всеобщая мировая жизнь, - что и сознательная
то для сознательной... отдельная жизнь
жизни представляет челове- обусловлена сознательной
ческое общество. совокупной жизнью и..."
Я могу достигнуть разви- (наоборот).
тия только в общении
с другими людьми и через "Отдельный человек
это общение... Противо- развивается только в толь-
положность между от- ко в обществе и через,
дельной и всеобщей общество и общество"
жизнью возникает vice versa238 и т. д. и т. д.
также и в обществе" и т.д.
"Природа... есть... "Общество есть единство,
единство, которое объем- заключающее в себе и сла-
лет все несчетное гающее в одно целое все
многообразие своих многообразие отдельных чело-
проявлений". веческих жизней".
Не довольствуясь этой калейдоскопической картиной, наш автор повторяет свои нехитрые положения об Отдельности и Всеобщности еще и на другой лад. Сначала он выставляет эти крайне тощие абстракции в качестве абсолютных принципов и отсюда делает вывод, что в действительности должно вновь появиться то же самое отношение. Уже одно это дает ему повод высказать, под видом дедукции, все свои положения дважды: сперва в абстрактной форме, а затем, в качестве вывода отсюда, в мнимо конкретной форме. Вдобавок он разнообразит конкретные названия, которые дает обеим своим категориям. И вот Всеобщность выступает по очереди в виде природы, бессознательной совокупной жизни, сознательной совокупной жизни, всеобщей жизни, мирового организма, всеобъемлющего единства, человеческого общества, общности, органического единства вселенной, всеобщего счастья, совокупного блага и т. д., а соответственно этому Отдельность выступает под названиями бессознательной и сознательной отдельной жизни, счастья индивида, собственного блага и т. д. При упоминании каждого из этих названий мы вынуждены снова выслушивать те же самые фразы, которые неоднократно произносились уже об Отдельности и Всеобщности.
Итак, второй "строительный камень" не содержит ничего нового по сравнению с первым. Но так как у французских социалистов встречаются слова йgalitй, solidaritй, unitй des intйrкts239, то наш автор пытается онемечить их и, таким образом, превратить в "строительные камни" "истинного социализма".
"В качестве сознательного члена общества я познаю в каждом другом его члене отличное от меня, противостоящее мне, но в то же время опирающееся на общую первооснову бытия и исходящее из него равное мне существо. Я познаю каждого сочеловека как противоположного мне в силу своей особенной природы и равного мне в силу своей всеобщей природы. Поэтому признание человеческого равенства, права каждого на жизнь, основывается на сознании общей, одинаковой для всех, человеческой природы; точно так же любовь, дружба, справедливость и все общественные добродетели основываются на чувстве естественной человеческой связи и единства. Если до сих пор их называли обязанностями и требовали от людей их исполнения, то в обществе, покоящемся не на внешнем принуждении, а на сознании внутренней человеческой природы, т.е. на разуме, они становятся свободными, естественными проявлениями жизни. Поэтому в соответствующем природе, т.е. в разумном, обществе, условия жизни должны быть одинаковы для всех членов, т.е. должны быть всеобщи" (стр. 161, 162).
Автор обладает великим талантом выставить сперва какое-нибудь положение ассерторически, а затем посредством словечек поэтому, все-таки и т. д. оправдать его в качестве вытекающего из самого себя следствия. Обладает он точно так же и искусством мимоходом протаскивать в эту своеобразную дедукцию ставшие традиционными социалистические положения с помощью оборотов речи вроде: "если имело место", "если существует", "то должны", "то становится" и т. д.
В первом "строительном камне" мы видели, с одной стороны, индивида, а с другой - всеобщее, противостоящее ему в лице общества. Здесь эта противоположность появляется снова, причем на этот раз индивид распадается в самом себе на особенную и на всеобщую природу. Из всеобщей природы выводятся затем "человеческое равенство" и общность. Таким образом, общие для всех людей отношения оказываются здесь продуктом "сущности человека", природы, тогда как на самом деле они, подобно сознанию равенства, являются историческими продуктами. Но, не довольствуясь этим, наш автор обосновывает равенство тем, что оно целиком покоится "на всеобщей первооснове бытия". В прологе, на стр. 158, мы узнали, что человек "состоит из тех же самых веществ и одарен теми же самыми всеобщими силами и свойствами, которые оживляют все вещи". В первом "строительном камне" мы узнали, что природа есть "основа всякой жизни", следовательно "всеобщая первооснова бытия". Таким образом, наш автор решительно перещеголял французов, доказав, "в качестве сознательного члена общества", не только равенство людей между собой, но и их равенство любой блохе, любому помелу, любому камню.
Мы охотно верим, что "все общественные добродетели" нашего "истинного социалиста" основываются "на чувстве естественной человеческой связи и единства", хотя на этой "естественной связи" основываются и феодальные повинности, и рабство, и все формы общественного неравенства всех времен. Заметим мимоходом, что эта "естественная человеческая связь" есть ежедневно преобразуемый людьми исторический продукт, который всегда являлся вполне естественным, - сколь бесчеловечным и противоестественным ни казался бы он перед судом не только "Человека", но и всякого последующего революционного поколения.
Случайно мы узнаем еще, что нынешнее общество опирается "на внешнее принуждение". "Истинные социалисты" понимают под "внешним принуждением" не ограничивающие материальные условия жизни данных индивидов, а лишь государственное принуждение, штыки, полицию, пушки, которые, отнюдь не являясь основой общества, представляют собой лишь следствие его собственного расчленения. Это было показано уже в "Святом семействе", а также в первом томе настоящего сочинения.
В противовес нынешнему, "покоящемуся на внешнем принуждении" обществу "истинный социалист" провозглашает идеал истинного общества, которое покоится на "сознании внутренней человеческой природы, т.е. на разуме". Оно покоится, следовательно, на сознании сознания, на мышлении мышления. "Истинный социалист" даже по способу выражения перестает отличаться от философов. Он забывает, что как "внутренняя природа" людей, так и их "сознание" этой природы, "т. е." их "разум", были всегда историческим продуктом и что даже тогда, когда, по его мнению, их общество покоилось на "внешнем принуждении", их "внутренняя природа" соответствовала этому "внешнему принуждению".
На стр. 163 появляются Отдельность и Всеобщность со своей обычной свитой в виде отдельного блага и совокупного блага. Аналогичные рассуждения об отношении этих благ друг к другу можно найти в любом учебнике политической экономии, там, где идет речь о конкуренции, а также, только в лучшей формулировке, у Гегеля.
Например, "Rheinische Jahrbьcher", стр. 163:
"Содействуя совокупному благу, я содействую своему собственному благу, а содействуя своему собственному благу, я содействую совокупному благу".
"Философия права" Гегеля, стр. 248 (1833):
"Содействуя своей цели, я содействую всеобщему, а последнее, в свою очередь, содействует моей цели".
Ср. также "Философию права", стр. 323 и сл., об отношении гражданина к государству.
"Поэтому в качестве конечного результата получается сознательное единство отдельной жизни с совокупной жизнью, гармония" ("Rheinische Jahrbьcher", стр. 163).
Получается это "в качестве конечного результата" именно из того, что
"это полярное отношение между отдельной и всеобщей жизнью заключается в том, что иногда они борются и враждебно противостоят друг другу, иногда же обе взаимно обусловливают и обосновывают друг друга".
"В качестве конечного результата" отсюда следует, в лучшем случае, гармония между дисгармонией и гармонией, а из всего этого бесконечного повторения всем известных фраз следует только вера автора в то, будто его бесцельная, вымученная возня с категориями Отдельности и Всеобщности есть истинная форма разрешения общественных вопросов.
Автор заканчивает следующим тушем:
"Органическое общество имеет своей основой всеобщее равенство и развивается, посредством противоположностей между индивидами и всеобщим, в свободное созвучие, в единство отдельного счастья со всеобщим счастьем, в социальную" (1) "общественную" (!!) "гармонию, в зеркальное отражение всеобщей гармонии" (стр. 164).
Только скромность могла заставить назвать это положение "строительным камнем". В действительности это - целая первозданная скала "истинного социализма".
ТРЕТИЙ СТРОИТЕЛЬНЫЙ КАМЕНЬ
"Борьба человека с природой основана на полярной противоположности, на взаимодействии моей особенной жизни со всеобщей жизнью природы. Когда эта борьба проявляется в качестве сознательной деятельности, она называется трудом" (стр. 164).
Не правильнее ли было бы сказать, наоборот, что представление о "полярной противоположности" основано на наблюдении борьбы людей с природой? Сначала из факта извлекается абстракция, а потом заявляют, что этот факт основан на этой абстракции. Весьма дешевый способ придать себе немецко-глубокомысленный и спекулятивный вид.
Например:
Факт: Кошка пожирает мышь.
Рефлексия: Кошка - природа, мышь - природа, пожирание мыши кошкой = пожирание природы природой = самопожирание природы.
Философское изображение факта: На самопожирании природы основано то обстоятельство, что мышь пожирается кошкой.
После того как этим способом была мистифицирована борьба человека с природой, мистифицируется и сознательная деятельность человека по отношению к природе тем, что она рассматривается как явление этой голой абстракции действительной борьбы. В заключение, в качестве результата всей этой мистификации, протаскивается обыденное слово труд - слово, которое вертелось у нашего "истинного социалиста" на языке с самого начала, но которое он осмелился произнести лишь после его надлежащего обоснования. Труд конструируется из голого абстрактного представления о Человеке и природе и определяется поэтому таким способом, который одинаково подходит и не подходит ко всем ступеням развития труда.
"Трудом, согласно этому, является всякая сознательная деятельность человека, посредством которой он стремится подчинить себе в духовном и материальном отношении природу, чтобы отвоевать у нее сознательное наслаждение своей жизнью и использовать ее для своего духовного или телесного удовлетворения" (там же).
Обратим внимание только на следующее блестящее умозаключение:
"Когда эта борьба проявляется в качестве сознательной деятельности, она называется трудом; согласно этому, трудом является всякая сознательная деятельность человека" и т. д.
Этим глубоким постижением мы обязаны "полярной противоположности".
Вспомним приведенное выше сен-симонистское положение о libre dйveloppement de toutes les facultйs240. Вспомним также, что Фурье на место нынешнего travail rйpugnant241 желал поставить travail attrayant242. "Полярной противоположности" мы обязаны следующим философским обоснованием и разъяснением этих положений:
"Но так как" (это "но" должно обозначать, что здесь отсутствует какая бы то ни было связь) "жизнь при всяком своем раскрытии, при всяком упражнении и проявлении своих сил и способностей должна достигать наслаждения, удовлетворения, то отсюда следует, что самый труд должен быть раскрытием и совершенствованием человеческих задатков и должен доставлять наслаждение, удовлетворение и счастье. Самый труд неизбежно должен поэтому стать свободным проявлением жизни, а тем самым и наслаждением" (там же).
Здесь выполнено обещание, данное в предисловии к "Rheinische Jahrbьcher", а именно показано, "насколько немецкая наука об обществе отличается на достигнутой ею ступени развития от французской и английской", и что значит "научно излагать учение коммунизма".
Трудно вскрыть все логические промахи, допущенные в этих немногих строках, не нагнав на читателя скуку. Отметим сперва погрешности против формальной логики.
Чтобы доказать, что труд в качестве проявления жизни должен доставлять наслаждение, предполагается, что жизнь в каждом своем проявлении должна доставлять наслаждение, а отсюда делается тот вывод, что она должна доставлять его и в своем проявлении в качестве труда. Не довольствуясь тем, что он посредством парафразы превратил постулат в заключение, наш автор и само заключение выводит неправильно. Из того, что "жизнь при всяком своем раскрытии должна достигать наслаждения", он заключает, что труд, представляющий собой одно из этих раскрытий жизни, "сам должен быть раскрытием и совершенствованием человеческих задатков", т.е. опять-таки жизни. Следовательно, труд должен быть тем, что он есть. Как вообще мог бы когда-нибудь труд не быть "раскрытием человеческих задатков"? - Но это еще не все. Так как труд должен быть именно этим, то "поэтому" он "неизбежно должен стать" таковым, или еще лучше: так как труд "должен быть раскрытием и совершенствованием человеческих задатков", то поэтому он неизбежно становится чем-то совершенно иным, а именно "свободным проявлением жизни", о чем до сих пор вовсе не было и речи. И если выше наш автор из постулата наслаждения жизнью прямо выводил постулат труда как наслаждения, то здесь этот последний постулат дается в виде следствия из нового постулата "свободного проявления жизни в труде".
Что касается содержания этого положения, то неясно, почему труд не всегда был тем, чем он должен быть, и почему он должен стать таковым теперь или же почему он должен стать чем-то, чем он не стал по необходимости до сих пор. Но, правда, до сих пор еще не была разъяснена сущность человека и полярная противоположность между человеком и природой.
За этим следует "научное обоснование" коммунистического положения об общественной собственности на продукты труда:
"Но" (это новое "но" имеет тот же смысл, что и предыдущее) "продукт труда должен в одно и то же время способствовать как счастью индивида, трудящегося, так и всеобщему счастью. Это осуществляется посредством взаимности, посредством взаимного восполнения всех общественных деятельностей" (там же).
Эта фраза представляет собой - благодаря вставленному словечку "счастье" - только расплывчатую копию того, что говорится в любой экономической книжке о конкуренции и разделении труда.
Наконец, мы имеем философское обоснование французской трактовки организации труда:
"Труд, как свободная деятельность, доставляющая наслаждение и в то же время способствующая всеобщему благу, является основой организации труда" (стр. 165).
Так как труд лишь должен и обязан стать "доставляющей наслаждение и т. д. свободной деятельностью" и, следовательно, еще не является ею, то скорее следовало бы ожидать, что, наоборот, организация труда является основой "труда как деятельности, доставляющей наслаждение". Но одного лишь понятия труда, как такой деятельности, вполне достаточно для нашего автора.
В заключение автор высказывает уверенность, что он достиг в своей статье известных "результатов".
Эти "строительные камни" и "результаты" вместе с прочими гранитными глыбами, встречающимися в "Двадцать одном листе", в "Bьrgerbuch" и в "Neue Anekdota", образуют ту скалу, на которой "истинный социализм" - он же немецкая социальная философия - собирается воздвигнуть свою церковь.
При случае нам придется еще услышать некоторые гимны, некоторые отрывки из cantique allйgorique hйbraique et mystique, распеваемые в этой церкви.
IV
КАРЛ ГРЮН
"СОЦИАЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ
ВО ФРАНЦИИ И БЕЛЬГИИ"
(ДАРМШТАДТ, 1845),
или
ИСТОРИОГРАФИЯ "ИСТИННОГО СОЦИАЛИЗМА"
"Скажем откровенно: если бы не задача сразу охарактеризовать целую клику... мы отшвырнули бы прочь перо... И вот теперь она" ("История общества" Мундта) "выступает с теми же претензиями перед широким крутом читающей публики, которая жадно хватается за все, к чему приклеена этикетка: социальный, ибо здоровое чутье подсказывает ей, какие тайны будущего скрыты в этом словечке. Двойная ответственность лежит в таком случае на писателе, и он должен быть наказан вдвойне, если взялся за дело без призвания к нему!"
"Мы, собственно, не собираемся препираться с г-ном Мундтом по поводу того, что о фактических достижениях социальной литературы Франции и Англии он знает только то, что ему сообщил г-н Л. Штейн, книга которого заслуживала еще некоторого признания при своем появлении... Но в наши дни... разглагольствовать о Сен-Симоне, называть Базара и Анфантена двумя ветвями сен-симонизма, ставить за ними Фурье, болтать вздор о Прудоне и т. д.... И все-таки мы охотно закрыли бы на это глаза, если бы хоть генезис социальных идей был изложен оригинально и ново".
Такой высокопарной, радамантовской сентенцией начинает господин Грюн ("Neue Anekdota", стр. 122, 123) рецензию на "Историю общества" Мундта.
Как же будет поражен читатель артистическим талантом господина Грюна, узнав, что под этой маской он скрыл лишь самокритику своей собственной, тогда еще не родившейся на свет книги.
Господин Грюн являет забавное зрелище слияния "истинного социализма" с младогерманским литераторством. Выше- названная книга изложена в виде писем к даме, из чего читатель уже может понять, что здесь глубокомысленные боги "истинного социализма" появляются увенчанные розами и миртами "молодой литературы". Соберем букетик из этих роз:
" "Карманьола" сама пелась в моей голове... Но во всяком случае уже одно то ужасно, что "Карманьола" может, если не совсем поселиться в голове немецкого писателя, то хоть позавтракать в ней" (стр. 3).
"Имей я перед собой старика Гегеля, я схватил бы его за уши: Как, природа - инобытие духа? Как, Он - ночной сторож?" (стр. 11).
"Брюссель представляет в известном смысле французский Конвент: у него своя партия Горы и своя партия Долины" (стр. 24).
"Люнебургская степь политики" (стр. 80).
"Пестрая, поэтическая, непоследовательная, фантастическая хризалида" (стр. 82).
"Либерализм Реставрации, этот беспочвенный кактус, который, как паразитическое растение, обвился вокруг скамей палаты депутатов" (стр. 87, 88).
Что кактус не является ни "беспочвенным", ни "паразитическим", - это так же мало портит красивый образ, как не портит предыдущего образа тот факт, что не существует ни "пестрых", ни "поэтических", ни "непоследовательных" "хризалид" или куколок.
"Я сам кажусь себе в этом океане" (газет и газетных сотрудников в кабинете Монпансье "вторым Ноем, высылающим своих голубей, чтобы узнать, нельзя ли где-нибудь построить хижины и развести виноградники, нельзя ли заключить разумный договор с разгневанными богами" (стр. 259).
Господин Грюн говорит здесь, вероятно, о своей деятельности в качестве газетного корреспондента.
"Камилль Демулен - это был человек. Учредительное собрание состояло из филистеров. Робеспьер был добродетельным магнетизером. Словом, новая история, это - борьба не на жизнь, а на смерть против лавочников и магнетизеров!!!" (стр. 111).
"Счастье, это - плюс, но плюс в иксовой степени" (стр. 203).
Итак, счастье = + х; такая формула встречается только в эстетической математике господина Грюна.
"Что такое организация труда? И народы ответили сфинксу тысячью газетных голосов... Франция поет строфу, а Германия - старая, мистическая Германия - антистрофу" (стр. 259).
"Северная Америка мне даже противнее, чем Старый свет, потому что эгоизм этого мира лавочников пышет красным цветом наглого здоровья... потому что все там так поверхностно, так беспочвенно, я готов даже сказать - так провинциально... Вы называете Америку Новым миром; это - самый старый из всех старых миров. Наши поношенные платья считаются там парадной одеждой" (стр. 101, 324).
До сих пор было известно, что носят там - неношенные немецкие чулки, хоть они и слишком плохи для "парадной" одежды. "
Логически-твердый гарантизм этих учреждений" (стр. 461).
Кого не радуют подобные цветы,
Быть не достоин, право, "человеком"!
Какая грациозная резвость! Какая задорная наивность! Какое героическое плавание в море эстетики! Какая гейневская небрежность и гениальность!
Мы обманули читателя. Беллетристика господина Грюна вовсе не является украшением науки "истинного социализма", наука же лишь заполняет пустоты этой беллетристической болтовни. Она образует, так сказать, ее "социальный фон".
В одном очерке господина Грюна: "Фейербах и социалисты" ("Deutsches Bьrgerbuch", стр. 74), встречается следующее утверждение:
"Когда называют Фейербаха, тем самым называют всю работу философии от Бэкона Веруламского до нашего времени; тем самым указывают также, чего хочет и что означает в последнем счете философия, указывают на человека как на последний результат всемирной истории. И это более надежный - ибо это и более основательный - подход к делу, чем разглагольствования о заработной плате, о конкуренции, неудовлетворительности конституций и государственных порядков... Мы обрели Человека, человека, который избавился от религии, от мертвых мыслей, от всего чуждого ему и от всех вытекающих отсюда практических последствий. Мы обрели чистого, истинного человека".
Одной этой фразы достаточно, чтобы выяснить степень "основательности" и "надежности", которую можно искать у господина Грюна. В мелкие вопросы он не вдается. Вооруженный непоколебимой верой в результаты немецкой философии, как они даны у Фейербаха, а именно, что "Человек", "чистый, истинный человек" есть якобы конечная цель всемирной истории, что религия есть отчужденная человеческая сущность, что человеческая сущность есть человеческая сущность и мера всех вещей; вооруженный прочими истинами немецкого социализма (смотри выше), гласящими, что и деньги, наемный труд и т. д. представляют собою отчуждения человеческой сущности, что немецкий социализм есть осуществление немецкой философии и теоретическая истина зарубежного социализма и коммунизма и т. д., - вооруженный всем этим, господин Грюн уезжает в Брюссель и Париж, преисполнившись самодовольства "истинного социализма".
Мощные трубные звуки, которыми господин Грюн славит социализм и немецкую науку, превосходят все, что сделано в этом отношении остальными его единоверцами. Что касается "истинного социализма", то эти восхваления исходят, очевидно, из самых глубин сердца. Скромность господина Грюна не позволяет ему высказать ни одного положения, которое не было бы уже высказано каким-либо иным "истинным социалистом" до него в "Двадцать одном листе", "Bьrgerbuch" и "Neue Anekdota". Да и вся его книга преследует единственную цель - заполнить схему конструкции французского социального движения, которую Гесс дал в "Двадцать одном листе", стр. 74-88, и удовлетворить, таким образом, потребность, указанную там же на стр. 88. Что же касается прославления немецкой философии, то последняя должна ему быть за это тем больше благодарна, чем меньше он ее знает. Национальная гордость "истинных социалистов", гордость Германией как страной "Человека", "сущности человека", - по сравнению с другими заурядными национальностями. - достигает у него кульминационной точки. Приведем тут же несколько примеров:
"Но я хотел бы знать, не должны ли все они, французы и англичане, бельгийцы и североамериканцы, поучиться еще у нас" (стр. 28).
В дальнейшем эта мысль развивается так:
"Североамериканцы представляются мне насквозь прозаическими и, несмотря на всю предоставляемую их законами свободу, они должны учиться социализму только у нас" (стр. 101).
Особенно после того, как у них с 1829 г. имеется собственная социалистически- демократическая школа, против которой их экономист Купер боролся уже в 1830 году.
"Бельгийские демократы! Неужели ты думаешь, что они ушли хоть наполовину так далеко, как мы, немцы? У меня была схватка с одним из них, который считает химерой осуществление свободного человечества!" (стр. 28).
Здесь национальность "Человека", "сущности человека", "человечества" кичливо выступает перед бельгийской национальностью.
"Французы, оставьте Гегеля в покое до тех пор, пока вы не поймете его". (Мы думаем, что та, очень слабая сама по себе, критика философии права, которую дал Лерминье, обнаруживает больше понимания Гегеля, чем все, что писал когда-нибудь господин Грюн под собственным ли именем или как "Ernst von der Haide"243.) "Не пейте в течение года ни кофе, ни вина; не разгорячайте Своего духа никакой возбуждающей страстью; предоставьте Гизо управлять и верните Алжир под владычество Марокко" (как мог бы Алжир вернуться когда-либо под владычество Марокко, даже если бы французы отказались от него!); "сидите где-нибудь в мансарде и штудируйте "Логику", а вместе с ней и "Феноменологию". Когда, по истечении годичного срока, похудевши, с красными глазами, Вы спуститесь на улицу и споткнетесь о первого встречного щеголя или общественного глашатая, то не смущайтесь. Ибо за это время Вы стали великими, могучими людьми, Ваш дух уподобился дубу, питаемому чудотворными" (!) "соками; все, на что Вы ни посмотрите, открывает перед Вами свои, наиболее глубоко скрытые изъяны; хотя Вы и сотворенные духи, Вы все же проникаете внутрь природы; Ваш взор испепеляет, Ваше слово передвигает горы, Ваша диалектика острее, чем острейшая гильотина. Вы являетесь в Ратушу - и буржуазии как не бывало. Вы входите в Бурбонский дворец - и он распадается, вся его палата депутатов растворяется в nihilum album244, Гизо исчезает, Луи-Филипп тускнеет и превращается в историческую схему, и из руин всех этих погибших моментов возносится горделиво и победоносно абсолютная идея свободного общества. Без шуток, Гегеля Вы можете победить, только если сами раньше станете Гегелем. Как я уже сказал выше: возлюбленная Моора может умереть только от его руки" (стр. 115, 116).
Всякому тотчас ударит в нос беллетристический душок, исходящий от этих положений "истинного социализма". Как и все "истинные социалисты", господин Грюн не забывает преподнести нам снова старую болтовню о поверхности французов:
"Судьба обрекла меня на то, чтобы всякий раз, когда я наблюдаю вблизи французский дух, видеть его недостаточность и поверхностность" (стр. 371).
Господин Грюн не скрывает от нас, что книга его имеет целью возвеличить немецкий социализм как критику французского социализма:
"Плебс современной германской литературы упрекал наши социалистические стремления в том, что они являются подражанием французским безрассудствам. Никто до сих пор не счел нужным ответить на это хотя бы единым звуком. Прочтя настоящую книгу, этот плебс должен будет устыдиться, если только у него осталось еще чувство стыда. Ему, вероятно, и в голову не приходило, что немецкий социализм есть критика французского, что он не только не считает французов изобретателями нового "Общественного договора", но требует, наоборот, чтобы они нашли себе восполнение в немецкой науке. В настоящий момент здесь в Париже предпринимается издание перевода фейербаховской "Сущности христианства". Пусть пойдет французам на пользу немецкая школа! К чему бы ни привело экономическое положение страны, ее текущая политическая конъюнктура, во всяком случае путь, ведущий к человеческой жизни в будущем, может быть открыт лишь гуманистическим мировоззрением. Неполитический, отверженный немецкий народ, этот народ, который даже нельзя назвать народом, заложил краеугольный камень здания будущего" (стр. 353).
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |