Шестнадцатая республика

Михаил Аверков

Шестнадцатая республика

Эссе

Условия конкурса эссе «Шестнадцатая республика» сначала, должен признаться, привели меня в некоторое недоумение. В самом деле — придумать «шестнадцатую республику», которая находилась бы в центре СССР (то есть, либо в Приуралье, либо в Сибири), не была бы особенно богата сырьём, по крайней мере, таким, которое может дать стране статус «природного рантье» (это на Южном-то Урале и в Сибири, да и в Татарстане на Волге, который, как известно, уже почти стал такой 16-й республикой в 1990-м году!), имела бы основания выделиться как отдельная республика (то есть, была бы местом проживания отдельного народа, достаточно «сознательного» и структурированного, чтобы строить свою государственность)…. У казанских татар, которые, как уже говорилось, в 1990 году заявили требование о статусе союзной республики, есть большие запасы нефти. У башкир есть та же самая нефть, газ, железные руды. Богатства Урала и Сибири, которые, с известной натяжкой, могли бы претендовать хотя бы на субэтничность относительно русского народа, широко известны (хотя на Урале, надо признать, достаточно выработаны). Кто же мог бы стать прототипом 16-й республики.

Некоторая версия, однако, у меня появилась, насколько правдоподобная и оригинальная — судить внимательным читателям. На землях Саяно-Алтая в древности существовали крупные и достаточно культурные государства. О них, правда, мы пока знаем очень мало, поскольку, их обнаруженные письменные памятники относятся к сравнительно позднему времени, к VIII-IX вв. нашей эры, китайские и арабские источники перемешивают правду с развесистой клюквой, а археологические памятники, увы, позволяют очень вариативные толкования. Но эти государства были, в том числе, загадочная «страна Динлин», упоминаемая китайцами начиная с V века до нашей эры, в которой была развитая ирригационная система, земледелие, какие-то зачатки древней науки — во всяком случае, признано, что курганы динлинов выполняли функции обсерваторий, как и святилища Древнего Востока за тысячу-две лет до этого. Был и Первый Тюркский каганат, зародившийся на Алтае, и Уйгурский каганат, и Кыргызский каганат с сердцем в Хакасии и охватывавший в период расцвета земли от Средней Азии до Байкала. Конечно, это дела давно минувших дней, и ко времени прихода с севера русских, а с юга китайцев, народы Южной Сибири пребывали в упадке, из которого не то, чтобы сильно вышли и потом. Но советская политика «национально-государственного строительства», на самом деле, весьма толковая и прагматичная (правда, прагматичная не с точки зрения пользы народов, а с точки зрения имперского центра), могла воспользоваться этим «историческим правом» для наделения тюркских народов Саяно-Алтая собственной союзной республикой. Природных ресурсов на этих территориях, на самом деле, хватает, но ни один из них не играет первостепенного значения на мировых рынках сырья. Там не найдено ни значительных нефтегазовых месторождений (какие-то месторождения обнаружены в Хакасии, но пока практически не эксплуатируются), ни стратегических залежей цветных металлов (хотя сами по себе цветные металлы там имеются). В основном, полезные ископаемые Саяно-Алтая используются в строительстве, и в том была и есть специализация добывающих отраслей этого региона. Кроме того, на Алтае, как известно, еще Акинфий Демидов в XVIII веке добывал серебро, а в Хакасии имеются крупные золотые рудники, и общий запас золота республики до сих пор не разведан — но эта формулировка говорит сама за себя: то, что не разведано, еще не стало ресурсом. Конечно, горные реки являются неоценимым резервом для гидроэнергетики, огромны лесные угодья (но и предельно неудобны для эксплуатации), климат и почвы позволяют вести эффективное сельское хозяйство. Но Саяно-Алтай безумно далёк от удобных транспортных магистралей (едва ли не в большей степени, чем Таджикистан и Кыргызстан), рынок сбыта его продукции — это соседние регионы «русской» Сибири, связи с которой, для республик — казалось бы, являются принципиальным фактором выживания.

У этих земель, по сути, было (и есть в «состоявшейся» действительности) три главнейших ресурса:

— дикая природа, которую до сих пор не используют интенсивно и при этом экологично, хотя, научные наработки уже позволяют сформировать такие хозяйственные технологии (например, в ряде стран Африки уже удаётся специально увеличивать объём дикоросов и поголовье диких зверей на таком уровне, чтобы не рушились экосистемы, можно было бы вести интенсивную охоту и собирательство — и не возникало бы угроз существованию видов);

— рекреационные ресурсы, начиная от целебных озер и грязевых месторождений, заканчивая туристическими маршрутами — как освоенными, так и ждущими еще своего освоения;

— культурный капитал, связанный с традиционными для местных народов образами жизни, их легендами и поверьями, а также шаманскими практиками: этот капитал нельзя свести к его рекреационно-туристическому значению, поскольку, он даёт, помимо прочего, основу для становления новых — и, возможно, очень востребованных в ускоренном и невротизированном постиндустриальном мире — психотехник, техник личностного развития, наконец, образов и стилей для массовой культуры.

Но в позднесоветское время на эти ресурсы обращали внимание лишь энтузиасты-этнографы, биологи, заядлые туристы, да еще, может быть, какое-то количество экономистов из институтов Новосибирска, склонных отходить от привычных схем и рассматривать «невозможные» сценарии.

Версия того, что было (могло быть/еще может быть) дальше — изложена ниже.

Когда в 1944 году Тува официально вошла в состав Советского Союза (а это вхождение было только вопросом времени и удобной политической обстановки), ей как вчера еще независимому государству стоило бы получить статус республики союзной. И в самом деле, при всей своей бедности и «дикости», горно-таёжная и отчасти степная страна была никак не более отсталой, чем, например, Кыргызстан еще незадолго до превращения в союзную республику. Но всё же, видимо, было решено, что для искоренения патриархально-феодальных пережитков, для начала серьёзной разведки природных богатств и индустриализации, для становления современной экономики, для урбанизации, да много еще для чего, лучше, чтобы на первых порах новый член семьи советских народов был теснее привязан к «старшему брату» в этой семье. Да и традиции для этого имелись подходящие — тувинцы, даром, что от них до Минусинска до Шушенского лежал нелегкий путь по верхнему, порожистому течению Енисея, или по горному Усинскому тракту, уже привыкли к русским как к постоянным участникам своей жизни, еще с царских времен, не хуже, чем «русские» хакасы или эвенки. Словом, никто не протестовал против скромного статуса «автономной советской социалистической республики».

Но с приходом к власти Н.С. Хрущева произошли значительные перемены. Сказалась общая либерализация, перетасовка (последняя) регионов между союзными республиками, когда была упразднена Карело-Финская ССР, а Крым вошел в состав Украины, эксперименты с региональным управлением. В конце правления Никиты Сергеевича встал, к тому же, вопрос об отношениях с Китаем. Как известно, председатель Мао претендовал на весьма многие территории, некогда входившие в состав Поднебесной империи, в том числе, и на Туву, а также и на Алтай, да и на другие южносибирские территории (исторические аргументы таких претензий долго перечислять, и не-востоковед утонет в неизвестных ему деталях, важно, что такие претензии были). Можно было либо сделать ставку на тотальное «обрусение» Южной Сибири, что, ввиду её тотальной же недоосвоенности, было практически нереально, либо, напротив, на ублажение наиболее активных слоёв местных жителей, на дарование им таких благ, каких маоистский Китай им не даровал бы ни при каких условиях.

Результатом и стала Саяно-Алтайская советская социалистическая республика (хотели назвать её «Тюркской», но побоялись, что к ней немедленно захотят присоединиться якуты, а там уж и до татар, башкир и чувашей недалеко, а переводить их в статус союзной республики резона не было никакого). Она была образована в 1962 году и включила в себя территории бывших Хакасской автономной области Красноярского края, Горно-Алтайской автономной области Алтайского края, Тувинскую АССР, а также сам Алтайский край, южные районы Красноярского края (Минусинская котловина, по климату и плодородию сходная со степными территориями Хакасии и Алтая, и отроги Саян), включая территорию Горной Шории и Междуреченск. Наличие в республике значительного русского элемента, а также сколько-нибудь развитой индустрии было необходимым условием ее существования в качестве — если случится — эффективного буфера против Китая. Строительство трассы «Абакан-Тайшет», замкнуло транспортную связность, дав выход не только на запад (через Кузбасс), но и на восток, в сторону Иркутской области.

Нужно сказать, что жизнь указанных административно-территориальных единиц незначительно изменилась после изменения статуса, разве что пошли более значительные дотации из центра. Столицей был определён Абакан, из которого начали очень вяло строиться прямая железнодорожная ветка на Барнаул и дополнительные шоссейные пути в Туву. Первым секретарём союзного парткома избирали по очереди (до ухода на повышение) тувинца, алтайца и хакаса (успело смениться полторы таких очерёдности), вторым секретарём, как водилось тогда во всех республиках СССР, был русский. В Абакане создали несколько профильных институтов по использованию местного строительного сырья и гидроэнергетике, в Барнауле — по интенсивному сельскому хозяйству и цветной металлургии, в Кызыле — по природопользованию и опять же по строительным материалам. Горно-Алтайск, как центр алтайцев-ойротов, должен был превратиться в образцовый соцгород, но денег на это не хватило, и ограничились несколькими учреждениями культуры и филиалом кызыльского института природопользования.

Зато сильно — очень сильно! — расцвело течение в культуре и искусстве народов республики, связанное с обращением к национальным корням. Естественно, для него были заведомо разработаны и определены рамки, связанные с образами древних империй, затем с дружной борьбой тюркских народов с нашествием Чингисхана, затем — с китайской опасностью и дружным тяготением к России. Но и эти рамки дали большой простор для национального мифотворчества, вплоть до тезиса о том, что тюркские народы Южной Сибири фактически создали в центре Азии аналог античного мира с высокоразвитой гуманитарной культурой, духовными практиками, ранней техникой. Правда, выступления такого толка считались маргинальными даже в самой республике и практически не транслировались в «официальных» учебниках по её истории.

Но если бы даже сами авторы подобных концепций могли знать, какое значение их, по правде сказать, безумные идеи будут иметь для последующего независимого развития республики!

…В позднеперестроечные годы Саяно-Алтайская республика, что уж греха таить, не осталась в стороне от всплеска национализма — еще бы, ведь она была сконструирована из, как минимум, четырех народов! Тувинцы глухо намекали русским и заодно хакасам, которые как бы представляли республиканский центр, на возможность погромов, так что наметилась миграция в Абакан наиболее квалифицированных рабочих и технической интеллигенции, на которой держалась здешняя и без того пока не очень развитая промышленность, вместе с механизацией сельского хозяйства. В Горноалтайске образовались какие-то группы по противостоянию хакасам, которые, якобы, узурпировали культурную жизнь. В Алтайском крае и в Минусинске образовались активные и довольно агрессивные группировки известного в РСФСР общества «Память»; менее радикальные русские граждане организовались в гораздо более заметное и влиятельное движение за воссоединение с «русской Сибирью». При прочих равных, на территории Саяно-Алтая могло образоваться несколько Карабахов или Приднестровий…

Не будем излагать перипетии борьбы внутри ЦК республиканской партии, которые, безусловно, наложились на низовые и интеллигентские националистические движения, на не очень массовое движение за демократизацию общественно-политической жизни, тесно связанное с общесоюзными движениями того же толка, и на гораздо более существенное, хоть и менее заметное, движение кооператоров в сельской местности. (Об этом движении мы чуть позже расскажем подробнее — оно сыграло большую роль в дальнейшем развитии событий.) Скажем лишь, что к концу 1990 года, когда положение во всей стране стало аховым, первым секретарём республиканского ЦК стал Роман Сунчугашев, хакас, в прошлом — инженер-гидростроитель, пошедший в дальнейшем по партийной линии. Был он непростительно молод для номенклатурного деятеля прежних времён — ему было всего-то 42 года, и никогда бы не проделал он пути от секретаря горкома до главы союзной республики, если бы не большие перемены, не его организаторские таланты и практическая смётка, а также — не глубокая начитанность в вопросах экономики и гуманитарной культуры и способность применять «теорию» в своей управленческой практике.

Собственно, Сунчугашев и предпринял первые действия, которые, с одной стороны, лишили его немалой доли популярности, но с другой стороны, открыли Саяно-Алтаю маршрут в будущее:

1. Войдя в тесный контакт с изрядно ошалевшим от событий местным командиром пограничных войск и с командиром расположенной в республике частью быстрого реагирования, Сунчугашев, без официального введения комендантского часа, ввел усиленное патрулирование улиц в мало-мальски крупных населённых пунктах, особенно в период проведения митингов и массовых собраний (без разгона оных), а также, что в условиях горно-таёжной республики было немаловажно — патрулирование тайги, где можно — на автотранспорте, в основном же на лошадях и с вертолёта. Не обошлось без инцидентов, когда лагеря туристов принимались за сборные пункты тех или иных националистов. Но несколько «партизанских» националистических движений действительно удалось пресечь в зародыше. Кроме того, генералы, прислушавшись к аргументам Сунчугашева (в том числе, и к вполне шкурным, связанным с перспективами неприятностей по службе) и произвели чистку среднего офицерского состава, среди которого, по конфиденциальным данным, имелись потенциальные руководители будущего путча.

2. Опираясь на военных, Сунчугашев выразил недоверие руководству республиканского КГБ и призвал подать в отставку. Одновременно, он совершил абсолютно политически рискованный визит в Москву — как в Кремль, так и на Лубянку. Там, под сенью еще не свергнутого «железного Феликса», он и убедил растерянные высшие чины тайной полиции, что у оной тайной полиции есть хорошие шансы на общесоюзный реванш, если она предотвратит крупный национальный конфликт в Саяно-Алтае. А конфликт, по его словам, назревал такой, по сравнению с которым все существовавшие на то время «горячие точки» в СССР показались бы детской игрой в Чапаева. Результатом этих переговоров стало назначение в республику в руководство КГБ тех офицеров, на которых показал Сунчугашев, до этого допущенный в качестве великой милости к некоторым досье и ознакомившийся с ними. В сущности, для центрального руководства избегание взрыва на дикой таёжной границе с Китаем и Монголией (взрыва, признаться, на треть придуманного Сунчугашевым, но всё же вполне возможного) и за счёт этого возвращение себе авторитета и влияния на союзные республики (Сунчугашев заверял, что будет всячески отстаивать сохранение целостности СССР) — было той соломинкой, за которую хватается утопающий, поэтому, оно охотно шло навстречу инициативам молодого и нахрапистого руководителя.

В результате, к лету 1991 года в распоряжении Сунчугашева была вполне подконтрольная ему и притом вполне дееспособная тайная полиция. К этому времени, Сунчугашев инициировал в республике пересмотр республиканской конституции и проведение президентских выборов, на которых уверенно победил (за счёт чего именно — будет сказано немного ниже). Далее, отчасти официально, отчасти за счёт неформальных рычагов — от фактических подкупов до угроз — президент передал в распоряжение КГБ местную милицию.

Одновременно, еще до выборов, Сунчугашев инициировал создание добровольных народных дружин для борьбы с «антиобщественными элементами». Этот шаг едва ли не серьёзнее, чем патрулирование тайги, оттянул от потенциальных экстремистских элементов как активных и «серьёзных» мужчин, недовольных нараставшим бардаком и рэкетом, так и буйную неприкаянную молодёжь. Ведь Сунчугашев, правдами и неправдами, выкроил из партийной кассы средства на довольствие для участников этих дружин и пообещал поставить их участников на внеочерёдное получение жилья в крупных городах республики. Это был весомый бонус. При этом, несколько участников добровольных дружин, подозревавшихся в двойной игре и в контакте с мафией, были как-то таинственно убиты в видных местах в Барнауле, Абакане, Кызыле, Минусинске, без возможности найти какие бы то ни было улики. Это произвело впечатление… После «кнута» последовал «пряник»: нескольких командиров добровольных дружин к августу 1991 года приняли в милицию в офицерских чинах, и не самых младших.

3. Но Сунчугашев, как было сказано, читал не только техническую литературу и фантастику (в том числе, доступную в СССР зарубежную фантастику), но и экономическую и, что более важно, социологическую литературу. Он понимал, что коррупцию можно гнать в дверь какими угодно расстрелами — она вернётся в окно, если не искоренить интерес в ней с обеих сторон: со стороны обладающих властью и со стороны тех, кому нужно использовать властный ресурс для извлечения прибыли.

Именно поэтому Сунчугашев затеял самоубийственный, как казалось многим экономистам из центра, проект. Еще в начале 1991 года, когда добровольные дружины лишь формировались, а соглашение с центральным КГБ о формировании местного состава только было достигнуто, он объявил о строительстве в республике нескольких принципиально новых промышленных предприятий — по сложной переработке древесины и сельскохозяйственного сырья, по изготовлению высокопрочных и экологически чистых строительных материалов из природного сырья, по переработке молибдена, которым, как известно, особенно богата Хакасия. Поначалу это было воспринято как популистский ход, но уже к весне в спешном порядке была готова проектно-сметная документация, начались переговоры о закупке оборудования, стали формироваться строительные бригады.

«Кооперативам», возникшим при крупных предприятиях, которые, как и во всём СССР, в большинстве своём ничего не производили, а занимались сбытом «налево» сырья, частью — произведённого предприятиями, был сделан мягкий намёк — включавший знакомство руководителей с досье. После которого ничего не оставалось, как включаться в реальное производство и строительство или уезжать куда-нибудь, где таких намёков не делали. (То, что в СССР в целом пытался сделать Абалкин, но он исходил из чисто экономических методов, видимо, не понимая степени криминализации экономики позднего СССР.) Но необходимо заметить, что и здесь кроме кнута Сунчугашев (который, как говорили, тогда перечитывал в уникальные минуты досуга «Трудно быть богом» и «Час быка» — и штудировал недавно изданного в СССР Макиавелли) применял пряник. Криминалитету, прежде всего, «кооперативному», было предложено вкладывать накопленные средства в новые производства, под обязательства дивидендов, подписываемые высшими чинами республики, прежде всего, самим президентом, правда, с обещанием не публиковать эти обязательства в течение пяти лет. Дивиденды было обещано платить, начиная с первого же года, на первых порах, из республиканской казны. Для мафии такой шаг был заведомой гарантией дивидендов, поскольку иначе было бы можно опубликовать «векселя» и похоронить президента живьём. Одновременно, это был шаг, позволяющий «отмыть» деньги, добытые до этого заведомо нечестным путём. Но первому же «авторитету», который решил сочетать легальную деятельность с прежними делами, был возвращен весь его вклад (это не публиковалось, но те, кому было нужно, об этом знали), после чего он поехал на свою маралью ферму и не вернулся.

В результате, основные активы части сложившихся мафиозных группировок и большинства кооперативов, которые могли такими группировками стать, были вовлечены в разворачивание новых высокотехнологичных производств. (Помимо заводов «с чистого листа», Сунчугашев предложил программу модернизации и перепрофилирования существующих предприятий строительных материалов, металлургии, энергетики, добычи природного сырья; точечно она начала реализовываться тоже в 1991-м, опять-таки за счёт давления на «кооперативы» при соответствующих предприятиях.)

Та же мафия, которая не пошла на соглашение об инвестициях в новые производства, к осени 1991 года была молчаливо занесена местным КГБ в проскрипционные списки — а прокуратура, в целом подконтрольная тайной полиции и президенту, начала изыскивать материалы для заведения дел и, надо сказать, без особого труда их изыскала. А неброский, спокойный, но широко охватывающий силовой контроль территории республики, установленный изначально для пресечения националистических эксцессов, позволил властям достаточно быстро «накрыть» и ликвидировать основные силы «теневиков». Хоть всё же этот процесс и растянулся на несколько лет, примерно до середины 1990-х, но это была уже не мафия, контролирующая ключевые отрасли экономики, а достаточно слабые лесные бандиты, промышлявшие контрабандой и наркоторговлей, не имевшие поддержки у населения и державшие под контролем иные глухие сёла преимущественно за счёт страха.

4. Собственно говоря, на селе в Саяно-Алтае поднималась другая сила, с которой новоявленному первому секретарю, а затем президенту тоже нужно было выстроить отношения — но это сила была как раз конструктивная, правда, ввиду известной властности и упрямства Сунчугашева, небесконфликтная. Этой силой было упомянутое кооперативное движение на селе. Еще с 1988 года, после вступления в силу закона о кооперативах, в деревнях, особенно на Алтае и в Минусинской котловине, но также и в горах, «поверх» колхозов стали создаваться кооперативные товарищества. Крестьяне объединяли приусадебные участки, на которых вели хозяйство по своему усмотрению, без ведома колхозного начальства, и начинали производить продукты, которые было можно или удачно продать на колхозных рынках в городах, или переработать своими же силами для массового потребления или для нужд промышленности. Под Минусинском появились не только кооперативные плантации томатов и местных арбузов-«мурашиков», но и экспериментальные делянки шампиньонов и других грибов, грядки с баклажанами и перцем. На Алтае появились кооперативы, специализирующиеся по целебным травам, в Туве — по особым сортам чая. Сходным образом шло дело и в животноводстве: поднялись маральи фермы, на которых производилось не только мясо, но и пантокрин; стали осваивать наиболее продуктивные для каждой местности породы коров и овец, начали восстанавливать поголовье яков на Алтае и в Туве. Колхозное руководство бесилось, но поделать ничего не могло: кооператоры работали «в свободное время». В силу того, что изначально ни один колхозник не развернул бы такого производства один или без тесного сотрудничества с остальными, солидарность в среде кооператоров была отчаянно сильной. Поэтому, попытки мафии установить над ними силовой контроль сразу встретили такой отпор, что «авторитеты» зачесали в затылке, а когда начали придумывать, что им делать с «овечками», не желающими стричься, эти «овечки» массово подались в добровольные дружины.

Но сельские кооператоры хотели установить полную ясность в отношениях с властью. В конце весны 1991 года, накануне выборов президента Саяно-Алтая, они собрались на съезд в Абакане. Многие приехали с оружием, выданным им в качестве членов добровольных дружин.

Обстановка была накалённая, и Сунчугашев даже начал связываться с командиром части быстрого реагирования, чтобы привел лучшие подразделения в боеготовность. Однако, никаких демонстраций силы он не производил и сам лично явился на крестьянский съезд.

Не будем углубляться в подробности того, какие там шли дебаты, и как несладко пришлось будущему президенту, выслушавшему многое о том, что он-де привёз московских чекистов, тратит республиканский бюджет на завиральные проекты, как Хрущев, а реальным кормильцам республики не выделил ни единого кредита и пальцем не шевельнул, чтобы разогнать набрыдшие колхозы. Сунгугашев, который, наверное, кажется уже каким-то идеальным, неколебимо жёстким и непогрешимо мудрым правителем, на самом деле, срывался, шёл на конфликт, запальчиво, как мальчишка, отстаивал правоту создания сети новых предприятий, убеждал, что модернизация старых как раз только съест деньги и не даст выхлопа, хотя сельским кооператорам эта тема в целом была малоинтересна, им хотелось кредитов для себя.

Важно то, что в результате съезда Сунчугашев сформировал предложение, альтернативное кредитам, которое подкупило крестьян, подписался под ним, включил в свою программу, и с этим предложением его и выбрали.

Предложение это, ставшее после избрания Сунчугашева президентом республиканской программой, состояло в том, чтобы закрепить за производителями части государственной и колхозной собственности на землю и средства производства. Но не по абстрактному принципу приватизации, которая годом позже развернулась в России. За каждым членом кооператива закреплялся участок земли, и ему выдавалась в пользование определённая техника, изымаемая в установленном объёме из активов того колхоза, в котором кооператор состоял. В ряде случаев, эта техника целево закупалась республикой, хотя, откуда Сунчугашев брал субсидии на эти закупки, можно только догадываться, скорее всего, оприходовал средства, конфискованные у мафиозных структур; не секрет, что выплаты по ряду республиканских обязательств, в том числе, перед населением, также были на это время заморожены. Продать или заложить угодья и оборудование кооператор не мог. Он мог только выйти с ними из кооператива и стать единоличником, но тогда это имущество облагалось особым налогом, который могли потянуть только те единоличники, которым бы удалось сходу развернуть рентабельное производство (таких было немного, но они были, в основном, специализирующиеся на особо ценных сельскохозяйственных культурах или промыслах). Этот шаг оказался в результате гораздо действеннее российской приватизации, поскольку активы никак не могли уйти из производственной сферы и с большим трудом могли уйти из ситуации, когда они аккумулировались и могли дать совокупный эффект.

Мера поддержки вполне удовлетворила кооператоров. До конца 1991 года большинство кооперативов обзавелось землёй, угодьями, техникой. В ряды кооператоров начали массово вливаться их товарищи по колхозам, а сами колхозы в основном прекратили свои существование, точнее, стали действительно «коллективными» — кооперативными — хозяйствами, а не «красными поместьями».

Сунгчугашеву было нужно подумать и о верхушке националистических движений в республике, точнее, о том культурном фоне, который порождал национальное самоупоение, а за ним и национализм, фактически же — придавал легитимность и «великий смысл» как протестным настроениям, так и стремлению нажиться за счёт силы и отъёма имущества у соседа. Искоренять этот культурный фон, появившийся, как мы помним, еще в спокойные времена СССР в виде официальной версии истории Саяно-Алтая и развивающих её маргинальных версий, вроде сибирской античности — было не только бессмысленно, но и вредно. Мало того, что сам Сунчугашев был патриотом древнетюркской культуры, как, впрочем, и русской, и общеевропейской, сам не хотел оказаться в ситуации человека, который, опираясь лишь на наследие каменного века, пытается создать сверхсовременное производство, а значит, нуждался в прошлом, которое обосновывало бы его усилия. Он еще и понимал, что без версии славного прошлого — но общей для всех многочисленных народов республики, в которой нашли бы своё равноправное место русские и хакасы, алтайцы и шорцы, тувинцы и телеуты, минусинские немцы, эстонцы, украинцы — без этой версии всё равно каждый коллектив и каждый кооператив будет ощущать себя чужим в чужой земле и строить своё будущее отдельно от других, руководствуясь принципом «Человек человеку — волк». Но — как уже было сказано! — во первых, версия «славного прошлого» должна была включать в себя все народы и показывать, что славность прошлого во многом была функцией их сотрудничества, во-вторых — и это самое главное! — толкование славное прошлое должно было непосредственно выводить на представление о должном будущем. А это будущее, в глазах инженера Сунчугашева и его команды, подобранной либо тоже из инженеров, либо из тех советских чиновников, кто еще в годы застоя умудрялся быть социальным менеджером, должно было быть высокотехнологичным, открывающим человеку тайны природы, позволяющим управлять ею.

Для решения вопроса о культурном фоне, а заодно и о привлечении к себе и «перемагничивании» националистической интеллигенции, в июне 1991 года, вскоре после выборов, был собран «Республиканский культурный форум». В силу того, что сам Сунчугашев, при всей своей гуманитарной образованности, был не специалист в организации именно гуманитарных процессов, да к тому же был кромешно занят хозяйственными и силовыми делами, за это отвечали привлечённые им культур-технологи, как местные, так и приезжие, из Красноярска и из Москвы.

Надо сказать, со своей задачей они отлично справились — напористый и часто резкий, хотя и умеющий быть гибким, президент вряд ли бы справился так, будь он хоть доктором культурологии. Он это, видимо, понимал, и умел делать правильные заказы.

На конференционной части форума были чётко и честно обозначены проблемные места в истории и культуре народов республики, в истории и современном состоянии их межкультурных связей; сюжеты, требующие демифологизации; основные направления и базовые методологические принципы исследований на ближайший период. Благодаря прагматической позиции организаторов форума, эти планы были сразу же превращены в планы публикаций и презентаций, обсчитаны и осмечены.

На переговорной части форума были обсуждены наиболее острые проблемы межнациональных отношений, национальных и межнациональных мифов, после чего, приняты декларации, подписанные, в том числе, уважаемыми людьми каждого народа и каждого «клана» у тех народов, где клановые отношения оставались актуальными.

На проектно-прогностической части форума были сформулированы версии основных возможностей технологического, экономического, общественно-политического развития каждого из народов и республики в целом как инструмента их кооперации — исходя из фактов исторического прошлого. Нашумел доклад молодого методолога из Ленинграда, Сергея Переслегина, где он показывал, при каких условиях именно Саяно-Алтай может стать лидером в космической гонке.

Но особенный эффект и резонанс имела так называемая игровая часть форума. Приглашенные специалисты, преодолев немало конфликтов, решились скрестить между собой несколько технологий игрового моделирования событий в прошлом, настоящем и будущем — оргдеятельностную игру, ролевую игру, мода на которые тогда росла по стране, структурно-логическую игру «НооГен», разработанную в те годы в «соседнем» Красноярске в чисто образовательных целях. И цикл игр, моделировавших события, начиная с государства динлинов и их таинственной цивилизации, заканчивая событиями технологического прорыва Саяно-Алтая в середине XXI века, привлек к концу не только львиную долю участников форума, но и абаканскую публику. Именно в ходе этого игрового цикла были опробованы и проанализированы возможные сценарии государственного строительства в Саяно-Алтае, его развития на путях внедрения высоких технологий, формирования в нём справедливого и благополучного социума (эти образы идеального общества уже тогда разительно отличались в Саяно-Алтае как от кондово-советских, так и от кондово-либеральных). Тогда же была отработана в игре и закреплена догадка: «Давайте не покорять природу и культуру, а осваивать их, и тогда наше хозяйство будет продуктивнее и устойчивее, чем любое технократическое, а наша жизнь будет гармоничнее и интереснее, чем любая идеологизированная жизнь». Но важнее самих тезисов было то, что не меньше тысячи человек, притом, представителей культурных элит, их прожили, проиграли и приняли не только умом, но и чувственным опытом.

Не говоря уже о том, что многие просто сдружились, в ходе конференционных событий, игры и особенно кулуаров с болтовнёй и выпивкой, в том числе — представители элит разных, потенциально враждующих народов.

Основным лозунгом, который родился в ходе конференции, стал: «От центральноазиатской античности — к центральноазиатскому технократизму!» (Термин «постиндустриализм» и, тем более, когнитивное общество, был тогда еще не в ходу.)

Этот слоган остаётся определяющим для Саяно-Алтайской республики до наших дней!

…Надо отдать должное Сунчугашеву, он держал своё слово, данное Горбачеву и прочим в Кремле в конце 1990 — начале 1991 года. В течение Ново-Огаревского процесса он последовательно проводил линию не просто о подписании нового союзного договора, но о более тесной интеграции республик, правда — на основе общего проекта высокотехнологичного развития, который бы требовал тесной кооперации народнохозяйственных комплексов. Возможно, он, великий хитрец, искренне полюбивший Макиавелли и всегда ценивший Сикорски, доктора Голема и профессора Кристобаля Хозевича Хунту из повестей Стругацких, понимал: если он будет связывать с сохранением Союза такие технологические реформы и ратовать за это сохранение, большинство его коллег метнутся вон из Союза быстрее, чем раньше, и Ельцин — в первую очередь… Но, скорее всего, Сунчугашев искренне хотел сохранения СССР в обновлённом виде. Во всяком случае, еще до августа 1991 года он на всякий случай заключил соглашения с руководством соседних областей «русской Сибири» долгосрочные договора об экономических отношениях, товарообмене, свободе транспортного сообщения и политике удержания приемлемых тарифов. В Беловежской Пуще 8 декабря его, понятно, тоже не было.

Однако, когда уже в Алма-Ате главы бывших советских республик собрались для образования СНГ, Сунчугашев был «на коне» и не ставил под сомнение необратимости произошедшего, по крайней мере, на ближайшие пару поколений. На новый 1992 года он опубликовал «Декларацию о строительстве нового Саяно-Алтая» — составленную, безусловно, не без помощи тех же самых красноярских и московских культур-технологов (не политтехнологов, упаси Боже!). Декларация эта не только фиксировала перемены по итогу 1991 года, отчётливо видные в республике, хотя их действительные последствия только ожидались, но и прокламировала новые ориентиры:

— в технологиях: как можно скорее освоить все узловые (именно узловые!) разработки современного Запада и поднимавшихся тогда «азиатских тигров», и после этого еще более быстрыми темпами выйти на новые технологические платформы; для этого — установить в республике максимальные льготы для предприятий и особенно консорциумов, разрабатывающих и/или внедряющих новые технологии, при жёстком налоговом режиме для предприятий, использующих традиционную технологическую базу (при этом, было подчеркнуто, что под технологиями понимается не только новое оборудование и программное обеспечение, но и новые способы организации труда и коммуникаций, новые эффективные приёмы в каких бы то ни было сферах);

— в экономике: постепенное (по мере формирования, отладки, принятия соответствующих институтов) введение рыночных отношений, при значительном государственном регулировании и заведомо преимущественном положении сферы кооперации (опять-таки — до тех пор, пока кооператоры не достигнут высокого качества продукции, и при условии лишения преференций для тех кооперативов, которые это качество не пытаются обеспечить); поощрение создания концернов по типу «изыскания — разработки — внедрение — серийное производство — производственная платформа»;

— в политике: жёсткая государственная власть с концентрацией силовых структур и вертикалей гражданского управления под контролем администрации Президента, при этом, предполагающая безусловную выборность Президента и наличие контроля его деятельности со стороны Великого Народного собрания (парламента) и Главного суда, а также — безусловное самоуправление на уровне муниципалитетов, основанное на системе народных сходов, отправляющих своих кандидатов «в район», а затем, от районного уровня, «в область»; далее, Сунчугашев обозначал, что со временем, когда основания для коррупции, бандитизма, местного сепаратизма достаточно ослабнут, а гражданские структуры усилятся и станут привычными, а кроме того, основные активы сосредоточатся в высокотехнологичных сферах, где силовое давление не играет роли, жёсткость государственной власти и силового давления не просто может, а должна быть уменьшена;

— в межнациональных отношениях: всемерное поощрение не только равноправия, но — сотрудничества, опирающегося, прежде всего, на экономические кооперации между народами, а также на совместное управление критически значимыми инфраструктурами;

— в культуре: поощрение свободы творчества и установление системы грантовой поддержки авторов в основных направлениях искусства, с особым упором на кино, массовые театрализованные шоу и дизайн, притом, с возможностью получать как гранты по решению экспертных советов, так и «гранты зрительских симпатий»; особой строкой значилась необходимость создания своего Саяно-Алтайского кино.

Отдельно, как значительнейший приоритет, была указана работа с природными комплексами. Не просто охрана, не просто рациональное использование, а именно работа, позволяющая обогатить их, начать использовать в интересах человека, не разрушая, а, напротив, их усиливая. В качестве главных направлений здесь значилось развитие культурной охоты и культурного собирательства при сопутствующей работе по созданию благоприятствующих условий для промысловых растений и животных (фактически, перевод их в полудикое состояние, превращение егерей в полу-пастухов); акклиматизация и разведение новых видов растений и животных; исследование возможностей синтеза новых материалов из имеющегося в изобилии природного сырья; исследование возможностей хозяйственного использования геобиоценозов в их целостности, включая возможности промышленно организуемого фотосинтеза; исследование возможностей альтернативной гидроэнергетики. Сразу были назначены основные станции по работе с природными комплексами, прежде всего, уникальный акклиматизационный центр Черга в Горном Алтае, а также Саянский заповедник, хозяйства Шушенского бора и озера Тагарское под Минусинском.

А потом?

А потом была долгая и трудная, еще более трудная, чем события 1991 года, эпоха подлинного становления Саяно-Алтая. Необходимо было не только развить начинания, о которых столько было рассказано выше, но и преодолеть неизжитое наследие советского прошлого. Здесь было, по сути, два главнейших препона:

— сохранявшая свою власть номенклатура среднего и нижнего звена, сумевшая даже в условиях сельского кооперативного движения и борьбы с коррупцией овладеть рядов экономических активов и уж заведомо сформировать новый бюрократический аппарат;

— привычка значительной части народа жить «как Бог даст» или «как начальство скажет», приводившая к тому, что этот народ, видя в Сунчугашеве сильного и грозного начальника, с нетерпением ждал от него прямых указаний; это, понятно, не касалось кооператоров и лидеров в строительстве новых предприятий, но когда после распада колхозов масса народа ринулась в кооперативы, несколько покосились и они, поскольку, не знали, что делать со своими вчерашними товарищами, по сути, не умевшими ничего предпринять и распорядиться своим паем земли и техники.

С первой проблемой Сунчугашев справлялся своими мерами, которые он уже вполне освоил, прежде всего, разрывал устоявшиеся связи «взаимного покрывания» номенклатуры, нарочно отсылал старых чиновников в территории, где у них не было ни опоры, ни связей, прежде всего, в зоны строительства и запуска новых предприятий, тотально контролировал их деятельность, в случае необходимости угрожал или убирал средствами тайной полиции. Как это ни грустно, но жалеть о прежних властителях особо никто не жалел. Зато тех представителей номенклатуры, которые действительно занимали менеджерские позиции, президент обласкивал, как нельзя лучше…

Вторую проблему он решал двумя путями: за счёт массированного «инновирования» экономики, то есть, массовой организации такой деятельности, которая сама выучил телепня быть умным и распорядительным — и за счёт внедрения новой системы образования.

…В начале Перестройки всем казалось (или было внушено?) что достаточно дать свободу, разрешить инновационные и внедренческие кооперативы, увеличить зарплату молодым учёным — и научно-технический прогресс в СССР рванёт семимильными шагами.

К годам распада СССР почти всем уже было не до того, делили власть и собственность. А отдельные энтузиасты, учёные и инженеры, которые в самом начале преобразований изо всех сил были «за», оказались не у дел.

Когда последствия Беловежских соглашений аукнулись распадом выстроенных экономических связей, отсутствием поставок и рынков сбыта для автономных теперь предприятий, из России приходило всё больше и больше новостей о том, как военно-промышленный комплекс и вообще тяжёлое машиностроение становится добычей бандитов, а из Средней Азии — о том, как там закрывают производства и выдавливают русских инженеров и рабочих, Сунчугашев понял, что это его главная возможность выстроить экономику Саяно-Алтая не просто как независимую, а как экономику будущего. И одновременно — риск не успеть это сделать и быть захлестнутым той же волной, что и остальные бывшие советские республики.

И лично позвонил нескольким московским и новосибирским экономистам, предложил им навестить его на охотничьей заимке, в Горном Алтае или в Саянах (всё оплачено, только девочки за свой счёт, а ещё предполагаются гонорары), что для стремительно нищавшей в то время науки в России было весьма актуально. Собрались практически все приглашённые, даже на заимку не поехали, несколько дней обсуждали тему в конференц-зале одной из столичных гостиниц (чистая прагматика — чтобы все нужные данные в любой момент были под рукой, чтобы можно было позвать с отчётом любого чиновника или сделать запрос на любое из предприятий).

Да, были старые, оставшиеся с советского времени, предприятия, строились новые. Вроде бы достаточно научить специальных людей, которые могли бы в новой ситуации заниматься поставками и сбытом, говоря по-модному, менеджеров. Но чего-то не хватало. Рынки сбыта в СНГ схлопывались, предприятия-поставщики закрывались, а выходить на международные рынки — тут уже вопрос мировой конкуренции, зазеваешься, или Штаты, или Азиатские Тигры скушают.

И вот что было придумано.

Есть местное сырьё. Тот же лес (и уникальные технологии переработки леса).

Есть степь — здесь всё ясно, нужны новые технологии в сельском хозяйстве, и тут всю Сибирь, до Урала, можно завалить дешёвым мясом и молоком.

Есть дикоросы.

А не хватает мозгов. Все мозги утекли в Томск, Новосибирск, Красноярск. Их надо вернуть. Пользуемся тем, что молодые учёные и инженеры бедствуют. Некоторые ещё суетятся, пытаются продвинуть свои идеи, но получается только у программистов, а всем остальным нужна материальная база. И материальная база есть: производства, стоящие без сырья и сбыта, но с современным оборудованием, есть квалифицированные рабочие и технологи, которые тоже хотят делом заниматься, а не слоняться по стоящему производству из угла в угол, и деньги за это получать, нормальные, а не как сейчас, когда какую-то зарплату платят, но она слабо отличается от пособия по безработице.

И объявляется система тендеров. Обязательное условие — использовать и, в перспективе, развивать существующую материальную базу. Обязательное условие — продукт должен быть конкурентоспособен хотя бы в масштабах СНГ. Победитель имеет приличные налоговые и кредитные льготы, плюс сама база вместе с основными окладами для производственных коллективов уже есть.

Первой «выстрелила» фармакология. Новосибирцы, которые давно исследовали свойства алтайских дикоросов, но сетовали, что у них нет денег на глубокую очистку (это же нужно выделить из травки или листика определённое соединение, которое, собственно, и делает эту травку целебной) и поместить в таблетку или капсулу, использовали оборудование одного из бийских заводов — и технология очистки под рукой, и за дикоросами далеко ездить не нужно. Сперва их лекарства, биодобавки, лечебная косметика успешно конкурировали с американскими брэндами в России и Казахстане, теперь и на американском рынке успешно конкурируют. Потом подключился институт природопользования, придумали, как из отходов делать кормовые смеси для скота и удобрения, а заодно — как культивировать дикоросы на делянках, чтобы в горную тайгу далеко не ходить.

Потом новосибирские гидродинамики придумали мини-ГЭС на горных речках, для которых не надо запруды прудить. Лежит такая штука на дне, никому не мешает. На молибденовый комбинат, конечно, не хватит, но осветить небольшое село или полевой лагерь — вполне достаточно. И для машиностроения дело нашлось.

Ещё одна знаменитая разработка — биофильтры для очистки воздуха в помещениях. Красноярцы такое когда-то для космоса придумали, а вот и на земле спрос появился. Отдельно собирают для северных стран, для жилых домов, отдельно — для России, Казахстана и Китая, для производства (особенно такого, где много органической пыли — придуманные биофильтры именно ей и питаются, а выдают воздух).

Было много и другого, в результате чего Абакан, Бийск, Кызыл стали даже отбирать себе проекты, на все идеи мощностей не хватало. Пришлось и высшее образование перестраивать — не лекции студентам читать, а включать их в производство и разработки, тем более что в эпоху Интернета хороший студент иногда раньше профессора все новинки узнаёт.

Особенно следует отметить курорты. Да, пришлось поднатужиться (скудному всё же на то время республиканскому бюджету), модернизировать аэропорты, выстроить нормальные дороги, сейчас вот обсуждается строительство монорельса (чтобы тайгу особо не насиловать и особенности пересечённой местности на качество дороги не очень влияли). Сперва в Шира и Белокуриху потекли хорошо оплачиваемые специалисты и чиновники из Москвы и Астаны, из тех, кто уже пресытился Европой, для кого Карловы Вары и Баден-Баден уже не экзотика, а лечение на водах прописано), потом уже и немцы, и чехи, для кого это тем более не экзотика, а вот Сибирь, тайга, степь, этническое искусство — вполне экзотика.

С образованием же вышло вот как.

Нужно сказать, что все высшие учебные заведения в республике были достаточно вторичными, за исключением Кызыльского института природопользования (где на местном материале развилась оригинальная научная школа, сопоставимая с западными научными школами в области экологии и природосберегающих технологий) и Абаканского педагогического института, сильного своими школами истории, фольклористики, культурологии, этнографии (благо, именно педагогический институт для исследований может использовать не только полевые экспедиции, но и педагогическую практику студентов как в этнически монолитных поселениях, так и в крупных городах, где все этносы перемешаны).

Но уже в период, предшествовавший перестройке, преподаватели даже лучших кафедр и самых востребованных специальностей стали замечать, что абитуриент пошёл «не тот»; лучшие абитуриенты уезжали учиться в Новосибирск и Томск и, как правило, не возвращались. Ныть и переживать по этому поводу можно было сколько угодно, никаких собственных предположений по исправлению ситуации у вузов не было.

Одним из достижений кадровой политики Сунчугашева было назначение министром образования было назначение министром образования Ивана Германовича Дрейзера. Дрейзер — этнический немец, родом из тех, кто был сослан при Сталине в Восточный Казахстан, по распределению из педагогического института попал учителем математики в сельскую школу в Горном Алтае, удивительно быстро для рубежа семидесятых-восьмидесятых стал директором. К этому времени на одном из республиканских педагогических конференций познакомился с будущей женой, учительницей хакасского языка и этнографии (да-да, уже тогда в республике был отдельный школьный курс этнографии, совмещённый с преподаванием одного из национальных языков, но охватывавший всю Южную Сибирь). Сделал свою школу лучшей в республике — все его выпускники, кто хотел, без проблем поступали в ведущие вузы СССР. Много лет отказывался от предложений стать заведующим районо, мотивируя тем, что его дело — детей учить, а не бумажки подписывать.

Но после разговора с Сунчугашевым на тему — а можем ли мы на всю республику сделать такое — при обещании карт-бланша на кадровые решения и изменение программ, выторговав изрядную долю из всего бюджета образования на повышение квалификации и переподготовку, а также отдельную должность зама по педагогическому образованию (а в СССР всё педагогическое образование, при некоторых местных вольностях, строилось по одному лекалу), стал министром.

Пока Сунчугашев в Москве пугал КГБ местным сепаратизмом, Дрейзер ходил по московским психологическим институтам, авторским школам, которых именно тогда появилось достаточно много, участвовал в сборищах движения педагогов-новаторов и, в итоге, определился.

То, что он предложил, все сразу назвали кентавром, и в Москве, и в Абакане. Ещё шутили про то, что будет, если скрестить ежа с ужом (как известно, колючая проволока) или слона с кенгуру (большие ямы по всей Австралии). Он отшучивался: как известно, кентавр для степи — идеальное существо, более предельного слияния всадника с конём не представить… И проводил свою линию.

Начальное обучение. Система развивающего обучения: все дети успешно осваивают арифметику и русский язык (включая тех, для кого русский язык заведомо не родной), одна из московских лабораторий даже не столько за деньги, сколько «на слабо» взялась адаптировать те же методики для языков коренных народов Южной Сибири. Одновременно дети учатся учиться, понимают, что учитель — не безусловный авторитет, а старший товарищ и помощник, то есть преодолевается вырабатываемая ещё со времён Николаевской России инерция «я учитель — ты дурак», «ты учитель — я дурак». А как же без этого свободного человека воспитать?

Подростковая школа. Коммунарская система. Всё под девизом — если не вместе и не творчески, то зачем? Не беда, если ученик не выучит какую-нибудь теорему или правило, не запомнит эндемиков Южной Африки или особенности течения Гольфстрима. Важно, чтобы держал общую картинку и понимал, что, зачем и почему. Чтобы время проводил не столько в классе, сколько в мастерской, в лаборатории, в экспедиции, исследовал жизнь «на ощупь» и видел не только учителей, но и взрослых людей, погруженных в свою профессию. И чтобы при этом чувствовался момент игры.

Старшая школа. Тут игры заканчиваются. Тут пришлось всё почти с нуля придумывать, но тут-то Дрейзер с помощью психологов наконец-то понял, что он сам всегда в своей школе делал. Вот профессии. Вот предметы. Вот знания, которые нужны, чтобы освоить профессию, поступить в нужный вуз. Выбирай, осваивай. Вот теперь нужно засесть за теоремы, за правила, за течение Гольфстрима, при желании. Если человека в детстве научили учиться, в юности он быстро всё освоит.

Высшее образование Дрейзер пока трогать не стал. Даже, для начала, педагогическое образование, только продавил организацию в Минусинске и в Бийске новых «институтов психологии и педагогики», характерных тем, что у студентов основное время занимали исследования, проекты и практики, студенты старших курсов курировали студентов младших курсов, а лекции читались вахтовым методом — сперва в основном москвичи (особенно после распада СССР, когда молодые перспективные учёные в России резко оказались голодными, многие на такие «вахты» соглашались, бывало, те, кто не видел друг друга в Москве по многу лет, встречались именно на рейсах Москва-Абакан и Москва-Барнаул, на серьёзный аэропорт в Бийске денег тогда не было, но там и от Барнаула недалеко).

Труднее всего было с кураторами. Но удалось найти нескольких молодых учителей и нескольких профессоров старого закала, которые готовы были возиться с первокурсниками сутки напролёт, обсуждать их замыслы, пробы, наблюдения, а уже через два-три набора в новые институты выстроилась цепочка преемственности.

Чтобы никого не пугать, новое образование разворачивалось сперва точечно. И особое внимание было уделено сельским школам. Основной девиз был — захотят, сами попросят. Когда мальчик из шорского села выигрывает республиканский этап международной олимпиады по математике, да ещё объясняет отличникам из лучшей столичной гимназии, как эти задания решаются, когда русская девочка пишет стилизацию под степную песню и пожилая учительница хакасского вспоминает, что да, какие-то такие идиомы ей в институтских учебниках встречались, есть о чём задуматься. И спустя три-четыре года «осторожной реформы» не только директора школ, но и ректоры пошли к министру «на поклон», стало ясно, что реформа случилась.

И спустя два года, убедившись, что и законодательная база под новое образование налажена, Дрейзер неожиданно подал в отставку. Поехал в родное село своей жены, директором школы. Потому что детей учить ему всё ещё было интереснее, чем бумажки подписывать.

Конечно, кроме этих двух направлений «удара», было много чего другого. Ведь для осуществления такой грандиозной перестройки хозяйства и, главное, образования, отрасли, которая традиционно считалась убыточной, были нужны большие деньги, а кредиты Саяно-Алтаю не то чтобы не давали — Сунчугашев старался не брать. Поэтому, нужно было привлекать иностранную валюту честным торгом, но без распродажи страны «на вынос и распивочно».

Поэтому были созданы «международные культурные экспедиции», в которых студенты и аспиранты из разных стран изучали культуры народов Саяно-Алтая и попутно с помощью местных кураторов разрабатывали новые методы полевой социологии, антропологии, культурологи. Дальше были созданы «станции строителей будущего», на которых те же самые иностранные студенты имели все возможности для разработки, пробы и внедрения новых технологических устройств и целых систем, где любой сумасшедший учёный за известную плату мог получить должную инфраструктуру для разработок (а приставленный к нему куратор, в случае полной неспособности клиента осознать суть своего замысла, всё фиксировал и потом ему предъявлял — или не предъявлял, а разрабатывал сам, уже в рамках саяно-алтайской науки).

Крупные деньги вкладывали в новые природные хозяйства международные экологические фонды. К началу 2000 годов удалось даже образовать вокруг Саяно-Алтая мировую экологическую ассоциацию, аналогичную «GreenPeace» — но ориентированную не на консервацию природы, как правило, в локальных точках, в которых эта консервация была выгодна очень конкретным корпорациям, а на ее научно обоснованное обогащение и на разумное использование человеком её богатств, способное, при должном подходе, эти богатства даже преумножить. Важным показателем здесь стал тот факт, что площадь заповедников Саяно-Алтая по отношению к общей площади страны стала наивысшей в мире, а валовый доход от продуктов охоты и собирательства вышел опять-таки на первое место в мире. Было о чём задуматься.

Не будем говорить о развитии стандартного туризма — здесь были созданы и туристические тропы с разыгрыванием «истернов» на сюжеты древней сибирской истории, борьбы с монголами, освоении Сибири русскими, походов Щетинкина и Унгерна в период гражданской войны в России; были развернуты и супер-курорты, о которых выше уже было сказано.

В 2001 году случилось, как казалось, страшное. Сунчугашев, дважды занимавший президентский пост, проиграл выборы. Его авторитарные методы, постоянное широкое использование интриг и прямого силового давления, конечно, изрядно надоели. Но — они обеспечивали стабильность! И вот появилась сетевая организация студенчества, бросившая вызов еще не старому президенту, заявившая, что в новый цифровой век та связность государственных процессов и тот контроль над бюрократией, который раньше обеспечивался авторитарной властью, сегодня может быть обеспечен информационной прозрачностью. Плюс — готовностью активной части общества к быстрой мобилизации и ситуативной соорганизации для восстановления законного порядка.

Сунгчугашев не верил в эту модель. Но избиратели поверили.

И он покорно ушел в отставку!

Хотя мог использовать все свои многочисленные силовые рычаги, фальсифицировать результаты выборов, объявить своих противников экстремистами, да мало ли что!

Этого не было сделано. Он на церемонии инаугурации нового Президента, Андрея Ильбекова, полу-щорца, полу-русского, аспиранта математического факультета Барнаульского госуниверситета, торжественно передал ему символ власти — бунчук и знамя древних тюркских каганов — и пожал руку.

И государство не распалось! С одной стороны, все основные группы влияния были заинтересованы в продолжении высокотехнологичного развития, с другой стороны, за счёт своей сетевой системы управления, мобилизации граждан, быстрой подготовки граждан к выполнению управленческих функций в экстремальных условиях, это развитие только становится эффективнее, управляемее, ближе к человеку. За счёт массированной компьютеризации, а потом и айфонизации, каждый гражданин может не только голосовать при выборе должностного лица, но и оперативно участвовать в распределении бюджета, обсуждении нового инфраструктурного проекта, принципиального внешнеполитического решения. Пока это участие лишь совещательное, но есть все виды на то, что оно в ближайшие 10-20 лет станет обязательным, и «демократия участия» станет основным государственным порядком Саяно-Алтая.

Дата добавления: 2015-08-28