— Ты бастард? — выпалил я. Все мои перепутанные мысли внезапно были отброшены этим открытием. Чейд смотрел на меня, так же потрясенный моими словами, как и я его.
— Конечно. Я думал, что ты давным-давно сообразил. Мальчик, ты такой понятливый, но бываешь до смешного слепым в некоторых вещах.
Я смотрел на Чейда, как будто видел его в первый раз. Возможно, его шрамы скрыли это от меня. Сходство было очевидным. Лоб, постановка ушей, линия нижней губы.
— Ты сын Шрюда, — решил я, исходя только из его внешности. Едва заговорив, я понял, какими нелепыми были мои слова.
— Сын? — Чейд мрачно засмеялся. — Как бы он нахмурился, услышав твои слова! Но правда заставляет его гримасничать даже больше. Он мой младший сводный брат, мальчик, только он был зачат в семейной постели, а я во время военной кампании в Песчаном Крае. — Потом он добавил мягко: — Моя мать была солдатом. Но она вернулась домой, чтобы выносить меня, а позже вышла замуж за гончара. Когда моя мать умерла, её муж посадил меня на осла, дал мне ожерелье, которое она носила, и велел отвезти его к королю в Баккип. Мне было десять. В те дни дорога из Вилкота в Баккип была долгой и тяжелой.
Я не знал, что сказать.
Чейд строго выпрямился.
— Гален будет учить тебя Скиллу. Шрюд угрозами заставил его сделать это. Он наконец согласился, но с оговорками. Никто не должен вмешиваться в его методы обучения. Я хотел бы, чтобы это было не так, но тут я ничего не могу поделать. Ты просто должен быть осторожен. Ты знаешь о Галене, да?
— Немного, — сказал я. — Только то, что другие говорят о нем.
— Что ты знаешь сам? — допытывался Чейд. Я вздохнул и задумался:
— Он ест один. Я никогда не видел его за столом ни с солдатами, ни в обеденном зале. Никогда не видел, чтобы он просто стоял и разговаривал, — ни на тренировочном плацу, ни в бане, ни в саду. Он всегда куда-то идет, когда я вижу его, и он всегда торопится. Он плохо обращается с животными. Собаки не любят его, и он слишком жестко правит лошадьми, так что рвет им губы и портит характер. Думаю, что он примерно возраста Баррича. Он одевается хорошо, так же роскошно, как Регал. Я слышал, что его называют человеком королевы.
— Почему? — быстро спросил Чейд.
— Мммм… Это было давно. Гедж. Он солдат. Он приходил как-то ночью к Барричу, немного пьяный и слегка раненный. Он подрался с Галеном, и Гален ударил его в лицо маленьким хлыстом или чем-то в этом роде. Гедж просил Баррича подлечить его, потому что было уже поздно, а он не должен был пить этой ночью. Ему следовало стоять на часах или что-то в этом роде. Гедж сказал Барричу, что он услышал, как Гален говорит, будто Регал в два раза более достоин трона, чем Чивэл и Верити вместе взятые, и что только дурацкий обычай не позволяет отдать ему корону. Гален сказал, что мать Регала более высокого рождения, чем первая королева Шрюда, и это справедливо, как всякий знает. Но Гален сказал кое-что еще, и из-за этого-то Гедж и полез в драку. Он сказал, что. королева Дизайер более знатного рода, чем сам Шрюд, потому что у неё кровь Видящих от обоих родителей, а у Шрюда только от отца. Так что Гедж замахнулся на него, но Гален отступил и ударил его чем-то в лицо. — Я замолчал.
— И?.. — подбодрил меня Чейд. — И значит, он ставит Регала выше Верити и даже выше короля. A Peгал, ну… он просто принимает это как должное. Он более дружелюбен с Галеном, чем со слугами или с солдатами. Похоже, он советовался с ним те несколько раз, когда я видел их вместе; Гален одевается и ходит так же, как принц Регал, так что можно даже подумать, что он передразнивает его. Иногда они выглядят почти одинаково.
— Да? — Чейд наклонился ближе, в ожидании. — Что ещё ты заметил?
Я покопался в своей памяти, разыскивая какие-нибудь наблюдения.
— Пожалуй, это все.
— Он никогда не заговаривал с тобой? — Нет.
— Понятно, — кивнул Чейд самому себе. — А что ты знаешь о его репутации? Что подозреваешь?
Он пытался подвести меня к какому-то заключению, но я не мог догадаться, к какому.
— Он из Фарроу. С материка. Его семья появилась в Баккипе вместе со второй женой короля Шрюда. Я слышал разговоры о том, что он боится воды, боится плавать на корабле и заходить в воду. Баррич уважает его, но не любит. Он говорит, что это человек, который знает свою работу и делает её, но Баррич не может иметь дела с теми, кто плохо обращается с животными, даже если виной этому невежество. На кухне его не любят. Он всегда заставляет плакать самых младших. Он обвиняет девушек в том, что их волосы попадают в пищу или у них грязные руки, а про мальчиков говорит, что они грубят и неправильно подают еду. Так что повара тоже не любят его, потому что их помощники от расстройства плохо работают.
Чейд все ещё смотрел на меня выжидающе, как будто хотел услышать что-то важное. Я напряг свою память, вспоминая ещё какие-нибудь слухи.
— Он носит цепь, в которую вставлены три драгоценных камня. Ее подарила ему королева Дизайер за какую-то особую услугу. Мммм… Шут ненавидит его. Он однажды сказал мне, что, если никого нет поблизости, Гален называет его уродом и бросает в него всякую гадость.
Чейд поднял брови:
— Шут разговаривает с тобой? Голос его был более чем недоверчивым. Он так резко выпрямился в кресле, что вино выплеснулось из бокала ему на колени. Он рассеянно вытер их рукавом.
— Иногда, — осторожно подтвердил я, — не очень часто. Только когда у него подходящее настроение. Он просто появляется и говорит мне всякие вещи.
— Какие такие вещи?
Я внезапно понял, что никогда не рассказывал Чейду эту загадку «запас псаспас». Тогда она казалась слишком запутанной, чтобы вдаваться в нее.
— О, просто странные вещи. Примерно два месяца назад он остановил меня и сказал, что утром не следует охотиться. Но погода была ясная и хорошая. Баррич в тот день добыл этого большого кабана. Вы помните. Это был тот же день, когда мы вышли на росомаху и она сильно порвала двух собак.
— Насколько я помню, она чуть не напала на тебя? — Чейд наклонился вперед со странно довольным выражением лица.
Я пожал плечами:
— Баррич задавил её. А потом он страшно ругал меня, как будто это была моя вина, и сказал, что он вышиб бы из меня мозги, если бы этот зверь повредил Суути. Как будто я знал, что она повернет на меня, — Я помедлил. — Чейд, я знаю, что шут странный. Но мне нравится, когда он приходит разговаривать со мной. Он говорит загадками, и оскорбляет меня, и смеется надо мной, и позволяет себе указывать мне, что я должен делать, по его мнению: не носить желтого или вымыть голову, но…
— Да? — Чейд подгонял меня, как будто то, что я говорил, было исключительно важно.
— Он мне нравится, — сказал я неуверенно, — он насмехается надо мной, но когда он это делает, мне не обидно. То, что он выбирает меня, чтобы разговаривать со мной, это заставляет меня чувствовать себя… ну, значительным.
Чейд откинулся назад. Он поднес руку к губам, чтобы скрыть улыбку, но я не понял, что его рассмешило.
— Доверяй своим инстинктам, — сказал он коротко, — и принимай все советы, которые шут дает тебе. И, как ты делал раньше, не болтай о том, что он приходит говорить с тобой. Некоторые могут это неправильно понять.
— Кто? — спросил я.
— Может быть, король Шрюд. В конце концов, шут принадлежит ему. Куплен и оплачен.
Дюжина вопросов рвалась с моего языка. Чейд понял это по выражению моего лица, потому что поднял руку, чтобы остановить меня.
— Не теперь. Сейчас это все, что тебе нужно знать. На самом деле даже больше, чем тебе нужно знать. Но я был удивлен твоим открытием. Не в моем вкусе выдавать чужие секреты. Если шут захочет, чтобы ты знал больше, он может сам рассказать тебе. Но я припоминаю, что мы обсуждали Галена.
Я со вздохом откинулся в кресле.
— Гален. Так вот, он плохо обращается с теми, кто не может противостоять этому, одевается хорошо и ест один. Что ещё я должен знать, Чейд? У меня были строгие учителя и были неприятные. Я думаю, я научусь обходиться и с ним.
— Да уж постарайся, — Чейд был смертельно серьезен, — потому что он ненавидит тебя. Он ненавидит тебя больше, чем любил твоего отца. Глубина чувств,
которые он испытывал к твоему отцу, беспокоила меня. Ни один человек, даже принц, не достоин такой слепой привязанности, в особенности столь внезапной. А тебя он ненавидит ещё сильнее. Это пугает меня.
Что-то в тоне Чейда заставило меня похолодеть. Я почувствовал тревогу, которая сделала меня почти больным.
— Откуда вы знаете? — спросил я.
— Потому что он сказал об этом Шрюду, когда Шрюд приказал включить тебя в число учеников. «Разве ублюдок не должен знать своего места? Разве он не должен быть доволен тем, что вы сделали для него?» А потом он отказался учить тебя.
— Отказался?
— Я же сказал. Но Шрюд был непреклонен. А он король, и Гален должен подчиняться ему сейчас, несмотря на то что он был человеком королевы. Так что Гален смягчился и сказал, что попытается научить тебя. Ты будешь встречаться с ним каждый день. Начнешь через месяц. А до этого ты принадлежишь Пейшенс.
— Где я буду учиться Скиллу?
— На одной из башен находится то, что называется Садом Королевы. Ты будешь допущен туда. — Чейд помолчал, как бы желая предостеречь меня, но боясь испугать. — Будь осторожен, — сказал он наконец, — потому что в стенах этого сада я не имею никакого влияния. Там я слеп.
Это было странное предупреждение, и я принял его близко к сердцу.
КУЗНЕЧИК
Леди Пейшенс проявляла свою эксцентричность уже в раннем возрасте. Она была ещё девочкой, а няньки говорили, что она упрямо требует независимости, но у неё не хватает здравого смысла, чтобы позаботиться о себе. Одна из них заметила: «Она будет весь день ходить с развязанными шнурками, потому что не может завязать их, и все равно не допустит, чтобы это сделал кто-нибудь другой». Еще до десяти лет она начала избегать традиционных наук, которые следовало знать девочке её положения, и заинтересовалась ремеслами, наверняка бесполезными в будущем: гончарным делом, татуировкой, изготовлением духов, а также выращиванием и разведением растений, особенно чужеземных.
Без малейших угрызений совести она могла исчезнуть из поля зрения своих наставников на несколько часов. Она предпочитала леса и фруктовые сады ухоженным дворикам своей матери. Можно было подумать, что это сделает из неё выносливого и практичного ребенка. Но ничто не может быть дальше от истины, чем это предположение. Она, по-видимому, постоянно подвергала себя опасности, всегда была исцарапана и изранена, неоднократно терялась и никогда не проявляла разумной осторожности перед человеком или зверем.
Ее образование в большой степени исходило от неё самой. Она овладела чтением и арифметикой в раннем возрасте и с этого времени изучала каждую книгу, свиток или таблицу, которые ей попадались, с жадным и неразборчивым любопытством. Учителя расстраивались из-за её приводящего в ярость поведения и частого отсутствия, что, впрочем, почти не влияло на её способность усваивать их уроки быстро и хорошо. Но применение этих знаний вовсе не интересовало леди Пейшенс. Ее голова была полна фантазиями. Она заменяла поэзией и музыкой логику и манеры и не выказывала совсем никакого интереса к светской жизни и к искусству женского обольщения.
И тем не менее она вышла замуж за принца, который ухаживал за ней с искренним энтузиазмом, что вызвало первый серьезный скандал в его жизни.
— Встань прямо! Я вытянулся.
— Не так! Ты похож на индюка, которого собираются зарезать. Расслабься. Нет, плечи отведи назад, не горбись. Ты всегда стоишь так, расставив ноги?
— Леди, он всего лишь мальчик. Они всегда такие. Все состоят из углов и костей. Дайте ему войти и успокоиться.
— Ну хорошо. Тогда входи.
Я приветствовал кивком круглолицую служанку. Она улыбнулась в ответ, и на щеках у неё появились ямочки. Она указала мне на заваленную подушками и шалями скамью. На ней едва оставалось место, чтобы сесть. Я уселся на краешек и оглядел комнату леди Пейшенс. Тут было хуже, чем у Чейда. Я бы подумал, что здесь никто не убирался много лет, если бы не знал, что она только недавно приехала. Даже подробная опись того, что находилось в комнате, не смогла бы дать представления о ней, потому что примечательной её делало сопоставление предметов. Веер из перьев, фехтовальная перчатка и охапка лисохвоста были сложены в потертый сапог. Маленький черный терьерчик с двумя толстыми щенками спал в корзинке, выложенной меховым капюшоном и несколькими шерстяными носками. Семейство резных костяных моржей стояло на дощечке рядом с лошадиной подковой. Но надо всем этим господствовали растения. Тут были выпирающие из глиняных горшков, чайных чашек и кубков пучки зелени и ведра опилок и срезанных цветов. Лианы спадали из кружек с отбитыми ручками и треснутых чашек. Случались и неудачи — кое-где из горшков с землей торчали голые палки. Растения громоздились повсюду, куда доходили лучи утреннего или послеполуденного солнца. Впечатление было такое, будто сад влился в окна и разросся вокруг разбросанных вещей.
— Он, по всей вероятности, ещё и голоден, верно, Лей-си? Я слышала это про мальчиков. Думаю, на подставке у моей кровати есть немного сыра и сухарей. Принесешь их ему, дорогая?
Леди Пейшенс стояла примерно на расстоянии вытянутой руки от меня, разговаривая со своей служанкой.
— Я на самом деле не голоден, спасибо, — выпалил я, прежде чем Лейси успела подняться на ноги. — Я здесь, потому что мне сказали, я могу быть в вашем распоряжении утром столько времени, сколько вы захотите.
Это был мягкий пересказ. То, что на самом деле сказал мне король Шрюд, звучало так: «Каждое утро отправляйся к ней и делай все, что она скажет, чтобы она наконец оставила меня в покое. И поступай так до тех пор, пока не надоешь ей так же, как она мне». Его резкость ошеломила меня, потому что я никогда доселе не видел его таким раздраженным. Верити вошел в комнату, когда я поспешно выходил, и он тоже выглядел совершенно измученным. Оба они разговаривали и двигались так, будто прошлой ночью выпили слишком много вина, но я видел их за столом, и там заметно недоставало и вина и веселья. Верити взъерошил мои волосы, когда я проходил мимо.
— С каждым днем все больше походит на отца, — сказал он нахмурившемуся Регалу, появившемуся вслед за ним. Регал сверкнул на меня глазами и громко хлопнул дверью.
Итак, я был здесь, в комнате моей леди, а она шелестела юбками и разговаривала через мою голову, как будто я был животным, которое внезапно может укусить её или запачкать ковер. Я видел, что это доставляет массу удовольствия Лейси.
— Да. Я это уже знаю, видишь ли, потому что это я попросила короля, чтобы тебя сюда прислали, — заботливо объяснила мне леди Пейшенс.
— Да, мэ-эм. — Я выпрямился на краешке скамьи и попытался выглядеть воспитанным молодым человеком с хорошими манерами. Вспоминая наши предыдущие встречи, я едва ли мог порицать её за то, что она обращается со мной как с идиотом.
Повисла пауза. Я разглядывал интерьер. Леди Пейшенс смотрела в окно. Лейси сидела, хихикала про себя и делала вид, что плетет кружево.
— О, вот. — Быстро, как падающий на добычу коршун, леди Пейшенс нагнулась и схватила за шкирку щенка черного терьера. Он удивленно взвизгнул, а его мать с раздражением уставилась на то, как леди Пейшенс пихает его мне в руки. — Это тебе. Он твой. Каждому мальчику нужен щенок.
Я поймал извивающегося щенка и умудрился подхватить его, прежде чем леди Пейшенс разжала руки.
— А может, ты бы больше хотел птичку? У меня есть клетка с зябликами в спальне. Можешь взять одного из них, если тебе больше нравится.
— Ах! Нет, щенок это прекрасно. Щенок — это замечательно! — вторая часть этого заявления была обращена к щенку. Моим инстинктивным ответом на его писк была попытка проникнуть в его сознание и успокоить. Его мать почувствовала мой контакт с ним и одобрила это. Она снова беззаботно устроилась в своей корзинке с белым щенком. Мой щенок посмотрел мне прямо в глаза. Это, по моему опыту, было довольно не — обычно. Большинство собак избегает долго смотреть в глаза человеку. Столь же необычной была его готовность к контакту. Я знал по тайным экспериментам в конюшнях, что большинство щенят его возраста — это всего лишь пушистые комочки, в основном обращенные к матери, молоку и сиюминутным потребностям. Этот же парнишка уже прекрасно осознавал себя и проявлял глубокий интерес ко всему окружающему. Ему нравилась Лейси, которая кормила его кусочками мяса, и он остерегался Пейшенс — не из-за плохого с ним обращения, а потому, что она спотыкалась о него и запихивала в корзинку всякий раз, когда он с таким трудом из неё выбирался. Он думал, что я замечательно пахну; запахи птиц, лошадей и других собак были в его сознании как бы цветами, символами предметов, которые пока не имели для него ни формы, ни реальности, но которые он тем не менее находил восхитительными. Я вообразил для него эти запахи, и он забрался мне на грудь, вертясь, извиваясь, принюхиваясь и восторженно вылизывая меня. Возьми меня, покажи мне, возьми меня.
— …даже не слушаешь?
Я вздрогнул, ожидая удара Баррича, потом понял, где нахожусь, и осознал, что маленькая женщина стоит передо мной, уперев руки в бедра.
— Думаю, с ним что-то не в порядке, — неожиданно сообщила она Лейси. — Я видела, как он тут сидел и смотрел на щенка. По-моему, это было что-то вроде припадка.
Лейси умиротворяюще улыбнулась и продолжала плести кружева.
— Очень напоминает мне вас, леди, когда вы начинаете возиться с этими листьями и кусочками растений, а потом вдруг уставитесь в землю и сидите так.
— Ну, — Пейшенс была явно недовольна, — одно дело, когда взрослый задумывается, и совсем другое, когда мальчик стоит тут и выглядит просто слабоумным.
Позже, обещал я щенку.
— Прошу прощения, — я попытался изобразить раскаяние, — меня просто отвлек щенок. — Он свернулся у меня под мышкой и небрежно жевал краешек моего камзола. Трудно объяснить, что я чувствовал. Я должен был внимательно слушать леди Пейшенс, но это маленькое существо, уютно устроившееся у меня на груди, излучало восторг и удовлетворение. Это опьяняющее ощущение, когда ты внезапно становишься центром чьего-то мира, даже если этот кто-то — восьминедельный щенок. Это заставило меня осознать, каким глубоко одиноким я себя чувствовал и как долго. — Спасибо, — сказал я и сам удивился горячей благодарности в моем голосе, — огромное вам спасибо.
— Это только щенок. — Леди Пейшенс, к моему удивлению, казалась почти пристыженной. Она отвернулась и посмотрела в окно. Щенок облизнул нос и закрыл глаза. Тепло. Спи, — Расскажи мне о себе, — внезапно потребовала она.
Это ошеломило меня.
— Что бы вы хотели знать, леди? Она сделала расстроенный жест:
— Что ты делаешь каждый день? Чему тебя учили? И я попытался рассказать ей, но видел, что это её не удовлетворило. Она крепко сжимала зубы при каждом упоминании Баррича. Ее совершенно не заинтересовали мои боевые упражнения, а о Чейде мне приходилось помалкивать. Она с неохотным одобрением кивала, слушая об уроках чтения, письма, языков и счета.
— Хорошо, — внезапно она прервала меня, — по крайней мере, ты не совсем невежа. Если ты умеешь читать, то можешь научиться чему угодно. Было бы желание. Оно у тебя есть?
— Думаю, да. — Это был вялый ответ, я начинал чувствовать себя затравленным. Даже щенок не мог перевесить её пренебрежения к моим занятиям.
— Тогда ты будешь учиться. Потому что я хочу, чтобы ты делал это, даже если сам ещё не хочешь. — Она внезапно посуровела и резко сменила позу. Это меня озадачило. — Как тебя называют, мальчик? Опять этот вопрос.
— Мальчик вполне годится. — Спящий щенок у меня на руках жалобно заскулил. Я заставил себя успокоиться ради него. Я был удовлетворен, увидев, как преобразилось лицо Пейшенс.
— Я буду называть тебя, о, Томас. Или просто Том. Это тебя устраивает?
— Думаю, да, — осторожно согласился я. Баррич больше времени тратил на то, чтобы придумать кличку для собаки. У нас в конюшнях не было Чернышей и Шариков. Баррич называл каждое животное так тщательно, как будто имел дело с особами королевской крови. Их имена означали определенные свойства или тип характера, которого он стремился от них добиться. Даже имя Суути маскировало тихий огонь, который я научился уважать. Но эта женщина назвала меня Томом, не успев перевести дыхание. Я опустил глаза, чтобы избежать её взгляда.
— Тогда хорошо, — оживленно сказала она, — приходи завтра в это же время. Я кое-что приготовлю для тебя. Предупреждаю, что жду старательности и прилежания. До свидания, Том.
— До свидания, леди.
Я повернулся и вышел. Лейси проводила меня взглядом и снова посмотрела на свою госпожу. Я чувствовал её разочарование, но не знал, в чем дело.
Было ещё рано. Первая аудиенция заняла меньше часа. Меня нигде не ждали; я мог сам распоряжаться своим временем. Я отправился на кухню, чтобы выпросить объедков для моего щенка. Проще всего было бы отнести его вниз, в конюшню, но тогда Баррич узнал бы о нем. У меня не было никаких сомнений относительно того, что произойдет потом. Щенок останется в конюшнях. Номинально он будет моим, но Баррич позаботится о том, чтобы эта новая связь была разорвана. Допустить это было нельзя.
Я все обдумал. Корзинка из прачечных и старая рубашка поверх соломы для его постели. Его прегрешения пока что будут невелики. А когда он станет старше, благодаря нашей связи его будет легче дрессировать. А пока ему придется какое-то время каждый день проводить в одиночестве. Но когда он подрастет, то сможет ходить со мной. В конечном счете Баррич узнает о его существовании. Я решительно отбросил эту мысль. С этим я разберусь позже. А сейчас ему нужно имя. Я оглядел его. Он не был курчавым и крикливым типом терьера. У него будет короткая гладкая шерсть, крепкая шея и голова как ведерко для угля. Но когда он вырастет, то будет в холке ниже колена, так что это не должно быть слишком тяжелое имя. Я не хотел, чтобы он стал бойцом, так что не будет никаких Пиратов и Бандитов. Он будет упорным и бдительным. Клещ, может быть? Или Сторож?
— Или Наковальня. Или Кузница.
Я поднял глаза. Шут вышел из алькова и шел за мной по коридору.
— Почему? — вырвалось у меня. Я больше не задавался вопросом, откуда шут знает, о чем я думаю.
— Потому что он разобьет твое сердце и закалит твою силу в своем огне.
— Звучит немного мрачновато, — возразил я. — А кузница теперь плохое слово, и я не хочу метить им своего щенка. Только вчера в городе я слышал, как пьяный орал на карманника: «Пусть твоя женщина будет «перекована»!» И все останавливались и смотрели.
Шут пожал плечами.
— Что ж, это они могут, — он пошел за мной в комнату. — Тогда Кузнец. Или Кузнечик. Покажешь мне его?
Я неохотно передал ему щенка. Он зашевелился, разбуженный, и завертелся в руках у шута. Нет запаха, нет запаха. Я был потрясен, вынужденный согласиться со щенком. Даже теперь, когда для меня работал его маленький черный нос, я не мог различить никакого ощутимого запаха.
— Осторожно, не урони его.
— Я шут, а не идиот, — последовал ответ, но он все-таки сел на мою постель и положил рядом щенка. Кузнечик мгновенно начал нюхать и рыться в постели. Я сел с другой стороны, на случай, если он подойдет слишком близко к краю.
— Итак, — небрежно спросил шут, — ты намерен дозволить ей подкупить себя подарками?
— Почему бы и нет. — Я пытался говорить легко.
— Это было бы ошибкой для вас обоих. — Шут ущипнул маленький хвостик Кузнечика, и малыш начал кружиться вокруг собственной оси со щенячьим рычанием. — Она захочет давать тебе вещи. Тебе придется принимать их, потому что нет вежливого способа отказаться. Но ты не знаешь, что они выстроят между вами — мост или стену.
— Ты знаешь Чейда? — спросил я внезапно, потому что шут говорил так похоже на моего учителя, что мне было просто необходимо знать это. Никогда никому другому я ничего не говорил о Чейде, кроме Шрюда, конечно, и не слышал никаких разговоров о нем в замке.
— Чейд или не Чейд, а я знаю, когда надо держать язык за зубами. Хорошо бы и тебе этому научиться. — Шут внезапно встал и пошел к двери. Там он на мгновение задержался: — Она ненавидела тебя только первые несколько месяцев. И на самом деле это не была ненависть к тебе, это была слепая ревность к твоей матери, которая смогла выносить ребенка для Чивэла, а Пейшенс не могла. Потом её сердце смягчилось. Она хотела послать за тобой, чтобы вырастить тебя как собственного сына. Некоторые говорят, что она просто хотела обладать всем, что касалось Чивэла, но я так не думаю.
Я уставился на шута.
— Ты похож на рыбу, когда так открываешь рот, — заметил он, — но, конечно, твой отец отказался. Он сказал, что это будет выглядеть как будто он официально признал своего бастарда. Но я вовсе не думаю, что дело было в этом. Скорее, это было бы опасно для тебя. — Шут сделал странное движение рукой, и у него в пальцах появилась полоска сушеного мяса. Я знал, что она была у него в рукаве, но все равно не мог понять, как он проделывает свои фокусы. Он бросил мясо на мою кровать, и щенок жадно схватил его.
— Ты можешь огорчить её, если захочешь, — сказал шут, — она чувствует такую вину за твое одиночество, и ты так похож на Чивэла, что все произнесенное тобой будет звучать для неё как вышедшее из его уст. Она как драгоценный камень с изъяном. Один точный удар от тебя, и она разлетится на кусочки. Она к тому же полубезумная, ты знаешь. Они никогда бы не смогли убить Чивэла, если бы она не согласилась на его отречение. По крайней мере не с таким веселым пренебрежением к последствиям. Она это знает.
— Кто это «они»? — спросил я.
— «Кто эти они», — поправил меня шут и исчез за дверью. К тому времени, как я подошел к двери, его уже не было. Я попытался нащупать его сознание, но не ощутил почти ничего, как если бы он был «перекован». Я содрогнулся при этой мысли и вернулся к Кузнечику. Он разжевал сушеное мясо и разбросал мокрые маленькие кусочки по всей кровати. Я смотрел на него.
— Шут ушел, — сказал я щенку. Он вильнул хвостиком в знак того, что осведомлен об этом, и продолжал терзать мясо. Он был мой, он был подарен мне. Не просто конюшенная собака, за которой я ухаживал, а моя. Он находился вне сферы влияния Баррича. У меня было мало собственных вещей, кроме одежды и браслета, который дал мне Чейд, но щенок возместил мне все утраты, которые у меня когда-либо были.
Это был холеный и здоровый щенок. Шерсть его была сейчас гладкой, но она станет жестче, когда он повзрослеет. Когда я поднес его к окну, то увидел слабые цветные пятна на его шкурке — значит, он будет темно-тигровым. Я обнаружил одно белое пятнышко у него на подбородке и другое на левой задней лапе. Своими маленькими челюстями он вцепился в рукав моей рубашки и стал свирепо трясти его, издавая кровожадное щенячье рычание. Я возился с ним на кровати до тех пор, пока он не заснул крепчайшим сном. Тогда я перенес его на соломенную подстилку и неохотно занялся своими дневными уроками.
Эта первая неделя с Пейшенс была утомительной для нас обоих. Я научился всегда оставлять какую-то часть своего внимания с Кузнечиком, так что он никогда не чувствовал себя настолько одиноким, чтобы провожать меня воем. Но пока не выработалась привычка, это требовало некоторых усилий, так что иногда я бывал довольно рассеянным. Баррич хмурился из-за этого, но я убедил его, что всему виной мои занятия с Пейшенс.
— Не имею представления, что эта женщина хочет от меня, — говорил я ему на третий день. — Вчера это была музыка. Она два часа пыталась учить меня играть на арфе, морских рожках, а потом на флейте. Каждый раз, когда я был готов сыграть несколько правильных нот на одном из инструментов, она вырывала его у меня и требовала, чтобы я попробовал другой. Кончилось тем, что она поставила под сомнение мои способности к музыке. Сегодня утром это была поэзия. Она настроилась научить меня истории про королеву Цели-тельницу и её сад. Там есть длинйый кусок о всех тех травах, которые она выращивала, и для чего нужна каждая из них. И она все это перепутала, и сбила меня с толку, и рассердилась, когда я повторил ей её собственные слова, и сказала, что я должен знать, что кошачья мята не годится для припарок, и что я издеваюсь над ней. И было большим облегчением, когда она заявила, что у неё из-за меня разболелась голова и нам следует прекратить. А когда я предложил принести ей бутоны с куста ледисхенда, чтобы вылечить её головную боль, она выпрямилась и сказала: «Вот. Я знала, что ты издеваешься надо мной». Я не знаю, как угодить ей, Баррич.
— А зачем тебе вообще нужно ей угождать? — прорычал он, и я оставил эту тему.
Этим вечером Лейси пришла в мою комнату. Она постучалась, потом вошла, сморщив нос.
— Ты бы лучше разбросал здесь побольше травы, если собираешься держать тут этого щенка. И пользуйся водой с уксусом, когда убираешь за ним. Здесь пахнет как в конюшне.
— Наверное. — Я с любопытством смотрел на неё и ждал.
— Вот, я принесла. Похоже, тебе это больше всего понравилось. — Она протянула мне морские рожки. Я посмотрел на короткие толстые трубки, связанные вместе полосками кожи. Они действительно больше всех понравились мне из трех инструментов Пейшенс. У арфы было слишком много струн, а звук флейты был чересчур пронзительным для меня, даже когда на ней играла Пейшенс.
— Госпожа послала это мне? — озадаченно спросил я.
— Нет, она не знает, что я это взяла. Она решит, что рожки, как обычно, затерялись в её беспорядке.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |