Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII В. )(в сокращении)

А. С. ОРЛОВ

ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ФОРМЫ РУССКИХ ВОИНСКИХ ПОВЕСТЕЙ (КОНЧАЯ XVII В.)(в сокращении)

Изучая повести о взятии Азова в 1637 г. и об осаде его турками в 1641 г., я убедился в тождестве лите­ратурных приемов этих повестей с целым рядом дру­гих памятников старой русской письменности, посвя­щенных описанию войн. Сходство выражений различ­ных воинских повестей в главных чертах уже отмечено в I томе исследования Е. В. Барсова «Слово о полку Игореве, как художественный памятник Киевской дру­жинной Руси», гл. III—VII.

Материал, приведенный Е. В. Барсовым и пред­ставляемый несколькими другими, не привлеченными им к исследованию памятниками, приводит к такому заключению. Воинские повести составляют отдельный литературный род, который выработал себе целую группу постоянных формул… Я пользуюсь здесь термином исследователей народной слове­сности потому, что вижу сходство в процессе творче­ства боевых старин и книжных воинских сказаний. То есть я думаю, что как у сказителей, так и у книж­ников, выработался известный художественный шаб­лон, который служил им готовой канвой для того или другого сюжета. Формулы воинских повестей в боль­шинстве случаев повторялись не вследствие текстуаль­ного заимствования, а просто благодаря тому, что в сознании их авторов воинские картины облекались стереотипными выражениями хорошо знакомого книж­никам литературного рода. Знакомство это не предпо­лагает большой начитанности и облегчалось тем, что на Руси искони существовал обычай соединять одно­родные произведения в сборники. Для образования и признания известного шаблона воинских повестей гро­мадную роль играли летописные своды, где почти каждый бой описывался в одних и тех же выражениях. Группа формул, служивших стереотипной оболоч­кой для сюжета воинских повестей, установилась в большей своей части очень рано. По указанию Е. В. Барсова...уже от XI — XII в. мы имеем русский художественный перевод сказания Иосифа Флавия о разорении Иерусалима, где употреблены стереотипные выражения строго установившегося литературного ро­да и ими частью дополнен греческий текст (1). Эти вы­ражения, конечно, при некотором видоизменении, мож­но проследить за весь допетровский период русской литературы. Что касается до происхождения их, то возможно предположение, что некоторые из них имеют свой источник в иноземной литературе и создались частью путем прямого перевода («стрелы омрачиша свет» и др.)(2).

---------------------------------------------------------------

1. Барсов Е. В. «Слово о полку Игореве как художественный памятник Киевской дружинной Руси». М., 1887. Т.1. С.235, 241, 242, 246, 247.

«Поразительное сходство перевода с Киевскою летописью пока­зывает не только то, что тот или другая относятся к одной и той же эпохе и дружинной среде, но и то, что существовал уже тогда выработанный литературный язык, состоявший из богатого запаса технических терминов и установившихся приемов, выражений и обо­ротов». (Там же. С. 255.).

2. Там же. С. 243.

«Многие выражения, встречающиеся в летописи и повторяемые в переводе Флавия, почти в самой букве отвечают греческим и по­тому очевидно обязаны своим происхождением греческой словесно­сти». (Там же. С. 256).

Уже в XII в. ясно развиты два вида воинских пове­стей, книжный, следующий литературным традициям письменности, и народнопоэтический, пользовавшийся образами устной поэзии, напр. Сказание о походе Игоря на половцев в летописях и в Слове о полку Игореве. Формулы этих двух типов отличаются друг от друга, причем внешность народнопоэтического вида имела меньшее влияние на произведения письменно­сти. Разница формул упомянутых видов сказывается, например, при сравнении летописи и перевода И. Фла­вия со Словом о полку Игореве. При необычной бли­зости выражений летописи и Иосифа Флавия, Слово о полку Игореве совпадает с ними в ограниченном чис­ле случаев. Важность разделения формул книжных и народнопоэтических сказывается в тех ошибках, кото­рые допускаются исследователями при определении влияния устной поэзии на письменность. Так, напри­мер, И. П. Хрущов... говорит: «В следующих словах летописателя о Лиственской битве слышится песня: «И бывши нощи, бысть тма, молонья и гром, дождь... и бысть сеча сильна, яко просветяше молонья, блещашеться оружие, и бе гроза велика и сеча силна и страшна»(3). Эта картина — часть книжного боевого шаблона, она встречается и в переводе Иосифа Флавия и в битве Ярослава с Святополком, и поэтому нет ни­какого основания видеть здесь влияние песни. Что касается меньшего влияния народнопоэтического вида, то это может быть объяснено 1) художественной ори­гинальностью, которая меньше всего поддается подра­жанию, 2) тем, что образы народной устной поэзии, которые привлекал памятник, становятся уже несколь­ко чуждыми и непонятными для книжников более поздней эпохи. Примером последнего может служить Слово о полку Игореве, автор которого, несомненно, пользовался образами устной поэзии. Спустя три века эти образы были уже малодоступны пониманию под­ражателей Слова (Мамаево побоище); они, поэтому, даже не решались повторить лучших его картин, или, находясь в рабском подчинении у них, искажали их и употребляли не у места... Прошло еще три века — и автор поэтической редакции Повести об Азовском

-----------------------------------------------------

3. Хрущов И. П. О древнерусских повестях и сказаниях. Киев, 1878. С. 92.

осадном сидении почти совершенно отрешился от поэтических образов известной ему Задонщины, вос­пользовавшись выражениями современной ему народ­ной поэзии. Вообще я думаю, что устная поэзия зна­чительно изменила свою оболочку за время от созда­ния Слова о полку до Задонщины и от создания Задонщины до Азовских сказаний. Вот в этом-то исто­рическом видоизменении устного творчества и следует видеть причину непонимания его старых образов па­мятниками позднейших эпох, следствием чего является слабость влияния народнопоэтических памятников письменности. В противоположность этому виду пове­стей, литературная схема повестей книжных была вполне доступна пониманию авторов всех веков – до Петровского периода, и от XI до XVII в. повторялась многое число раз, с сохранением самых мелких своих черт (напр, почти везде встречаются выражения: «иных избиша, иных живых руками поимаша», «дав плещи побегоша»). Впрочем и здесь некоторые образ­ные выражения старого времени не всегда оставались понятными. Так, например, любимое выражение Ипать­евской летописи — полки выступали «аки борове» — для Воскресенской летописи было чуждо, и она передала это картинное сравнение так: «выступиша, акы идоли»... Или... выражение «утер пота», популярное в летописях... было не понято автором повести о Казанском взятии, ко­торый выразился: «утерь поту лица своего». Здесь, таким образом, синонимическое выражение труда («Римляне же толикъ потъ приимше»... ср. «одва могоша и взяти с великим потом» («Ипат. лет. под 1280 г.) было понято в прямом смысле, как простое физическое действие.

В истории развития воинских повестей большую роль играло [монголо-] татарское нашествие; оно было причиной усиления религиозной стихии, зачатки обра­зов которой были даны сказаниями, посвященными борьбе со старыми безбожными врагами Руси — полов-цами. Так создались воинские повести с элементом заступничества божественной силы, с видениями ан­гельских полков, богородицы и святых, со знамениями от икон и т. п. В них вошли формулы агиографической литературы: [завоеватели] описываются чертами мучи­телей, ярость и устремление их выражается звериными образами Диоклетианов и т. п. Русские идут «пострадать» и «принять венци нетленные». Усилива­ются описания опустошений, сопровождающихся святотатством и опозорением женщин, что метко охарак­теризовано в сказании Авраамия Палицына: «идеже пролита бе мучиническая кровь, на том же месте бяше и беснования блудна одр»... Схема этих опусто­шений встречается со времени [монголо-]татарского нашествия в массе слов и поучений и, выражаясь в более или менее стереотипных образах, имеет своим основанием «пророческое слово», приведенное лето­писью несколько раз: «и бе пророческое слово сбывае­мо зряще: Боже! приидоша языци в достояние твое, и оскверниша церковь святую твою; и пакы: положиша трупия раб твоих брашно птицам небесным, и пло­ти преподобных твоих зверем земным». В повестях этой эпохи усиливается элемент молитвословий... Стиль подобных повестей имеет два вида. В тех из них, где повествование сосредоточивается вокруг исто­рии той или другой святыни, он отличается от стиля повестей собственно воинских, в которых божественное вмешательство является лишь одним из эпизодов рассказа. Отличие первого вида повестей заключается в меньшем количестве подробностей воинской практи­ки. Это точно отмечено в сказании о Тихвинской иконе Божией матери, при описании приступа шведов...

Литературная оболочка воинских сюжетов создава­лась на основании:

1. Отдельных терминов и формул.

2. Стереотипной схемы последовательного действия (напр., неудача, затем плач, молитва и т. п.).

3. Известной идеи, патриотической или религиоз­ной (напр., наведение неприятелей по действу дьявола, грех ради наших и т. п.).

Есть возможность предполагать, что формулы ли­тературных произведений сознавались в старину как нечто стереотипное. Существование этого сознания может быть доказано прежде всего тем, что в одном и том же произведении аналогичные эпизоды излага­лись одними и теми же словами. В этом отношении характерные примеры дает «Летописная книга», при­писываемая И. М. Катыреву-Ростовскому... формулы которой повторяются очень последовательно: «и брань плит жесточайшая на обе страны, падают трупие мертвых семо и овамо» <...>, «поля обретают и усты меча гонят» <...>, «силу восхищают и усты меча гонят» <...>, «и тако плит брань жесточайшая чрез день; уже солнцу уклоншуся на запад и покрыся земля нощною тмою и тако преста брань» <...;>, «начата шатры ставити и почиша сном, токмо стражие не спят»... Авторы сами отмечали сознание формул. Так, в конце полуразложившейся исторической песни о кончине кн. Михаила Шуйского сказано: «Преставися князь Михайло Васильевич, и тогда убо стекаются ко двору его... по писаному юноши и девы, и старцы со юно­шами, и матери со младенцы и всяк возраст человечь»(4)... Эта книжная формула народной толпы приведена авто­ром «по писаному», т. е. как обыкновенно она пишется. Действительно в житиях святых она употребляется очень часто, и почти в тех же выражениях перечисля­ет возрасты собравшихся. Сознание литературного шаблона боя выразилось очень рано. В «Слове Иоанна Златоуста о всех святыих», встречающемся уже в Ус­пенском Сборнике XII в., проповедник проводит парал­лель между битвой и подвигом мученичества: «хощеши ли навыкну ти, я ко же рати то страшьнее есть мученичьско меню. Что бо есть страшьно на брани: пълъци на обе стороне стануть оковани, блистающе ся оружием и землю светяще облаци стрелами пущають ся, вьсюду закрывающе въздух множьствомь, рекы кръвавы текуть отвьсюду, и многопадение обои де, акы на жатве класом. Сице убо воином друг на друга идущем. Се убо от тех на сию тя приведу брань — и сьде дъве въпълъчени, ово мученичьско, ово мучительско»(5)... Здесь мы видим… вымыш­ленную картину боя, составленную из стереотипных книжных формул. Это — стереотипная, литературная оболочка, в отвлечении от сюжета.

Прежде чем рассматривать литературный шаблон воинских повестей, следует оговориться об отношении к нему Слова о полку Игореве. Автор заметки о цита­те из Слова И. Златоустого прав, говоря, что она «на­поминает некоторые поэтические уподобления Слова о п. И.». Действительно, она напоминает их, так же, как и летопись, но и разница между этой цитатой и Словом о п. И. та же, что между ним и обычным ле-

----------------------------------------

4. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесен­ных в хронографы русской редакции/Изд. подгот. А. Поповым. М., 1869. С. 384.

5. Успенский сборник XII—XIII вв./Изд. подгот. О. А. Князевская, В. Г. Демьянов, М. В. Ляпон; под ред. С. И. Коткова. М., 1971. С. 460.

тописным воинским шаблоном. Слово о п. И. памятник исключительный. Его автор, несомненно, знал ходячую книжную манеру, иначе трудно объяснить такие вы­ражения, как: «поостри сердця своего мужеством» ср. И. Флавия — «подъострите души ваша на мьсти», «истягну умь крепостию своею» ср. там же — «и приим ум в свою крепость», «исполнившись ратнаго духа» ср. там же — «исполнившеся ратьнаго духа»... ср. Тохтамыш «духа ратнаго наполнився»... Но в то же время, выражаясь языком народной поэзии, автор Слова о п. И. так художественно переработал книж­ные формулы, что они являются совершенно оригиналь­ными. Таким образом, приходится говорить лишь о близости мотивов, а не выражений их. В самом деле, разве можно говорить о тождестве таких формул: «итти дождю стрелами с Дону великаго» = И. Фла­вия «и стрелы на не летаху акы дождь»? В первом случае развито сравнение войск с тучами, проливаю­щими дождь —стрелы, во втором, обычном для воин­ских повестей, падение стрел просто сравнивается с падением дождя; или еще: «сватов напоиша, а сами полегоша за землю русскую» = И. Ф. «акы на свадбу течаху, а не на рать»; цитата из Слова о п. И. явля­ется частью поэтического представления боя в виде свадебного пира, где льется кровавое вино, выражение же.перевода И. Флавия аналогично выражению «Ино­го сказания»: «вси смело и единодушно на супротивныя идуще на брань, яко на почесть, веселы и смелы», и в довольно сухом сравнении передает рвение к бою. Стараясь точно выделить /общие места/ книжных во­инских повестей и не имея целью сопоставление схо­жих мотивов, я решил устранить Слово о п. И. от сравнения, тем более, что оно уже выполнено Е. В. Барсовым, который выбрал из этого памятника все, что только может найти себе соответствие в ста­рой русской письменности. Что касается повестей о Мамаевом побоище, то устранить их от сравнения не представляется возможным, так как наряду с за­имствованием из Слова о п. И. мы находим в них следы пользования обычными формулами воинских повестей.

Переходя к рассмотрению отдельных формул книж­ных воинских повестей, прежде всего приведу несколь­ко примеров обычной схемы боя — в объеме, указан­ном вышеприведенным Словом Иоанна Златоуста.

I. Из Паремии в честь Бориса и Глеба, по сп. Е. В. Барсова XIV в. (I. С. 254):

«Тогда восходяшу солнцю и съступишася обои и бысть сеча зла, яже не бывала в Русе. За рукы ся емлюще сечаху, и по удолием кровь течаше, и състу­пишася обои трижды, и омерькоша биющеся, и бысть гром велик тутен и дождь и молнии блистании, и блещахуся оружия в руках их, и мнози верьнии видяху ангелы помагающа Ярославу, а Святополк дав плещи побеже, его же по правде, яко неправедна, суду пришедъшю».

Это описание является классическим среди других подобных. В нем собраны почти все формулы и обра­зы, характерные для шаблона боя. Описание законче­но кратким выражением помощи небесной силы, что встречается в массе памятников этого типа.

II. Из жития великого князя Доманта Псковского, по сп. Е. В. Барсова I, 7, 433:

«Бысть же сеча зла и преужасна; падаху убо теле­са противных, аки древня, и кровь сильных, аки вода льяшеся по удолиям; стук же и шум страшен бяше, аки гром, от вопля и кричания обоих полков вой, и от треекоты оружия их... и светлая си оружья кровью их чревлены сотвориша, останок же поганых, страхом объяти бывше, бежати устремишась».

Новые формулы этого боя: телеса — древия, шум битвы — гром, окровавленное оружие.

IV. Из повести Искандера о взятии Царьграда турками, по тексту, напеч. арх. Леонидом в Пам. Др. Письм. 1886 г., с. 9 и 10:

«И бысть сеча велиа и преужасна: от пушечнаго бо и пищальнаго стуку и от зуку звоннаго и от гласа вопли и кричаниа обоих людей и от трескоты оружия, яко молния бо блистаху от обоих оружия, также и от плача и рыдания градцких людей и жен и детей, мняшесь небу и земли совокупитись и обоим колебатись, и не бе слышати друг друга, что глаголет, сово-купиша бо ся вопли и крычаниа и плачь и рыданиа людей и стук зельный и звон клакольный в един зук, и бысть яко гром велий. И паки от множества огней и стреляниа пушек и пищалей обоих стран дымное курение сгустився, покрыло бяше град и войско все, яко не видети друг друга, с кем ся бьеть, и от зелейнаго духу многим умрети, И тако сечахуся и маяся на всех стенах, дондеже ночная тьма их раздели».

Это несколько многословное описание интересно по применению старых формул к своеобразным чертам сюжета (звонный зук, звон клакольный и т. д.). Новые формулы: от боевого шума «не бе слышати друг друга», «не видети друг друга» в дымном куре­нии.

V. Битва войска Михаила Шуйского с литовцами в 1610 г. (Изборник сл. и рус. соч. и ст. А. Попова, М., 1869, 382):

«И ступльшеся обоих полци вместе и бысть сеча зла велика, от оружнаго же стуку и копейнаго лома­ния и от гласов вопля и кричания ото обоих людей войска не бе никако же слышати друг друга, что гла­голет, а от дымнаго курения едва бе видети, кто снемся бьет, что звери рыкающе зле сечахуся».

Из этого примера можно видеть, как старые фор­мулы, почти не изменившись, дожили до XVII века.

Приведенные описания боя дали далеко не все /общие места/ воинских повестей... <...>

[Далее А. С. Орлов приводит подробный перечень стилистических формул воинских повестей, разбирая каждое выражение в отдель­ности: «соступишася... и бысть сеча зла»; «за руки емлюще ся сечаху»; «лом копейный и стук оружия»; гром и молния, блеск ору­жия; трус и отзвук земли (стонет, тутнет); изображение многочис­ленности войск; стрелы и камни идут, как дождь, и омрачают свет; бойцы не видят и не узнают друг друга; не слышат друг друга; кровь лилась по удолиям, как река, и т. п., и обагрила оружие и т. д. (Приведем разбор двух формул. — В. К.)]

Образы зверей и птиц в боевых описаниях

Отвага, нападение, ярость часто изображаются путем сравнения бойцов с хищными зверями и птица­ми и характеризуются чертами их быта. Сделать за­ключение о происхождении некоторых из этих сравне­ний и образов трудно, ввиду того, что одни и те же характеристики применяются к бойцам чисто воинских повестей и к убийцам, мучителям и бесам агиографи­ческих произведений. Впрочем, для воинских повестей с сильным развитием религиозного элемента, то есть тех, которые имеют сюжетом нашествие поганых, влияние агиографической литературы может считать­ся несомненным. Что касается до книжных и народно-поэтических источников упомянутых образов, то здесь вопрос усложняется взаимодействием письменности и устной поэзии, и только немногие из них могут быть отнесены без колебания к последней, напр, соколы, кречеты, лебеди и др., встречающиеся в Галицко-Волынской летописи и в Слове о полку Игореве, а следовательно и в зависящих от него памятниках. Не­сколько образов могли возникнуть под библейским влиянием, но на Руси они, вероятно, заимствованы уже готовыми. Сначала рассмотрю простые книжные сравнения, популярные в чисто воинских повестях:

Звери, дикие, дивии и т. п.

«И пободоша их, акы дикиа звери» И. Флавия, Барсов I, 242; «Иудеи же ристаху к лесу, акы звери», там же, 246; «акы дикия звери (погании) рыкающе, наскакаху» ж. Доманта, Барсов I, 433; ср. Скомонд «борз же бе, яко зверь» Ипат. лет., 1248, 531; «и свечахуся лицем к лицу, рыкающе, акы дивии звери... бьяху их нещадне, съваху бо ся на них, аки дивии звери... и скакаху на Туркы, акы дивии звери... ристаху и совахуся на все страны, аки дивии звери, ища себе лову цесаря» Исканд. 19, 22, 29, 36; «и абие (литовцы) ако лютые звери устремишася на лов» М. Шуйский, Изб. А. Попова, 362; «яко дивии гладние зверие к снеди, друг пред другом поскоряюще наперед во град внитти» Иное сказ., 29.

Лев.

«Рождаайся отрок еллин до въстока проидеть, брани творя, акы лев» Александрия 1-я ред. 12, с. 16; «устремил бо ся бяше на поганыя, яко и лев...» Роман Гал., Ипат. лет., 1202 г., 419; «иже бе изоострился на поганыя, яко лев», там же, Ипат., 1251 г., 540; «бяше сердце имь, аки львом» ж. Александра Нев., Воскр. лет., 1242 г. (ПСРЛ. Т. 7. С. 150); «бяху бо яко отроци Давидови, им же сердца быша, аки лвом» Повед. о поб. в. кн. Дим. Ив., Снегирева 59; цесарь «вопияше на своих, укрепляя их, и возрыкав яко лев, нападе на туркы» Исканд. 22; «скачет по полком всюду, акы лев рыкая, направляющи воинство» «Летоп. книга» Катырева 609, с. 614; «Московстии же воини, яко лвы ры­кая, скорят ко врагом градцким», там же, с. 615.

Пожрети хотяше.

«Поидоша противу их, яко пожрети хотяше» Воскр. лет. 1170 г. (ПСРЛ. Т. 7. С. 86); ср. «тогда ярившесь вои пожарли быша Иудейская воя» И. Флавия, Барсов I, 242; «и поидоша Мьстиславичи, кличюче, яко пожрети хотяше» Ипат. лет., 1176 г., 407; «поидоша на бой противу Володимеру, кличюще, яко пожрети хо­тяше» Воскр. лет., 1185 г. (ПСРЛ. Т. 7. С. 98); «а су­довая рать татарская... поидоша на великаго князя рать на судовую, как пожрети хотяще» Соф. 2-я лет.; 1470 г. (ПСРЛ. Т. 6. С. 190).

Эти наиболее популярные образы чисто воинских повестей встречаются и в памятниках с развитым ре­лигиозным элементом, напр., в житиях святых:

Звери, дивие и т. д., рыкающие, желающие погло­тить (в памятниках агиографии).

Лев, рыкающий, ревущий (в памятниках агиогра­фии).

«Разгневася зело и яко лев рикнув» житие Феодо­сия Нестора, Чт. О. И. и Др. 1879, I, 25; Срезневский под словом «льв» приводит еще: «львскы же ревы». Григ. Наз. XI в., «яко же льв на лове» Панд. Ант. XI в. (Мат. для слов. др.-рус. яз., 1893. Т. 1)... <...>

Что касается выражений духовной литературы — зверь, хотящий поглотить, и «яко лев рыкая», то они, вероятно, имеют своим источником 8-й ст. 5-й гл. I Послания ап. Петра: «супостат ваш диавол яко лев рыкая ходит, иский кого поглотити» (там же, Иное сказ., 116).

Волки.

Что касается до сравнения с волками, то кроме примеров, приведенных у Барсова I, 241 («възъратишась, выюще акы волцы» И. Флав., половци «облизахутся на нас, акы волци стояще», Лавр., 1096) и из­влекаемых из Слова о полку Игореве с зависящими от него памятниками, мне не встретилось ни одного, который бы не находился в зависимости от агиографи­ческих памятников или источника их — евангелия (разве только: «сами, яко волцы, за щиты западаше» Ин. сказ., 29). Едва ли возможно объяснять обычные выражения житий святых о дьяволе, бесах и мучите­лях, как волках, желающих «расхитить овци словес-наго Христова стада» и т. п., иначе, как только соот­ветствующими выражениями евангелия (напр, «волк расхитит их и распудит овцы», Ио. X, 12, см. еще Мф. VI, 15, X, 16, Лук. X, 10, Деян, XX, 29). Под влиянием духовной литературы подобные выражения мы находим, например, в Повестях Смутного времени. <;...> Некоторые из рассмотренных имен животных, как мы видели, служат позорным эпитетом «поганых». Я не буду перечислять все названия врагов Руси, ха­рактеризующие их со стороны безбожия, мучительст­ва и т. п. и имеющие свой источник в агиографической литературе — они известны и повторяются почти при каждом упоминании о «поганых». В большинстве слу­чаев эти названия употребляются в виде целой груп­пы, причем наиболее язвительный подбор их мы видим при именах вождей, особенно Батыя «окаяннейшаго из окаянных» <...>, «молнийной стрелы» <...> Ма­мая— пса, Темир Аксака, жизнь которого дала столь­ко материала для позорных эпитетов <...>, Ягайла, нашедшего в лице автора повести о Куликовской битве наиболее изобретательного ненавистника татар и их союзников, и Лжедимитрия, который хотел «православ­ную христианскую веру в отпадшую веру с собой же равно сотворити и костелы вместо божиих церквей создати»...

Как известно, именем «поганых» назывались на Руси не только тюрко-татарские племена, но и вообще все иноверцы, что встречается даже в XVII веке, напр.: «о нашествии богомерзкаго свейскаго короля Густафа с погаными Латыни» (ПСРЛ. Т. 5. С. 51). Широкий объем понятия «поганых» был причиной того, что и к другим народам применялись термины тюрко-татарского быта: Лжедимитрий «великое войско копит из Литвы и иных орд» (Иное сказ., 39), «слыхал ли де еси, говорит Лжедимитрий Польскому королю, про Московского великого князя Ивана Васильевича, коль был велик и грозен, во многих ордах бысть славен» (там же, 23); Смоленцы себе славу и похвалу учинили «и в иныя орды, в Литовскую и Польскую, и в иные многие» (Новая Повесть, 189)...

Рассматривая повести, восходившие прямо или при каком-либо посредстве к Слову о полку Игореве, я заметил, что большинство образов, заимствованных из Слова, переработано подражателями. Так, например, повести о Куликовской битве определили имена птиц бытовыми эпитетами их времени и на основании дан­ных Слова создали новые образы, не лишенные жиз­ненной правды.

Рассматриваемые образы служат:

Для характеристики войска или героя со стороны отваги, ловкости— «полета»: «дружина же твоя, аки ястребы, и никто не может одолеть тя»... (Барсов I, 322); Девгений — златокрылый ястреб, братья матери его «поехаша, яко златокрылатые ястребы», он пере­скочил реку «яко сокол дюжей от руку ловца» (там же 321, 322); «и сбиша угры в мячь, яко сокол галице сбиваеть» (Ипат. лет., 1097 г., с. 178); «приехавшим же соколомь стрелцемь» (Ипат. лет., 1231 г., с. 512); любимое сравнение Слова о полку Игореве — сокол, и т. д.

В Задонщине есть два места, где в образах, подоб­ных приведенным, представляется шум и бряцание двигающегося войска: «тогда гуси возгоготали и ле­беди восплескали крилами своими, не гуси ж то воз­гоготали— поганый цар Мамай пришел и воевод своих... привел» «то уже соколи белозерстии и ястреби хваруются, от златых колодиц ис камена града Моск­вы возлетеша под синее небеса, возгремеша злачеными колоколы на быстром Дону». Обе эти картины, несом­ненно, стоят в зависимости от Слова о полку Игореве, но в то же время они до известной степени самостоя­тельны. Первая из «их создалась под влиянием тех мест Слова, где шум двигающихся орд сравнивается с криком птиц (крычат телегы полунощи, рци лебеди роспущени; а не сорокы втроскоташа, на следу Игоре­ве ездит Гзак с Кончаком), причем здесь заметно влияние образа девы-Обиды, восплескавшей лебеди­ными крылами. Вторая картина еще важнее для ха­рактеристики приемов Задонщины. Воспользовавшись выражением Слова: «се бо два сокола слетеста с отня злата стола», и может быть еще: «яко сокол на ветрех ширяяся», она переработала их чертами соколиной охоты.

Вероятно, под влиянием одного из поэтических текстов повести о Мамаевом побоище создалась сле­дующая картина Иного сказания: «яко яснии соколи на серые утята, или белые кречаты носы чистят ко клеванию и вострые ногти к вонзению плотем, и крылие свое правят, и плеща потязают ко убийству птичному; такожде християнстии поборницы православныя веры, воеводы с христолюбивым своим войском противу сатанина угодника и бесовозлюбленного его воин­ства во броня облачатся, оружия и щиты в руки восприемлют»... Близкого к этой цитате текста нет в Задонщине. Она дала только схожие образы (... «уже бо те соколы и т. д.»), которыми по-своему воспользо­вался изысканный автор Иного сказания.

Одним словом, не отказываясь видеть в подобных образах материал, пригодный для украшения своих повестей, подражатели подгоняли их выражения под вкус и манеру своего времени и школы, как будто боясь, что их архаичность будет непонятна. К несча­стью, эти требования позднейшего времени все более удаляли письменность от живого ее источника — уст­ной поэзии, и чем дольше образы вращались в литера­туре, тем сильнее линяли их краски и композиция их становилась все искусственнее. Потому-то выражения, замечательные по своей художественной простоте, вроде «и сбиша угры в мячь, яко сокол галице сбиваеть» (Ипат. лет. 1097) или «виде вой свой располошен, аки птичье стадо» (житие Михаила Тверского, Барсов I, 434), затерялись в старине, не оставив по себе наследия (6).

Выше я привел сравнение богатырей Мстислава со львами и медведями (Никон, лет., 1216 г.; ПСРЛ. Т. 10. С. 71). В параллель к нему вспомним извест­ную характеристику Романа Галицкого: «устремил бо ся бяше на поганыя, яко и лев, сердит же бысть, яко и рысь, и губяше, яко и коркодил, и прехожаше землю их, яко и орел, храбор бо бе, яко и тур», Ипат. лет., 1201 г., 479—480; ср. Святослав — пардус, там же, 964 г., 41. На сближение с этой характеристикой на­прашивается начало речи турок в Повести об Азовском осадном сидении: «Вы людие божие царя небеснаго, казачество волное и свирепое, никим вы в пустыни не водими и посылаеми, аки сизы орли по разшему (?) воздуху летаете, или лютые звери лви по темнымь лесам рыскаете»... Очень своеобразно охарактеризован царевич Иоанн Иоаннович во Временнике дьяка Ивана Тимофеева, представляющем квинтэссенцию вырож­дающейся книжности: «Явлен по отцы воста (младый инорог на противныя, яко же от востока даже и 'к за­паду на нечествующих, иже земли его преседящих, яростным оком на ня взирая, врящею юностию ретяся

------------------------------------------------------------

6. Не следует ли считать отражением старинного поэтического оборота, вроде «(Олгово хороброе гнездо) далече залетело» Сл. о. п. И. выражение Никон, летописи под 1216 г.: «и сего не весте... яко далече естя зашли, яко овцы ко лвом и т. д.»—ПСРЛ. Т. 10. С. 71.

и, яко некий невседомен жребец и неприступен обуздоватися, не повинуя никому же, свободне отекая, пасяше верных толико стадо, люте на оны дыша огнем ярости своея, пламенны искры на тыя, отрыгая, пущаше, соседствующим варваром земля своея бывшую ми обиду иногда той плотский инорог самошественне вскоре тех, яко овца, поразити хотя о бозе уповав»...

Теперь перейдем к тем случаям, когда рассматри­ваемая группа образов служит для выражения пред­знаменований (7).

Крик птиц и зверей, понимаемый как знамение, на­ходим в Слове о полку Игореве, отражение его — в Задонщине, Поведании о Мамаевом побоище и в Сло­ве о ж. Дим. Ив. Из последних произведений изобра­жение этого знамения зашло и в Сказание об Азовском осадном сидении, см. Смирнов «О Сл. о п. И.», 144, 145, 1848. Ср. Ипат. лет., 1097 г.; «и въстав Боняк, отъеха от рати и поча выти волъчъски, и отвыся ему волк, и начаша мнози волцы выти; Боняк же приеха, поведа Давыдови, яко победа ны есть на Угры»...

Играние и крик птиц: «не дошедшим же воемь рекы Сяну, соседшим же на поли вооружиться, и бывшу знамению сице над полком: пришедшим орлом и мно­гим вороном, яко оболоку велику; играющим же пти­цам, орлом же клекьщущим и плавающим криломы своими и воспрометающимся на воздусе, яко же иног­да и николи же не бе; и се знамение на добро бысть» Ипат. лет., 1249 г., с. 532—533; ср.: «и бысть велик трепет птицам, прелетающим от места на место, аки горам играюще» и т. д. Повед. о поб. Дим. Ив., Сне­гирева 46.

----------------------------------------

7. Участие зверей и птиц для некоторых из предзнаменований объясняется связью их с символом победы и поражения — трупами. Характерными представителями этой группы животных являются, конечно, вороны (ср. «ласкосерьдствующе на златоимание, яко же врани на труп» И. Флавия, Барсов I, 247) и орлы, «яко же писано: где трупи, там и орли». — ПСРЛ. Т. 6. С. 94. Куликов, битва.

8. Отражение указанного предзнаменования Сл. о п. И. сказа­лось не только на соответствующей картине Задонщины, но и по­родило ничего не знаменующее сравнение [монголо-]татар с волка­ми, воющими на реке Мечи. К числу образов, возникших под влия­нием художественных картин предзнаменований, не следует ли отнести и плач Пскова: «прилетел бо на мя многокрылатый орел» и т. д. — ПСРЛ. Т. 4; 1510 г., 287? Что касается до самого образа орла с многими крыльями, исполненными львиных когтей, то здесь можно предположить влияние рисунка грифа новгородско-псковского орнамента.

Бой животных: «змий внезапу вышед из норы, потече по месту (избранному для основания Царьграда) и абие свыше орел спад, змия похвати и полете на высоту, а змий начат укреплятись въкруг орла... Орел же возлетев из очью на долг час и паки явися низле-тающь и паде с змием на тож место, понеже одолен бысть отъ змия» и т. д. Книжники и мудрецы объяс­нили цесарю: «орел знамение крестьянское, а змий знаменье бесерменское» — исход борьбы их предвеща­ет временную победу над христианами. Исканд. 3.

Помощь небесной силы

Помощь и заступление небесной силы — эпизод, весьма распространенный в боевых описаниях. Это, конечно, находится в связи с характерной для Древ­ней Руси идеей, воплотившейся в таких словах Галицко-Волынской летописи: «яко не отъ помощи челове­ком победа, но от бога» Ипат. лет., 1249 г., с. 532.

Рассматриваемый эпизод имел несколько схем — то очень кратких и общих по выражению, то представ­ляющих собой картину, обильную художественными подробностями. И тот и другой вид существовали с древнего времени, особенного же развития схема такого содержания достигла со времени [монголо-] татарского нашествия.

Прежде всего приведу примеры, представляющие зародыш выражения заступничества небесной силы. Самым обычным оборотом в данном случае является — «гоними гневом божиим»...

Теперь перейдем к схеме, в которой помощь небес­ных сил выражена в более или менее определенных образах. Основой ее является видение ангелов, свя­тых и богородицы.

В. Ипат. списке летописи находится целое рассуж­дение, посвященное объяснению ангельской помощи. Значительную часть его занимают библейские ее при­меры. «Ангелы бо, глаголю, наша поборники на противныя силы воюющим», «таковии же убо и тации (ангелы библии) на врага преизяществуют» 1111 г., 194.

Самая краткая форма выражения ангельской помо­щи такова: «и мнози видеху ангела, помагающа Ярославу» Паремия св. Б. и Гл. по сп. Барсова I, 254; «мнози же достовернии видяхю ангелы божия, помагающа крестьяном» Сл. о ж. и о прест, в. к. Дм. Ив., Снегирева 87.

Помощь ангелов и т. д. обычно выражается в ка­ком-либо действии, хотя есть примеры в виде простого видения: «показася им сила велика и страшна зело, яко тысящь за пять и боле... показа имъ (бог) свою страшную невидимую силу, идущу... в помощь благо­верному царю» Ин. сказ., 106.

Группа образов и их выражений, приведенная мной, далеко не исчерпывает всех сторон литератур­ной схемы повестей, посвященных изображению битв, войн, нашествий. Да и те черты схемы, которые вошли в сделанный мною обзор, извлечены не из всех памят­ников этого типа. Настоящая статья есть лишь попыт­ка разобрать и классифицировать художественный материал повествовательных произведений известного рода. Что касается до способа классификации, то он довольно механичен, и в некоторых ее частях замеча­ется искусственность подбора. Начиная работу, я хо­тел исполнить ее по более широкому плану, напри­мер—она должна была представить источники приве­денных образов. Но, по мере хода труда, я убедился, что первоначальный его план требует особого иссле­дования иноязычных памятников и их славянских переводов, а это по многим условиям я не могу испол­нить в настоящее время. <...>

Обзор привлеченных мною образов и выражений показывает, что схемы и формулы повестей воинского типа немногосложны и что развитие их шло довольно медленно. Многие из них пережили 6—7 веков почти без всякого изменения. Однообразное повторение и незначительность видоизменения повествовательного шаблона не может, однако, свидетельствовать о ску­дости поэтического творчества в древней письменности. В настоящее время, когда способы выражения челове­ческой мысли так умножились и развились в связи с изменением, культуры, мы имеем больший запас слов, выражений и образов, новые идеи дали жизнь новому литературному стилю. В средние века русской пись­менности внешность ее произведений была менее бога­та, мы имели меньше материала для выражения и поэтому дорожили им — отсюда повторение и некоторое однообразие схем и формул. Вообще я думаю, что пользование стереотипным шаблоном, довольно огра­ниченным в объеме и реальным только в первых своих проявлениях, есть общее свойство средних веков. Только одни национальности быстрее развивали внеш­ность своих литературных произведений, другие мед­леннее отвыкали от привычных традиций. Медлитель­ный характер жизни рассматриваемой литературной формы зависел отчасти от условий русской жизни до ее решительной европеизации в XVIII веке. Жизнь народа за эти века отличалась строгой консервативно­стью — все строилось по обычаю и преданиям старины, влагалось в выработанные ею рамки, чему способст­вовала национальная и религиозная исключительность Руси «старозаветной». Такой характер русской жизни отразился и на литературном творчестве в разнообраз­ных его видах. Чисто внешней причиной стереотипиро­вания форм является то обстоятельство, что большин­ство письменных памятников было в старину расклас­сифицировано по родству типов в сборниках опреде­ленного состава. Эти кодексы служили образцом литературной манеры для книжников, дополнявших их состав и подражавших им в новой работе. К ним отно­сились как к сводам узаконенных литературных прие­мов.

Что касается степени художественности схемы во­инских повестей, то многие ее образы были созданы с истинным драматизмом и чувством меры. Особенно это можно сказать о характерной части этой схемы — о картине боя. Композиция ее не сложна, образов немно­го—но все они сделаны эпиграфически. Стиль ее — стиль надписи на древнем памятнике; краткая и силь­ная, передает она в немногих словах целую повесть человеческих волнений и страданий.

Орлов А. С. Об особенностях формы рус­ских воинских повестей (кончая XVII в). М., 1902. С. 1 — 11, 28—50.

Дата добавления: 2015-08-28