сейчас мне не до споров.— И что у вас вышло? Хороший фильм?Урсула прикусывает губу.— Надеюсь, да. Думаю, что да. Боюсь, мне трудно оценить его объективно.— Но хоть похоже на то, что вы задумали?Она покачивает головой. Вздыхает.— И да, и нет. Трудно объяснить. Когда я только начала снимать, он весь был у меня в голове, полный нерастраченной энергии. А теперь он снят — будто загнан в какие-то рамки.— Наверное, так бывает с любым произведением.Урсула кивает.— Понимаете, я чувствую такую ответственность перед героями, перед всей их историей. Хотелось сделать все идеально.— В мире мало идеального.— Мало, — улыбнувшись, соглашается Урсула. — Иногда я боюсь, что я не тот человек, которому стоило браться за историю семьи Хартфорд. Вдруг я все перепутала? Я так мало знаю!— Литтон Стрейчи[21] как-то сказал, что неведение — главный инструмент историка.Урсула непонимающе хмурится.— Неведение — лучший советчик, — объясняю я. — Оно бесстрашно выбирает главное и отбрасывает лишнее.— Хочешь испортить рассказ — сделай его правдивым, так что ли?— Что-то в этом роде.— Но ведь для биографии самое главное — правда.— А что такое правда? — говорю я. Были бы силы — пожала бы плечами.— То, что случилось на самом деле. — Урсула глядит на меня так, словно у меня окончательно съехала крыша. — Кому и знать, как не вам. Вы долгие годы раскапывали прошлое. Искали правду.— Раскапывала. И ни разу не нашла. — Я медленно, но верно сползаю с подушек. Урсула замечает это и мягко поправляет меня. Я спешу продолжить, пока она не перебила. — Когда я была молодой, я хотела быть сыщиком.— Серьезно? Служить в полиции? И почему передумали?— Мне никогда не нравились полисмены.— Да, это действительно проблема, — ухмыляется Урсула.— Поэтому я пошла в археологи. Почти то же самое, если подумать.— Только жертвы убиты гораздо раньше.— Да.— Эту мысль подсказала мне Агата Кристи. Верней, один из ее героев. Он сказал Эркюлю Пуаро: «Из вас вышел бы неплохой археолог, мистер Пуаро. У вас настоящий талант восстанавливать прошлое». Я читала это во время войны. Второй войны. К тому времени я была сыта по горло тайнами, но у одной из медсестер оказалась с собой книжка, а старые привычки долго живут.Урсула улыбается и неожиданно встает.— Ой, чуть не забыла. Хорошо, что вы мне напомнили. Я тут кое-что принесла. — Она ныряет в сумку и достает оттуда маленькую коробочку.Размером с книгу, но гремит.— Это кассета. Агата Кристи. — Урсула неуверенно пожимает плечами. — Я не знала, что вы сыты по горло тайнами.— Не беспокойтесь, то была временная сытость, нескладная попытка забыть прошлое. Я снова увлеклась детективами, как только кончилась война.Она указывает на плеер на прикроватном столике.— Поставить вам кассету?— Давайте, — командую я.Она разрывает пластиковую упаковку, достает первую кассету и открывает магнитофон.— Тут уже что-то стоит. — Урсула достает кассету — ту, что я сейчас пишу для Марка, — и показывает мне. — Это для него? Для вашего внука?Я киваю.— Положите ее на стол, пожалуйста. Я потом поставлю обратно.Конечно, поставлю. Время мое подходит, и я это чувствую, мне надо закончить, пока оно не взяло надо мной верх.— Слышно что-нибудь от него? — спрашивает Урсула.— Пока нет.— Услышите, — обещает она. — Обязательно.У меня уже не осталось сил надеяться, но уверенность Урсулы так заразительна, что я киваю.Она ставит вместо моей кассеты Агату Кристи и кладет магнитофон на место.— Вот.Вешает сумку на плечо. Значит, собирается уходить. Я дотягиваюсь до ее руки, и она поворачивается, сжимая мою. Такая нежная кожа.— У меня к вам просьба, — говорю я. — Сделайте мне одолжение, пока Руфь…— Конечно, — тут же откликается Урсула. — Что угодно. — Заметно, что ее разбирает любопытство, видно, в моем голосе звучит что-то необычное. — Что именно?— Ривертон. Отвезите меня в Ривертон. Мне нужно его увидеть.Урсула хмурится, сжимает губы. Я поймала ее на слове.— Ну пожалуйста.— Даже не знаю, Грейс. А что скажет Руфь?— Она скажет: ни в коем случае. Потому я и попросила вас.Урсула смотрит в стенку. Не знает, как выкрутиться.— Может быть, лучше привезти вам то, что мы там наснимали? Я запишу на видео и…— Нет, — твердо говорю я. — Мне надо съездить туда самой. И скорей. — Она все прячет глаза. — Как можно скорей.Урсула поворачивает голову, и, еще до того, как она кивает, я понимаю, что мы договорились.Я благодарно киваю в ответ и показываю глазами на кассету.— А я ведь встречала ее однажды. Агату Кристи.Это было в конце тысяча девятьсот двадцать второго. Тедди и Ханна принимали гостей у себя дома. Тедди и его отец вели какие-то дела с Арчибальдом Кристи, что-то по поводу изобретений.В начале двадцатых годов у Лакстонов всегда было много гостей. Однако тот обед я запомнила особо по нескольким причинам. Во-первых, на нем присутствовала сама Агата Кристи. В то время она выпустила всего лишь одну книгу — «Загадочное происшествие в Стайлз», но Эркюль Пуаро тут же вытеснил Шерлока Холмса из моего сердца. Тот был другом детства, а этот стал частью нового мира.В те дни у нас гостила Эммелин. Она приехала в Лондон на месяц. Ей уже исполнилось восемнадцать, и первый бал решили устроить здесь. Никаких разговоров о замужестве, как у Ханны, уже не было. Прошло всего-то навсего четыре года, а времена полностью изменились. Изменились и девушки. Они сбросили корсеты лишь для того, чтобы тут же нацепить на себя тяжкое ярмо диет. В моду вошли жеребячьи ноги, упругая грудь и гладко зачесанные волосы. Никто не шептал, прикрывая рот ладонью, и не кидал стыдливых взглядов. Девушки смеялись и выпивали, курили и ругались не хуже мальчишек. Талии на платьях стали низкими, сами платья — свободными, а нравы — еще свободней.Возможно, именно поэтому разговор за столом пошел на совершенно неожиданную тему, а может быть, все дело было в присутствии миссис Кристи. Сыграл свою роль и недавний поток газетных статей о нашумевшем убийстве.— Их обоих вздернут, — бодро обещал Тедди. — Эдит Томпсон и Фредди Байуотерса. Как того парня, что убил свою жену. Совсем недавно, в Уэльсе. Как же его звали? Он ведь был военным, правда, полковник?— Майор Герберт Роуси, — подтвердил полковник Кристи.Эммелин театрально вздрогнула.— Вообразите только — убить собственную жену, женщину, которую ты обещал любить до скончания жизни.— Большинство убийств совершаются людьми, которые клялись друг другу в любви до гроба, — спокойно сказала миссис Кристи.— Люди вообще стали более жестоки, — заметил Тедди, прикуривая. — Достаточно открыть газету, чтобы в этом убедиться. Несмотря на запрет огнестрельного оружия.— Это Англия, мистер Лакстон, — сказал полковник Кристи. — Родина лисьей охоты. Тут трудно запретить оружие.— У одного из моих друзей всегда при себе пистолет, — беспечно сообщила Эммелин.— Быть не может, — покачала головой Ханна и посмотрела на миссис Кристи. — Боюсь, моя сестра насмотрелась американских фильмов.— Да может! — стояла на своем Эммелин. — Этот парень — не стану называть имени — сказал, что добыть оружие так же просто, как купить пачку сигарет.— Не иначе как Гарри Бентли, — проницательно заметил Тедди.— Гарри? — рассмеялась Эммелин, хлопая длиннющими черными ресницами. — Да Гарри и мухи не обидит! Вот его брат Том — дело другое.— Неподходящие какие-то у тебя знакомства, — нахмурился Тедди. — Неужели ты не понимаешь, что ношение оружия незаконно, я уже не говорю — опасно.— Я с детства умею стрелять, — пожала плечами Эммелин. — В нашей семье все женщины отлично стреляли. Бабушка лишила бы нас наследства, разочаруй мы ее. Можешь спросить у Ханны: как-то раз она попыталась пропустить охоту — сказала бабушке, что это недостойно — стрелять в беззащитных животных. Бабушка за словом в карман не полезла, да, Ханна?Ханна только пожала плечами и сделала глоток вина. А Эммелин продолжала:— Сказала: «Чепуха! Ты — Хартфорд. Стрельба у тебя в крови».— Как бы там ни было, — подытожил Тедди, — в этом доме никакого оружия не будет. Представляю, что сказали бы мои избиратели, если б меня обвинили в незаконном хранении оружия.Эммелин закатила глаза, а Ханна заметила:— Будущие избиратели.— Расслабься, Тедди, — посоветовала Эммелин. — Если ты будешь таким занудой, тебе не понадобится оружие. Умрешь от разрыва сердца. Я же не говорила, что сама хочу купить пистолет. Я просто имела в виду, что девушке в наши дни надо быть настороже. Раз мужья стреляют в жен, а жены — в мужей. Не правда ли, миссис Кристи?Миссис Кристи следила за дискуссией с безмятежным любопытством.— Я не очень уважаю пистолеты, — призналась она. — Яды — вот мой конек.— Неуютно, должно быть, существовать рядом с женой, у которой такое странное хобби, верно, Арчи? — с редким для него юмором поддел Тедди.Арчибальд Кристи тонко улыбнулся.— Всего лишь одно из ее маленьких забавных увлечений.Муж и жена обменялись взглядами.— Да уж позабавней твоих, — парировала миссис Кристи.Поздно вечером, когда чета Кристи уже уехала, я достала из-под кровати «Загадочное происшествие в Стайлз». Подарок от Альфреда, между прочим, и я так увлекалась, читая и перечитывая дарственную надпись, что пропустила телефонный звонок. Трубку взял мистер Бойли и переключил звонок наверх, на Ханну. Я не обратила на это никакого внимания. Только когда Бойли стукнул в мою дверь и передал, что госпожа велела подойти, я заволновалась.Ханна еще не сняла своего шелкового перламутрового платья. Как льющаяся вода. У щек вились светлые локоны, прическу украшала нить бриллиантов. Она стояла спиной к двери, но как только я вошла, тут же повернулась.— Грейс, — сказала она, беря меня за руки. Жест испугал меня — слишком ласковый. Что-то случилось.— Да, мэм?— Сядь, пожалуйста. — Она усадила меня рядом с собой на кушетку, большие голубые глаза глядели с сочувствием.— Мэм?— Звонила твоя тетя…И тут я все поняла.— Мама.— Прими мои соболезнования, Грейс, — мягко сказала Ханна. — Она скончалась от удара. Доктор ничего не успел сделать.
* * *
Ханна помогла мне добраться до Саффрон-Грин. На следующий день из гаража прислали автомобиль, меня усадили на заднее сидение. Я была тронута — ведь уже почти собралась на поезд. Но Ханна сказала, что об этом и речи быть не может и что, если бы не очередной дурацкий обед Тедди, она бы обязательно поехала со мной.Я глядела из окна, как — поворот за поворотом — Лондон мельчал, расползался, становился бедней и проще, пока наконец не исчез совсем. Кругом потянулись поля. Чем дальше на восток мы забирались, тем становилось холодней. В окна полетела снежная крупа, пейзаж расплывался, зима замораживала все кругом. Засыпанные снегом луга сливались с белесовато-сиреневым небом, вскоре пошли леса Эссекса, серо-коричневые и зеленоватые от лишайника.Мы съехали с главной дороги и двинулись к Саффрону по проселочной, через замерзшие унылые болота. Качались посеребренные инеем камыши, а лишайники, словно кружево, висели на голых деревьях. Я считала повороты и перед Ривертоном почему-то затаила дыхание и выдохнула, только когда мы его миновали. Машина проехала дальше в деревню и доставила меня в серый каменный домик на Маркет-стрит, зажатый между двумя своими соседями-близнецами. Шофер открыл передо мной дверцу и поставил на мокрый тротуар мой скромный чемодан.— Вот, значит, и приехали.Я поблагодарила его, он кивнул в ответ.— Я заберу вас через пять дней, — напомнил он. — Как приказано.Я поглядела вслед автомобилю — как он отъезжает, поворачивает на Саффрон Хай-стрит, и почувствовала неодолимое желание кинуться вслед за ним, умолить шофера не бросать меня здесь одну. Слишком поздно. В морозных сумерках я стояла перед домом, в котором провела четырнадцать лет своей жизни, доме, где жила и умерла мама. И ничего не чувствовала.Я ничего не чувствовала с тех самых пор, как меня вызвала Ханна. Всю дорогу до Саффрона я пыталась вспомнить маму, детство, собственное прошлое. Куда делись все воспоминания? Их же должно быть так много. Для ребенка все кругом новое, яркое. И может, именно поэтому — дети так заняты настоящим, что им просто некогда копить воспоминания на будущее.Засветились уличные фонари — расплывчато-желтые в ледяном вечернем воздухе — снова пошел снег. У меня онемели щеки, и я увидела снежинки в свете фонаря раньше, чем почувствовала их на коже.Когда я все-таки подняла чемодан, нащупала в кармане ключ и начала взбираться по каменным ступеням. Дверь широко распахнулась мне навстречу. На пороге стояла тетя Ди, мамина сестра. В руке у нее качалась старая лампа, бросавшая на лицо неяркие блики, отчего оно казалось старше и морщинистей, чем на самом деле.— Наконец-то, — сказала она. — Проходи.Тетя провела меня в гостиную. Ей приходится спать на моей старой кровати, сказала она, поэтому мне достанется диван. Я поставила чемодан у стены, он устало скрипнул.— На ужин у нас суп. Может, не совсем то, к чему ты привыкла в своем богатом доме в Лондоне, но простым людям, вроде меня, вполне подходит.— Почему же, я люблю суп, — отозвалась я.Мы молча поели за маминым столом. Тетя сидела спиной к камину, где теплее, а я — на мамином месте, у окна. Белая крупа превратилась в мерзлый снег, стучавший по подоконнику. В такт ему постукивали наши ложки да изредка потрескивали дрова в камине.— Ну что, пойдем, посмотришь на маму, — сказала после ужина тетя.Мама лежала на постели, русые волосы рассыпались по подушке. Я-то привыкла видеть их гладко зачесанными, а сейчас они оказались очень длинными и гораздо красивее моих. Кто-то — должно быть, тетя? — натянул одеяло до маминого подбородка, и мне показалось, что она просто спит. Мама выглядела бледной, постаревшей, какой-то усохшей, по сравнению с тем, какой она мне запомнилась. И бесплотной. Когда долго спишь на одном матрасе, он истончается до предела. Мамино тело не вырисовывалось под одеялом. Как будто там вообще ничего не было, и мама просто истаяла — тихо, безмолвно.Мы спустились вниз, тетя заварила чай. Мы выпили его в гостиной, в полном молчании. В конце концов я сумела выдавить, что устала с дороги и принялась застилать диван. Нашла простыню, одеяло, оглянулась в поисках подушки. Тетя наблюдала за мной.— Если ты ищешь подушку, — сказала она, — так я ее выкинула. Ужас до чего была старая. Гнилая. Сзади дыра. И это в доме швеи! Хотела бы я знать, что она делала с деньгами, которые я присылала.Тетя вышла. Поднялась наверх, чтобы улечься в одной комнате с умершей сестрой. Надо мной крякнул потолок, скрипнули кроватные пружины, и воцарилась тишина.Я лежала в темноте, не в силах уснуть. Представляла, как тетя с неодобрением перебирает мамины вещи; как она застигла маму врасплох — та не успела подготовиться, подсуетиться, не ударить лицом в грязь. Надо мне было приехать первой. Все убрать, в последний раз помочь маме. Я даже поплакала.
* * *
Мы похоронили маму на деревенском кладбище. Собралась небольшая, но очень почтенная процессия.Миссис Роджерс из деревни — хозяйка ателье, на которое работала мама, доктор Артур. День был, как и положено, мрачный. Снег прекратился, но теплее не стало, и все понимали, что вот-вот он посыплется вновь. Викарий прочел краткую молитву, поглядывая на небо — уж не знаю, на Бога или на тучи. Вспомнил о долге и самоотречении — главных проводниках мамы на жизненном пути.Подробностей я не помню, мысли улетали в прошлое. Я все пыталась вспомнить маму моего детства. Смешно. Теперь, когда я состарилась, воспоминания приходят легко и свободно: вот она учит меня мыть окно, чтобы на стекле не было разводов; вот варит рождественский окорок — волосы висят сосульками от пара; вот хмурит брови, когда миссис Роджерс жалуется на мистера Роджерса. А тогда — ни в какую. Перед глазами вставало только мертвое серое лицо, которое я увидела вчера вечером.На меня налетел ледяной ветер, юбка прилипла к ногам. Я взглянула вверх, на серое небо и вдруг заметила на холме, у старого дуба одинокую фигуру. Мужчина, джентльмен, отсюда больше ничего не разглядеть. В длинном черном пальто и жесткой блестящей шляпе. В руках — трость или, может быть, туго свернутый зонт. Сначала я не обратила на него внимания, решила, что это родственник, пришедший навестить другую могилу. В тот момент мне даже не пришло в голову, что джентльмен, который наверняка владеет имением с собственным фамильным кладбищем, вряд ли будет скорбеть на кладбище деревенском.Когда викарий кинул на мамин гроб первую горсть земли, я снова посмотрела на холм. Джентльмен никуда не делся. Да он же следит за нами, наконец сообразила я. Тут пошел снег, и человек поднял голову, так что его лицо оказалось на виду.Мистер Фредерик. Как же он изменился! Постарел, резко и внезапно, как жертва сказочного проклятья.Викарий добормотал молитву, и распорядитель похорон приказал побыстрее закапывать могилу, а то погода разгуляется.Сбоку от меня выросла тетушка.— Вот наглец, — сказала она, и сперва я подумала, что речь идет о распорядителе или о викарии. Но когда я проследила за ее взглядом, то поняла, что тетя имела в виду мистера Фредерика. Я удивилась — как это она его узнала. Наверное, мама показала, на какой-нибудь прогулке, решила я.— Нет, ну что за нахальство — вот так заявиться!Тетушка покачала головой, поджала губы.Я удивилась ее словам и хотела уточнить, что она имеет в виду, но тетя уже отошла к викарию и заворковала с ним, благодаря за прочувствованное прощание. Если она винит Хартфордов в маминых болезнях, так это нечестно. Конечно, за годы службы в доме мама действительно натрудила спину, но основные виновники — ее артрит и беременность…И тут все мысли улетучились у меня из головы. Прямо около викария с черной шляпой в руках стоял Альфред.Наши глаза встретились над свежей могилой, и он приветственно поднял руку.Сперва я растерялась, а потом кивнула так резко, что щелкнули зубы.Альфред зашагал. Ко мне. Я не спускала с него глаз, будто боялась, что он исчезнет. И вот он уже рядом.— Как ты, Грейс?Я снова кивнула. Как будто разучилась говорить. На самом деле слов было так много и они крутились в голове так быстро, что я никак не могла их поймать. Неделиожидания писем, недели боли, замешательства, горя, долгие ночи, когда я лежала в темноте и пыталась найти такие слова оправдания, чтобы он понял и поверил. И вот теперь…— Держишься? — неловко продолжал Альфред. По привычке протянул руку и тут же передумал и снова схватился за шляпу.— Да, — наконец-то выдавила я, чувствуя, как отяжелели пальцы, которых Альфред так и не коснулся. — Спасибо, что пришел.— Как же я мог не прийти?— Мало ли — какие-то трудности.— Никаких трудностей, Грейс, — вертя в руках шляпу, заверил Альфред.Последние слова как будто повисли в воздухе. Мое имя — такое привычное и такое хрупкое на его губах. Я заставила себя посмотреть на мамину могилу, где все еще торопливо работал могильщик. Альфред проследил за моим взглядом.— Жаль твою маму, — сказал он.— Спасибо, Альфред, — отозвалась я.— Труженица была — каких поискать.— Да, — согласилась я.— Я ведь к ней заскакивал на прошлой неделе.— Правда?— Принес ей немного угля — мистер Гамильтон выделил.— Ну надо же! — с благодарностью воскликнула я.— Ночами было холодно. Не хотелось, чтобы она мерзла.Меня переполнило теплое чувство признательности. Ведь в глубине души я боялась, что мама умерла в том числе и от холода.Запястье крепко сжали чьи-то пальцы. Тетя.— Дело сделано, — провозгласила она. — Церемония вышла неплохая. Покойница бы не пожаловалась.Вопрос был спорный, но я возражать не стала.— Больше я все равно ничего не смогла бы для нее сделать.Альфред внимательно смотрел на нас.— Альфред, — представила я, — это моя тетя Ди, мамина сестра.Тетя, прищурившись, поглядела на Альфреда — она всю жизнь всех подозревала.— Очень приятно. — Тетя повернулась ко мне. — Пойдемте, мисс, — приказала она, поправляя шляпу и потуже завязывая шарф. — Завтра к нам зайдет квартирная хозяйка, надо, чтобы все блестело.Я взглянула на Альфреда, проклиная стену неуверенности, которая высилась между нами.— Думаю, — неловко начала я, — я лучше…— Знаешь, — торопливо перебил Альфред, — я надеялся… то есть миссис Таунсенд надеялась, что, может, ты заскочишь в Ривертон на чашку чая?Он посмотрел на тетю, которая тут же нахмурилась.— А что ей там делать?Альфред пожал плечами, покачался с носка на пятку и обратно и, глядя на меня, ответил тете:— Повидаться с другими слугами. Поболтать. Как в старые добрые времена.— Нечего ей туда ходить, — решила тетушка.— Да, — твердо сказала я, наконец обретя дар речи. — Я с удовольствием зайду.— Прекрасно, — с облегчением вздохнул Альфред.— Что ж, — надулась тетя, — делай, как знаешь. Мне-то какая разница. Только не задерживайся там, — предупредила она. — Я не собираюсь отскребать дом в одиночку.Мы с Альфредом прошли по деревне рука об руку, в воздухе танцевали снежинки, слишком легкие, чтобы падать. Сначала мы шли молча, ноги неслышно ступали по раскисшей от мокрого снега дороге. Звенели колокольчики над дверями магазинов — покупатели входили и выходили. Иногда вдалеке ворчал автомобильный мотор.Дойдя до Бридж-роуд, мы наконец заговорили. О маме. Я вспомнила историю с пуговицей и авоськой, спектакль с Панчем и Джуди, рассказала ему, как меня чуть не сдали в приют.Альфред слушал и кивал.— Молодец твоя мама, вот что я скажу. Несладко ей пришлось в одиночку.— Она напоминала мне об этом каждый день, — ответила я, быть может, более жестко, чем следовало.— А вот отец твой — бессовестный, — сказал Альфред, когда мы миновали нашу улицу и вышли в поле. — Надо же было бросить ее одну с ребенком.Сперва я решила, что ослышалась.— Мой кто?— Отец. Умыл руки, да и все.— Что ты знаешь о моем отце? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.Альфред только пожал плечами.— Да по большому счету ничего. Молодая была, влюбилась, только не судьба им была жить вместе. Что-то там с его семьей, происхождением. Она толком ничего и не говорила.— А когда она тебе рассказала? — голос стал тонким, как корочка снега под ногами.— О чем?— О нем. Об отце. — Я задрожала и покрепче закуталась в шаль.— Когда я заходил. Она все время сидела одна, ты же в Лондоне, вот я и заглядывал время от времени, мне не трудно. Болтали о том, о сем.— А еще что-нибудь вспоминала?Неужто мама открыла ему тайну, которую хранила всю жизнь?— Нет. Почти ничего. Во всяком случае, про твоего папу. Честно говоря, болтал в основном я, она больше слушала.Мысли плыли и путались. Что за день! Похороны мамы, появление Альфреда, их разговоры об отце. Я ведь всю жизнь пыталась выспросить о нем хоть что-нибудь! Мы вошли в ворота Ривертона, и я ускорила шаг, будто пытаясь сбежать от непосильного дня. Сумрачная длинная аллея, казалось, успокаивала меня. Давала новые силы.Я услышала за спиной шаги Альфреда, он еле поспевал за мной.— Я хотел написать тебе, Грейси, правда, — запыхавшись, проговорил он. — Ответить на письмо. — Альфред наконец поравнялся со мной. — Несколько раз начинал.— И чем дело кончилось? — не снижая скорости, поинтересовалась я.— Не смог подыскать нужных слов. Ты же знаешь — у меня с головой беда. Еще с войны… — Он похлопал себя по лбу. — Что-то я не смогу делать уже никогда. А если и смогу, то уже не так, как раньше. Вот и с письмами у меня не ладится. — Он почти бежал рядом со мной. — Тем более, что некоторые слова надо говорить наедине, а не в письмах.Зимний воздух леденил щеки. Я замедлила шаг.— Почему ты не подождал меня тогда? Когда мы должны были пойти в театр?— Я ждал, Грейси.— Когда я вернулась, было всего-навсего пять!Альфред вздохнул.— Я ушел минут за десять до тебя. Мы разминулись совсем чуть-чуть. — Он потряс головой. — Я бы ждал и дольше, Грейси, да только миссис Тиббит сказала, что ты, должно быть, забыла про меня. Ушла с хозяйкой и бог весть когда вернешься.— Это неправда!— Зачем же она такие глупости выдумывает? — сконфуженно пробормотал Альфред.Я беспомощно пожала плечами:— Кто ее знает…Мы дошли до конца дорожки. Перед нами открылся стоящий на гребне холма Ривертон — огромный и мрачный, окутанный вечерней тьмой. Не сговариваясь, мы сбавили шаг. Дошли до фонтана, обогнули его и подошли к входу для слуг.— Я бежала за тобой, — сказала я, когда мы шагали через розовую аллею.— Да ты что! Правда?Я кивнула.— И ждала у театра до последнего. Думала тебя перехватить.— Ох, Грейси, — Альфред затормозил на нижней ступеньке крыльца. — Ну прости меня, пожалуйста!Я тоже остановилась.— Не надо было мне слушать эту миссис Тиббит, — вздохнул Альфред.— Ты же не знал…— Все равно: мне следовало верить тебе, а не ей. Просто… — Он кинул взгляд на закрытую дверь для слуг, сжал губы. — У меня был к тебе разговор, Грейс. Очень важный. Собирался спросить у тебя кое-что, ну и психовал целый день. Нервы аж звенели, как струны. — Он помотал головой. — Когда я решил, что ты на меня наплевала, я так расстроился, что не мог больше там сидеть. Выскочил из дома как бешеный. Побежал, не разбирая пути.— А Люси? — тихо спросила я, глядя, как тают на перчатках снежинки. — Люси Старлинг?Альфред вздохнул и сказал, не глядя на меня:— Я позвал Люси Старлинг в театр, чтобы заставить тебя ревновать. Вот и все. Конечно, это было глупо, я знаю, и нечестно по отношению к вам обеим. — Рукой в перчатке он приподнял мой подбородок так, чтобы я глядела ему прямо в глаза. — Я пригласил ее от обиды, Грейс. Всю дорогу от Саффрона я представлял себе, как мы встретимся, репетировал, что я тебе скажу.Его взгляд был прямым и открытым, мускул на подбородке чуть подрагивал.— И что же ты собирался сказать? — спросила я.Альфред нервно улыбнулся.Заскрипели дверные петли, дверь отворилась. В проеме появилась массивная фигура миссис Таунсенд. Ее щеки стали еще краснее, чем раньше.— Вот они! — воскликнула кухарка. — И что, позвольте спросить, вы делаете тут на морозе? — Миссис Таунсенд повернулась к кому-то у нее за спиной. — Стоят на самом холоде! Я же говорила, что слышу их! — Она снова повернулась к нам. — А я говорю мистеру Гамильтону: «Мистер Гамильтон, забери Господи мою душеньку, если я не слышу их на крыльце». А он мне: «Все-то вы выдумываете, миссис Таунсенд. Зачем им стоять на морозе, когда можно зайти в теплый дом, где их давно дожидаются?» «Уж не знаю, мистер Гамильтон, — говорю я, — но мои уши меня пока не подводили». И кто оказался прав? Я права, мистер Гамильтон! — крикнула она в дом. И замахала нам, приглашая входить. — Скорее, скорее, а то замерзнете здесь до смерти.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |