Проезжая «Горыныч», я заметил у дороги Кузьмича. Я помахал ему рукой и крикнул в открытое окно: «Удачи тебе, дорогой!». Он помахал в ответ и пожелал мне счастливого пути. Миновав этот лучший из

Проезжая «Горыныч», я заметил у дороги Кузьмича. Я помахал ему рукой и крикнул в открытое окно: «Удачи тебе, дорогой!». Он помахал в ответ и пожелал мне счастливого пути. Миновав этот лучший из наших блокпостов, машина начала набирать скорость. Ребята на заднем диване сидели тихо, ведь нам совершенно не хотелось ни с кем объясняться. Горловка таяла в зеркале заднего вида. Мой новый родной город скоро будет охвачен огнем, и я знал это наверняка. Я уезжал, и моё проклятье больше не сможет его защитить. С детства я бывал зачарован невероятным ощущением, которое всегда пробуждалось во мне, когда я откуда-то уезжал. Будь то детский санаторий, другой город или даже квартира моей бабушки, находившаяся от нас на невероятном, по меркам ребенка, расстоянии. Я помнил то щемящее чувство радости, которое овладевало мной в эти минуты. Возвращение домой. Но больше, наверное, меня радовало то, что я уезжаю, а они – остаются. Если бы я захотел заглянуть в дремучие дебри своих мотиваций, я бы, пожалуй, увидел там стыд за то, что уезжаю так рано, гордыню и гордость от того, что я здесь побывал и злорадство, смешанное в неравной пропорции с острым сочувствием к людям, которых полюбил, и которые теперь могут умереть. Как и всякому человеку, мне было хорошо от того, что кому-то было хуже. А на соседнем синапсе меня поджидало, притаившись и приготовившись к прыжку, жгучее чувство стыда за все эти нормальные человеческие мысли. Все это смешивалось, смешивалось во мне, и вызывало невероятную гамму переживаний, венцом которой, всё же, была детская радость возвращения домой.

- Белый, так ты решился со мной поехать? Давай, поживешь у меня с недельки две три, или у жены. Где она там живет? Она как долго еще там пробудет? Когда возвращаться планируете?

- Пресса, ты так много всего сразу сказал. Я не знаю точно ничего. Какое-то время, наверное, побудем. Я ж только воевать и умею. И больше ничего. Что мне там делать? Моё место здесь.

- Нас в Донецке точно впишут? – Малой, до этого ковырявшийся в телефоне, решил в десятый раз удостовериться в благонадежности моего партийного товарища из Донецка.

- Сёрег, если я сказал, что Артём наш человек – значит - всё будет по высшему разряду. Партия своих не бросает, поверь старому Каа, - я иногда использовал эту формулировку со своим прозвищем из узкого кружка поэтов, когда хотел уверить в чем-то собеседника.

- Ну, ладно, тогда, - в десятый раз получив подтверждение этого, он успокоился.

Алёнка сидела молча. Мимо нас быстро бежали поля, то тут, то там украшенные шикарными воронками от снарядов. Деревни, озёра и леса сливались в панорамную фотографию. Украина была такой маленькой по сравнению с огромной Россией, что я до сих пор не мог привыкнуть к тому, насколько близко всё здесь расположено. Через пятнадцать минут из-за поворота показался блокпост ополченцев ДНР. Бывший гаишный КПМ, теперь укрепленный и застроенный фортификациями из традиционных мешков с песком, одиноко возвышался над асфальтом. Такси, подчинившись команде постового, прижалось к обочине и остановилось, включив аварийку. Мы вышли из машины.

- Встаньте в ряд, - подошедший ополченец мне сразу не понравился, - документики.

Мы молча протянули ему паспорта. Наглую ухмылку не сбил с его лица даже красный прямоугольник российского паспорта. Напротив, боец стал даже подозрительнее в меня всматриваться.

- Что тут делаешь?

- В гости приехал. А что, нельзя? – мне захотелось ему высказаться, но Андрей покосился на меня и я, заметив его взгляд, сдержался.

- Вещи есть? Доставайте.

Белый попросил таксиста открыть багажник и оттуда были извлечены наши сумки, рюкзаки и пакеты.

- Стойте на месте! – он еле заметно приподнял ствол укороченного «калашникова».

Этот парень вызывал во мне просто бурю негодования: чтобы у нас на блоке кто-то себе позволил такие выкрутасы? Да он бы в подвал отправился на неделю. Солдат поверхностно досмотрел вещи. После пяти минут липкого унижения мы уже ехали дальше.

- Бл***, да что он себе позволяет? Как таких вообще в ополчение берут? – я негодовал, - у нас за такое бы на подвал посадили, зла на него нет!

- Да всё, всё уже. Бывает, - Белый был спокоен и занят своими мыслями.

- Нет, ты подумай! Я, значит, сюда приехал с ним бок о бок сражаться, а он…

- Во-первых, он ничего не знает о тебе, - в процесс урезонивания меня включилась Алёна, - а во-вторых, мы щас немного не должны палиться, да?

Она была права. У этого парня сотни машин в день тут проезжают. Много сотен. И всяких упырей в Донецк рвется значительно больше, чем к нам, в Горловку. Через какое-то время я успокоился и начал разглядывать город в окно. По широким, красивым проспектам ползали троллейбусы. Аллеи, скверы и парки, пышущие сочной июльской зеленью, контрастировали с серыми глыбами величественных зданий. Кальмиус мирно нес свои воды вдоль громадного и прекрасного центра восставших республик. Солнце уже спряталось за контурами домов и теперь только облака в небе отражали его рассеянный свет. Мы медленно ехали по одной из центральных улиц. Донецк до боли напоминал мне мой родной город. Белый сунул водителю деньги и мы вышли в условленном месте: на троллейбусной остановке «Библиотека им. Крупской». Город, не смотря на гремящую в полную силу войну на его окраинах, был очень чистым. Я постеснялся выкидывать окурок на асфальт, и честно отправился на поиски урны, которой, как назло, рядом не оказалось. Вернувшись же под навес остановки, я застал Малого за поеданием припасенной, видимо, еще со вчерашнего дня, шоколадки.

- Где отжал? – я редко употреблял это слово, но мне нужно было как-то к нему подступиться, чтобы получить пару долек, - делись!

- Отжал! – Алёнка улыбнулась.

Я вообще, в плане слов, очень радовал эту парочку. Белый с кем-то говорил по сотовому телефону. Он вообще постоянно с кем-то говорил последние полчаса. Выспрашивал обстановку, нервничал. Было невооруженным глазом видно, насколько тяжело ему дается отъезд.

- Ну-ка, держи! Коногонка! – с характерным донбасским акцентом сказал Малой, протягивая мне половину плитки, и улыбаясь во весь рот, - а шо там с твоим другом-то?

- Кстати, да, надо его набрать, - я достал планшет и стал искать номер Артёма в телефонной книге.

Стремительно надвигающаяся ночь удлиняла тени, отбрасываемые домами. Вечерняя прохлада постепенно брала верх над нагревшимся за день бетоном, и я поёжился.
- Холодно, шоли? – Алёнка полезла в одну из своих сумок.
- Нет, нет! - запротестовал я, - всё нормально! А, погоди, - я переключился на разговор с Артёмом по громкой связи, - мы, вот, на месте уже давно. Ты где? Нам ждать, или подойти куда?
- Ждите, мы сейчас будем, - раздался в ответ знакомый голос.
И буквально через три минуты со стороны донецкой администрации, которая теперь являлась центральным штабом Народного ополчения Донбасса, к нам подошли два человека. Артём был достаточно высок и выглядел весьма интеллигентно. Глубоко посаженные темные глаза смотрели устало. В целом он производил впечатление человека флегматичного, и, казалось, не проявлял к происходящему вокруг него особого интереса. С ним был еще одни мужчина. Невысокий, с простым, но добродушным лицом, он походил на сторожа в детском саду, который иногда любил пропустить рюмашку-другую с мужичками из соседнего двора. Мы поздоровались и я представил ему своих спутников.
- Что, пойдемте, тогда, потихоньку, - он говорил медленно и разборчиво.
И мы зашагали вдоль старого красивого здания в сторону администрации. Обойдя её слева, мы перешли через пустынную дорогу и оказались в гулкой, высокой арке. Там, на стене, баллончиком было красиво, с помощью трафарета, написано: «ДНР». А рядом, корявым почерком, была сделана приписка: «опг».
- А это что за контра в городе? – я указал Артёму на прорезавшую мой сепаратистский взор надпись.
- Да, забей.
Донецк, всё-таки, невероятно зеленый город. Старые клёны, раскинувшие свои ветви над тихим двориком, со всех сторон обхваченным благородными сталинскими пятиэтажками, отгоняли последние отбившиеся от солнца лучи и погружали нас в непроглядную ночь. Тишина была непривычной. Даже ветер, казалось, запутался в этих могучих кронах и уснул, отложив на завтра свои приключения. Не стреляли. Нигде. Вообще. Мертвящая тишина врезалась в мои уши. Я посмотрел на Белого, и он едва заметно кивнул мне, безмолвно соглашаясь с моими мыслями. Или мне просто хотелось, чтобы он меня понял, и я себе это нафантазировал. Мы подошли к угловому подъезду и Артём открыл дверь магнитным ключом. Артур, так звали второго парня, прошёл вперед и повел нас через хитрый лабиринт тёмного подъезда. Отворив тяжёлую дверь, он пригласил всех войти в квартиру на первом этаже.
В прихожей было тесно. Стояло много обуви, висели какие-то куртки, лежали рюкзаки.
- А ты тут живешь? – спросил я у Артёма.
- Да не, это наша общага, если можно так выразиться. Волонтёры тут иногда останавливаются. Гуманитарку храним. Ну вот сегодня вы приехали.
Пройдя в комнату, я сложил вещи в угол и упал на диван. Однокомнатная квартира была обставлена скромно, но всё необходимое в ней имелось.
- Надо сходить в магазин, пока не закрылось всё. Отметим встречу, - сказал Артём, - кто хочет пойти со мной?
В результате пошли все, кроме меня. Я очень устал за этот день и мне хотелось покоя. Я закрыл за ребятами дверь, вернулся на диван и достал планшет. Приглушив назойливый телевизор, я снял блокировку экрана и открыл сообщения. Её в сети не было. Я расстроился, потому что очень хотел прямо сейчас рассказать, что я в Донецке и что теперь всё закончилось. Отправив сообщение в оффлайн, я включил на полную громкость «Я твой единственный солдат» Дельфина, пошел на кухню, щелкнул выключателем и закурил. В окне отражался кухонный люстровый свет, и мне был плохо виден залитый ночью двор. Сквозь мрак проступал металлический гараж и уходящая вглубь тропинка. К стоящему рядом дереву была проволокой прикручена вывеска «Страйкбольное оружие, товары для туризма. 15 метров». Мне она показалась такой нелепой в этом осажденном городе, что я даже сплюнул в пепельницу, хотя обычно никогда так не поступал. Вообще, я всегда забывал задуматься над странным феноменом: когда куришь на улице, то плюешься как-то машинально, не обращая на это внимания, а когда в помещении – даже мысли такой не возникает. Затушив окурок, я сел на табуретку и взял в планшетный компьютер в руки. Её по прежнему не было. Зато пришло сообщение от Татьяны. Сегодняшний сюжет, который я снял на линии окопов, был не таким срочным, как материал о бомбежке горловского УВД, но она хотела его получить как можно скорее. Мы сошлись на том, что я отправлю его завтра, потому что сегодня я всё равно ничего не успел разведать про интернет. Я открыл новости. Утренний обстрел уже светился на всех ресурсах, хотя ничего по-настоящему страшного, по меркам войны, там не произошло: повыбивало стекла, порушило пару сараев, но никто не пострадал. Но тревожный звоночек уже раздался и я был уверен, что теперь мой новый родной город ждали тяжелые времена. За окном мелькнула тень. Я привстал и прижался к стеклу. В свете окон на фоне гаража проступила фигура. Вот она остановилась и закурила. Вот сделала несколько шагов и присела на скамейку, стоявшую чуть поодаль. Я погасил свет, чтобы лучше видеть происходящее за окном. Это была женщина. Я не мог рассмотреть её: между нами стояла тягучая, густая ночь. Она была в тёмной одежде. Мне даже показалось, что на ней был камуфляж. Неужели это война пришла сегодня проститься со мной? В темноте то притухал, то вновь разгорался одинокий огонёк. Неживая тишина, казалось, доносила до меня потрескивание её сигареты. Она была беременна? Я отчетливо увидел живот, когда она встала и, на миг повернувшись ко мне боком, медленно зашагала прочь. Дети войны, умевшие на слух различать типы летящих в них снарядов, шевелились в её утробе. Они уже рождены. Или будут рождены совсем скоро. И это поколение детей не будет уметь бояться. Я им не сочувствовал. Я им завидовал. Наше, просранное вместе со страной, поколение будет казаться ничтожным рядом с этими детьми. Подобно нашим дедам, которые восстанавливали Союз из руин, эти дети будут закаленными, смелыми, благородными. Или же что-то пойдет не так и они вырастут зверьми, умеющими только ненавидеть, калечить и убивать. Нет. На что-то моё поколение всё-таки сгодится, подумал я. Хоть что-то хорошее мы сможем оставить им после себя. Защитить, насколько сможем. Научить, чему сможем. Самому лучшему и доброму, что в нас осталось. Война уходила от меня в глубь темно-синей, обволакивающей ночи. На дисплее планшета отобразилось новое сообщение. От неё. Помимо всего прочего, я запомнил одну её простую фразу, которую прочел, как приговор к жизни: «Возвращайся, пиши! Мы ждем. Я жду».

Кто-то завозился в прихожей, послышались голоса. Ребята как раз вернулись из магазина, звеня бутылками в пакетах.

- Пресса! Ты где? Из-за угла показалась голова Андрея.

- Да я тут, это, в интернете сидел. Кстати, Артём, а что у нас со стационарными интернетами? – я обратился к своему выставляющему на стол бутылки товарищу.

- А ничего у нас с интернетами. Только мобильный.

- Жаль. А вот я тут ноут заметил – можно будет завтра воспользоваться?

- У Данила спроси, это его.

Я увидел невысокого, щуплого паренька в очках, который как раз входил в комнату из прихожей.

- Привет, - я подошел к пацану.

- Данил, - мы пожали друг другу руки, - завтра я к обеду загляну, думаю, что вы уже проснетесь, хорошо? И пользуйся ноутбуком на здоровье!

- Добро! Давайте уже выпьем, блин! – страшно хотелось есть и пить. Хотелось пировать.

- Вот, правильно мыслят люди! – Малой уселся на диван рядом с Алёной и приобнял её.

- Я пью очень необычно, сразу предупреждаю, - я действительно пил необычно.

- Это как жеж? – Алёна с интересом на меня посмотрела.

- А вот сейчас увидишь.

Пока Белый открывал бутылки, я сходил на кухню за стаканами, вилками и ложками. Салатики и горячее были в пластиковых тарелочках.

- Так, мне сразу, пожалуйста, полный стакан водочки, я выпиваю один раз за вечер, залпом, и больше мне не наливать!

- Интересно, ты, Пресса, пьёшь! – Белый посмотрел на меня, криво улыбнувшись.

- Я пью наверняка, друг мой! Ну, давайте!

Мы встали, подняли бокалы и хором, не сговариваясь, произнесли: «За победу!»

Опрокинув стакан водки, я принялся уплетать замечательный овощной салат вперемешку с колбасой, сыром, огурцами, пловом и всем, что попадалось мне под вилку. В руках Белого шикнула крышкой бутылка холодного пива. Постепенно компания переместилась на кухню. Курили, разговаривали. Данил оказался по образованию физиком и я, по пьяному делу никогда не упускавший возможности распространить свои теории в массы, начал до него докапываться:

- Дружище, вот скажи. Почему наука считает, что есть время? Ну что такое время?

- Ну как. Время – фундаментальное понятие. Мера длительности существования всех предметов, характеристика последовательной смены их состояний в процессах изменения и развития, - выдал он заученное определение.

- Погоди, погоди, - я уже умел бороться с шаблонными определениями, - а если допустить, что человека нет и никогда не было в мире. Кто тогда измерит время? Ведь процессы объективно происходят вне зависимости от того, наблюдает за ними человек или нет. И давай сейчас отложил корпускулы и волны, хорошо? Я в это мракобесие не очень-то верю. Вернее сказать, верю в то, что просто пока не поняли, как это можно нормально объяснить. И придумали какой-то бред, чтобы хоть как-то описать подтвержденное экспериментальным путём явление.

- Ну и что, что нет человека? Всё равно любой процесс будет длиться какое-то время, условно говоря. Не важно, замеряет кто-то его, или нет. Допустим, что все люди сдохли, но солнце продолжает светить, а земля - крутиться. И каждый раз день будет наступать с одинаковой периодичностью. Так что…

- Так что мы с тобой плавно подходим к тому, - я его перебил, - что без измерения времени не существует. Потому что ты сейчас перевел разговор с физического времени на космические процессы, которые, совершенно точно, не имеют цикличной природы, ведь разделение какого-то глобального, бесконечного и всеобъемлющего процесса на отдельные маленькие циклы – это тоже происки коварного человеческого существа. Без человека всё просто происходит и не делится на дни, года и триллионы лет. Всё едино, друг мой! И сейчас можешь как угодно меня линчевать – я не верю в теорию относительности. Кстати, Тесла тоже к ней относился достаточно прохладно, к твоему сведению. В двух словах: я фанат Ньютоновской каноничной механики и считаю, что она правит миром. Просто мы пока не понимаем, как именно применить механические законы, которые, возможно, еще не сформулированы в полной мере, например, в квантовой физике и вообще в так называемых микро-физических явлениях. Ты прости что я так перебил. Просто я, когда выпью, обязательно начинаю говорить об этом с ближайшим шарящим в этих понятиях человеком. Да, я не доверяю современной физике. Не могу точно выразить, потому что я – дурак – не имею нужного образования, и просто в глубине души, в которую, кстати, тоже не верю, убежден, что наша принятая физика еще далека от совершенства. И очень хотелось бы дожить до того момента, когда в этом направлении будут серьезные подвижки. Мракобесие я ненавижу, вот что.

Я похлопал парня по плечу. По всей видимости, я производил на него впечатление идиота, не смотря на то, что в целом выдавал связные мысли и предложения. Он благоразумно перевел беседу на какую-то другую тему и разговор постепенно потонул в полной окурков пепельнице. Где-то далеко чуть слышно бахнуло. Той частью своего сознания, которая никогда не выключалась, сколько бы и чего я не выпил, я остро ощущал нехватку этих разрывов. Мне было тошно, невыносимо, душно и страшно здесь, в безопасной квартире в самом центре Донецка. Война, скрывшаяся в ночи каких-то два или три часа назад, шептала мне что-то прямо в ухо. Звала. И я не мог противиться этому зову. Он был сильнее меня. В этот момент я принял для себя внезапное, но давно назревшее решение: я вернусь на эту войну. Побуду дома, побуду с ней. И обязательно, непременно вернусь. Если она захочет, то в этот раз я не стану её отговаривать и возьму с собой. Но сейчас…

- Что это было? – Белый тоже, судя по всему, услышал приглушенную серию взрывов.

- «Грады», - коротко и понятно ответил Артём, - но это - очень далеко. Мы в полной безопасности.

- Да мы уже привыкли. Даже странно будет засыпать в тишине, - он совершенно точно разделял мои мысли и меня это грело.

- Кстати, что у нас со спальными местами? Давайте этих голубков на диван поместим, а сами на полу ляжем. Артем, ты остаешься, или как? – я уже с трудом удерживал тяжелые веки.

- Артур останется, а мы пойдем потихоньку.

- Значит мы на пол упадем, нам не привыкать. Только вот одеяла бы не помешали, конечно, нам, - Белый тоже уже выглядел подвыпившим.

- Да есть одеяла. И даже простыни и матрасы есть. Не переживайте. Всё, закончилась война для вас…

«Ага, закончилась, догнала, и еще раз закончилась», подумал я про себя, но в слух не сказал ничего.

Душевой кабинки я не видел уже целую вечность. Горячая вода с шипением лилась мне голову и плечи, смывая шампунь и мыло. Я просто стоял и грелся в её потоках. Дом показался мне таким близким, таким желанным. Под ногами валялись носки и стирались сами собой. Я одел свои светло-бежевые штаны и чистую футболку – подарок Старого. Серую я скомкал и положил в пакет с несвежим бельем. Я вышел из ванной комнаты, машинально проверил сообщения, упал на матрас, лежавший на полу в комнате и захлебнулся сном.

Проснулся я около полудня. День выдался пасмурным, и я с неохотой открыл в него один глаз. Артур, спавший ночью на кухне на раскладном, оказывается, диванчике, возился с какой-то одеждой, что-то раскладывал, сортировал. Алёнка уже колдовала на у плиты, Белый все еще спал, Малой был в ванной комнате.

- Доброе утро, страна! – я громко, раскатисто зевнул. Алёнка даже покосилась на меня.

- Шо это ты?

- Як шо? Зеваемо!

Она рассмеялась.

- Так, давайте, садитесь, я яичницу сделала.

Мы позавтракали. Через какое-то время пришел Данил и я сел за его ноутбук. Скорость соединения была удручающей, и отправка вчерашнего интервью Татьяне по электронной почте должна была занять не менее двух с половиной часов.

- Что там с нашим коридором? – спросил у меня Белый.

- Да, сейчас позвоню и уточню еще раз.

Я набрал номер человека из донецкого батальона «Восток», которого посоветовал мне Дима из Ростова. Через какое-то время в трубке раздался приятный голос. Новости были не самые веселые: в настоящий момент республика была почти полностью отсечена от границы и ситуация была опасной. Отрежь ДНР от Луганска и России, и она будет быстро и безжалостно уничтожена. Нужно было ждать. А ожидание с каждой минутой становилось всё невыносимее. Малой сидел, упершись в телевизор. Белый постоянно с кем-то разговаривал по мобильному. Нам предстояло ждать несколько дней. Здесь. В тихом, чистом, солнечном Донецке. Минуты тянулись невероятно, мучительно долго. С каждым словом Белого, которое я слышал, мне становилось страшнее. Я чувствовал, как его тянет обратно в Горловку. Как он не хочет уезжать. Мне казалось, что я слышал, как пульсирует кровь в моих венах. Я не мог вернуться с ними. Я должен был ехать в Россию. Прошёл час. Новостей не было. Мы сидели перед телевизором, и как будто даже его смотрели. Прошёл еще один час. Файл с интервью загрузился и отправил его Тане. Достав планшет, я позвонил Артёму, но он подтвердил неутешительный прогноз: коридора нет. Он рассказал, что Александр, с которым мы познакомились, когда я только приехал на Украину, и с которым добирался в Горловку, уже две недели сидит в Ростове и не может вернуться в Донецк. «Ждите, - сказал он, - просто ждите. Я сейчас занят, давай вечером увидимся». И в трубке раздались короткие гудки. Подобно кардиографу, планшет отпикивал мою жизнь. И вот он затих. Ждать несколько дней было невозможно. Я видел, как, время в комнате сгущается, уплотняется, становится осязаемым. Ох, не верил я в это проклятое время. Но оно неотвратимо заканчивалось. Мне показалось, что я теперь могу его потрогать. Я захотел поделиться наблюдением с Даниилом, но его в квартире уже не было. Как я мог не заметить его ухода? Мы даже не попрощались.

- Белый, давай подождем два-три дня, - ничего страшного.

- Не знаю, что делать…

- Давай прогуляемся, может быть такси какое-то найдем. Чтобы уехать сегодня.

- Давай.

Мы молча одевались и так же молча шли по улице. Было душно и казалось, что вот-вот разразится гроза. В лицо ударил холодный ветер. Не прохладный летний ветерок, а тяжелый северный порыв. Перед городской администрацией стояла куча машин, и мы рассчитывали, что там можно будет найти отчаянного таксиста, готового провезти нас к российской границе. Начал накрапывать дождь. Я расспрашивал водителей об обстановке и один из них сказал мне, что парень по имени Рома легко возьмется довезти нас. Только вот его сейчас не было на месте. Я поблагодарил полного лысеющего водителя бежевого «Логана», и записал номер телефона Романа. Дождь потихоньку усиливался и мы с Белым встали под деревья, которые росли возле Аллеи Славы прямо перед зданием администрации. Аллея была небольшой. По бокам стояли стенды с портретами защитников Донбасса времен Великой Отечественной Войны. Зрелище было очень мощным. Во мне с новой силой заиграла гордость за моих дедов и за меня самого. Андрей опять набирал чей-то номер. Говорил долго, бродя кругами и закрывая свободной рукой левое ухо. Капли дождя собирали налипшую на листья пыль и падали в траву. Кап. Секунда. Кап. Минута. Кап. Вечность. Белый говорил по телефону целую вечность. Мир замирал вокруг меня нелепыми кадрами из бытовой телевизионной драмы. Машины, дома, деревья. А во мне, из метафизической аорты, от которой отрывалась война, хлестала эссенция жизни. Рядом стояла она и говорила со мной. Она ждала. Я должен был вернуться сейчас же. Обнять. Сказать, что всё закончилось. Должен. Я должен. Я вернуться. Я сказать. Измазанная дождем улица поплыла перед глазами и я опёрся о дерево. Война держала крепко и я умолял её отпустить меня. К ней. Поговорить. На несколько месяцев. Хорошо, на несколько недель. А потом – вернуться. Я пообещал войне вернуться. В этот же момент Белый закончил говорить по телефону и вопросительно посмотрел на меня. Я набрал номер Романа.

- Алло, добрый день, это Роман?

- Да-да, а вы?

- Знаете, мы бы хотели сегодня, подчеркиваю – сегодня, попасть в Россию. Я ваш телефон взял у одного таксиста на парковке перед ОГА. Вы возьметесь? И сколько это будет стоить?

- Я сейчас занят, давайте я вас наберу попозже, хорошо? Скажем, через полчаса.

- Добро, Роман. До связи. А, подождите, сколько, всё-таки, это будет стоить?

- Баксов двести и вопросов нема! Аттракцион не из дешевых, понимаю, но до границы долетим железно.

- Мы подумаем. Спасибо.

Я сбросил разговор. В моём кошельке оставалось десять тысяч рублей и около сотни гривен. Пятёрку, что составило бы примерно сто пятьдесят долларов, отдам ему, не обеднеет. А пятерку оставлю себе на билет из Ростова – решил я.

- Андрей, давай дождемся спокойно его звонка и всё решим, хорошо?

- Ладно, подождем, не вопрос.

Мы так же молча шли обратно. Когда я уже сидел на кухне и курил с Малым, позвонила Таня. Она сказала, что материал пришёл и всё в порядке. Я машинально ответил ей и положил трубку.

- Ребят, я не могу больше жрать домашнюю еду. Умираю – хочу фастфуда. Мерзкого такого, чтобы концерагенов побольше, консервантов питательных и прочих разных химикалий. И живот чтобы болел, и несло потом по-чернобыльски! Пойду изыщу чего-нибудь, хорошо?

- Фууу, шо ты такое говоришь! – Алёна даже поморщилась сквозь смех, - ну иди, шо…

Я хлопнул дверью и быстро зашагал в неопределенном направлении. Макдоналдсы в Донецке были признаны происками врага и закрыты, и если в глобальном смысле меня это радовало, то прямо сейчас это было препятствием на моем пути в поисках какой-нибудь мерзкой генетически модифицированной отравы, по которой я соскучился до боли в поджелудочной железе. Пройдя несколько домов и оказавшись на перекрестке каких-то широких улиц, я заметил на противоположной стороне небольшую будочку с хот-догами. Законопослушно дождавшись зеленого сигнала светофора, я перешел дорогу.

- Дайте мне, пожалуйста, самую зловредную, токсичную булку, - сказал я подчеркнуто серьезным тоном.

- Шо, простите? У нас все вкусное и полезное, между прочим, - продавщица юмора явно не поняла.

- Хорошо, хорошо. Тогда дайте, пожалуйста, большой хот-дог. И побольше майонеза и горчицы туда. Я истосковался по фастфуду.

- Двадцать гривен.

- Водички еще. Вот минералки, пожалуйста, маленькую самую бутылочку.

- С газом или без?

- С газом. Да, вот эту.

- Двадцать семь пятьдесят.

Я рассчитался, подождал несколько минут, пока сосиска будет готова и сел на лавку. Вялотекущая пятничная жизнь отвлекала меня от тяжелых мыслей. Пронеслась камуфлированная машина со включенной аварийкой. Снова начал накрапывать отвратительный мелочный дождик. Закончив трапезу, я выбросил салфетки в урну и посмотрел на часы. Нужно было возвращаться. Я стоял у светофора, а рядом со мной были трое пожилых людей. Дед и две бабки. Как только загорелся зеленый и мы сделали первый шаг на проезжую часть, из-за угла выскочила еще одна машина ополченцев. Пролетев на красный свет, автомобиль скрылся за поворотом.

- Вот же уроды, а! – бабуся явно была недовольна, - разъездились тут!

Эта фраза и молчаливое согласие двух других стариков просто рвали мои стереотипы в клочья. Да, не далее, чем вчерашним утром, я уже сталкивался с недовольством местных жителей, когда делал интервью. Но то был единичный случай, и дело было в только что обстрелянной деревне. А это был уже откровенный перебор. Я не стал с ними дискутировать. Старики зашли в какой-то двор и исчезли из поля моего зрения. Краски смешивались. Белое и черное становилось беспощадным серым, сливаясь с мгновенно помрачневшим городским пейзажем. Я перешел дорогу и зачем-то остановился. Шаг. Где чертовы взрывы? Почему я не в своем окопе? Шаг. Надо срочно бежать. Я не могу здесь больше находиться. Рвет на части. Крупная, тяжелая, звонкая капля упала мне на щеку. Шаг. Как Старый там? Как Космонавт? Бодричи, Студент, Батман? Я шел очень быстро, но каждый шаг отдавался бесконечными потоками воспоминаний, сожалений и боли. Безначальной, нестерпимой боли. От меня снова отрывали куски войны, с которой я успел срастись до общей кровеносной системы. Моё существо представляло собой пульсирующий всеми эмоциями сразу сгусток страха. Она. Да. К ней. Срочно. Сейчас. Где взрывы? Как Монах? Где сейчас Киса? Где мой любимый автомат? Где, блядь, мой ритуальный автомат с её именем на ремне? Ах, да, точно. Он у какого-то Балу, будь тот не ладен. Такси. Почему не звонит Роман? Прошло уже много времени. Шаг. Капля упала на асфальт маленькой бомбой и разбилась, обдавая всё вокруг микроскопическими осколками. Уличная пыль тут же облепила её. Я - солдат. Я должен вернуться. Нет, я должен увидеть её. Это важнее. На месяц. Просто на месяц домой и снова к своим, сюда, в Горловку, в Донецк, на Киев – без разницы. Но прямо сейчас я не могу больше оставаться здесь. Вдох. Живительный кислород наполнил мои легкие и я снова остановился. Оказалось, что я прошёл уже почти весь путь до того самого проклятого дома, где я должен буду, скорее всего, просидеть еще день. Или два. Или три. Или четыре. Или пять. Или шесть. Каждый день, потенциально проведенный здесь, отстукивал ударом в сердце и беспощадно гнал кровь по венам и артериям, поддерживая бессмысленную жизнь. Шаг. Тонкая подошва синего кеда безжалостно обрушилась на мокрый пыльный асфальт. Шаг. Дом. Дверь. Закрыто. Домофона нет. Я подошел к окну, схватился руками за решетку, подтянулся и встал на карниз. Заглянув в комнату через прутья, я громко и неожиданно для самого себя крикнул:

- Всем лечь на пол! Это самое охуенное ограбление в истории!

- Дурак, что ли?! – Алёнка, поборов испуг, быстро шла к окну с явным намерением угостить меня крепкой затрещиной, а Малой давился хохотом.

Я ловко спрыгнул назад и, показав ей язык, безапелляционно потребовал впустить меня. Через минуту дверь открылась и я увидел добродушное лицо Артура.

В комнате было невыносимо душно, не смотря на открытое окно. Я листал ленту новостей, отображавшуюся в типовом черном окошке в Россию. Через какое-то время я поймал себя на мысли, что дергаю вверх-вниз одну и ту же новость, перечитывая её снова и снова. Рома не звонил. Артем не звонил. Парень из «Востока» не звонил. Таня не звонила. И не важно, что её звонок совершенно ничего не решал: она не звонила. Планшет предательски мерцал одной и той же статьёй про какие-то стратегические бомбардировщики. Я пришёл в себя от слов Белого:

- Ладно, Пресса. Мы возвращаемся в Горловку. Не могу я так. Там моё место. И ребята тоже со мной.

Сердце упало куда-то в область кишечника, пробив желудок. В кровь выбросило адреналин. Впервые за всё время, проведенное вдали от дома. У меня подкосились ноги, как будто на меня, десятилетнего, в давно забытые и всеми проклятые девяностые, напали три хулигана-старшеклассника. Я умоляюще смотрел на Алёнку. Она была самым слабым звеном этого коллективного предательства нашего маленького заговора. Но Малой держал её за руку и она оставалась непреклонной.

- Нет, ну а шо, правда, мы вот ща уедем, а там-то кто останется? Батманы? – она сочувствующе смотрела прямо в меня.

Я понял, что не смогу их остановить. Мне не под силу, стоя по пояс в зыбучей войне, выдернуть из неё кого-то, кто стоит сейчас рядом со мной, увязнув в ней еще глубже, чем я сам. Это был конец. Нет, только не уезжайте! Нет! Прошла секунда. Где мой автомат? Где пиз**про**анные взрывы? Что я такое? Почему я? Зачем я? Где я? Нет! Вы не можете сейчас уехать! Шаг. Я встал с дивана и медленно пошел в сторону темной прихожей, где в эту самую секунду Малой надевал левый кроссовок. Еще шаг. Как там Элла Николаевна? Где она? Интересно, а у нас с Яниной что-нибудь бы получилось? Ой, а дочка Филина-то красавица, зараза! Джонни мне карточку свою передал. Да, точно. Димке в Ростове отдать надо будет не забыть. Так, у меня пять тысяч останется, правильно? Если что, попрошу еще прислать. Но на билет точно хватит. Пожрать у Димки чего-нибудь стрельну. А с границы до Ростова как? Автобус, наверное, ходит. Или на попутке. Пешком, бегом, ползком, по**й. Спать в поле? По**й. А, если что Димку же и попрошу слёзно меня зацепить где-нибудь у Матвеева Кургана. Но это не важно. Шаг. Я опустил правую ногу на голый пол. Вчерашний носок прилип к полу. Мне казалось, что я слышу, как молекулы хлопчатой ткани держатся за липкий паркет, как медленно и неотвратимо они расцепляются со звуком отдираемой от лица клейкой ленты. Шаг. Миг. Она. Она стояла в полный рост прямо внутри меня. Я был крупнее и выше нее, вот почему никто этого не заметил. Мой позвоночник отказывался выполнять свои функции, и я держался на ногах только потому, что во мне в полный рост стояла она, превратившись в мой скелет. Я поднял руку, безвольно висевшую вдоль тела, усилием её мышц, и протянул Малому. Наш разговор, объятия, прощания, рукопожатия утонули в густом, душном желто-бежевом дне. В ушах пищала та тишина, которая бывает слышна только глубокой ночью. В детстве я слушал этот писк, проснувшись в четыре утра и пытаясь нащупать какие-то звуки во всепоглощающей темноте. Он был где-то на грани диапазона человеческого восприятия. Каждое слово, произнесенное в эти секунды, преломлялось бессознательным эхом и застывало в желеобразном воздухе. Дверь закрылась. Артур вышел откуда-то из кухни. Он похлопал меня по плечу и выразил нехитрым слогом свою простую эмоцию.

Я лежал на диване и смотрел в белый потолок. Где-то за окном заткнулся, наконец, в край осто**енивший мне дождь. А может всё-таки полями-огородами? Мины. Война как раз гремела на этом участке. Бои за контроль над границей шли свирепые, и, конечно же, укропы всё заставили минами и растяжками. В новостях часто об этом говорили. Местные подскажут, где пройти. А если сдадут? Нет. Надо ждать. Ждать, ждать, ждать. Артём поможет, думаю. И меня отсюда никто не выгоняет. Прошёл час. Артур занимался какими-то бытовыми делами. Я глядел в телевизор. Сепараратист-тв скучно вещало об очередных успехах ополчения, каких-то сельскохозяйственных вопросах и прочих актуальных вещах. Внезапно на экране запрыгали «Смешарики». Потом снова новости, обзоры, пропаганда. Голова уже просто отказывалась вмещать в себя эту военную полифонию. Из-под подушки приглушенно зазвонил планшет. Вскочив от неожиданности, я начал драконить аккуратно сложенные рядком диванные подушки. Судорожно схватив устройство, я увидел на дисплее незнакомый номер.

- Алло!

- Приветствую, это Роман. Извините, я был очень занят и только сейчас освободился. Вы готовы ехать?

- Да, - я приглушенно выдавил из себя этот слог, и холодный пот прошиб меня насквозь.

- Отлично, тогда назовите адрес, я подъеду. Сколько вас?

- Я один, - звуки отдавались эхом в черепной коробке: «Один. Один. Один-н-н-н…».

Уточнив у Артура адрес, я назвал его Роману.

- Ну, тогда собирайтесь, я скоро буду.

Я сбросил разговор. А пусть. Пусть это будет рискованно и обречено на неудачу. Я сдался. Палец отлип от треснутого стекла планшета, оставив на нём невидимый отпечаток. Я ни разу не встречал свою смерть. В пожаре она отдалась другому, на выезде за пилотом её не было вовсе, как и в разведке. На Майорском гаишном КПМе никто в нас не стрелял, хотя я кожей чувствовал на себе преломленный оптическим прицелом взгляд. Я не попал под мины на нашем блокпосту, прошёл мимо неё с гранатомётом, увязавшись тогда за Белым, не поговорил с ней в румянцевских окопах. «Проклятие Прессы». Во мне ломались и затихали последние конвульсии инстинкта самосохранения. Они вливались в безжизненную тишину, более не нарушаемую разрывами. Я должен был немедленно поставить на карту свою жизнь. Потому что для того человека, которым я теперь был, иного развития событий просто не могло существовать. Ждать было нельзя. Я тепло обнял Артура, обулся, надел рюкзак, взял в правую руку свою жёлтую сумку-холодильник и шагнул в пустоту дверного проёма.

Роман ждал меня, облокотившись о капот серебристого «Фольксвагена», которому было суждено стать спасательной капсулой в этом последнем прорыве моей войны. Под лобовым стеклом автомобиля красовался республиканский триколор. Подойдя ближе, я прочел на нем заветное «пропускать везде». Я поприветствовал своего пилота. Он был среднего роста, носил большие очки с затемненными стёклами и курил, зажав сигарету большим и безымянным пальцами.

- Привет! Роман. Но мы уже знакомы, - он улыбнулся.

- Добрый вечер. Что, в путь? Голова не соображает, если честно. Нужно скорее уехать.

- Левак есть?

- Например?

- Всё, что может тебя связывать с ДНР.

- Флешки, китель. Вроде бы всё, - на мне, что, было написано, что я сепаратист?

- Так, ну китель – нельзя, однозначно. Давай сюда, потом как-нибудь верну.

- Это – отцовский. Он мне очень дорог.

- Это не важно, дружище. Ничего с ним не случится. Флешки сныкай как-нибудь творчески.

- В обувь – нормально?

- Под стельку, - он говорил уверенно.

- Хорошо.

Я медленно открыл рюкзак и достал из него аккуратно сложенный полевой, советских еще времен, офицерский китель с отверстиями под капитанские звёзды на погонах. Сами звездочки были здесь же, в банке из под кильки в томатном соусе. Жёлтая баночка плотно закрывалась крышкой и они звенели внутри, излучая сакральную мелодию моего прошлого. Однажды они упали с прозрачного чужого неба на плечи моего отца и теперь скрылись где-то в недрах багажника, под обшивкой, вместе с наспех смотанным камуфляжем. Флешка из фотоаппарата, которая хранила всю мою память о войне, исчезла под липкой стелькой внутри синего кеда. Про трассер я умолчал. Патрон был моим талисманом и я совсем не хотел с ним расставаться. До границы – точно.

- Щас, заехать мне надо в одно место, а потом двинем, хорошо?

- Мне всё равно. Главное – граница. Сегодня.

- А, не переживай. Довезу точно. Я же не зря такие деньги прошу.

- У меня только пять тысяч рублей.

- Хм. Ну, ладно, не обеднею, - он снова улыбнулся.

Машина набирала скорость. Роман ловко вёл зычно ревущий автомобиль по пустынным улицам чуть тронутого вечером Донецка. Мы заехали куда-то в другую часть города, и остановились напротив большого торгового центра. В автомобиль села женщина - жена Романа. Он успел рассказать мне, что она была журналисткой в какой-то видной местной газете.

- Здравствуйте, - я представился.

- Добрый вечер. Меня Надя зовут.

Пока мы петляли по геометрически верным улицам города, пересекающимся, почти всегда, под прямыми углами, я успел вкратце рассказать ей и про свои приключения и журналистскую деятельность. Роман тоже слушал и глубокомысленно молчал. Мы договорились с ней списаться в интернете и пообщаться более предметно касательно Горловки, которая была несправедливо забыта Донецкими репортерами. Она вышла на одном из перекрестков. Машина в последний раз остановилась у одиноко стоящего где-то на окраине магазинчика. Я купил воды, две пачки сигарет, шоколадку и жевательную резинку. Мы стояли на обочине и молча курили. Я вглядывался в клонившееся к закату солнце, ласкающее ультрафиолетовыми языками массивные контуры осажденного города, в который я теперь просто не мог не вернутся. С силой отодрав завороженный взгляд от Цоевской звезды, лечащей мои ранние морщины, я сел в машину и закрыл дверь.

На выезде из города мы наткнулись на ДНРовский блокпост. Роман затормозил, демонстративно поправил пропуск, бойко вышел, приветливо поздоровался с парнями, поговорил с ними несколько минут и довольный вернулся обратно.

- Так, смотри: рванем через Иловайск - там наши сейчас стоят. Пацаны говорят, есть коридор до границы.

- И прекрасно. В путь?

- В путь.

В самые тяжелые моменты своей жизни я умел изображать непринужденность, адекватность и приподнятое настроение. Колотящий меня изнутри ужас рычал и бесновался на строго очерченной для него территории, не смея выступить на лице. Я принял безумное решение ехать сейчас. Тягучая реальность постепенно сглаживалась, принимая свои привычные формы, размеры, состояния и скорости. Я больше не слышал биения своего сердца. Бесконечные пригороды сменились деревенскими домами. Рома о чем-то рассказывал мне, а я, машинально, но связно, ему отвечал. За окном поплыли поля, аккуратно разрезанные лесопосадками. Я курил и смотрел на Россию. Она была теперь совсем рядом. Я отчетливо видел отсюда её небо. Граница по облакам прочерчена не была, но воздух, казалось, светился над моей страной бесчисленными огнями её городов и родными сердцами её людей. На небольшом, но аккуратном Харцизском блокпосту история повторилась. Казалось, что механик-водитель нашего трофейного немецкого танка знал всех ополченцев республики. Солнце неуверенно приближалось к степному, ровному, как край купюры, горизонту, когда мы въехали в раздробленный Иловайск. Здесь война похозяйничала по-настоящему. Без игрушек и без макияжа. Она возвышалась исполинской фигурой на крыше израненного и истекшего кровью и машинным маслом заводского корпуса и угрюмо торжествовала с господствующей высоты над извилистой трассой, усыпанной осколками города. Я казался себе настолько ничтожным и крошечным, что она даже не посмотрела в мою сторону. Вдоль дороги восторженно торчали из земли обгорелые остовы домов, валялись скрученные и покореженные скелеты машин, а в сожженном и успевшем основательно проржаветь БТРе, вкопанном на обочине в землю, весело играли дети. Она присматривала за ними - догадался я. Встав на сторону ополчения в этом легендарном сражении, ей удалось защитить почти всех. Мы сбросили скорость: дорога срывалась в глубокую воронку от снаряда. Рома, деловито матерясь, аккуратно объехал поврежденный участок, вырулив с трассы на бесконечно серую скатерть простиравшейся вокруг степи. Мы огибали город справа. Останки привычной жизни продолжали мелькать за стеклом пассажирского окна. Я курил и смотрел вперед. Там проступал белый угловатый силуэт иловайского блока. Машина резко сбросила скорость. Роман всматривался в медленно опускающийся вечер.

- Наши.

Я промолчал. Мне было всё равно. «Фольксваген» быстро подъехал к мешкам с песком. Безразличие нахлынуло неудержимой волной, выбив несколько предохранителей в мозгу. Резервные нейронные связи тоже искрили и отказывались пропускать сигнал. Я вышел и закурил вторую сигарету. Он был жалким, этот самый маленький, несчастный и замученный блокпост из всех, что я когда-либо видел. Мешочки были изранены пулями, и песок вытекал из них, отсчитывая минуты. Двое ополченцев, таких одиноких и обреченных с этими своими автоматиками, вызвали во мне острый припадок сочувствия и желании встать рядом с ними. Минута. Песчинки падали на асфальт. Минута. Я слышал их разговор с Ромой. Песчинка. Это – последний рубеж ополченцев – дальше стоит враг. Песочные часы были неумолимы. Наэлектризованные нейроны погнали терабайты информации по неисправным синапсам. Дальше – песчинка – стоит враг - минута. Это будет прорыв. Или не будет. Автомат одного из этих храбрецов понуро опустил ствол и смотрел в землю. Я не могу, не хочу и не буду возвращаться сейчас в Донецк. Потом – да, обязательно. Сейчас – нет, ни в коем случае. Титаническая война, замершая со скрещенными на груди руками где-то у меня за спиной, сверлила меня взглядом. Ну? – ухмылялась многодетная мать, - далёко собрался? А она в этот миг… Её сейчас не было рядом! Впервые за эти месяцы – её не было! Песчинка. Слова. Окурок с картонным стуком ударился об асфальт и затих, истекая последними струйками живительного дыма. Разговор закончился. Мы сели в машину. Роман убрал ДНРовский триколор и спрятал его в секретный карман в чехле своего сидения. Ревя двигателем, наша серебристая молния летела вперед и стремительно закрашивала отражение белых мешков зеленой краской придорожного кустарника в зеркалах заднего вида. Солнце всё еще как-то умудрялось цепляться за небосклон, когда впереди показалась колонна армейских грузовиков. В этот момент меня выбило из физического тела. Я отчетливо видел себя, сидящего рядом с Романом и готовящегося к худшему. Сознание не хотело мириться с текущим положением дел. Рядом не было друзей, в руках не было автомата, вокруг меня не было отцова кителя. Мы поравнялись с колонной. Над каждым развивался желто-синий флаг. Двери были увешаны бронежилетами. Их было много: привычные ГАЗоны, БТРы, тентованные УРАЛы, маленькие, на фоне старших братьев, УАЗики. И тут Роман помигал фарами и помахал рукой водителю одного из грузовиков. Правильно. Если нам придется столкнуться с ним, то на один миллиграмм сочувствия к нам будет больше, и на один нанометр подозрительности – меньше. И пусть эта вероятность ничтожна, она стоит того, чтобы помахать рукой и моргнуть дальним светом. Обогнав колонну и проехав еще километров пять, мы остановились у обочины. Сигаретный дым вгрызался причудливыми когтями в обшивку салона.

- Подожди, я сотру номера в сотовом. И с планшетом один фокус попробую, - я достал девайсы.

- Какой фокус? Мы едем дальше? – он не хотел брать этой ответственность на себя, но рискнуть был готов.

- Едем, - я сказал это тем же самым тоном, которому научился в Ростове, отвечая на идиотский вопрос. Только в этот раз от этого ответа зависела сущая мелочь – жизнь.

- Без проблем! - он вдруг снова улыбнулся.

- Так вот, смотри, фокус с планшетом: я его – оп! – вскрою. Сейчас: видишь, вот

эту клемму? Её мы осторожно так отсоединяем, - я ловко скинул два проводка питания, идущих от usb-разъема через аккумулятор в зеленый организм планшета, - Теперь он не включится ни за что. Если не вернуть все как было, разумеется. И защёлкиваем крышечку. Блядь, блядь, блядь!

- Что случилось?

- Флешку сломал, - я забыл её вынуть, когда снимал крышку, и она сломалась пополам, когда я собирал устройство, - ох ты ж мать же ж за ногу…

- Выбрось, - я его послушал, и все мои дневники, фотографии и стихи полетели в траву из открытого окна, - Так вот, ты приехал....

Мы ехали по вражеской территории. Я слушал нудную легенду с адресами, именами, названиями улиц. У меня была отвратительная память и сейчас это пугало меня. Стеклоомыватели брызнули ароматной химией на лобовуху. Дворники мерно оттикали пять секунд. Секунда, минута, вдох. Кислород расползался по кровеносной системе. Я слушал и запоминал. Мариуполь. Андрей Евгеньевич Иванчук. В фотоаппарате нету флешки, потому что сепаратисты сказали, что надо выкинуть, а то украинцы посадят. Изящно, но без перегибов, притворяемся лаптем. Проехал через Изварино, поэтому нет миграционной карточки. На этом моменте – включаем дурочку на полную мощность и вообще не знаем, что такие бывают в природе, потому что всю жизнь все ездили через границу по внутренним паспортам. Сигарета уронила пепел на резиновый коврик, прижатый к полу синими кедами. В поле зрения появился какой-то крупный населенный пункт.

- Так, уже Амвросиевка. Дай мне все свои сигареты, - я, не споря, передал ему две нераспечатанных пачки, - и держись.

Из-за поворота, как из-под земли, внезапно выскочила прямо на нас хищная бетонная махина хорошо укрепленного блокпоста. Кроваво-красной краской на плитах было написано «ХУТИН - ПУЙ». Над фортификацией реял украинский флаг. В кустах притаилась хищная БМП, направив пушку на дорогу. Люди, казалось, были везде. Слышались голоса. Много голосов. Пост располагался на развилке, окруженной лесом, где трасса раздваивалась. Посреди дороги стоял постовой. Роман выверено сбросил скорость: зачем провоцировать человека с оружием? Нужно дать ему понять, что мы готовы остановиться по первому требованию, но и не боимся его. Бытовые картины в его уставшей за день голове ни в коем случае не должны смениться на боевые. Он махнул рукой. Вторая рука покоилась на АКСУ, висящем на шее. Он был в хорошем камуфляже, из разгрузки торчало восемь магазинов. Рация мигала зловещей зеленой лампочкой. Злое лицо смотрела прямо на меня.

- Не говори ничего, если не спросят. Импровизируй, но не переиграй. Ты меня понял, в общем.

- Угу, - я промычал это с невероятным боевым, или, даже театральным настроем, не открывая рта. Страх испугался и забился куда-то в бессознательное.

Мы остановились и машина замигала аварийкой.

Игра началась. Солдат шел к нам. Не дожидаясь его команды, но и не предвосхищая её, Роман открыл дверь и вышел наружу. Я последовал его примеру. Он сразу сунул ему свой синий паспорт гражданина Украины. Здесь он атаковал первым. Всем известно, что документы будут проверять и это не вызвало в постовом никаких подозрений, но инициативу сразу же перехватил мой товарищ. Миллиграммовая гирька упала с ненужной чаши весов подозрительности. Тюк! Она лязгнула чугунным боком об асфальт моего сознания и затихла.

- Как у вас тут? Товарищ с границы возил позавчера клиентов, говорил, что вроде тихо. Многие возвращаются сейчас, - Рома говорил устало.

Правильно. Страх и усталость – вещи редкосовместимые. Показать усталость, значит намекнуть на отсутствие страха. Успокоить. Спи, укропчик, спи, родной. Тук! Еще пару миллиграммов долой. Многие возвращаются? Красавчик, Ромка! Так и надо: полтора человека в день – это не очень много, но суть не в этом. Она в том, что Украина – спокойная страна, потому что такие, как вот этот, её охраняют. Следовательно, он должен был сейчас почувствовать немного робкой гордости за себя. Слегка нажали на вымоченный в пропаганде патриотизм. Самую малость, ведь передавить нельзя. Пиик! Весы скрипнули. Солдат внимательно изучал документы: водительское удостоверение, паспорт, бумаги на машину, из книжки с которыми торчали визитки популярного в донецкой области такси. Класс.

- Нормально всё тут у нас. Держите, - он угрюмо протянул таксисту документы.

- Кстати, передай, пожалуйста, парню, который стоял здесь позавчера, - Рома достал первую пачку сигарет и вручил удивленному солдату, - Друг с Мариуполя попросил меня закинуть гостинец. Он не вдавался в подробности, и я не знаю, кому точно, но он все равно попросил отдать. Тот солдат ему помог чем-то по мелочи, а мы – таксисты – народ благодарный.

Ай да Ромка! Да это трехочковый просто! Таксисты ездят туда-сюда, и это совершенно нормально. Подчеркни слово таксист, правильно! В нужной огранке подчеркни! Пальцы противника соприкоснулись с тоненькой плёнкой, которой обтянута любая, практически, пачка сигарет. Он, конечно, не будет никому и ничего передавать. Была, наверное, ничтожная вероятность того, что он вызовет по рации того самого парня, который здесь реально дежурил позавчера, чтобы проверить эту историю на подлинность. Но даже если солдат попробует это провернуть, Рома просто скажет, что не знает ничего точно, а еще и сигареты обратно попросит. У друга – «шестерка белая», и всё. Номер? Да сочинит любой. Соседский какой-нибудь, чтобы не запутаться, приплетет. Тут десятки, а может быть, сотни таких шестерок в день снуёт: поди, вспомни! Это совершенно не важно, даже если вот этот самый и дежурил здесь позавчера. Главное, что народ Украины благодарен своим захисникам за помощь. Почему солдат не имеет права «вспомнить» какую-то свою заслугу, если ему предлагают награду? Сигареты - ресурс крайне ценный. Особенно – на блокпостах. Так что по всем законам физики постовой просто сунет эту пачку в кармашек разгрузки, обогатившись сразу и морально, и материально. Весы качнулись. Я стоял и смотрел на происходящее, пытаясь всеми силами изобразить смирение, страх, облегчение и полное непонимание происходящего. Интуиция приказала мне подготовить сцену для выхода центрального героя пьесы – Долбоёба Клинического, и я, после целого дня пренебрежения её сигналами, просто не мог ослушаться этого распоряжения. Он перевел взгляд на меня. Подарок Старого – футболка с надписью «USA Boss» огромными неоновыми буквами во тьме ночного мегаполиса высвечивала мои политические взгляды.

- Паспорт предъявите, - я, в меру замявшись, порылся в карманах и достал оттуда российский бордовый паспорт. Я ведь тут проездом, по глупости и вообще не понимаю, что документы нужно готовить заранее.

- Вот.

Он вскинул левую бровь и быстрым движением развернул документ.

- Где миграционная карточка? – весы замерли.

- Так я, это, понимаете, не знал, что там эти, ну, повстанцы, стоят, на Изварино. Они не выдали ничего. Всегда же ездили по внутренним паспортам.

Я старательно мялся, выискивал те места в своих фразах, где можно и нужно было слегка заикнуться, заламывал руки и вещал прекрасно, оказывается, осевшую в памяти идиотскую легенду. С небольшими импровизациями, конечно, но канву я держал ровно. Он переводил взгляд с паспорта на меня. Он переводил взгляд с меня на паспорт. Весы задрожали. Надо было срочно что-то придумать.

- Я не думал, что у вас тут такое… Андрей Евгенич – дядька по отцу моего друга хорошего, который в больнице сейчас. Мне нужно было приехать к нему – старенький он уже. Ну и приехал вот. А тут… Телевизору не очень верю так-то. Ну вы сами понимаете.

Я перешел в наступление. Человек подсознательно редко бывает готов признать, что он чего-то не понимает. И эта чудодейственная фраза заставила весы на микрон качнуться в нужную сторону. Он всматривался в меня. Все правильно. Умничка я. Российская пропаганда – это чистейшее, концентрированное зло прямо из самых темных уголков преисподней. Не верить Российскому телевидению – это очень по-европейски и вообще со всех сторон замечательно. Окурок, подобно отстрелянной гильзе, глухо упал в дорожную пыль, утянув за собой еще один миллиграмм.

- Достаньте вещи свои. У вас ведь есть вещи?

- Да-да, сейчас, багажник открою, подождите, - Роман стоял с максимально отсутствующим видом, чтобы показать, что он совершенно никак не связан со мной и, в случае чего, легко будет готов меня здесь бросить. Приём был рискованным, но сейчас уже не было никакой возможности играть наверняка. Мы начали, не сговариваясь, аккуратно искать точки для давления на жалость. Перебравшись в лагерь качественных украинцев, Роман должен будет напасть на солдата сзади, если что-то выйдет из-под контроля, в то время, как я буду пробовать фронтальную атаку. На асфальте выстроились мой рюкзак, пакет с несвежей одеждой и желтая сумка-холодильник. Как только боец прикоснулся к вещам, Рома перешел в наступление с тыла:

- А вообще, я сам тоже удивляюсь иногда, - начал он издалека, еще раз подчеркнув словом «тоже» свою позицию, - насколько эта война всем поперек стоит. Пацан, вот, тоже чуть под замес не попал.

Рома сыграл хорошо, слегка кивнув на меня. Употребив заветное «тоже» во второй раз, он и меня незаметно записал в большие друзья Украины. Он бил в нужные точки короткими ударами. Я решил подыграть ему и изобразил спокойствие, которое, по сценарию, пришло ко мне после того, как правдивые слова таксиста достигли цели. Расчет был сделан на то, что солдат почувствует мою интуитивную уверенность в правоте Романа, сидящего в с ним в одном дискуссионном окопе, и, подсознательно согласившись с ним, согласится и со мной. Но весы всё равно были еще далеки от того положения, которое бы обеспечило нам возможность ехать дальше без лишних вопросов. Наш «Фольксваген» считал свои нестандартные секунды, тикая аварийкой. В этот момент война прислала нам подкрепление: раздался гул моторов и солдат быстрым движением повернул голову на звук. Колонна, которую мы недавно обогнали, только сейчас подползала к блокпосту. Постовой явно на неё отвлекся. Роман чуть выждал, изловчился и нанес ему сокрушительный удар, сунув ему вторую пачку сигарет со словами:

- Спасибо за понимание. Я когда обратно поеду, ну как парня отвезу на границу, покурим, поболтаем, если время будет.

Мысли нашего оппонента теперь были целиком и полностью поглощены приближающейся колонной и всем тем геморроем, который эти движения сулили лично ему, и удар пришелся в самый центр его не защищенного кевларом критического мышления бессознательного. Бросив на нужную чашу весов пудовую гирю, Роман просто решил всё за него, загрузив прямо в подсознание, не воспринимающее отрицательных частиц, элементарную программу действий. Сомнения, подозрения и прочие мелкие злокачественные эмоции разлетелись, подброшенные вверх, и рассыпались по дороге мелкими чугунными градинками. В моем детстве так рассыпалась бы баночка жёлтых витаминок.

- Так, сейчас колонна пойдет, - что-то всё равно не давало солдату выдавить нужные слова. От резкого удара о металлический стол, нужная чаша весов отскочила от него и на неделимую долю миллиардов лет зависла в бесконечном пространстве между моей войной и его.

- Вы уж как-нибудь сделайте так, чтобы не было войны… - нужен был срочный контрольный выстрел из дробовика в агонизирующие нейроны побежденного врага. Я хотел вызвать в нем раздражение, которое, и я знал это наверняка, заставит его захотеть немедленно избавиться от тупого либерастического москаля, который тут рассуждает о судьбах его личной войны, не нюхавши не то, что пороху, но и вообще ничего, кроме мамкиной титьки.

- Мы тут сами разберемся, что и когда нам заканчивать, хорошо? - я попал в десятку: укроп источал осязаемую брезгливость, пренебрежение и глубинную уверенность в собственном превосходстве, - Вещи соберите, и быстро, пока колонна не подошла, уезжайте, а то пробку мне тут устроите. Разъездились.

«Фольксваген» плавно набирал скорость, а я серьезно смотрел на Романа.

- У меня хорошо получилось? – я зауважал его быстро и бесповоротно.

- Переиграл немного, но в целом – молодец. Про войну зря сказал. Он мог воспринять не правильно.

- Я знаю. Но так было нужно.

- Блин, раз сработало, значит было нужно! – он с облегчением курил в открытое окно и снова улыбался, как в первые минуты нашего знакомства.

По телу приятными, расслабляющими волнами расползался запоздалый адреналин. Партия не отняла у нас и десяти стандартных земных минут. Мы победили. Она ждала.

Дата добавления: 2015-08-28