Досточтимому и прозорливому Н., благосклонному господину и другу моему

Мартин Лютер

Послание о переводе

Досточтимому и прозорливому Н., благосклонному господину и другу моему

Благословение и мир во Христе. Досточтимый, прозорливый, милый господин и друг мой, получил я Ваше писание с двумя вопросами, на которые Вы жаждете получить моего сообщения. Первый вопрос: Почему я в третьей главе Послания к римлянам слова св. Павла: Arbitramur hominem iustificari ex fide absque operibus переложил на немецкий так: Полагаем, что человек справедлив будет без участия закона, одной только верою. И при сем Вы примечаете, какой безмерной яростью паписты исходят, потому как в тексте св. Павла никакого «sola» («одной») нет, и, дескать такого от меня прибавления в словах Божьих потерпеть невозможно и проч. Второй вопрос: просят ли за нас умершие святые, коль скоро мы читаем, что ангелы за нас просят и проч. На первый вопрос (коль желаете) можете своим папистам от моего имени так отвечать:

Во-первых: если бы я, доктор Лютер, в том убедился, что все паписты разом до того искусны, что могли бы одну главу Св. Писания складно и исправно на немецкий переложить, я бы и вправду до такого дошел бы смирения, что стал бы их помощи и содействия просить, дабы Новый Завет на немецкий переложить. Однако же, раз я прежде знал, да и сейчас своими глазами вижу, что из них ни один толком не ведает, как переводить или по-немецки говорить, то я и их и себя от такого труда избавил. Зато не трудно приметить, что они по моим переводам и моему языку немецкому учатся говорить и писать по-немецки, да мой язык у меня и крадут, потому как допрежде его толком не знали, только меня за то не благодарят, а еще и против меня обратить норовят. Да и пусть их, мне и то приятно, что я и этих неблагодарных учеников своих, да к тому же недругов моих, говорить обучил.

Во-вторых, можете сказать им, что я Новый Завет на немецкий язык положил по всем своим способностям и со всем тщанием, и никого не понуждаю его читать, а каждый волен сам решать, и только тем в помощь сотворил, кто сам не может сделать лучше, да никому не заказано лучше моего сделать. Кто читать не желает, пусть его не трогает, я никого о том не прошу и не умоляю. Это мой Завет и мой перевод, пусть таким и останется. Ежели я где и оплошал (да и то ненароком, я ведь ни единой буквы не стал бы своенравно и намеренно переводить ошибочно), в том папистов своими судьями не потерплю, слишком уж уши их ныне длинны для этого дела стали, а их крик ослиный не годится, чтобы мой перевод судить. Мне-то доподлинно ведомо, сколько искусства, прилежания, разума, понимания хорошему переводчику надобно, а они меньше мельниковой скотины в том разумеют, потому как сами и не пытались.

Говорят, кто у дороги строит, у того много наставников. Вот и у меня то же. Кто порядочно сказать не сумел ни разу, не то что переводить, все они оказались у меня в наставниках, а я к ним всем должен в подмастерья податься. А когда б я их спросил, как первые два слова в первой главе Евангелия от Матфея, “Liber generationis”, на немецкий переложить, никто бы из них ничего бы о том и вякнуть ни смог. А теперь они обо всем моем труде судят, господа хорошие. Так и с Бл. Иеронимом было, когда он Библию переводил – весь свет у него в наставниках побывал. Он один будто ни на что не был способен, а судили доброго мужа по его трудам те, кто не годился и на то, чтобы пыль с его башмаков отряхнуть. Потому надобно большое терпение, ежели кто на общественное благо трудиться собирается, потому что умников ему будет не счесть, кто его поучать станет, будто он жеребца с хвоста запрягает, и обо всем судить, а самим ни на что не годиться – вот они какие, их уж и не переделаешь.

Хотел бы я посмотреть на такого паписта, кторый бы взял себе за труд переложить, скажем, какое-нибудь послание Св. Павла, или одного из пророков, да так, чтобы Лютеров немецкий язык и перевод для того не употребить. Вот бы я посмотрел на тот язык да перевод, чтоб был складный, пригожий да приятный, а то мы видели того Пачкуна Дрезенского, который мой Новый Завет прочел (Имени его в своих книгах называть не хочу более. Судью он своего нашел, да и так он хорошо известен.) и признал, что язык мой немецкий сладок и хорош, и увидел, что ему лучше того не сделать, а хотел напакостить, так он поехал и мой Новый Завет взял, почти слово в слово, мое предисловие, глоссы и имя выбросил, свое имя, предисловие и глоссы вписал, да и продает мой Новый Завет под своим именем. Ох, дети мои дорогие, как же мне было тошно, когда его князь в грозном предисловии с проклятием запретил Новый Завет Лютера, да тут же и повелел, Новый Завет Пачкуна того читать, который от Лютерова ничем не отличается.

И чтоб никто не подумал, будто я лгу, пусть возмут оба Завета, Лютеров и Пачкуна того, да сравнят их, и сразу видно станет, кто в них обоих переводчик. Потому как то, что он в нескольких местах изменил да залатал (хоть мне это не совсем по нраву), это я могу стерпеть и не вредит мне нимало, пока дело текста касается. Потому я никогда писать возражений по этому поводу не собирался, а не мог только не посмеяться над великой мудростью, что так грозно мой Новый Завет посрамила, прокляла, запретила, потому что он вышел под моим именем, зато повелела читать, как только он под другим именем объявился. Что ж это за доблесть такая, чужую книгу срамить и позорить, а потом ее же и украсть да под своим именем и напечатать, чтоб так чужим, опороченным трудом себе хвалу и славу стяжать, пусть ему другие будут в этом судьями. Мне же довольно, и я тому рад, что мой труд (как и Св. Павел хвалится) даже врагами моими распространяется, и книга Лютерова без его имени и под именем его врагов чтением служит. Разве мог бы я лучше отомстить?

Но вернемся к делу. Когда Ваш папист начнет возмущаться словом “sola”, тут же ему отвечайте: так пожелал доктор Мартинус Лютер, а еще он говорит, что папист и осел – одно и то же. Sic volo, sic iubeo, sit pro ratione voluntas. Ибо мы не желаем быть в учениках и подмастерьях у папистов, но сами будем им наставниками и судьями, сами будем важничать и величаться без меры, и как Павел хвалится перед своими безумными святыми, так и я буду хвалиться перед этими ослами. У вас звание доктора? У меня тоже. Вы учены? Я тоже. Вы проповедники? Я тоже. Вы богословы? Я тоже. Вы мастера диспутов? Я тоже. Вы философы? Я тоже. Вы сильны в диалектике? Я тоже. Вы наставники? Я тоже. Вы пишете книги? Я тоже.

И буду хвалиться дальше. Я могу толковать псалмы и пророков. Они этого не могут. Я умею переводить. Они этого не могут. Я умею читать Священное Писание. Они этого не могут. Я умею молиться. Они этого не могут. А вот возьмем менее важное: я всю их диалектику и философию знаю лучше, чем они сами, все вместе взятые. Да и доподлинно ведаю, что из них никто своего Аристотеля не разумеет. А если хоть один среди них найдется, кто какое-нибудь предисловие или какую-нибудь главу у Аристотеля правильно разберет, то пусть меня высекут. И вовсе я не бахвалюсь, ибо прошел я все их науки с юных лет, и твердо знаю тех наук глубины и дали. А потому и им доподлинно известно, что я знаю и могу все то же, что знают и могут они. Однако ж эти бесстыдники ведут себя так, будто я случайно забрел в их науки сегодня утром и никогда прежде не слыхивал и не видывал, чему они учат и что они умеют. До того надменны они в своей учености и наставляют меня тому, что я двадцать лет назад назубок знал, так что я как та девица в ответ на все их вопли да стоны мог бы спеть:

Уже семь лет как знаю я,

что подкова железная.

Вот Вам ответ на первый вопрос, и я прошу Вас, если эти ослы не уймутся, и придется еще отвечать на их бестолковую болтовню о слове sola, отвечайте так: Лютер так желает, да приговаривает, что он, мол, доктор превыше всех докторов папистских, и пусть так будет. У меня же для них больше нет ничего, кроме презрения, пока они такие люди (хотел сказать ослы). Ведь есть среди них такие простофили, что и своего собственного, софистов, искусства изучить не изволили, вроде доктора Кувалды да доктора Дерьмочерпия и им подобных, а туда же, против меня в тех делах лезут, что не только выше их софистики, но и, как св. Павел говорит, превыше мудрости и разума всего мира. Да и то: нет ослу нужды долго распевать, его и так по ушам узнают.

Вам же и нашим я поясню, почему я решил воспользоваться этим словом (sola), хотя в 3 Римл. я употребил не sola, а solum или tantum. Здорово же ослы эти мой текст читают. Но, впрочем, в другом месте я использовал sola fide, и мне пригодится и то и другое, solum и sola. Занимаясь переводом, я тщился, чтобы у меня получился чистый и ясный немецкий язык. И вот у нас нередко выходило так, что мы две, три, четыре недели искали одно-единственное слово и все же порой не могли найти. Над книгой Иова мы, магистр Филипс, Аурогаллус и я, вот так вот трудились, да случалось, что за четыре дня и трех строчек слепить не могли. Милый мой, а теперь, когда все переведено да готово, каждый может прочесть и усвоить. И если кто сейчас пробежит глазами три, четыре страницы, не запнувшись ни разу, то, конечно, не приметит, какие валуны да бревна на пути валялись, по которому он теперь как по струганой доске шагает, там, где нам пришлось попотеть да потужиться, пока мы эти валуны да бревна с дороги не убрали, чтобы он мог так привольно разгуливать. Славно пахать, когда пашня расчищена. А вот лес валить да пни корчевать, и поле чистить – на это охотников не видать. До чего же мир неблагодарен, ведь и сам Бог ни солнцем, ни небом и землей, ни смертью своего собственного сына никакой благодарности не заслужил, так что мир есть и будет под именем дьявола, потому что его не переделать.

Так вот, я в 3 Римл. прекрасно знал, что слова этого (solum) нет ни в латинском, ни в греческом тексте, и для того мне паписты со своими наставлениями без надобности. Верно. Нет там этих самых четырех букв sola, на которые эти ослы пялятся, как баран на новые ворота, да не видят, что смысл-то этот в тексте есть, и если собираешься его ясно и проникновенно на немецкий язык положить, то без слова этого не обойтись, потому как я по-немецки хотел говорить, а не по-латински и не по-гречески, ведь и переводить-то я на немецкий собрался. Но ведь таков нрав нашего немецкого языка, что ежели речь заходит о двух вещах, одна из которых подтверждается, а другая отрицается, то требуется слово (solum) "только" при слове "не", "нет", как если говорят: Крестьянин привез только зерно, а не деньги. Нет, у меня сейчас и вправду нет денег, а только зерно. Я только поел, но не пил. Ты только написал и не перечел? И тому подобное в бесчисленном количестве в повседневном обиходе.

Во всех этих речах, хотя латинский и греческий языки так не поступают, зато поступает немецкий, и таков его нрав, что он прибавляет слово "только", дабы слово "не" или "нет" было еще сильнее и яснее. Ведь ежели я скажу: Крестьянин привез зерно, а не деньги, то слова «не деньги» звучат не так сильно и ясно, нежели когда я говорю: Крестьянин привез только зерно, а не деньги. И слово "только" при этом помогает слову "не" как раз настолько, чтобы получилась подлинная, ясная немецкая речь, потому как нет нужды спрашивать у букв латинских, как по-немецки говорить надлежит, как эти ослы делают, а спрашивать о том у матери в доме, у детей на улице, у простого человека на рынке надобно, и примечать, что у них с уст слетает, да в согласии с этим и переводить, тогда и они поймут да заметят, что с ними по-немецки говорят.

Взять слова Христа: Ex abundantia cordis os loquitur. Если я с теми ослами соглашусь, то они мне буквы предъявят и переведут этак вот: "От преизбытка сердца говорят уста". Какой немец такое уразумеет? Что это за штука такая: преизбыток сердца? Ни один немец такого не скажет, разве что он сказать желает, что у кого-либо сердце велико или кто-либо слишком многое к сердцу принимает, хотя и это все равно не верно, ибо преизбыток сердца – это вообще не по-немецки, так же как не по-немецки будет преизбыток дома, преизбыток печки, преизбыток скамьи. Зато вот как говорит мать в доме и простой человек: у кого сердце переполнено, тот сдержать уст не в силах. Вот это хорошо по-немецки сказано, к чему и я прилежал, да к сожалению не всегда того добивался и в точку попадал, ибо буквы латинские сверх всякой меры препятствуют хорошо говорить по-немецки.

Так же, когда предатель Иуда говорит у Матфея 26: Ut quid perdition hec? и у Марка 14: Ut quid perditio ista ungenti facta est? Если б я вслед за этими ослами и буквоедами пошел, мне бы пришлось это вот как на немецкий переложить: Почему произошла эта потеря мирра? Да только что ж это за немецкий такой? Какой же немец так говорит: произошла потеря мирра? А если он попробует такое уразуметь, так подумает, будто мирро потерялось и его искать надобно, хотя и это звучит темно и невнятно. А если это хороший немецкий язык, так почему они не займутся этим да не сделают нам такой изящный, пригожий, новый, немецкий Новый завет, а Лютеров Новый завет оставят? То есть я имею в виду, что им пора явить свое искусство миру. Однако ж немецкий человек говорит вот как: Ut quid etc. На что такое излишество, или: зачем такие траты? То есть мирра-то потраченного жалко. Вот это - как следует по-немецки, и из этого ясно, что Мария Магдалина расточительно с мирром обошлась, и от того потеря случилась, полагал Иуда, потому как думал, что лучшее применение этому мирру найдет.

Item когда ангел приветствует Марию и говорит: "Привет тебе Мария, полная благодати, Господь с тобой!"? То-то и оно, что до сих пор это перекладывали на немецкий, прямо следуя латинской букве, скажи-ка мне однако, хорошо ли это по-немецки? Где это немецкий муж скажет: "полная благодати"? И какой это немец поймет, когда говорят: "полная благодати"? Наверняка подумает, что это бочка, полная пива, или мошна, набитая деньгами. Потому я и перевел: "ты благословенная", так что немцу будет вразумительнее, что ангел подразумевал своим приветствием. Но тут паписты исходят яростью на меня из-за того, что я исказил ангельское приветствие. Хотя я тем еще по-немецки не в самую точку попал. А если б уж совсем по-немецки, надлежало бы мне вот как переложить: "Господь приветствует тебя, милая Мария", это ведь и хочет сказать ангел, да так бы и сказал, если б захотел по-немецки выразиться. Да думаю, они бы с горя повесились, проникнувшись милой Марией, из-за того, что я приветствие так испортил.

Да что о том спрашивать? Пусть себе ярятся да бесятся, мне дела нет, могут переводить как им угодно, я же буду на немецкий перекладывать не так, как они желают, а как сам хочу. Кому не по нраву, тот пусть мне мое оставит, а свою искусность при себе держит, потому как не желаю ни видеть их, ни слышать, и нет им нужды за мой перевод ответ держать или отчет давать. Так что ты не ослышался: я хочу сказать "ты благословенная Мария", "ты милая Мария", а они пусть себе говорят "полная благодати Мария". Кто по-немецки знает, тому ведомо, что за сердечное пригожее слово это: "милая Мария", "милый Боже", "милый кайзер", "милый князь", "милый муж", "милое дитя". И не знаю я, можно ли слово "милый" столь же сердечно и полноценно в латинском или каком ином языке изречь, чтоб оно в самое сердце проникало и там отзывалось, и во всех чувствах, как в языке нашем.

Я ведь полагаю, что Св. Лука, в еврейском и греческом языке искусный, хотел еврейское слово, какое ангел употребил, греческим кехаритомени передать и пояснить. И мне думается, архангел Гавриил говорил с Марией, как он с Даниилом говорил, а того он называл хамудот или иш хамудот, vir desideriorum, то есть "милый Даниил". Ибо так Гавриил говорит, как видно по книге Даниила. И если б я, следуя букве, как того этих ослов искусство требует, слова ангела на немецкий перекладывал, мне бы пришлось сказать: "О Даниил, муж вожделенностей", или "О Даниил, муж похотей". Вот был бы славный немецкий. Немец хоть и слышит, что "муж", "похоти" и "вожделенности" – слова немецкие, хотя и не совсем ладные, потому как "похоть" и "вожделение" было бы лучше. Но если все они вот этак совокуплены: "О муж вожделенностей", то ни один немец не разберет, что этим сказано, да подумает еще, что Даниил злой похоти исполнился. Вот так перевод был бы! Потому ничего мне не остается, как букву отбросить, да искать, как немецкий муж говорит то же, что и еврейский, когда иш хамудот произносит. И нахожу я, что немецкий муж вот как говорит: "О милый Даниил", "милая Мария", "благословенная дева", "непорочная девица", "пригожая госпожа" и тому подобное. Ибо тому, кто переводить намерен, надлежит большим запасом слов обзавестись, чтоб было из чего выбрать, когда одно и то ж слово в разных местах не звучит.

Да что так много и долго толковать о переводе? Кабы я решил всех моих слов причины да смыслы указать, так мне бы целый год о том писать пришлось. Что это за искусство и труд такой, перевод, мне вполне ведомо, а потому не потерплю себе в судьи да обличители никого из папских ослов и лошаков, которые сами за то не принимались ни разу. Кому мой перевод не по нраву – пусть его и не трогает. Дьявол того отблагодарит, кому он не подошел, или кто без моей воли и моего ведома решил его править. Если его править надобно, так я сам это делать буду. А где я сам того не делаю, так и трогать его не надо, а в прочем пусть каждый сам по себе делает, что желает, да тем и удовольствуется.

С чистой совестью могу подтвердить, что выказал в этом всю свою верность и прилежание, без всякой задней мысли, ибо не взял я за то ни единого геллера, да и не собирался, и прибытка никакого не имел. И чести себе я в том не искал, видит Господь Бог, а трудился, чтоб сослужить службу милым моим христианам, да в честь Всевышнего, мне каждый час столько добра творящего, что если б я и в тысячу раз больше и прилежнее переводил, то и тогда не заслужил бы и часа жизни и зрячих глаз. Вся жизнь моя и все, что есть у меня, - все одной только его благодатью и милосердием. Больше того, все это дано его драгоценной кровью и соленым потом, и потому все (так хочет Бог) должны служить в его честь и ему на радость, да служить от всего сердца. И коли меня пачкуны и папские ослы хулят, то благочестивые христиане, а с ними и Господь их Христос, хвалят. А для меня и та награда с избытком будет, если меня и один-единственный христианин верным тружеником признает. А папских ослов я спрашивать не буду, не стоят они того, чтоб работу мою признавать, а если б они меня и похвалили, то была бы мне с того скорбь до самой глубины сердца моего. Хула их моя высшая слава и честь. Я ведь хочу быть доктором, да доктором отличным, и имени моего они не отнимут до страшного суда, знаю то наверняка.

Однако же и вольностей я себе излишних с буквой не позволял, но с великим тщанием вместе с помощниками своими за тем надзирал, чтоб там, где то уместно будет, то и букву сохранить, и не стал вольничать, когда у Иоанна в главе 6 Христос говорит: «На нем возлежит печать Бога Отца», ведь по-немецки было бы лучше «Его отметил Бог Отец» или «Его имел в виду Бог Отец». Но я был готов скорее погрешить против немецкого языка, чем поступиться словом. Ах, не всякому дано искусство перевода, как то полагают безумные святоши. Для того надобно сердце праведное, благочестивое, верное, прилежное, богобоязненное, христианское, ученое, искушенное, умудренное. Потому я считаю, что ни христианин негодный, ни смутьян негодный верно переводить не могут. Так явно было с переводом пророков, что делали в Вормсе, он и с прилежанием большим творился, и к моему немецкому близко написан, однако ж при том были иудеи, от которых Христу не велика честь, в прочем искусства и прилежания довольно было бы.

Вот что следует сказать о переводе и нраве языков. Однако ж я доверял и следовал не одному только нраву языков, когда в Послании римлянам добавил solum (только). Но также и текст и мысли Св. Павла того требуют и настоятельно к тому понуждают, ведь он речь ведет о главном в христианском [веро]учении, а именно, что мы достигаем праведности верой в Христа, без всяких дел закона. И отсекает всякие дела напрочь, говоря, что закон (при том что это закон и слово Божие) праведности не подмога. И приводит в пример Авраама, что праведным без всяких дел закона стал, так что даже высшее деяние, Богом тогда предложенное, превыше всех прочих законов и деяний, а именно обрезание, ему было без надобности. А стал он праведным без обрезания и без всяких дел, через веру, как о том говорит Св. Павел в гл. 4: «Если Авраам оправдался делами, он имеет похвалу, но не пред Богом». Ежели однако все дела так начисто отсекать, то как же при этом обойтись без того, чтобы полагать, что только вера дает праведность, и кто ясно и четко о том сказать хочет, тот сказать должен: Только вера, а не дела дают нам праведность, к тому понуждаем само дело вместе со нравом языков.

Да, говорят они, слышать такое досадно, да и люди решат из этого, что нет им нужды добрые дела творить. Да что же на то скажешь, мой милый? Разве не гораздо досаднее, когда Св. Павел сам говорит не «Только вера», а так одним махом, выбивая дно у бочки, все и выплескивает: дескать, без дел закона. А в Послании к Галатам 1: «не делами закона», и подобно множество еще в других местах, так что к словам «только вера» еще можно было бы примечание делать, но слова «без дел закона» так резки, досадны и скверны, что никакими примечаниями тут не поможешь. От этого люди гораздо больше думать должны, добрых дел не делать, коль они слышат, как [апостол сам] словами сильными и неприкрытыми о делах проповедует: «не дела», «без дел», «не делами», не досадно ли, что он проповедует: «без дел», «не дела», «не делами», так что же тогда досадного в том, что я «единою верою» проповедую?

А вот что еще досаднее: Св. Павел-то отвергает не простые, обыденные дела, а дела самого закона. От этого найдется кто-нибудь, кто еще больше раздосадует и скажет: «Закон проклят и опорочен пред Богом, так что можно безнаказанно творить зло, как думали те, о которых в Послании к римлянам 3 говорится: «не делать ли нам зло, чтобы вышло добро», вроде того как в наши времена один смутьян затеял. Неужто от такой досады отрицать слова Св. Павла или не осмеливаться о вере живо и свободно? Нет, лучше уж пусть Св. Павлу и нам досадно будет, зато будем учить так крепко против дел и за одну только веру биться, и все только того ради, чтоб люди досадовали, ушибались и падали, да так учились и уразумевали, что своими добрыми делами не спасутся, а едино только Христовой смертью да воскресением. Ежели же не спасутся добрыми делами закона, то уж тем более не спасутся делами худыми да без закона. Так что негодно они рассуждают: дескать, ежели добрые дела не помогают, помогут худые. Это как если б кто решил: ежели солнце слепому видеть не помогает, так значит, ночь и мрак ему наверняка помогут.

И немало я тому изумляюсь, как можно в таких очевидных делах запираться. Ну скажи мне, разве Христова смерть и воскресение наши дела? Мы это сотворили, иль нет? Не наши это дела и не дела никакого закона. А ведь единая только смерть и воскресение Христовы освободят нас от грехов и спасут, как говорит апостол Павел в Послании к римлянам 4: «предан за грехи наши и воскрес для оправдания нашего». И еще скажи: что за дело такое, каким мы смерть и воскресение Христово постичь и запечатлеть можем? Не какое-либо внешнее дело, а единая только вечная вера в самом сердце нужна для этого, единая только вера, одна она и без всяких дел постигает ту смерть и воскресение, о каких проповедует Евангелие. Так в чем же дело, что так буйствуют и ярятся, в еретики записывают и сжигают, если и так все ясно и само собой разумеется, что единая только вера постигает смерть и воскресение Христово, без всяких дел, и эта самая смерть и воскресение есть наша жизнь и праведность. И вот, если очевидно, что единой только верой нам таковая жизнь и праведность откроется и дарована будет, почему же об этом так и не говорить? И не ересь это, что единая только вера Христа постигает и жизнь дает. Зато ересь, считают они, если кто так говорить будет. Ну не безумцы ли они, не очумелые ли, не глупцы ли? Саму вещь признают правильной, а если кто говорит об этом, то наказывают его за неправду. Не бывает так, чтоб одно и то же разом истинно и ложно было.

Да и не один я, и не первый, кто говорит о том, что единая только вера дает праведность. До меня то же говорили Амвросий, Агустин и многие другие. И кто Св. Павла читать и постигать желает, должен так говорить, а иначе невозможно. Его слова слишком сильны и не терпят никакого, именно никакого дела. А если не дело, то это должна быть единая только вера. О какое б то было пригожее, улучшающее, не вызывающее досады учение, если бы людям сообщали, что они могут достичь благочестия не только верой, но и делами. Это как если бы кто сказал, будто не единая только смерть Христова нас от грехов избавит, но и дела наши тому поспособствуют – хорошенькое было бы почитание смерти Христовой, будто дела наши ему в помощь и могли бы то же совершить, что он совершает, так что получается, будто мы равны ему в доброте и силе. Все это дьявол, который не может кровь Христову неоскверненной оставить.

Итак, сам предмет в сути своей требует говорить: «Единая только вера делает праведным», и нашего немецкого языка нрав учит точно так же высказываться. Есть у меня для того примеры из святых отцов, к тому же понуждает и опасение, как бы люди не обратились к одним делам и веру не оставили, и Христа не забыли, особенно в это время, когда они к делам уже попривыкли, так что их силой от них отрывать надо. Так что не только правильно, но и крайне необходимо со всей ясностью и полнотой объявить: единая только вера без дел дает благочестие. И о том я сожалею, что не добавил я к этому «всяких» и «всякого», то есть «без всяких дел всякого закона», чтобы уж было сказано целиком и полностью. Потому пусть все остается в моем Новом Завете, а все папские ослы пусть ярятся и беснуются, они мне в том не указ. И об этом пока довольно. Далее я об этом, коли Господь будет милостив, поговорю в книжице De iustificatione.

На второй вопрос, просят ли за нас умершие святые, я дам сейчас краткий ответ, ибо помышляю напечатать проповедь о милых ангелах, где я об этом, коли будет на то воля Господня, напишу подробнее. Во-первых, вам известно, что папизм учит не только тому, что святые на небесах за нас просят, о чем мы знать не можем, так как в Писании о том ничего не сказано, но и обращают святых в божества, якобы наших покровителей, которых мы должны призывать, в том числе и тех, которых на самом деле никогда и не было. И каждому святому придается особая власть и сила, одному над огнем, другому над водой, а иным над заразой, горячкой и прочими не дугами, так что Бог оказывается совершенно излишним, а за него действуют и трудятся святые. Паписты теперь и сами почуяли, какая пакость у них получается, да и язык потихоньку прикусили, и прикрываются теперь заступничеством святых. Но об этом в другой раз. Да какая разница, забуду ли я об этих ухищрениях и оставлю их без посрамления?

Во-вторых, вам ведомо, что Господь ни единым словом не заповедал призывать ангелов или святых в заступники. Нет тому в Писании ни единого примера. Есть там о том, как праотцы и пророки с милыми ангелами беседовали, но никогда их ни о каком заступничестве не просили. Ведь и Иаков, боровшийся с ангелом, не просил у него заступничества, приняв от него одно только благословение. Зато можно найти свидетельство против того, в Апокалипсисе, когда ангел отказывается от поклонения Иоанна. Вот и получается, что услуги святых – человеческие измышления, выдумки, нет ничего такого ни в Слове Господнем, ни в Писании.

Так вот, поскольку нам в служении Господу не подобает ничего делать без его наказа, а если кто попробует, будет это Богу противно, то и не следует ни советовать, ни терпеть, чтобы умерших святых о заступничестве просить или тому учить, более того, следует осуждать это и наставлять, чтобы того избегали. Потому и я того ни советовать не могу, ни своей совести чужими проступками отягощать. Мне и самому безмерно тягостно было, от святых отрываться, ведь я и сам сверх всякой меры был в том погрязшим. Однако свет Евангелия как день ясен, и никому нет извинения, если он во тьме коснеет. Всем нам и так ясно, что делать подобает.

Сверх того, дело это само по себе щекотливое и неприятное, что люди привыкают запросто от Христа отвращаться и приноравливаются полагаться больше на святых, нежели на самого Христа. Ведь и природа сама к тому излишне склонна, Бога и Христа избегать, более на человека полагаясь. Более того, безмерно тяжко человеку приучиться, на Бога и Христа полагаться, как мы обетовали и как долг нам повелевает. Потому и терпеть такого безобразия невозможно, чтобы слабые и плотские люди в идолопоклонничество впадали, вопреки первой заповеди и крещению нашему. Следует без сомнения направить упование и надежду от людей к Христу, наставляя и в том упражняясь. Труд для того надобен и препятствий преодолеть придется довольно, чтобы к нему прийти и верно за дело приняться. Зато чёрта над дверью можно и не малевать: и так сам явится.

Наконец, мы не сомневаемся, что Бог не оттого гневается, и совершенно уверены, что призывать святых на помощь не стоит – ведь он нигде того не заповедал, ибо говорит он, что он ревнитель, не спускающий прегрешений тем, кто его заповедей не соблюдает. Тут же никаких заповедей нет, а потому и гнева никакого опасаться не следует. И если с одной стороны полная уверенность, а с другой – опасность и слову Господнему прекословие, то с чего нам из уверенности в опасность направляться, когда нет у нас слова Господня, чтобы нас в беде поддержать, утешить или спасти? Ибо сказано в Писании: «кто любит опасность, тот впадет в нее». И заповедь Господня гласит: «не искушайте Господа, Бога вашего».

Так, говорят они, так ты этим все христианство осуждаешь, которое допреждь повсюду обычая такого держалось. Отвечаю: как же не знать мне, что попы и монахи ищут подобных прикрытий для своих мерзостей и хотят свалить на христианство все, что они натворили, чтобы было так: ежели мы говорим, что христианство не заблуждается, то получалось бы, что и они не заблуждаются, так что и за ложь и заблуждения их карать нельзя, потому что все это с христианством заодно. Никакое паломничество (как бы явно ни присутствовал при этом дьявол), никакое отпущение грехов (сколь бы грубой ни была ложь) не может быть неправедным. Короче говоря, кругом одна святость. На это вам следует отвечать: речь сейчас не о том, кого осуждать, а кого нет. Это постороннее дело они сюда приплетают, чтобы нас от нашего подлинного дела увести. Мы сегодня речь ведем о слове Божием, а что касательно до христианства и его дел – вещь из другой беседы. Мы же вопрошаем, что было словом Господним, а что нет. А что не было словом Господним, то и для христианства не годится.

Мы знаем из прочитанного, что во времена пророка Илии явно не было ни слова Божьего, ни службы Господу во всем народе Израилевом, ведь он говорит: они «разрушили Твои жертвенники и пророков Твоих убили мечем; остался я один». Тут бы царь Ахав и другие тоже сказали бы: «Илия, такими словами ты проклинаешь весь народ Божий». А все же Бог оставил семь тысяч мужей. Так что ж? Не думаешь ли ты, что Господь и при папстве смог бы сохранить тех, кто ему верен, хотя попы и монахи в христианстве сплошь наставниками дьявола оказались, да в пекло и угодили? Немало детей и молодых людей погибло во Христе, ибо Христос силой взял в борьбе с антихристом крещение, и самый текст евангельский на кафедре, и Отче наш и веру, получив тем самым множество и христиан, и свой мир христианский, а наставникам дьявола ничего о том не сказывал.

И хотя христиане и сотворили кое-что из папских пакостей, все равно папские ослы тем еще не доказали, будто милые христиане творили это с охотой, а еще менее тем доказано, что творили они правое дело. Христиане все разом вполне могут заблуждаться и грешить, Бог же их всех разом научил молиться об отпущении грехов в молитве Отче наш и смог все же простить им те грехи, что содеяли они ненамеренно, по незнанию или вынужденные антихристом, а попы да монахи о том ничего не сказывали. Однако ж можно доказать, что во всем мире постоянно слышался большой глухой ропот и обвинения против духовных лиц за то, что неподобающим образом обращаются они с христианством. Но папским ослам удавалось до наших дней этому ропоту огнем и мечом успешно противоборствовать. Этот ропот как раз и доказывает, насколько радостно христиане на эти бесчинства взирали и насколько праведно творимое было. Что ж, дорогие ослы папские, выходите-ка да скажите, что мол все, что вы напакостили, налгали, да милым христианам злодейски и предательски силой навязали, все это мол и есть христианское учение, а вы ведь еще и как убийцы отъявленные немало христиан ради того убили. Да ведь каждая буква во всех папских законах свидетельствует о том, что ничего по воле христиан и по совету их никогда не научалось, а одно только districte praecipiendo mandamus в них и есть, вот и весь их дух святой. Такую вот тиранию христианам терпеть пришлось, отчего они и святости лишились, она была у них украдена, да без их вины в темнице томилась. А ослы эти собирались эту нетерпимую тиранию своего святотатства выдать нам за содеянное по доброй воле и образец христианства, да тем и себя украсить. Но довольно об этом. На этот раз будет достаточно об этом вопросе, в другой раз скажу еще. Не взыщите, что написал так длинно. Да пребудет Христос, Господь наш, с нами всеми. Аминь. Ex Eremo octaua Septembris.

Мартинус Лютер,

ваш добрый друг

Дата добавления: 2015-08-28