По обе стороны от поверхности . . 17 раздел третий

Ю.А.ЧУДИНОВ

РАЗРЫВ В НЕПРЕРЬВНОСТИ

СОДЕРЖАНИЕ

раздел первый

ПОВЕРХНОСТЬ............................ 3

раздел второй

ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОТ ПОВЕРХНОСТИ….. 17
раздел третий

ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ПОВЕРХНОСТИ.......... 28

раздел четвертый

ВЕТЕР............................................................ 34

раздел первый
ПОВЕРХНОСТЬ

Предстоящее меньше всего
напоминает золотую клетку.

Маяки погашены.
Маячные смотрители уволены.
Двери заколочены прочно.

Каждому хочется знать будущее... нет, просто будущее - чтобы о
своем догадываться и менять его к лучшему.

Нет недостатка в прогнозах, обещающих шквал перемен, подобных
которым не было.

Что же произойдет? Рухнувшая картина мира погребет под обломка-
ми всех кумиров? А уцелевшие превратятся в персонажи спектакля для
провинциального кукольного театрика?

Но разве она уже не рухнула, разве уже не?

Разве западная философия не овеществилась полностью через фа-
шизм, две мировые войны, применение ядерного оружия, разруше-
ние природного комплекса, компьютеры - в создании цивилизации
и м м и т а т о р о в?

В качестве заключительного аккорда они еще пытаются создать цер-
ковь всех религий, свести под одну крышу всех капитанов: Будду, Зо-
роастра, Конфуция, Магомета, Христа, Пифагора... Неужто и вправду
надеются обойтись без толп, увлекаемых на битву вождями? Определен-
но так оно и есть.

Увы. Мы приучены к восприятию определенных вещей, а неопреде-
ленное новое приучены не замечать прямо у себя под носом.

Многие годы нам про нас рассказывают несусветную чушь, приучают
видеть себя в противоестественном свете, и мы привыкли. Привыкли
настолько, что просто не способны мыслить по-другому.

Поэтому нет ясности. Нет возможности понять, как вести себя в новой,
сложившейся на сегодняшний день обстановке.

растерянности озираемся мы по сторонам, ищем примеры в про-
шлом, симметрично строим планы на будущее, как будто все уже было,
и ничего иного быть не должно.

Кто осмелится утверждать, что завтра все изменится в корне? Никто.
Никого сейчас не прельщает участь Томаса Мора, Томазо Компанелы...

Так что же? Нет никаких надежд? Именно. Положение безнадежно.

Что можно противопоставить системе? Ничего. Все в систему укла-
дывается. На любой вопрос существует исчерпывающий ответ. Сомне-
ния методично рассеиваются. Говорить о чем-то имеет смысл только то-
гда, когда сомнения уничтожены. Перед началом разговора надо занять
какую-то позицию, выбрать точку зрения - из числа бытующих. В про-
тивном случае тебя никто не услышит.

Речь идет о системе ответов. Хотя любой вопрос неисчерпаем сам по
себе. Поэтому вопросы ни в какую систему не укладываются. Их нельзя
ограничить какими-то рамками.

Чем руководствуется человек в своей деятельности? Как это ни пара-
доксально, но движет человеком стремление к счастью для себя и для
своих близких. Почему парадоксально? Потому что счастья нет. То есть
движет человеком то, чего нет. Разве это не парадокс?

Нетрудно доказать, что все мы дальние родственники. Смело мож-
но утверждать, что каждый, желая процветания своей "малой родине",
желает того же планете в целом, и каждый, желая счастья себе и сво-
им близким, желает счастья всем без исключения, живущим на планете
Земля.

И тем не менее счастливых людей днем с огнем не сыскать, а плане-
та того и гляди превратится в мусорную свалку. Откуда следует, что
каждый, абсолютно каждый является соучастником этого преступления,
ответственен за все.

Стихийные бедствия носят временный характер, всегда, имеют в при-
роде альтернативу, способность возместить причиненный ущерб. Чело-
век - это бедствие непрерывное, без альтернативы. Обладай он должной
мерой здравомыслия, создал бы альтернативу самому себе, научился бы
ею управлять. Но осознанно ущемлять себя, даже, может быть, вредить
себе, исходя из самых даже благих намерений, человек не привык. Уж
лучше смерть, чем невозможность иметь какую-то безделушку.

Нелепо утверждать, что верящие в Христа лучше или хуже, чем веря-

щие в Магомета или Будду, что кто-то из них ближе к истине, а кто-то
дальше от нее. Все заблуждаются одинаково, иначе мы не имели бы того,
что имеем. И наоборот, то, что мы имеем, происходит из-за того, что в
статус законов возведены ошибки и заблуждения, свойственные всем без
исключения, независимо от вероисповедания и партийной принадлежно-
сти.

Осуществление человеческих желаний приводит к неосуществимости
того, к чему приводят естественные процессы, происходящие в приро-
де, к нарушению взаимосвязей в ней, к нарастающему количеству сбоев
и, в конечном итоге, к полной неспособности поддерживать внутреннее
равновесие.

Две системы: природный комплекс - архисложная - и система обще-
ственного развития - примитивная, - находятся в постоянном проти-
воречии. Баланс в одной из них поддерживается за счет поступательной
разбалансировки другой. И чем лучше работает система человеческих
взаимоотношений, тем хуже приходится природе. А крах наступит тогда,
когда человек в своей системе наведет полный порядок, отрубив таким
образом сук, на котором сидит.

Учителя, пророки дают исчерпывающие ответы на все вопросы, ука-
зывают единственно правильный выход в любой ситуации, при любом
стечении обстоятельств. Именно поэтому мир не меняется. Болезнь про-
грессирует. Пора бы понять, что существуют вопросы без ответов, во-
просы, на которые нельзя отвечать, не совершив при этом тяжкого пре-
ступления.

Люди остаются людьми при любом устройстве общества, со всеми до-
стоинствами и недостатками, поэтому нет устройства, способного устро-
ить всех. Устройство - всякое есть устройство по образу и подобию
того, кто способен внушить прочим преимущества собственного воспри-
ятия, миропонимания.

Индивидуальность каждого определяется отличительными особенно-
стями. Одержимые общей идеей стремятся быть похожими друг на друга,
как будто у них один прототип, слиться с которым является их един-
ственным желанием.

Обустройство общества наилучшим видят они под углом зрения этого

мифологизированного прототипа, представляют его таким, где прототи-
пу было бы хорошо, и, сначала убеждением, а потом и силой, начинают
склонять людей к принятию избранной точки зрения, детально прораба-
тывая, какой порядок следует установить.

Понимание личности другого человека определяется пониманием от-
личительных особенностей. Чем больше люди похожи друг на друга,
ориентируясь на порядок, тем бесчеловечнее общество, и наоборот, чем
больше отличительных особенностей, внимательного отношения к ним,
при ориентации на обезличенность прообраза, тем общество гуманнее.

Стереотип красоты - что может быть ужаснее?

А пока что здесь сейчас не жизнь обезжизнивание. И живым считать
себя можно в той примерно степени, в какой осознаешь уродство сцен,
демонстрируемых через замочную скважину, уродство цели, заключаю-
щееся в доказательстве естественности происходящего.

Каналы, по которым поступало к нам восхищение, загажены. Все раз-
рушено, перемешано и свалено в огромную кучу. Немногие красивые
вещи изувечены. Придется уйти отсюда ни с чем.

Нет смысла проектировать что-то из расчета на будущее общества,
сформированного на планете теперь. Это общество деградирует прямо
пропорционально деградации среды обитания.

Посмотри вокруг. Если созданное тобой понятно, доставляет удоволь-
ствие) убийце, участнику тотального самоуничтожения, значит ты вос-
пользовался рецептом для изготовления яда, который по капле принима-
ешь сам.

Мое положение столь же определенно, как и твое. Каждый занимает
свое положение в пространстве. Не существует положения, удобного для
каждого универсальной палочки.

Воспринимая мир по частям, не умея воспринимать во всем много-
образии, что есть ты? И, если способен, почему не стремишься к этому?
Что заставляет дорожить отрицанием частей бытующего, не являющих-
ся частью тебя самого?

Не основывается ли стремление к оригинальности, доказательство соб-
ственной уникальности на отрицании? И что, если осознанное нежелание
доказывать право на собственную исключительность происходит именно
из желания воспринимать мир во всем многообразии?

Исключающий других, личность исключительных каких-то способно-
стей, как правило, вычленяет себя из общего, исключает себя из беско-
нечного многообразия частностей, отрицает себя в поле восприятия дру-
гих людей, когда выпячивает несколько своих коронных особенностей,
используя при этом книги, картины, музыкальные произведения - как
способы изъятия себя из бытия - на свалку.

* * *

Всю жизнь многие умные люди занимаются освоением "территории
мысли", охватывающей пространства за пределами, обозначенными дей-
ствительным омертвением тела. Но об это нельзя ничего сказать даже
указанием на невозможность выражения с помощью слов. То есть, если
говорит кто-то, что слов нет для выражения того, что он понимал или
чувствовал, то это так же далеко от действительности, как любое из
полученных от смерти впечатлений, отмеченных в сознании ладно скро-
енным определением.

Что только ни рассказывают... Получается, чтобы знать опыт смерти,
и помирать-то ни к чему. Можно обо всем догадываться, особым каким-
то зрением разглядеть, обнаружить.

Но тогда и смерти-то не было бы, если бы это было действительно
так.

Любые догадки и сообщения о послесмертии являются вычеркиванием
невозможного. Это то, чего нет в действительности. Это способ прибли-
жения к истине: постепенное исключение ложного.

Ложь все, что мы говорим или можем сказать, все, что мы знаем
или способны узнать. Не поддающееся осознанию, осмыслению - и есть
истина...

Истина за смертью, а не перед ней, не до смерти. Послесмертие
ложь. И, если это ложь, значит попросту нет смерти. И знания о воз-

вращении в состав почвы - лживы наравне с прочими...

Смысл чтения сопоставим со смыслом посещения анатомического те-
атра, где выставлены все внутренности, больные и здоровые, с любыми
отклонениями от нормы. Не лучше положение в музыке... мертвенность
анатомического театра...

Здоровому человеку должно быть стыдно, когда ему рукоплещут.
Аплодисменты - признак свершившегося надувательства.

Современное искусство вторично, трупообразно - разлагается уже и
давно, непригодно вообще-то к употреблению, выносится из организма с
трудом. Это способ, позволяющий одним овладеть вниманием других
людей: привлечь, вцепиться и не отпускать. Проникнуть поглубже, пу-
стить корни, словно растение-паразит: сделаться хозяином внимания,
использовать его по своему усмотрению.

Разве кто-то чем-то способен всерьез соревноваться со звездами, за-
слоняя их? Разве картина, книга могут заменить шелест листьев, плеск
воды, шум ветра, треск костра, запах травы?..

Чем больше книг, тем меньше леса.

***

Слепота, глухота, неспособность сказать что-то новое - это уже свой-
ство, а не болезнь. Как будто только отдельные звуки улавливают, а
слов из звуков собрать в голове не могут. Способны лишь сопоставлять
с имеющимся у них скудным набором знаков, все остальное отсеивают.
Радуются общеизвестному. Новое, просто другое неприкасаемо для них,
словно не существует вовсе. Не видят, не хотят видеть.

Конечно, прискорбно прозябать в согбенном в общем-то состоянии.
Одно утешает: не от того согнуло, что кланяюсь, а от того, что груз за
плечами.

Иных структур как будто и не существует. Откуда им взяться? В
том-то и дело, что требуется создать то, чего нет. Но, исходя из оконча-
тельности имеющегося, из невозможности добавить что-то или отнять,

не говоря о полной замене, никто и не способен сотворить новое. Остается
паразитировать на прошлом и его испражнениях, бессмысленно твердя:
все возвращается на круги своя, всякое новое - хорошо забытое старое, -
что и происходит - от века.

Тот, в кого верят, обретает тем самым способность совершать поступ-
ки, отвечающие ожиданиям верующих, и наоборот, если вера в кого-то
пошатывается, он утрачивает способность совершать что-либо действен-
ное для людей. Так считается. Вера в себя - лишь довесок.

Таким образом "препарат" веры - это своего рода биостимулятор, упо-
требление которого оказывает глубокое и сложное воздействие.

Испытав на себе воздействие веры других людей, многие начинают
желать этого еще и еще, добиваются разными средствами, идут на лю-
бые крайности, чтобы как можно больше людей поверили в них, в их спо-
собность совершать сверхъестественные поступки, не подозревая даже,
что способности эти являются следствием веры сподвижников, последо-
вателей, учеников, восторженных поклонников, апостолов и солдат.

Это особый вид наркотика: восторженное внимание посторонних лю-
дей. Люди передают в данном случае своему кумиру веру в себя, в свои
силы, отказываются от себя в его пользу.

Этим пользуются вожди и пророки, гении - науки, искусства, войны,
богословия маленькие и большие тираны, концентрирующие внима-
ние на собственных персонах. Этим пользуются все без исключения, но
по-разному, чем и определяются свойства личности каждого из нас в от-
дельности.

Слишком велики были ожидания и слабосильны те, кто делал вид, что
способен эти желания оправдать.

Нынешние беды - беды тех, что пену принял за камни, кто, буду-
чи неосведомлен, доверился слепым поводырям, утверждавшим, что они
зрячие, каковые поводыри подходят теперь к краю обрыва и срываются
вниз, увлекая за собой всех, кто цепляется за края их одежды.

Актуальность древних высказываний указывает на то, что ничего не
изменилось с тех пор, что их попросту нет - тех пор.

Люди, которых я вижу, выглядят довольно нелепо, странно. Движения
их нервны, неровны, речи бессвязны. Все рассчитано на внешний эффект,
не подкреплено никакими долгими устремлениями, ежеминутно...

Каждый день бесплатное чудо - облака и солнечный свет. Мы же
платим бесконечные деньги за дрянь, несусветицу.

Дикость смещения ударений называют современной цивилизацией, а
доступное, находящееся на расстоянии вытянутой руки - чем-то недо-
стижимым, несбыточным.

Естественные отличия превращают в противоречия. Противоречия
приводят к вражде. От вражды переходят к борьбе, которая заканчи-
вается гибелью одной из сторон.

При этом естественно ощущать себя орудием в чьих-то руках. Имен-
но потому, что противоречия фиктивны, складывается впечатление дей-
ствия невидимых рук, способное служить оправданием.

Наличие бытующей картины мира определяется верой в реальную зна-
чимость противоречий.

Действительность не складывается ни в какую картину, потому что
не слагается из, кто бы как бы ни пытался
сложить. Кишка тонка.

При создании описания мира пользуются частицами, деля мир спосо-
бом обнаружения противоречий.

Мир неделим. Рамка отсекает остальное, заключает версию, не отве-
чающую действительности.

Мягко выражаясь, нынешнее восприятие мира - это способ придания
значения несущественному.

Стремление к славе, в частности, равнозначно стремлению прыща по-
тенциального стать прыщем реальным - для смерти, которая выдавит
его вонючими грязными руками, чтобы началось заражение.

Уголовные преступления существуют потому только, что система цен-
ностей, в которой ориентирован человек, фиктивна, противоречит дей-
ствительности. В такой системе преступления не могут не быть. И
чем она совершеннее, тем преступнее помыслы человеческие.

Неизбывная жажда, которая движет людьми, заставляет хлебать из
общего корыта. Бессмысленно поэтому говорить об отличиях. Если и
есть они, то по части брака; изъяны разные. И чем больше изъянов, сле-
довательно, тем личность оригинальнее.

Питие определяет сознание.

Существование универсальных знаний возможно лишь в системе мас-
сового сознания, обезличенности. Реальный опыт неповторим, не похож
на деньги.

Заблуждения всегда носят массовый характер. И если что-то носит
массовый характер, это уже заблуждение.

Нынешний человек сведен к набору желаний, удовлетворимых в рам-
ках бытующих функциональных систем, является в то же время деталью
системы - самоудовлетворения, самовоспроизводства. Имеется в виду
осуществление стремления к пребыванию в вечности обеспечением ко-
пирования, воспроизводства точных подобий. Но это лишь видимость
решения вечных вопросов, а не решение их.

Нельзя не знать больше, чем не знает кто-то другой. Больше или
меньше можно знать. Незнание же, ввиду безграничности, общее для
всех, одинаково для каждого, является единственным, что может объеди-
нить людей, не подавляя индивидуальность каждого: в области незнания
все равны.

Неведомое - вот что наполняет нас жизнью, питает любопытство, на-
правляет применение сил.

Знание - сила, но сила враждебная. И, к сожалению, сложно создать
общество в целях неведомых, не выраженных в законах.

В то же время конец света дело специалистов и знатоков. Специалист
всегда знает, что он должен делать, непримирим, отстаивая свою точку

И если кто-то знает, что ничего не знает, ему не сдобровать. У специ-
алистов есть яд, и нет противоядий.

***

Что можно получить за деньги? Деньги ведь ни для кого не тайна, не
содержат в себе никаких секретов. Это способ придания эквивалентности
разным предметам. То есть деньги это эквивалент всему, что можно
выбросить в мусорный ящик.

И если кто-то думает, что приобретенная за деньги книга содержит
какие-то тайны, он глубоко заблуждается, даже когда книга так и назы-
вается: "Тайны мадридского двора", или "Тайная доктрина", или "Тай-
ны магии"... Вполне понятно, что, читая книгу с подобным названием,
не откроешь ничего таинственного.

Попытки превратить тайну в научное или литературное сочинение
напоминают таскание воды в решете. В книгах задерживается только
то, что к тайнам никак не относится. Именно поэтому их можно продать
за деньги.

Тайное безадресно. Обладатель таинственного в неоплатном долгу пе-
ред тем, от кого получил, и даже получил ли - не знает... не способен ни
с кем поделиться - при всем желании...

Частное озарение, просветление, попадая в орбиту какой-либо учено-
сти, не делается значимее, действеннее для того, с кем произошло. Скорее
наоборот, отождествляя свое состояние с литературными выражениями
состояний, в которых якобы пребывали некие особо просветленные лич-
ности, упускаешь из поля зрения то, что является иным по отношению
ко всему предыдущему, утрачиваешь возможность увидеть отличия, вы-
текающие из неопределимого.

Наименование, имя присваивают пустоте. И все перечисляемое по-
именно не выражает ничего, кроме пустоты. А то, что послужило толч-
ком к возникновению наименования, не было пустотой, хотя уподобля-
ется пустоте и понимается дальше именно таким образом.

Понимание, и это действительно так, основывается на именах, при-
своенных тому, чего нет.

Каждое последующее состояние освобождает от необходимости давать
названия. И если все же ты употребляешь слова для выражения своего
состояния, то таким образом лишаешь себя зрения, которое имеешь, пока
не цепляешься за поверхность.

Поверхность, собственно, и определяется системой
наименований, и определяет, в конечном итоге, что представляет собой
заблуждение человеческое...

По обе стороны от поверхности нет пустоты, но,
когда отталкиваются от поверхности, уподобляют прочее двум средам,
противопоставляя их друг другу - без всяких на то оснований.

В каждой теории, доктрине, учености есть первое - краеугольные кам-
ни. Оно же последнее. Поверхность определяет путь
последователей. И как не могут они преодолеть тяготение, и улететь в
небо, так не могут провалиться сквозь землю.

И если бы они были последовательны в своих заблуждениях, отказ
от основ стал бы для них вполне естественным, и ничто не затемняло бы
способности к постижению, каковою, якобы, хотят они овладеть.

Где учение, там суд, там рассудок. А когда говорят о свободе, говорят
о разуме.

Суд, рассудок имеют прямое отношение к рабству. Рабство имеет пря-
мое отношение к религии. Рассудительность - далеко не ум.

Можно быть умным и безрассудным. Безумие же - во всех отноше-
ниях дело последнее. Причем безумие сопряжено нередко с потрясающей
рассудительностью.

В то же время ум сам по себе ничего не значит. Когда речь идет о сло-
вах, надо быть осторожнее. Надо выбирать. К примеру, лучше звучит
"здравомыслие", а не слово "ум". Стоит остановиться на каком-нибудь
из слов, и неминуемо совершить ошибку.

Лучше не останавливаться.

Плохо не то, что мы говорим на разных языках, а то, что, понимая
отдельные слова, не понимаем, о чем идет речь.

Ответы, как миражи в пустыне, возникают и пропадают. Вопросы
остаются на своих местах.

И совсем не важно, на сколько ответов у тебя стало больше, чем у
кого-то еще. Даже так: чем больше у тебя исчерпывающих ответов, тем
ближе ты к смерти. Ведь смерть - это и есть ответ на все вопросы.

Глупо искать исчерпывающий ответ, если хочешь двигаться дальше. Надо, чтобы в колодцах всегда оставалась вода.

Никто не имеет права укалывать единственно верный путь. То есть
любая религия учит смерти. Жизни научить нельзя.

У нас мало возможностей видеть то, что происходит вокруг. У нас есть
все возможности, чтобы ничего не упустить из виду. Я вижу падающую
снежинку. Разве это не достаточно? Вижу, как голуби клюют семечки на
снегу. Что еще нужно?

Кто не может помнить, что было, но помнит, что есть, начинает врать,
что будет, имея в виду, что случилось бы, если бы не случилось так, как
случилось.

Злоба дня - это злоба, кто бы как бы ею ни пользовался. От ударов
в грудь легко перейти к самобичеванию. Нынче хлебом не корми дай
посыпать голову пеплом. Кроме пепла, ничего не осталось.

Гороскопы и предсказания. Только слепой умеет им верить. Слепой хо-
чет быть зрячим, не меняя себя, и готов врать себе, лишь бы не помнить,
что он слепой.

В сущности миром не правит никто. Если кто-то думает, что он пра-
вит, то властью он называет обеспеченную положением безнаказанность.

Реальной властью обладают дети, но ею не пользуются.

Причиной топтания на месте является ориентация на лидера. Смена
лидера приводит к смене ориентации. Лидеры меняются слишком часто,

их всегда слишком много. В качестве ориентира следует выбирать не-
преходящее.

Совершенным является то, что заменяется безболезненно. Любая за-
мена болезненна. Отличается характер заболеваний.

Говорят о каком-то стечении обстоятельств, которое называют целью.
Делают все, чтобы к этой цели приблизиться. Думают, что таким обра-
зом приближаются к счастью. Определяют, что это, когда хорошо, и нет
боли, и нет ощущения, что это когда-нибудь кончится. Наподобие хоро-
шо сбалансированной и очень сложной конструкции из железа, которая
не ржавеет и не может разрушиться.

Ничто не течет в одни руки, не вытекает из них же.

Свет только поначалу обнаруживает предметы. Чем ярче он становит-
ся, тем предметы выглядят контрастнее, отчетливее. А потом видимость
начинает портиться. Тогда говорят, что света слишком много. В итоге
получается так же, как когда было совсем темно.

раздел второй

ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОТ ПОВЕРХНОСТИ

Полет не требует крыльев.
Дорога не требует ног.
Река делает свое дело,
не претендуя на лавры,
Деревья растут в землю так же,

как в небеса.

Бесцельно, как свет солнца -
круги по воде от брошенных в воду камней.

Преследуя какую-то цель, каждый кого-то преследует, и этот "кто-
то" убегает от всех.

Философ не решает проблем, только указывает на противоречия. Мир
не строит, говорит он, прислушиваясь, словно речь идет о музыкальном
инструменте.

Многие думают, что память - это то, что осталось от
прошлых веков. Правильно. А что такое пирамиды, статуи, высеченные
из скал, пустыни там, где когда-то шумели леса? Это не память. Это
беспамятство.

Что мы имеем? Нескучный Сад? Где на каждом шагу развлекалоч-
ка. Блюда меняются в последовательности, обеспечивающей непрерыв-
ное слюновыделение.

Покупают не пищу, покупают товар. Поглощают товар, постепенно
усваивают, становясь товаром.

Когда платят за книгу, чтобы прочитать, делают это, чтобы узнать
себе цену, стать товаром на общих для всех основаниях - чтобы вписать-
ся в систему.

Особенных изображают как обособленных, если и не от общества в
целом, то от представлений, являющихся общепринятыми. Особенный

отличается только тем, якобы, что хочет знать о причинах своей обособ-
ленности - по отношению к другим, кого это не занимает.

Разве может весна не наступить? И разве наступление весны - не при-
чина для существования солнца? С другой стороны наличие весны объ-
ясняют наличием солнца. Вывод: поскольку причины противоположны и
одновременно верны, значит их нет.

То же можно сказать по поводу кнута и пряника. Наказания и на-
грады - их нет - в том смысле, что они не являются причинами для
совершения и не совершения поступков, хотя таковыми их неизменно ста-
раются преподносить.

Изображая солнце, дети рисуют круг, букву "О", ноль, хотя солнце
не имеет границ, у него нет отчетливых очертаний, нет поверхности.
Существует лишь меняющаяся интенсивность свечения. Солнце везде,
где есть свет.

Повсеместно присутствие не только солнца, но и любой из планет, ка-
ждого из нас в отдельности. Различна лишь степень присутствия. Кого-
то больше, кого-то меньше - в разных местах по-разному.

Свойства взгляда создают из урода красавца. Взгляды меняются. И
вновь человек заблуждается: он видит урода там, где только что наблю-
дал совершенство.

Восприятие зависит от свойств наблюдателя, а не от свойств действи-
тельности. Определяющей является высота колокольни, на которую тот взобрался.

В зависимости от обстоятельств, люди по-разному реагируют на одно
и то же, и думают, что это каждый раз что-то новое.

Одно и то же на разном фоне смотрится по-разному, провозглашается
иным именно поэтому.

Человек с книгой идет сквозь зиму, сверяя по книге свои ощущения. А
зима, сквозь которую идет человек, к этой книге никак не относится.

Когда, все меняется одновременно в одном направлении, никто ничего

не видит. И когда, все уже обстоит иначе, нет свидетелей.

Если все хорошее, что встречается на пути, человек будет складывать
в свой рюкзак, вскоре он начнет выбрасывать предметы из рюкзака на
дорогу, заменяя их очередными более ценными диковинками. И чем меньше предметов будет в его рюкзаке, тем легче будет дорога. В конце концов он избавится от всякого груза - для последнего шага.

Мир трещит по швам от избытка дутых ценностей. Каждый предмет
орет буквально следующее: "Именно я тебе крайне необходим. Без меня
тебе ну никак не обойтись. Не имея меня, не имеешь решающе важного,
без чего тебя нельзя считать полноценным человеком...". Действитель-
ная необходимость скромно помалкивает, находясь в стороне от всего
этого шума.

С точки зрения нынешнего устройства общества настоящий
мир невидим. "Иное", кстати, не означает "лучшее". Иное находится
вне оценок по нашей шкале. Но что говорить об этом, когда всеми спо-
собами доказывается, что иного попросту нет?

О прототипе, прообразе известно только, что он есть. Какой он, не
известно ничего. Хотя очевидно, что он не в прошлом, желание знать
прообраз толкает на поиски воплощений, приводит к фальсификации,
когда пытаются отождествить прообраз и какую-нибудь выдающуюся
личность, чей образ размыт с прошествием времени до смутности по-
чти однозначной смутности прототипа. Так всегда желаемое выдается
за действительное.

Ориентация на пророка, хотя и организует стадо, но ведет к пропасти.
А поводыри слепы.

Слова и поступки складываются в образ, которым говорящий и совер-
шающий это всегда недоволен. На каком основании? Не потому ли, что в
глубине каждого из нас таится образ, являющийся неприкасаемым от
прототипа, - с которым мы себя непроизвольно сравниваем?

Слияние этих двух образов в принципе невозможно, но стремление к
этому, пока оно есть, позволяет надеяться, что живешь не напрасно.

Все это делают рядом, в мое время. Каждый день получаем нового

Леонардо, очередного Рублева. А нам говорят, что такую же точно поэму
читал Эсхил. Хотя у меня порой складывается впечатление, что Гомер
живет пососедству, и не далее, как вчера вечером, или около полудня я
пил с ним чай.

История. Почему я должен думать так, а не иначе? Почему должен
считать, что иначе и думать-то невозможно? Бред какой-то...

Версии, вариации - вот что является предметом исследования для
историков. Даже археология верифицирована, поскольку основана на со-
поставлении элементов, выявлении общности.

Общность, когда она выделена, служит основанием для обозначения
первичности и вторичности. Решает исследователь: так, как ему нравит-
ся, но не так, как было или могло бы быть. Да, могло быть и так. Но
могло быть и иначе. На каком основании историк исключает равноверо-
ятные схемы происшедшего? А ведь исключать нельзя и невероятные,
даже сказочные, особенно когда все выглядит предельно убедительно.

Нынешнее миропонимание покоится на отрицании версий. Предпо-
чтение отдается одной из них: было так и не иначе. Как будто это вновь
происходит у нас на глазах, словно каждый из нас смотрит на мир через
одну на всех подзорную трубу, наведенную на один неизменный объект.
Либо просто на объективе трубы что-то раз и навсегда нарисовано, и,
куда бы ты ни смотрел, будешь видеть повсюду одно и то же.

Значит это очень удобно: пребывать в заблуждении. Значит это
кому-то нужно.

Группы недовольных собираются под знамя другой какой-нибудь вер-
сии нет не более достоверной, но более подходящей для данной группы
населения, - и начинается борьба. Хотя все версии ошибочны, равно-
удалены от истины, и только дополняют друг друга, оставляя вопросы
открытыми.

Толстой - величайший из прозаиков, Леонардо - из живописцев, Эс-
хил - из трагиков. Так говорят. Но что за цель забраться выше их на
один сантиметр?

Глупо выглядят десять человек, выясняющие, кто из десяти выше
прыгает. Глупее глупого выглядят десятки и сотни тысяч, наблюдающие

сверху за ними. И совсем дураки те, кто полагает, что это нормальное явление.

Лукреций Кар известен тем, что запомнился благодаря напоминаниям,
оставленным им, чтобы напоминали о нём, когда не останется никого,
кто мог бы сообщить о нем лично.

Тени учат живых. Живые всегда в тени. Тень уколола палец, потекла
кровь. Это же настоящая кровь, - восклицает кто-то. Это же настоящий
поцелуй, - оторопело бормочет другой. У какого живого ты встретишь
такое?

У тени нет тени смущения, когда живой не в состоянии слова молвить.
У тени все получается, когда у живого все валится из рук. Тень способна
задавать тон, на что не способен живой. У живого нет выхода, а тень не
знает безвыходных положений. Живой поэтому вечно недоволен собой,
вечно в сомнении, на грани отчаяния.

Это очень сложный вопрос. Даже не вопрос деления мира на два мира.
Это вообще не вопрос деления. Живые среди теней - разве это вопрос?

Одни воздвигают храмы, другие сталкивают эти храмы лбами. Все
равно, какой храм - лишь бы на крови стоял.

Но кровь не может быть основанием. И сомкнётся кровь над их купо-
лами. И не различишь тогда, какой где.

Телевизор включен. Мне показывают роскошную грудь, а я вижу лишь
нищету. Кто-то зовет туда, где уже изобилие, а я знаю, что там ничего
нет.

Но когда на улице грязь, и есть, кому плакаться на судьбу, я понимаю,
что не все еще потеряно.

Меня пытаются убедить, учат радоваться, заставляют нравиться, но,
пока есть хоть одна слеза, я не теряю надежды.

Нельзя с уверенностью сказать, что у тебя в руках: конец нити или
ее начало. Если сегодня все поставлено с ног на голову, то благодаря
неправильным связкам: связали концы с концами, начала с началами.
Уж лучше быть непоследовательным... чем пребывать в убеждении, что

все было так, а не иначе, и иначе быть не могло, потому что было.

Если поставить стены, оградив ими пространство для ходьбы, то все,
кто идет по этим коридорам, будут снова и снова выходить на арену, где
опять и опять будут убивать друг друга.

В погоне за призраками, сам становишься призраком, и начинаешь
вести призрачное существование. С головой погружаясь во вчерашний
день, с головой погружаешься в облако, и не видишь, что творят твои
руки, куда несут ноги.

Идут пророки с глазами, повернутыми внутрь головы.
Бежит попугай, у которого крылья, чтоб доказывать всем, что он птица.
Стоит и крестовым походом на. четыре стороны таращится вождь.
Галчонок вывалился из гнезда, и уверяет, что мир стоит на ветвях, и
сделан из обломанных веток, окутанных пухом.

А клоун все плачет, потому что у него голые мысли: морально устойчи-
вый зритель любит одетые слезы.

Падает снег. Его собирают в ладони и пробуют растопить дыханьем. За-
чем? Сам собой растает. В свое время, - говорит кто-то, такой же, как
я. И я думаю, сколько нас на земле - неужели всего только двое?
Но разве бывает на дереве всего два листа? Даже если оно засохло, и
жива одна только ветвь, есть другие деревья...

А камень летит в окно, обдавая меня кусками стекла. И это чужой дом...
"Грейте руки на чужом горе", - успеваю прочесть на стене, когда по-
являются пассажиры рейса: "Земля - Преисподняя". Самолет разбился,
и я надеюсь, что среди них был мой друг. Но разве имею право желать
то же, что желает любой? Сомневаюсь.

И все равно приветствую вместе со всеми закат. Я все еще с теми, кто
никогда не встречает день - лишь провожает его.

Я буду говорить на понятном вам языке, и у вас не останется ни малей-
шего обо мне представления.

Буду делать то, что может сделать каждый из вас, и вам ничего абсо-
лютно это не даст.

Я буду необходим, чтоб от меня не было никакой пользы.

Буду вполне различим, чтоб меня не увидели. Одобрю ваш выбор.

Повторю слова, полные высокого смысла. Буду коротать досуг, пить во-

ду, есть хлеб.

У меня тоже есть нос. Я любуюсь луной.
Доверяю газетам, дикторам радио и телевидения.
Меняю белье на белье, деньги на деньги, любовь на любовь.
И не плюю против ветра.

Нелепо желать то, что через малое время теряет значимость, выра-
жается в обратном - в стремлении избавиться любым путем.

Но желание есть. Значит есть что-то, чего мы желаем постоянно, не
можем не желать.

Мы возвращаемся к этому снова и снова, отступая периодически в
удовлетворенность чем-то сиеминутным. И чем чаще отступаем мы в
полосу скоротечности, тем меньше сохраняются в нас способности хотеть
неизбывное, тем невозможнее обрести эту способность вновь.

Она-то и удерживает нас на расстоянии от осуществления искусствен-
ных потребностей, удерживает от создания видимости бытия, от уподо-
бления макету, который лишь внешне напоминает жизнь, и внутри пуст,
и предназначен только для внешнего рассматривали я.

К сожалению, многие "клюют"на это, занимаются макетированием
собственной жизни. И, когда они умирают, макет существует недолго, и
очень скоро идет на слом.

Остаются одни отходы - растущие горы мусора.

Противоестественно существование орденов, премий, женщин, создан-
ных ласкать победителя. Противоестественно существование рая.

Есть палец - указательный палец правой руки. Бог там, куда указы-
вает палец, а палец всегда указывает в пустоту. Значит, где Бог, там
наверняка ничего нет. И все, чем занимаются лгуны и проныры - это
концентрация внимания на пустоте.

С таким же успехом можно молиться, глядя на собственный указа-
тельный палец. Но указательный палец, сам по себе, вызывает смех. И
было бы смешно глядеть на тех, кто делит награды, покупает любовь,
отпускает грехи в храмах - было бы смешно, если бы не было так груст-
но.

Танцевали все, понимали немногие - под чью дудку пляшут. Да и те,
немногие, забыли об этом.

Мир обустроен так, чтобы снова и снова доподлинно воспроизводить
себя. Конфликтуя между собой, различные системы, вероучения в сум-
ме обеспечивают непрерывность идентификации. Смысл борьбы за-
ключен в самой борьбе, как способе существования противоборствующих
сторон. Поэтому ничего не меняется. Все остается на своих местах.

Я угодил однажды в криволинейную систему координат, где луна бы-
ла похожа на игральную кость, и полнолуние означало "шесть", а ново-
луние - "единицу". И увидел, что люди уродливы: хотя и с глазами, но
напоминают ежей. А у некоторых крысиные головы и толстые раздвоен-
ные хвосты.

Им казалось, что они неплохо смотрятся. Но они смотрели в зеркала, а
я смотрел на них. А главное, я находился в другой системе координат, и,
что бы там они ни говорили - люди, - в своей системе я слышал совсем
другое.

Они говорили: истина, а я слышал: ложь. Они восклицали: любовь, а
я различал слово "ненависть". Они размахивали руками: свобода, а я
понимал, что они прославляют рабство.

Слава, власть и богатство - для них это было целью, а для меня
препятствиями на пути к ее достижению. Да и само понятие цели выгля-
дело отсюда иначе. Причем я перечисляю из преображений простейшие,
лежащие у поверхности, и углубляться не собираюсь.

Что мне могут сказать они - находящиеся в другой системе? - что
этого не может быть, потому что этого не может быть никогда? Больше
ничего. А это я уже слышал.

Поверхность. Ласкающие взор, привычные для ума очертания, фор-
мы. Стоит проникнуть сквозь нее, и обыденное, надоевшее до тошноты
делается вдруг столь желанным, что хочется, как пробка из воды, вы-
скочить обратно на поверхность. Дискомфорт начинается сразу: то, что
было выпуклостью, делается впадиной, и наоборот, овраг превращается
в утес. А ведь в сущности ничего не меняется: то же, но с другой сторо-
ны.

Останавливаются камертоны всех башен, в том числе и Биг-Бен, и крем-
левский, и песочные часы голов наших переворачивает уверенность: спе-
шить больше некуда.

И зеркала не могут теперь заменить глаза. А зубы у каждого свои.
И пучок стрел податливее на излом, чем одна стрела. И карты теряют
смысл, как не имели его никогда – от сотворения карт. И картежники не
потирают от радости рук, потому что рук нет, как и не было их нико-
гда – от сотворения рук.

Мел и графит не стесняются в выражениях, утратив отличия. А крест
больше не перечит кольцу. И камень летит мимо цели, и цель поражает
камень, как если бы родилась одновременно с полетом.
Слова "гребень", «зима» и "мочалка" означают одно и тоже, как и всякое
другое слово, какое ни назови. Умирающий, мертвый, живой - тоже мало
чем отличаются от того, кто еще не родился.

Как будто и не было никого, и незачем сравнивать. И не надо свет име-
новать тьмой, а тьму - светом. Потому что гора и ущелье - одно, как
одно и то же - гребень волны и впадина.

Итак, круг замкнулся... на твоей шее – петлей, или нитью, на которой
болтается крест. И ты отвешиваешь поклон путнику, идущему мимо, не
замечая, что этот идущий - ты сам.

Я учусь обращаться с оружием. Оружие мое превосходит все, что из-
вестно на сегодняшний день.

Я владею оружием. Я выбираю врага. Пригоден любой калека. Задача
моя проста: каждый как-нибудь искалечен.

Труднее найти друга. Друга найти невозможно: каждый изувечен по-
своему. И если ты уничтожил первого встречного, то не ошибся – именно он твой враг.

Главное, не вникать в подробности. Подробности - это лес, в котором
легко заблудиться. И ты не найдешь дорогу к оружию. И будешь убит
калекой, который в подробности не вникал.

Я затачиваю свой меч, не вникаю в подробности и подбираю врага.
Но мне говорят, что существуют соратники. Демонстрируют свои боляч-
ки, похожие на мои. И пальцем показывают на тех, кто страдает другим
недугом: вот недруг.

И мы соединяем клинки. Клянемся в верности туберкулезу, или брюш-
ному тифу, клянемся очистить мир от спидоносцев и гипертоников, аст-

матиков и стариков.

Мы выбираем среди врагов самых ярых своих врагов. Это те, кто объ-
единился под знаменем другого заболевания. И закипает бой.
Некоторые полагают, что победить невозможно. Это, без сомнения, са-
мые искалеченные из нас. К счастью, они разобщены. Будь по-ихнему,
остаться бы нам без оружия. А что совершеннее, чем оружие, которое у
нас есть? Оружие совершеннее каждого из нас. В нем нет изъянов. И мы
совершенны, пока мы с оружием. А без оружия мы - ничто.
Я затачиваю клинок, учусь им владеть. Я выбираю врага, чтобы ощу-
тить совершенство. У меня есть соратники, и мы победим. Останутся
те, кто болеет как мы, у кого такие же точно увечья. Другие должны
погибнуть.

И тогда мы сможем сказать, что каждый из нас - совершенство, и совер-
шеннее нас никого нет.

Песчинки, хотя и имеют отличия, но похожи одна на другую, идентичны
одна другой, сора:шерны, составляя песок - песок пустыни.

Толпа верующих, религиозно мыслящих людей, в своем однообразии,
единомыслии, в "окрыленности" общей идеей составляют песок - песок
пустыни, где ничего не растет, где живут только змеи, ящерицы, пауки,
скорпионы, и где надо быть верблюдом, чтобы дойти от одного оазиса до
другого.

Не человек осваивает пустыню. Пустыня осваивает человека: отсутстви-
ем слуха, зрения, отсутствием всего того, что дает возможность сооб-
щить кому-то о своем присутствии. Поэтому можно говорить о наступ-
лении пустыни, когда пропадает желание присутствовать там же, где
стоит любой. И, если уж так получилось, что желания нет, и каждый
хочет быть в своей шкуре, говори, не говори - никто тебя не услышит,
потому что пустыня уже наступила, и очень скучно быть еще одним ми-
ражем.

Все мы в равной степени заблуждаемся. Бессмысленно выяснять, кто за-
блуждается больше. Разве можно не видеть больше, чем ничего?
Если никто ничего не видит, то просто нет зрячих, и все. И если никто
не слышит, к чему слова? То есть, если столкнулся внезапно лоб в лоб,
не отталкивай невидимых рук. Не стоит подозревать того, кого ты не ви-

дишь, в собственных своих грехах. Но это не значит, что надо полностью
доверяться.

Немного пройду с тобой. Нам не по пути, я знаю. Каков бы ни был мой
путь, твой путь другой. Именно потому, что сейчас путь общий, никто
никуда не идет. Общий путь - это топтание на месте, это пустыня, это
ночь. Но какое-то время мы можем идти вдвоем.

Главное, сделать первые несколько шагов, и понять, что движением
мы до сих пор называли полную неподвижность, а неподвижностью - то,
чего просто боялись.

Я тоже разбился в автомобиле, меня тоже изрешетили из пистолета, что-
бы уронить на асфальт, во мне тоже нашли смертоносные вирусы, я тоже
иду в той толпе, в которой ты растворился, исчез с глаз долой.

И не сердись, если тебя окликали по имени, и это было не твое имя -
это было мое имя. Я ведь тоже на тебя не в обиде, хотя меня окликали
не раз, и, оборачиваясь, я находил, что они обознались.

Я пришел к тебе, чтобы вывести тебя из толпы, чтоб никто не окликал
тебя в спину, потому что теперь они только и делают, что путают тебя
с кем-то другим. Я тоже прошел через это.

раздел третий
ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ПОВЕРХНОСТИ

Вот палач протягивает руку к деньгам.
Кроме него, здесь сыщики и казначей.
Сыщики обеспечивают работой,
казначей платит - больше никого нет.

Медики знают лекарство от всех болезней.
Не знают только, что такое болезнь.
Ты неизлечимо болен. Зачем тебе медики?

Странное дело, каждый считает себя единственным в своем роде, а
требования у всех одинаковые.

Прежде всего я хотел, чтобы меня никто не дурачил. Потом оказалось,
что просто я не хочу дурачить других.

Те, кто ловит птиц, знают, что птицы попадаются потому, что падки на. даровое угощенье. Если ты любишь даровое угощенье, ты птица, и
все ловушки расставлены для тебя. Если и не попадешься, то потому
лишь, что ловушек всегда было меньше, чем птиц. И любое скопление
народа - столпотворение у ловушек. Потому что ловушек не ставят там,
где нет птиц. И если ты идешь, и вокруг никого нет, можешь не бояться
ловушек, даже если ты птица.

Лучше бы я не родился. Но, если уж это произошло, не хотел бы,
чтобы следы мои мешали кому-то, или вели в никуда. Поэтому иду своей
дорогой, где никто еще не ходил. И не зову никого за собой. И вы, идущие,
не зовите меня,

Ты был слишком серьезен, или слишком сердит, или слишком насме-
шлив, или постоянно метался, не зная чему отдать предпочтение - где
ты был, и где ты теперь?

Если бы я не думал о бесконечности, поверил бы, что в книгах со-
держится истина. Но две, три, четыре точки зрения - далеко не предел.
Всегда существует более достоверная.

Черный цвет луны. Не означает, что ее нет. Отсутствие голоса - моего
и моих друзей не означает, что мы молчим. Просто вы слушаете и
слышите только других.

Друг приехал и уехал, и наша неслучайная встреча вроде бы позади.
Но впечатление такое, словно она продолжается, продолжая собой все
остальные встречи.

Мы вспоминали друзей, тех, кого не сумеем вроде бы повстречать,
и это было продолжением наших встреч с ними. Даже если бы мы не
вспоминали о них, все равно это было бы продолжением наших встреч.
И не только с ними...

Нас не станет, но кто-то когда-то где-то с кем-то встретится, и это
будет их встречей с нами, продолжением нашей встречи, кто бы где бы
когда бы с кем бы ни встретился. Наша встреча длится и длится.

Нас не было, а встреча происходила. Поэтому она вне времени. И,
если отбросить время, останется встреча. Поэтому она вне простран-
ства. И если отбросить пространство, останется встреча. Поэтому она
вне кого бы то ни было. И если отбросить всех, останется встреча.

Что же это такое, встреча, если она не зависит ни от времени, ни от
пространства, ни от субъекта в пространстве? Я могу только сказать,
что это было всегда, и мы есть именно потому, что это было и есть, и
мы будем всегда благодаря встрече. Я могу только сказать, что встреча
внезапна именно потому, что длится вечно, и длится вечно, как если бы
ее не было. Но она есть, и она длится, и я могу говорить о ней.

Совпадения легко выстраиваются в линию, суммируются и вытекают в закон. На фоне множества из совпадений трудно заметить о т д е л ь н ы е несоответствия. Поэтому жизнь, хоть и состоит из несоответствий, сориентирована на совпадения. В этом все дело: есть своды Законов, а перечней несоответствий нет. Есть все, чтобы впасть в заблуждение, и нет ничего, чтобы выкарабкаться из него.

Каждый хочет знать определенно, чего он хочет. Сторонится смут-
ности. И дверь остается открытой. И все идут мимо - что может быть
определеннее?

Учитель норовит дать ответ на любой вопрос, забывая о пользе сво-
бодных пространств. Бессмысленно обозначать конечную цель, даже ко-
гда она абсолютно ясна. Глупо думать, что ты умнее других, вправе
учить кого-то. Не стоит искать врага, мешающего воплощенью мечты,
попадаться на удочку, если сам забросил ее. Не существует награды,
соизмеримой с чаяниями и надеждами.

Слушая проповедника, зная наперед буквально каждое слово, не наде-
юсь, что он говорит не то, что мог бы сказать, что он принужден так
говорить, что у него просто нет выбора. У него действительно нет выбо-
ра. Иначе он не был бы проповедником.

Легко угодить под воздействие бытующих схем мышления, поведения.
Но мир мысли далеко еще не сложился. Мысля однозначно, отрезаешь
себе дорогу к другим решениям.

Идея, сама по себе, какова бы ни была ее власть в сложившейся обста-
новке - нечто более зыбкое, чем камешек на дороге, который ты зацепил
ненароком ногой, и только поэтому обратил на него внимание. Кланя-
ешься идее? Уж лучше поклонись камню.

Мог бы согласиться, что книги делают человека лучше, если бы с их
помощью изжил в себе хотя бы один из пороков. Но от общения с книгами
я только обзаводился новыми недостатками.

Чтобы издать книгу, надо много чего иметь такого, чего совсем не
надо иметь, чтобы докопаться до истины.

Хуже нет, чем когда есть всему объясненье, хуже нет исчерпывающего
ответа. В камнях надо видеть камни, а не отражения собственных мы-
слей - камни того заслуживают.

И называй себя хоть волком, хоть вороном, хоть груздем - веры нет уже
за то, что ты назвался.

Хуже нет, чем обозначение цели стрел всегда больше.
Хуже нет, чем считать, будто существует Великая Печь, в которой те-
бе, полену, гореть. Ты не полено, не груздь, не волк, не ворон... Да и
Человек - не имя.

Ценность прошлого определяется людьми, которые унесли с собой свои песни.

Что такое, возникновение? Форма исчезновения. Разбивая форму, вы-
являем ее содержимое. С этой точки зрения, забвение - это особый вид
памяти.

Зеленый лист не желтеет осенью. Желтый цвет содержится в нем.

И только осенью, когда исчезают зеленые зерна, желтый открывается
глазу.

Теряю время. Горькие мысли напоминают о вкусе лекарств. Утраченное
чувство полета не заменяет даже любовь. Резко похолодало, но удивления
нет. Слово "луна"- единственное из старого лексикона. Новые слова, как
песок, утекают сквозь пальцы. Это совсем не слова - это песок. Признаки
конца света очевиднее реального смысла.
Провидец мертв - тем весомее его оптимизм...

Эй, жизнерадостный придурок с римским орлом на парадных трусах,
посмотри в заросшие тиной колодцы собственных бессовестных глаз. Кто
сказал, что там "царская водка", и растворенное в ней все золото мира?
когда это всего только два гнойника на черепе.

Если ты, как конфета, завернулся в сверкающий фантик, не надейся,
что тебя не съедят, и, конечно, окажется рот, да не тот.

С точки отсутствия зрения, нет линий. Солнце - не буква "О", не
пятно на небе... Сколько б ни было дополнительных слов, ясности не
прибавится.

Ты один на этом пути, даже если это путь каждого. И каждый на этом
пути один. И каждый - на этом пути.

Мой основной удар всегда мимо цели. Приступ смеха из ниоткуда тому
подтверждение. Мой главный принцип всегда ничего не значит для тех,
кто придает значение тому и другому.

Стертые границы не означают, что что-то произошло - нельзя стереть
то, чего нет, а границ нет, поэтому, в каких бы санях ни сидел, не мои

сани.

глаза, уши, нос, рецепторы тела - это лишь разные ложки, которыми
запихивают в меня всякую гадость. Сколько яду прошло сквозь...
Конечно же, я давно уже мертв. С этой точки зрения, по-настоящему
живы лишь камни. Камни ничего не едят. Это и есть главный принцип.
Поэтому мой основной удар всегда мимо цели.

В одном только случае из десяти она не верит ему, но в этом единствен-
ном случае он говорит правду. И она стреляет глазами, стремясь сразить
наповал девять случайных прохожих из десяти, но только десятый, неза-
меченный ею, замечает в ней что-то особенное. И пустота вокруг сжима-
ется концентрическими кольцами, что совсем не похоже на нимб, и очень
похоже на кольцевую мишень, где вокруг центра девять белых колец, а
десятое - зовут молоко...

Если ты метишь в центр - то, всегда метишь мимо Млечного Пу-
ти.

Не могу сообщить ничего такого, что не знаешь ты сам. Могу только
указать на то, что ты знаешь.

Взаимоисключающие утверждения, догадки и предположения суще-
ствуют как признаки, определяющие предмет, видимые его очертания.
Но если смотреть на предмет с нескольких точек одновременно, резуль-
тирующая даст ноль - предмет исчезнет.

Знание предмета не зависит от направления взгляда, определяется на-
пряжением сил, когда стремишься узнать желаемое, хотя конкретно не
можешь сказать, что же оно собой представляет.

Свое копье ты давно распилил на штакетины, и, если бы не кровь, стал
бы облаком задолго до того, как закончится засуха. Но поставленный
каждым из нас эксперимент по выживанию в экстремальных условиях
должен быть чистым.

Пустое, - бормочет "корабль пустыни". - Помолись на верблюжью ко-
лючку, и смени мираж на другой - нажатием маленькой кнопки. Пере-
считай свои деньги – это цена надежды. Где тебе отказаться от счастья,
когда так легко достаются слезы?

Я понимаю, могу понять, даже порой хочу, но я устал за день, на работе

устал от работы, тело устало - я ничего уже не воспринимаю. И эта му-
зыка не для меня. И тех, кто вслушивается в нее, изображая восторг на
лицах, я отличаю: я устал, а они не устали.

Многим кажется, что реальное счастье можно получить при помощи
или за счет других людей. Но таким способом получается только реаль-
ное горе.

Лучше не иметь ничего, чем иметь слишком много.

Чисто вымыт, причесан, прилично одет, в совершенстве владея гитарой,
ты поешь на хорошем уровне, и прекрасно вписываешься в окружающую
обстановку. Но все это вместе взятое составляет картину, которую дер-
жит в руках... назовем его так: Эутженио Монтале, имеющий другие
понятия о приличии и красоте. За соответствие предъявляемым требо-
ваниям ты и получаешь соответственно, но твоя беда в том, что это не
соответствует требованиям Эутженио Монтале. Он достал картину из
сундука, он сидит у огня и не знает, то ли бросить ее в огонь, то ли
отправить в сундук - до лучших времен.

Ты считаешь, что это чушь - нет огня, нет картины, но происходит так,
будто все это есть. Есть картина, камин, есть Эутженио, как и я, рас-
сказывающий об этом.

Или ты полагаешь, что меня тоже нет?.. Тем не менее все это прекрасно
вписывается в окружающую обстановку.

Под занавес рок-н-ролльной эры был поднят черно-серо-синий флаг над
зданием не любителей поговорить на околомузыкальные темы, На серой
полосе флага, у древка была вышита синяя капля, на синей, выше кап-
ли - снежинка, на черной – зеленый лист.

Этот флат пребывал на ветру ровно двадцать четыре часа, после чего
его уже больше никто никогда не видел. Не видели, кто поставил его, не
видели, как он был снят - известен лишь факт появления и исчезновения
флага.

раздел четвертый
ВЕТЕР

Где ты был? Забыл предупредить,
что облако - не дорожный знак,

а облако,

что дорога - не расстояние от А до Б,

а дорога,

и что ноги никуда не несут,
если рассчитываешь на возвращение.

Как сегодня, теплее?

- Да. Ветер поднялся.

- Он и вчера был. И ночью. Что, сильно дует?

- Да так...

Ветра не было весь январь. Снег падал ровно, как по струнам. Так же
ровно поднимался дым из трубы. Ветви деревьев ломались под тяжестью
снега. Но чаще они просто гнулись до тех пор, пока снег не соскальзывал
вниз с пугающим шарканьем, заканчивающимся глухим хлопком. Эти-
то, похожие на тяжкие вздохи, звуки и нарушали только тишину дня. И
еще стучал дятел. Да сойки посвистывали. В остальном было тихо. Дни
слились в один день.

И все-та.ки ночью было еще тише. Деревья, похоже, стекленели от мо-
роза, и снег с них больше не падал. И птицы молчали. Ночью было ар-
хитихо.

А однажды луна доросла до огромного глазного яблока без хруста-
лика и зрачка, и тени деревьев, размытые и невесомые, лежали на
снегу, и казалось, что их можно засыпать снегом, белым, как луна, слов
но это не тени, а синие вуали, разостланные под деревьями.

- Эй, - не вытерпев, крикнул я, Э-э-эй...

Но крик не улетел от меня. Крик остался рядом со мной, словно чал, стоя под стеклянным вакуумным колпаком, из-под которого выкачан
весь воздух. И сразу стало тоскливо. Стало жаль себя, такого маленького
перед беспредельным могуществом тишины.

«Но тишина добрая, - подумал я. – А звезды – крупные и яркие».

И когда одна звезда падала, и нитка серебра тянулась по небу, и рва-
лась, отдавая снегу свое свечение, ветви деревьев светились зеленоватым
светом, и я ощущал прилив радости. Казалось, волшебный ветер прони-
зывает меня, разбивает колпак над головой и возносит к звездам. И это
были лучшие мгновения в моей жизни.

А днем, когда нужно было рубить деревья под репера, и приходилось
колотить обухом по стволам, чтобы стряхнуть сначала весь снег, и снег
обрушивался на голову, и я, жучком в янтаре, сгорбившись, стоял в ла-
вине искрящегося снега, и видел, уже под конец, как вьются в возду-
хе последние, самые летучие кристаллы, тогда я вспоминал о звездах,
упавших ночью, и думал, не осколки ли это тех звезд? - так ярко они
сверкали, и не сразу, не просто поднимал топор. Но все-таки поднимал, и
топор звенел, попадая поперек ткани, отскакивал, как от камня, и быстро
тупился, если железо было плохой закалки, а кедр слишком мерзлый.

А потом в руках появилась усталость. И хотелось пить. Но еще больше
хотелось рубить. Наступало опьянение: казалось, рубил бы сутками.

А потом вдруг приходила вялость, если вспоминал что-нибудь посто-
роннее и приятное: море и песок, и - мидий на углях погасшего костра...
Тогда нужно было идти на отдых.

Но угас январь. И наступил февраль. И, хотя небо было такое же
чистое и прозрачное, как в январе, второго числа подул ветер.

Ветер появился незаметно. Луна еще светила по ночам, и были тени
на снегу и призрачный свет, но той вселенской, тишины больше не было.
От нечаянных, казалось бы, шевелений воздуха снег падал с деревьев
даже ночью. Лес наполнился тревожным шорохом.

А когда исчезла луна, когда закаты стали отличаться друг от друга
благодаря тонким перистым облакам, которые теперь каждый вечер ка-
раулили на горизонте, ветер обрел силу и взялся за дело по-настоящему.
Очень скоро он освободил деревья от снега, все до единого. И тогда пошел
снег февраля, влажный и липкий, мельтешащий как мошкара, и падал
очень долго, несколько дней подряд, с короткими передышками, но на
ветвях не задерживался, и ветер сразу же заметал лыжню.

Снег налипал на лыжи, затрудняя движение, и, когда я, зацепившись
ременным креплением за припорошенный снегом сук, падал в снег, то
вставал весь белый, белее снега, и снег набивался в ствол мелкокалибер-
ной винтовки и во все щели нивелира. Приходилось выковыривать его
оттуда карандашом.

Пока я одевался, Упоров, сообщивший мне о погоде, допил свой чай,
натянул поверх свитера штормовку и ушел на реку - заканчивать буре-
ние лунок в створах промерных поперечников. Я сел к столу. На сково-
роде было нечто мерзкое: желтое и липкое. Ковырнув пару раз это дело
ложкой, я решил не рисковать. Уж лучше один чай, кружки две, с хле-
бушком, чем то, что должно было называться вареными макаронами с
остатками вчерашней тушенки.

Сергей тоже налил себе чай.

- Сегодня бледный, - сказал он, перелистывая страницу журнала.

- Ничего. И так хорошо, - сказал я.

Да-да, хорошо, наполнил он кружку до краев. Пожалуй, еще
малек добавлю.

После чая стали собираться. Я намотал на шее шарф, одел куртку,
шапку, захватил сумку с бумагами и вышел наружу. Сергей уже спра-
влял малую нужду справа от двери. Я последовал его примеру, после
чего неторопливо направился в сторону лыж. Лыжи занесло снегом, но я
помнил, где оставил их вчера, и откопал без труда.

Серегины лыжи были рядом. Он это сразу сообразил. Двигаясь в мо-
ем направлении, пнул валенком какой-то выглядывавший из-под снега
мешок. В мешке звякнуло, как если бы там были камни.

- Картошка, догадался Сергей. - Можно будет похавать.
Я тоже пнул мешок ногой, чтобы убедиться, что это не сон:

- Картошка, да, можно будет поесть...

На этом неожиданности не кончились. Встал на лыжи, и с первого
шага понял, что снег сегодня удивительный.

Дата добавления: 2015-08-28