. Первые супружеские годы Морелов 22 страница

— Тебе еще мало? — спросила она.

— Почти что хватит. Здесь будто на корабле.

— И долго еще ты будешь там сидеть?

— Пока не отгорит закат.

Мириам поила к ограде, села и загляделась на золотые облака — они распадались, и огромные, озаренные розовым светом развалины плыли в сторону тьмы. Золото запылало алым пламенем, точно вспышка нестерпимой боли. Потом алое померкло, стало розовым, розовое — темно-красным, и вот уже страсть в небе угасла. Весь мир стал темно-серый. Пол быстро слез с дерева, держа корзинку, при этом разорвал рукав рубашки.

— Они прелестные, — сказала Мириам, трогая вишни.

— Я рукав порвал, — отозвался Пол.

Она тронула свисающий треугольный лоскут.

— Придется мне починить, — сказала она. Прореха была у плеча. Мириам сунула в нее пальцы. — Тепло как!

Пол засмеялся. От новой, странной нотки в его голосе у Мириам перехватило дыхание.

— Побудем на воле? — предложил он.

— А дождя не будет? — спросила она.

— Нет, давай немножко погуляем.

Они пошли в поле, а потом к густым посадкам ели и сосны.

— Походим среди деревьев? — спросил Пол.

— Тебе хочется?

— Да.

Среди елей было совсем темно, острые иголки кололи Мириам лицо. Ей стало страшно. Пол такой молчаливый, странный.

— Мне нравится, когда темно, — сказал он. — Вот бы посадки были гуще — чтоб тут была настоящая непроглядная тьма.

Мириам казалось, она сейчас для него только женщина, и он забыл, что она человек, личность.

Он прислонился спиной к стволу сосны, обнял Мириам. Она отдалась ему в руки, но то была жертва, и сна принесла ее не без ужаса. Этот погруженный в себя человек с хриплым голосом был ей чужой.

Немного погодя начался дождь. Остро запахло хвоей. Пол лежал, опустив голову наземь, на прошлогодние сосновые иглы, и слушал ровный шум дождя — упорное, напряженное шипенье. Он был подавлен, угнетен. Теперь он понял, что все это время Мириам не была с ним, что ее исполненная ужаса душа оставалась далека от него. Тело его угомонилось, но и только. Безотрадна, печальна и нежна была его душа, и он с жалостью поглаживал пальцами лицо Мириам. И сейчас она опять глубоко его любила. Он ласковый, он прекрасен.

— Дождь! — сказал Пол.

— Да… на тебя льет?

Мириам потрогала руками его волосы, плечи — проверяла, падают ли на него капли дождя. А он лежал, уткнувшись лицом в прошлогоднюю хвою, и ему было на удивленье покойно. Пускай на него каплет, он не против; он бы лежал и лежал так, хоть бы и промок насквозь; казалось, сейчас все неважно, будто жизнь утекла в небытие, близкое и влекущее. Это странное, спокойное приобщение к смерти было ему внове.

— Надо идти, — сказала Мириам.

— Да, — согласился Пол, но и не шевельнулся.

Жизнь сейчас казалась ему тенью, день — белой тенью; ночь, и смерть, и покой, и бездействие — казалось ему, это и есть бытие. Быть живым, быть упорным и настойчивым — значило не быть. Превыше всего — раствориться в убаюкивающей тьме, слиться с Богом.

— Нас поливает дождь, — сказала Мириам.

Пол поднялся и помог ей встать.

— Жалко, — сказал он.

— О чем ты?

— Что надо идти. Мне так покойно.

— Покойно! — повторила Мириам.

— Никогда в жизни мне не было так покойно.

Они шли, и она держала его руку в своих. Пожимала его пальцы, и страшновато ей было. Казалось, Пол отрешен от нее; страшно было его потерять.

— Ели будто призраки среди тьмы: каждая всего лишь призрак.

Испуганная, Мириам промолчала.

— Все как-то притихло, — продолжал Пол. — Вся ночь в недоуменье и засыпает; вот так, наверно, и в смерти — мы спим в недоуменье.

Прежде ее пугало пробудившееся в нем животное начало, теперь — мистическое. Молча шла она с ним рядом. Дождь стучал по застывшим в давящей тишине ветвям. Наконец Пол с Мириам добрались до сарая для повозок.

— Давай немного постоим здесь, — сказал Пол.

Со всех сторон шумел дождь, он заглушал все остальные звуки.

— Так мне непривычно сейчас и так покойно, — сказал Пол. — Я в согласии со всем вокруг.

— Да, — терпеливо отозвалась Мириам.

Казалось, Пол опять забыл о ее существовании, хотя и сжимал ее руку.

— Отказаться от своей индивидуальности, то есть от своей воли, от всяких усилий… жить не напрягаясь, погрузиться в своего рода сон, когда сознание бодрствует… по-моему, это так прекрасно; это и есть потусторонняя жизнь… бессмертие.

— Разве?

— Да… и жить той жизнью так прекрасно.

— Это у тебя что-то новое.

— Да.

Немного погодя они вошли в дом. Все с любопытством на них поглядели. У Пола по-прежнему был сосредоточенный, покойный взгляд и ровный голос. И все, словно ощутив эту странную отрешенность, не стали донимать его разговорами.

Примерно в эту пору заболела бабушка Мириам, которая жила в крохотном домике в Буддинтоне, и девушку послали ей в помощь. Там было очень красиво и уютно. Перед домиком — большой сад, окруженный красной кирпичной оградой, у которой росли сливы. На задах — огород, отделенный от поля старой высокой живой изгородью. Славно там было. Дел у Мириам было не слишком много, она вполне успевала и читать, что так любила, и записывать свои мысли и чувства, в которых так интересно было разбираться.

На праздники бабушке полегчало, и ее повезли на день-другой к дочери в Дерби. Старушка была с причудами и потому могла вернуться совершенно неожиданно, так что Мириам осталась в ее домике одна и очень этому радовалась.

Пол часто приезжал к ней на велосипеде, и обычно они проводили время мирно и счастливо. Он не слишком ее стеснял; но вот в понедельник во время этих праздников ему предстояло провести с ней весь день.

Погода была великолепная. Он попрощался с матерью, сказав ей, куда едет. Она весь день будет одна. Это омрачало его радость; но впереди у него три свободных дня, и он намерен провести их по своему усмотрению. Так сладостно мчаться на велосипеде по утренним дорогам.

Приехал он около одиннадцати. Мириам хлопотала, готовя обед. Разрумянившаяся и хлопотливая, она прелестно выглядела в кухоньке. Пол поцеловал ее и сел, не сводя с нее глаз. Кухня была маленькая и уютная. Диван, покрытый чем-то вроде полотняного чехла в красную и голубую клетку, старого, не раз стиранного, но приятного глазу. В застекленной полке над угловым буфетом красуется чучело совы. Сквозь листья душистой герани в окно льется солнечный свет. Мириам стряпает в честь Пола цыпленка. Сегодня это их дом, и они муж и жена. Он разбивает для нее яйца и чистит картофель. Мириам, как и его мать, дарит ему ощущение дома, думает Пол; и как же она сейчас хороша, раскрасневшаяся от огня, с упавшими на лоб кудрями.

Обед удался на славу. Как положено молодому мужу, Пол разрезал цыпленка. Все время они увлеченно, без умолку болтали. Потом он вытер вымытые ею тарелки, и они пошли в поле. Веселый ручей сбегал с крутого берега в болотце. Здесь они побродили, нарвали немного еще не отцветшей калужницы и массу больших голубых незабудок. Потом Мириам с охапкой цветов села на берегу, больше всего набралось золотистых кувшинок. Она пригнулась к калужнице, и лицо ее покрылось золотой пыльцой.

— У тебя лицо светится, — сказал Пол, — будто в преображении.

Мириам неуверенно на него посмотрела. Он засмеялся просительно, взял ее руку. Стал целовать ей пальцы, потом лицо.

Мир вокруг был весь залит солнечным светом, он пребывал в покое, но не спал, а трепетал, будто ждал чего-то.

— Никогда не видел ничего красивей, — сказал Пол. Он крепко сжимал руку Мириам.

— А ручей на бегу тихонько поет… тебе нравится? — Она посмотрела на него с любовью. Глаза у него сейчас были очень темные и очень блестели.

— Правда, день сегодня особенный? — спросил Пол.

Она тихонько согласилась. Она и вправду была счастлива, он это видел.

— Наш день… только мой и твой, — сказал он.

Они еще помешкали. Потом встали, под ногами у них стелился душистый тимьян, с высоты своего роста Пол простодушно посмотрел на Мириам.

— Пойдем? — спросил он.

Молча, взявшись за руки, они пошли домой. По тропинке навстречу Мириам кинулись куры. Пол запер дверь, они остались в домике совсем одни.

Никогда ему не забыть, как она лежала на постели, когда он отстегивал воротничок. Сперва он увидел лишь, как она прекрасна, и красота ее его ослепила. Он и не представлял, что тело может быть таким прекрасным. Он стоял, не в силах ни двинуться, ни заговорить, смотрел на нее и в изумлении чуть улыбался. А потом пришло желание, и он пошел к ней, но она умоляюще подняла руки, и он посмотрел ей в лицо и остановился. Большие карие глаза смотрели на него спокойно, покорно, с любовью; она лежала так, будто принесла себя в жертву: вот оно для него, ее тело, но глаза, будто у зверька за миг до заклания, остановили Пола, и желание погасло.

— Ты хочешь быть со мной, ты уверена? — спросил он, словно холодная тень пала на него.

— Да, я уверена.

Она была очень спокойна, очень тиха. Только одно она понимала, что так надо ради Пола. А ему нестерпимо это было. Она готова принести себя в жертву, так сильно она его любит. И он должен принять ее жертву. Нет, лучше оказаться бесполым или умереть, мелькнула мысль. Потом он закрыл глаза, чтобы не видеть ее лица, и кровь в нем вновь забурлила.

А потом он ее любил, любил всеми фибрами своего существа. Он ее любил. И, однако, ему почему-то хотелось плакать. Что-то тут было нестерпимое, и он мучился за нее. Он оставался с ней до поздней ночи. Потом ехал домой и чувствовал, что наконец-то он посвящен. Теперь он уже не юноша. Но почему же ноет душа? Почему так сладостна, утешительна мысль об иной, загробной жизни?

Он провел с Мириам всю неделю и, прежде чем страсть его насытилась, довел ее до полного изнеможения. Всякий раз он словно по злой воле не принимал ее в расчет, им владела грубая сила чувства. Но часто так поступать он не мог, и оттого оставалось ощущение провала, приходили мысли о смерти. Если он по-человечески был с нею, он забывал о себе, о своем желании. Если овладевал ею, забывал о ней.

— Когда я прихожу к тебе, ты ведь, в сущности, не хочешь быть со мной? — спросил он однажды, и глаза его потемнели от боли и стыда.

— Конечно, хочу! — сразу ответила Мириам.

Пол посмотрел на нее.

— Нет, — сказал он.

Ее стала бить дрожь.

— Понимаешь, — сказала она, прижав его лицо к своему плечу, чтобы его не видеть, — понимаешь… так, как мы сейчас… разве могу я к тебе привыкнуть? Если б мы поженились, все бы наладилось.

Пол приподнял голову, посмотрел на нее.

— Ты хочешь сказать, что так, как у нас сейчас, это каждый раз потрясение?

— Да… и…

— Ты всегда так скована.

Мириам дрожала от волнения.

— Понимаешь, — сказала она, — я не привыкла к мысли, что…

— Последнее время привыкла, — сказал он.

— Но всю жизнь до этого. Мама говорила мне: «Есть в браке одна сторона, которая всегда ужасна, но приходится терпеть». И я ей верила.

— И все еще веришь, — сказал Пол.

— Нет! — поспешно воскликнула она. — Я, как и ты, верю, что любовь, даже эта ее сторона, вершина жизни.

— Но это не меняет дела, все равно ты к ней не стремишься.

— Нет, не говори так! — взмолилась Мириам, обхватив его голову руками, и стала в отчаянии покачиваться. — Ты не понимаешь. — Она покачивалась, больно ей было. — Я разве не хочу от тебя детей?

— Но не меня.

— Как ты можешь так говорить? Но чтобы иметь детей, надо пожениться…

— Значит, поженимся? Я-то хочу от тебя детей. — Пол почтительно поцеловал ей руку. Мириам смотрела на него, и грустные мысли ее одолевали.

— Мы слишком молоды, — сказала она наконец.

— Двадцать четыре и двадцать три…

— Еще не сейчас, — взмолилась она и все страдальчески покачивалась.

— Когда захочешь, — сказал Пол.

Мириам печально склонила голову. Безнадежность, что слышалась в словах Пола, когда он так говорил, глубоко ее огорчала. Не было тут между ними понимания. В душе она нехотя признавала, что ему трудно.

И после недели любви однажды воскресным вечером, перед сном. Пол вдруг сказал матери:

— Я больше не буду так часто ездить к Мириам, ма.

Мать удивилась, но ни о чем расспрашивать не стала.

— Как хочешь, — сказала она.

И он пошел спать. Но мать пыталась понять, отчего он словно бы притих, успокоился. Пожалуй, она и догадывалась. Однако заговаривать об этом с сыном не стала. Поспешность может только повредить. Она видела, как ему одиноко, и гадала, чем это для него кончится. Он тосковал и стал непривычно тих. И все время чуть хмурил брови, как делал, бывало, в младенчестве, но уже много лет назад перестал. И вот опять это вернулось. И она ничем не может ему помочь. Он должен идти один, своим собственным путем.

Пол оставался верен Мириам. Лишь однажды он полностью и счастливо слился с ней. Но больше это уже не повторилось. Все сильней становилось ощущение неудачи. Поначалу это лишь печалило. Потом Пол почувствовал, что так продолжаться не может. Хотелось убежать, уехать за границу, что угодно. Постепенно он перестал просить ее о близости. Вместо того, чтобы соединять, близость их разъединяла. И потом он понял, осознал, что это бессмысленно. Сколько ни пытайся что-то изменить, никогда у них ничего не получится.

Последние несколько месяцев он почти не виделся с Кларой. Изредка они прогуливались вместе полчасика в обеденное время. Но Пол всегда берег себя для Мириам. Однако с Кларой он уже не хмурился и опять становился веселым. Она обращалась с ним снисходительно, как с ребенком. Полу казалось, ему это все равно. Но в глубине души его это уязвляло.

Иногда Мириам спрашивала:

— Как там Клара? Последнее время от нее ни слуху ни духу.

— Я вчера минут двадцать с ней гулял, — отвечал Пол.

— Что она рассказывает?

— Не знаю. Мне кажется, болтал один я… как обычно. По-моему, я рассказывал про забастовку и как к ней отнеслись наши работницы.

— Понятно.

Вот он и отчитался перед ней.

Но теплое чувство к Кларе незаметно для него самого отдаляло его от Мириам, хотя он чувствовал себя в ответе за нее, чувствовал, что принадлежит ей. Ему казалось, он ей безупречно верен. Пока чувство к женщине не захватит тебя всецело, точно оценить его силу нелегко.

Пол стал больше времени проводить с приятелями. С Джессопом из Художественной школы, с Суэйном, лаборантом-химиком из университета, с Ньютоном, учителем, а еще с Эдгаром и младшими братьями Мириам. Ссылаясь на работу, он делал наброски и занимался вместе с Джессопом. Он заходил в университет за Суэйном, и они вместе шли в центр города. Возвращаясь поездом вместе с Ньютоном, он заходил вместе с ним в «Луну и звезды» и играл там на бильярде. Объясняя Мириам свое отсутствие встречами с приятелями, он чувствовал себя вполне оправданным. Матери его полегчало. Он ей всегда говорил, где он был.

Летом Клара иногда надевала легкое ситцевое платье с широкими рукавами. Когда она поднимала руки, рукава опадали вниз и красивые, сильные руки обнажались до плеч.

— Минутку! — восклицал Пол. — Не двигайтесь.

Он делал набросок ее руки от кисти до плеча, и в рисунках ощущалось его восхищенье моделью. Мириам всегда внимательно просматривала его альбомы и листы и увидела эти зарисовки.

— По-моему, у Клары очень красивые руки, — сказал Пол.

— Да! Когда ты их нарисовал?

— Во вторник, в мастерской. Ты ведь знаешь, у меня есть уголок, где можно работать. Нередко я успеваю сделать все, что от меня требуется на фабрике, еще до обеда. И тогда всю вторую половину дня занимаюсь своим, а вечером лишь приглядываю за работой.

— Да, — сказала Мириам, перелистывая его альбом для набросков.

Минутами Пол ненавидел Мириам. Ненавидел ее, когда она наклонялась над его рисунками и сосредоточенно их разглядывала. Ненавидел ее манеру терпеливо его оценивать, будто он обязан отдавать ей отчет в каждом своем душевном движении. Встречаясь с ней, он ненавидел ее за то, что она им завладела не владея, и мучил ее. Берет она все и ничего не дает взамен, говорил он. Во всяком случае, не дает ни капли живого тепла. Вечно замороженная, не наполняет жизнью. Сколько ни пытайся до нее достучаться, все равно не достучишься, будто ее вовсе и нет. Она лишь его совесть, но не подруга. Он ненавидел ее исступленно и обращался с ней день ото дня безжалостней. Так тянулось до следующего лета. И все чаще он виделся с Кларой.

Наконец он заговорил. Однажды вечером он сидел дома и рисовал. Своеобразные у них сложились сейчас отношения с матерью, отношения людей, откровенно недовольных друг другом. Миссис Морел опять обрела уверенность. Пол не собирается связать себя с Мириам. Прекрасно, тогда можно держаться отчужденно до тех пор, пока он сам ей не откроется. В его душе давно зреет буря, и, когда она разразится, он вернется к матери. В этот вечер меж ними повисло странное тревожное ожиданье. Пол лихорадочно, машинально рисовал, пытаясь уйти от самого себя. Было уже поздно. Через открытую дверь прокрался аромат белых лилий, будто втихомолку бродил вокруг. Пол вдруг встал и вышел из дому.

Ночь была так прекрасна, что он готов был закричать. Тускло-золотой полумесяц опускался за черным платаном в конце сада, и небо неярко, сумрачно багровело. Ближе к дому поперек сада встала смутно-белая стена лилий, и казалось, воздух, как живой, колышется, переполненный их ароматом. Пол прошел мимо клумбы с гвоздиками, чей резкий запах перебил пряный, убаюкивающий аромат лилий, и остановился у белой цветочной стены. Они поникли, будто задохнувшись. Их аромат пьянил Пола. Он прошел дальше, к полю, хотел видеть, как зайдет луна.

На огороженном живой изгородью лугу настойчиво дергал коростель. Луна, все сильней краснея, быстро скользила вниз. Позади Пола крупные цветы наклонялись, будто окликали его. И вдруг его обдало еще одним запахом, каким-то вызывающим и резким. Оглядевшись, Пол обнаружил лиловые ирисы, дотронулся до чувственного зева, до темных, жадных разлапистых лепестков. Что-то он все-таки нашел. Ирисы стояли во тьме прямые, негнущиеся. Их запах был грубым. Луна исчезала за гребнем горы. Вот она скрылась; стало темно. Коростель все дергал.

Пол сорвал гвоздику и круто повернул к дому.

— Иди, мой мальчик, — сказала мать. — Тебе давно пора ложиться.

Он стоял, прижав к губам гвоздику.

— Я порву с Мириам, ма, — спокойно сказал он.

Мать посмотрела на него поверх очков. Он ответил прямым недрогнувшим взглядом. Долгое мгновенье они смотрели друг другу в глаза, потом мать сняла очки. Пол был белый, как полотно. Мужское начало взяло в нем верх, мужчина победил. Матери не хотелось слишком отчетливо его видеть.

— Но я думала… — начала она.

— Понимаешь, я ее не люблю, — сказал Пол. — Не хочу на ней жениться… так что я уйду.

— Но я думала, в последнее время ты решил соединиться с ней, — с недоумением сказала мать. — Потому я и молчала.

— Я решил… хотел… но теперь не хочу. Ничего из этого не выйдет. В воскресенье я с ней порву. Я должен это сделать, разве нет?

— Тебе лучше знать. Ты ведь знаешь, я тебе давно это говорила.

— Теперь я иначе не могу. В воскресенье я с ней порву.

— Что ж, — сказала мать. — Я думаю, это к лучшему. Но последнее время я думала, ты решил с ней соединиться, и я молчала, и продолжала бы молчать. Но скажу тебе, как говорила прежде, не думаю я, что она тебе пара.

— В воскресенье я с ней порву, — сказал Пол, нюхая гвоздику. Он взял цветок в рот. Невольно обнажил зубы, медленно прикусил цветок, рот был полон лепестков. Он выплюнул их в камин, поцеловал мать и пошел ложиться.

В воскресенье он сразу после полудня отправился на Ивовую ферму. Он загодя написал Мириам, что хочет пройтись с ней в поле, к Хакнелу. Миссис Морел была с ним очень ласкова. Он ничего не говорил. Но она видела, каких трудов ему это стоит. Однако необычная твердость в его лице успокаивала ее.

— Ничего, сынок, — сказала она. — Когда все это кончится, тебе станет несравненно лучше.

Пол быстро глянул на мать, удивленно и сердито. Он не нуждался в сочувствии.

Мириам встретила его в конце аллеи. На ней было новое платье узорчатого муслина с короткими рукавами. Короткие рукава открывали ее смуглые руки, такие покорные, вызывающие жалость, — слишком больно было на них смотреть, и это помогло Полу ожесточиться.

Мириам прихорошилась ради него, и такой свежестью от нее веяло!.. Казалось, она цветет для него одного. Всякий раз, как он взглядывал на нее, теперь уже зрелую молодую женщину, красивую, в новом платье, так горько ему делалось, словно сердце его, которое он держал в узде, вот-вот разорвется. Но он уже решил, решил бесповоротно.

Они сидели среди холмов, и он положил голову ей на колени, а она перебирала его волосы. Она чувствовала, сейчас он «не здесь», как она это называла. Часто, когда они бывали вдвоем, она искала его и не могла найти. Но сегодня она не была к этому готова.

Было около пяти, когда Пол сказал Мириам. Они сидели на берегу ручья, у подмытого края берега, где над желтой землей нависал дерн, и Пол отбивал его палкой, как всегда, когда бывал тревожен и жесток.

— Я все думаю, — сказал он, — нам надо расстаться.

— Почему? — удивленно воскликнула Мириам.

— Потому что продолжать бессмысленно.

— Почему бессмысленно?

— Бессмысленно. Жениться я не хочу. Вообще не хочу жениться. А если мы не собираемся жениться, продолжать бессмысленно.

— Но почему ты говоришь это сейчас?

— Потому что я принял решение.

— А как же тогда эти последние месяцы и все, что ты мне говорил?

— Ничего не могу поделать. Продолжать я не хочу.

— Я тебе больше не нужна?

— Нам надо расстаться… ты будешь свободна от меня, я — от тебя.

— А как же тогда эти последние месяцы?

— Не знаю. Все, что я тебе говорил, мне казалось правдой.

— Тогда почему же теперь ты изменился?

— Я не изменился… я такой, как был… только я знаю, что продолжать бессмысленно.

— Ты не сказал, почему бессмысленно.

— Потому что я не хочу продолжать… и не хочу жениться.

— Сколько раз ты предлагал мне выйти за тебя замуж и я не соглашалась?

— Знаю, но нам надо расстаться.

На минуту-другую оба умолкли. Пол яростно тыкал палкой в землю. Мириам понурилась, печально задумалась. Он неразумный ребенок. Он точно дитя, которое, вволю напившись, отталкивает и разбивает чашку. Она посмотрела на Пола, чувствуя, что могла завладеть им и добиться от него кое-какого постоянства. Но нет, она беспомощна. И тогда она воскликнула:

— Я как-то сказала, тебе всего четырнадцать лет… а тебе, оказывается, четыре!

Пол все еще свирепо тыкал палкой в землю. Но слова Мириам услышал.

— Ты четырехлетний ребенок, — гневно повторила она.

Он смолчал, но про себя подумал: «Прекрасно, раз я четырехлетний ребенок, на что я тебе нужен? Мне-то еще одна мать ни к чему». Но возражать не стал, оба помолчали.

— А ты своим сказал? — спросила Мириам.

— Маме сказал.

Опять долгое молчание.

— Так чего же ты хочешь? — спросила Мириам.

— Ну, я хочу, чтоб мы с тобой расстались. Все эти годы мы питались друг другом, пора с этим покончить. Я пойду своим путем без тебя, а ты своим без меня. И тогда у тебя будет своя, независимая жизнь.

Есть в этом доля правды, поневоле призналась Мириам, несмотря на переполнявшую ее горечь. Она и вправду чувствовала себя при нем несвободной и, хотя ее это тяготило, ничего не могла поделать. С той минуты, как любовь к Полу стала ей не по силам, она возненавидела свое чувство. И втайне, в глубине души возненавидела и Пола, потому что любила его и он подчинил ее своей власти. Она противилась этой власти. Боролась, пытаясь от него освободиться. И, в сущности, была от него свободна, даже свободнее, чем он от нее.

— И оба мы навсегда останемся в какой-то мере созданиями друг друга, — вновь заговорил Пол. — Ты дала очень много мне, а я — тебе. Теперь давай начнем жить самостоятельно.

— Что ты собираешься делать? — спросила Мириам.

— Ничего… просто быть свободным, — ответил Пол.

Мириам, однако, чувствовала в его желании освободиться влияние Клары. Но умолчала об этом.

— Что же мне сказать маме? — спросила она.

— Своей матери я сказал, что рву с тобой совсем, бесповоротно, — сказал он.

— Я своим не скажу.

Пол нахмурился.

— Как хочешь, — сказал он.

Он знал, что поступил с нею низко, а теперь бросает в беде. И оттого злился.

— Скажи им, что ты не хочешь и не выйдешь за меня замуж, и порвала со мной, — сказал он. — Это близко к правде.

Мириам в задумчивости прикусила палец. Она думала о своих отношениях с Полом. Она так и знала, что этим кончится, с самого начала это понимала. Сбылись ее худшие опасения.

— Всегда… всегда так было! — воскликнула она. — Бесконечное сражение между нами… ты рвался от меня прочь.

Это вышло неожиданно, как вспышка молнии. Сердце Пола замерло. Значит, вот как ей все представлялось?

— Но ведь у нас бывали такие прекрасные часы, так прекрасно нам бывало, мы тогда были по-настоящему вместе! — взмолился он.

— Не было этого! — воскликнула она. — Не было! Ты всегда отталкивал меня.

— Не всегда… не сначала! — защищался Пол.

— Всегда, с самого начала… всегда одно и то же.

Она умолкла, но этого было довольно. Пол ужаснулся. Когда он ехал к Мириам, он хотел ей сказать: «Нам было хорошо, но теперь этому пришел конец». А она, она, в чью любовь он верил, когда сам себя презирал, говорит, что их любовь была вовсе и не любовь. Он всегда рвался от нее прочь? Но ведь это чудовищно. Значит, никогда ничто их по-настоящему не связывало; он всегда воображал что-то, чего вовсе и не было. А она знала. Так много знала и так мало ему говорила. Она знала все время. Все время таила это в глубине души!

Пол молчал, и горько ему было. Наконец их отношения предстали перед ним в совсем ином, беспощадном свете. Это она с ним играла, а не он с ней. Она осуждала его, но держала это про себя, и льстила ему, и презирала его. Презирает его и сейчас. В нем проснулся беспощадный голос разума.

— Тебе надо выйти за человека, который перед тобой преклоняется, — сказал он. — Тогда ты сможешь вертеть им как угодно. Многие мужчины будут перед тобой преклоняться, если ты доберешься до самых сокровенных свойств их натуры. За такого тебе и надо выйти. Такой никогда не будет рваться от тебя прочь.

— Благодарю! — сказала Мириам. — Но больше не советуй мне выйти за кого-нибудь еще. Ты уже раньше мне советовал.

— Хорошо, — сказал Пол. — Больше не буду.

Он сидел молча, и чувство у него было такое, будто не он нанес удар, а его ударили. Восемь лет дружбы и любви, восемь лет его жизни прошли впустую.

— Когда ты это решил? — спросила Мириам.

— Твердо решил в четверг вечером.

— Я знала, этого не миновать, — сказала она.

Ее слова доставили ему горькое удовольствие. «Прекрасно! — подумал он. — Раз она ждала этого, значит, это не застало ее врасплох».

— А Кларе ты что-нибудь сказал? — спросила Мириам.

— Нет. Но теперь скажу.

Мириам помолчала.

— Ты помнишь, что ты мне говорил в прошлом году в доме моей бабушки… нет, даже в прошлом месяце?

— Да, — ответил Пол. — Помню! И это были не пустые слова! Я не виноват, что у нас ничего не получилось.

— Ничего не получилось, потому что тебе захотелось чего-то еще.

— У нас все равно ничего бы не получилось. Ты ведь никогда в меня не верила.

Мириам странно засмеялась.

Пол молчал. Его переполняло чувство, что Мириам его обманула. Он думал, она преклоняется перед ним, а она его презирала. Она позволяла ему болтать невесть что и не возражала ему. Предоставила ему бороться в одиночку. Но ему не давала покоя мысль, что она презирала его, а он думал, она его боготворит. Не должна она была молчать, когда видела, что он ошибается. Она вела нечестную игру. Как он ее ненавидит. Все эти годы она обращалась с ним как с героем, а втайне думала, что он дитя, глупый ребенок. Тогда почему же она позволяла глупому ребенку делать глупости? Сердце Пола ожесточилось.

Мириам переполняла горечь. Она знала… да, конечно, знала! Постоянно, когда он был не с нею, она оценивала его, видела, как он незначителен, глуп, какая он посредственность. Она даже оберегала от него свою душу. Пол не сбил ее с ног, не поверг ниц, даже не так уж ранил. Она знала заранее. Только почему же и сейчас, в эти минуты, она ощущает его странную власть? Его движения — и те завораживают, словно гипноз какой-то. И однако, он презренный, вероломный, изменчивый, жалкий. Откуда у нее эта зависимость от него? Почему движение его руки волнует ее, как ничто на свете? Почему так привязана она к нему? Почему даже сейчас, стоит ему глянуть на нее и чего-то от нее потребовать, и она подчинится? Подчинится его мелочным повелениям. Но, когда придет час не ей ему подчиниться, а ему — ей, она возьмет над ним власть и наверняка поведет, куда захочет. Она уверена в себе. Вот только то новое влияние! А, не мужчина он! Он дитя, которое требует новую игрушку. И как бы он ни был привязан душой, его это не удержит. Что ж, придется ему уйти. Но, когда он устанет от своей новой игрушки, он вернется.

Пол долбил землю, пока Мириам до смерти это не надоело. Она встала. Он сидел, сбрасывая комья земли в ручей.

— Зайдем выпьем здесь чаю? — предложил он.

— Хорошо, — согласилась Мириам.

Дата добавления: 2015-08-29