С февраля 2013 года 20 лет, как он не живет. По-русски правильно сказать «как он умер», поляки говорят «как он не живет», и мне хочется сказать именно так.

БРАТ

С февраля 2013 года 20 лет, как он не живет. По-русски правильно сказать «как он умер», поляки говорят «как он не живет», и мне хочется сказать именно так.

Старше меня он был на год и четыре месяца. У него был трудный, скорее, очень независимый характер, и с ним постоянно что-то случалось. Было в нем что-то от дикого зверя, от волка. Его жизнь с первого года была полна поступков. Малышом он уже чуть не утонул - упал с моста и плыл в шубке на спине. В первом классе он заступился на уроке за девочку, кто-то что-то сказал на это, и он выпрыгнул из окна. К счастью, это был первый этаж. А когда мне было 5 лет, и в кабинете зубного врача я закричала от резкой боли, он ворвался с криком: «Не трогайте нашу Наташу». Однажды в аптеке в ответ на то, что горчичников нет, сказал: «Я никуда не уйду, пока вы не дадите горчичники для мамы». А когда стал офицером, боролся с дедовщиной в армии. Он не мог спокойно смотреть, когда унижают слабых. В Таджикистане началась война, и он рвался туда: там «наших» били.

Он очень любил собак, и они отвечали ему взаимностью. Однажды, это было в Чирчике, и в школу мы еще не ходили, нашли ослика. Он был старым, больным, плешивым, со слезящимися глазами - и хозяева его оставили. Брат посадил меня на него, так и пришли домой. Как-то раз отправились в поход в горы, никому ничего не сказали – горы, они же рядом, рукой подать, а дошли только к вечеру. Когда возвращались, то послышался нам вой шакалов. Брат достал из-за пояса молоток, который взял для того, чтобы карабкаться по скалам. Шел и держал молоток в руке на случай, если шакалы нападут на нас. Помнится, этих разгильдяев искали не только родители. Спасибо пограничникам с заставы - позвонили в часть, сказали, что видели в горах четверых смелых и отважных.

Я ему страшно завидовала, когда он пошел в школу. Его жизнь сразу наполнилась предметами, которые имели для меня притягательную силу. Портфель манил пустотой, в которую хотелось сунуть нос и подышать, букварь - добрыми картинками, тетради манили первой нетронутой страницей и промокашкой, чернильница тем, что ее надо носить в мешочке, привязанном к ручке портфеля. Появились в его жизни предметы и вещи, которые были куплены только для него – пенал, многослойная перочистка, остро заточенные карандаши, которые почему-то нельзя трогать - сломаешь, точилка - порежешься. Специально для вырезанных букв мама пошила кассу с множеством ячеек. Куплены были школьная форма, фуражка с кокардой, ремень с пряжкой! Все эти предметы и вещи имели ни с чем не сравнимый аромат новизны. Очень обрадовалась, когда мне достался его портфель со сломанным замком. Я его открывала вилкой, так и ходила с вилкой и букварем в портфеле по двору. Стали моими его ласты, маска с трубкой и ружье для подводной охоты. Но это было, когда он уехал из дома, а я училась уже в 9 классе.

Если бы не брат, я бы не научилась многим полезным вещам: ходить на ходулях, катать колесо железным прутом с крючком на конце. Я бы не знала вкус гудрона и запах карбида. Я бы не знала, что свинец становится волшебным, когда плавится в консервной банке, а потом это чудо застывает и принимает форму грузила. Не знала бы, как приятно зажать в ладошке тяжеленькие шарики от подшипников для самодельного самоката. Не знала бы счастья от натянутой в руке веревки, когда запущенный воздушный змей вдруг взмывает в небо.

Меня всегда обижала мамина позиция: «Тебе нельзя – ты девочка». Ему все можно! А мне ничего нельзя! И почему-то нельзя было то, чего больше всего хотелось: уезжать на велосипеде далеко от дома, с папой и всей мужской компанией на рыбалку с ночевкой. И не куда-нибудь, а на Волгу! Но, видя мое отчаяние, все же отпустили. Наверное, поняли, что в тот момент я могла запросто умереть от горя.

Он очень хотел стать лесником. Когда приходили в лес за грибами, то здоровался: «Здравствуй, лес», - и улыбался, а глаза его блестели, а улыбался он, в отличие от меня, редко. Природа наградила его щедро: у него были красивые глаза, густые брови и волосы, слух, голос. А каким он бы рассказчиком! Очень любил читать, и пересказывал книги так, что заслушаешься! И руки у него были золотыми.

И вот наша последняя затея. Это было в августе 1975 года. Втроем поехали на машине в Крым: папа и мы с братом. Поехали дикарями, без всяких планов. Остановились на берегу моря, под отвесной скалой, на которой одиноко росло чахлое деревце. В голове сразу созревает план, который начинается словами: "А давай... ". Как в детстве: "А давай с печки прыгать". Двухметровая изразцовая печка - чем не трамплин. А давай сделаем серию фотографий и назовем ее «Анчар». Вот уже три года мне не давали покоя лавры одной фотографии. Дарили мне эту фотографию с комментарием: «На берегу пустынных волн сидел он дум великих полн». Правда, волн и берега не было, а были камни, красивые руки и думы. Захотелось сделать еще лучше. Это деревце - Анчар, я - непобедимый владыка, а ты - бедный раб. Я властным взглядом и протянутой вперед рукой посылаю тебя за ядом, ты послушно потек в путь, а тут ты умираешь у моих ног. Ну и лук со стрелами надо смастерить, и я буду эти стрелы рассылать соседям в чуждые пределы.

Была у него девушка, дочь друзей нашей семьи, и моя подруга. Умная и хорошо воспитанная барышня. И дальновидная. На его предложение ответила: «Пойду за тебя, но только если будешь служить не в гарнизонах, а как мой папа, в Германии и Калининграде - хочу жить в городе». На этом и закончилась их история. Мудро было с ее стороны выбрать потом городского жениха со связями, да еще выйти замуж за год до распределения. По иронии судьбы брат служил в Германии, а потом в Калининграде. Но душой рвался в «горячие точки». Он был из тех, кто больше любил Джордано Бруно, чем Галилея.

Была в нашей детской жизни «тетя в желтом платье». Это медсестра, которая ходила к дошколятам домой, чтобы сделать прививки. Завидев за версту желтое платье, брат прятался под кровать. Помню, как тащили его оттуда за ноги, как лягушонка, а он изо всех сил цеплялся за ножку кровати. Панически боялся уколов наш Юрочка на печурочке, так иногда называла его мама.

Умер он под капельницей. Уснул и не проснулся. А я плакала несколько дней подряд. Слезы текли по неподвижному лицу, и их было не остановить. И странная вещь: в городской толпе то и дело казалось, что вижу его лицо.

Хорошо помню, каким я видела его в последний раз. Это было на вокзале. Мы отправляли наших детей с папой на лето. Я прощаюсь и ухожу домой, а они остаются. Иду, оглядываясь, и не могу оторвать взгляд от его лица, спокойного и немного грустного.

Дата добавления: 2015-08-29