О Китае написано много книг.

Как писать о Китае

О Китае написано много книг.

С незапамятных времен, Китай привлекал своими тайнами, своей величиной, своей культурой внимание и дразнил любопытство, как путешественников, так и повествователей.

Особенно обильны количеством книги о Китае, появившиеся на европейских языках, на протяжении девятнадцатого века.

Странам англо-саксонской культуры Китай был «открыт», сто лет назад, миссионером Моррисоном, который, подвижнически, в самом начале прошлого столетия, начал, в полном китайском уединении и исключительно китайском окружении, составлять свой, ныне столь прославленный, ставший классическим, словарь живого англо-китайского языка.

Очень много для изучения Китая делали, до 1914 года, немцы; теперь этот интерес к Китаю в Германии снова возрождается и так как активной, «колониальной» политики немцы, после Версаля, пока не ведут, то их интерес носит более альтруистический, более спокойно-научный характер, чем прежде, в эпоху овладения полуостровом Киао-Чао, устройства морской базы и крепости Циндао и реализации пекинских «побед» ген. Вальдерзее.

Немало было написано книг о Китае и на русском языке.

Наш славный миссионер Иакинф Бичурин, о котором до сих пор с глубоким почтением говорят среди русских, серьезно изучающих китайский вопрос, целый ряд более поздних русских синологов в Петербурге, проф. Васильев, Поздеев, во Владивостоке Кюнер, среди них едва ли не первый по умению широко охватить тему и проникновенно в ней разобраться — Сергей Георгиевский, который, помимо более мелких, размерами и по содержанию, работ, подарил русскую синологию капитальной монографией «Принципы жизни Китая» (СПБ. Тип. И. Н. Скороходова, 1888).

Кружок серьезных китаеведов составился и в Харбине и многие, поначалу дилетанты, из его рядов выбились, потом, на путь обстоятельного, а главное, осторожного и терпеливого изучения Китая.

Надо утвердить сразу следующий принцип: Китай нельзя изучать «заочно», или ограничить свое изучение этой огромной страны и её разноплеменного народа каким-либо одним районом.

Чтобы «охватить» Китай, овладеть темой, надо если не жить, то побывать в Маньчжурии, в Пекине и Калгане, постранствовать по Шандуню, забраться в Шаньси, пожить в бассейне великой Голубой реки (Ян-Цзе-Цзяна), надо знать центры иностранного расселения: Тяньцзин, Шанхай, Трехградье (Ханькоу) и обязательно изучить юг, во главе с Кантоном, который играет за последние три десятка лет такую заметную и такую активную роль в истории революционного периода, гражданской войны и вопросов о путях объединения страны.

Затем, весьма существенным, при изучении Китая, в любом разрезе: исторического Китая, китайского народного хозяйства, китайской торговли или земледелия, китайской юриспруденции, литературы или прессы, мы считаем ознакомление, более или менее основательное, во всяком случае, на протяжении трех или пяти лет не менее, с китайским разговорным языком (гуан-хуа) и китайской письменностью, хотя бы для повседневного обихода и более дружеского и интимного общения с китайцами (не только с теми, кто владеет иностранными языками).

Чтение серьезных трудов о Китае очень помогает, но может служить лишь пособием при самостоятельном, серьезном и настойчивом, изучении этой страны и её народа.

При этом надо хорошо помнить, что о Китае написано и, в особенности, сейчас пишется на всех языках так много недостоверного, противоречивого, часто откровенно безграмотного, что чтение европейской литературы о Китае подчас приносит больше вреда, чем пользы.

В подходе к Китаю надо постоянно помнить и никогда не забывать, что «с кондачка» или только теоретически нельзя постигнуть Китай.

Даже если вы где-либо в европейском университете или в Америке, у опытного учителя, и при помощи общения с китайской учащейся молодежью, могли усвоить, в общем нетрудный, китайский разговорный язык, то это еще далеко не значит, что вы узнали Китай и что вы в нем станете сразу разбираться после того, как высадитесь с парохода в Шанхае или в Тяньцзине и будете говорить по-китайски с отельными боями, будете выслушивать комплименты от тех интеллигентов китайцев — чиновников министерств, клерков в банках и конторах, представителей китайской интеллигенции или от китайских журналистов, — вашему китайскому языку и вашей «эрудиции» в «the things chіnese».

В Китае все идет по-особому, уклад и темпы жизни совсем иные, как иными путями здесь воспринимаются явления и факты политики, императивные принципы морали и даже цифры в трудах по экономической политике.

Для того чтобы начать постигать Китай, поскольку это вообще доступно для европейского мозгового аппарата, надо жить в Китае годами, работать в нем и охотно общаться с китайским народом, присматриваться, прислушиваться, копить факты собственного опыта, делать свои и для себя, независимые, выводы, размышлять, не бояться признавать свои ошибки, когда они обнаружатся, порожденные недостаточностью, по началу, опыта и только при этом неторопливом, прилежном, а, главное, честном способе подлинного изучения, вы достигните, через довольно много лет, тех результатов, за которые вам потом не придется извиняться.

Надо помнить, что, помимо всего прочего, человек, пишущий о Китае, должен обладать не только всеми наличными данными синологической эрудиции, но и особым даром разбираться именно в «китайских вещах».

Иначе все равно ничего не получится, потому что даже у таких, всеми признанных авторитетов, как известный и уважаемый французский синолог д-р А. Ф. Ле? жанр, автор целого ряда исследований о Китае и автор книги, которая считается едва ли, не классической: «La civilisation chinoise moderne», имеются ошибки и встречаются выводы, которые жизнь без труда опровергает.

Чтобы писать о Китае, мало, повторяем, изучить китайский язык и странствовать по Китаю, надо иметь дар истолкования сложных вопросов китаеведения и надо быть, вообще, разносторонне образованным человеком, располагать хотя бы элементарными знаниями в истории человечества, антропологии, этнографии, социологии, экономики и философии права.

Такими знаниями был в полной мере наделен Дж. О. П. Блэнд.

Вот почему две его работы о Китае: «China under the Empress Dowager» и «Recent events and present policies in China» создали ему репутацию непререкаемого авторитета, с каковым авторитетом может спорить разве только такой столп синологии, как, до сих пор еще благополучно здравствующий, Herbert A. Giles, автор настольной книги: «The civilisation оf China».

Теперь читатель не только может, но и должен спросить: «а как же вы, — вы тоже пишете или во всяком случае, рискуете писать о Китае? Наделены ли вы всеми необходимыми знаниями, обладаете ли вы специальным даром разбираться в китайском вопросе и вообще, считаете ли вы себя вправе писать на эту тему?..».

И, тут, должно последовать откровенное и, притом, без всякой рисовки, признание автора, которое сводится к тому, что необходимыми знаниями он не считает себя наделенным в той степени, в которой хотелось бы, что автор этой книги отнюдь не претендует на то, что он может безошибочно разбираться в китайских фактах, явлениях и «вещах» и что если он, все-таки, рискует писать о Китае, то тому следуют нижеприводимые причины.

Первая причина та, что автор вот уже пятнадцать лет безвыездно находится на территории Китая, много путешествовал по стране, всюду и всегда старался вступать в живое общение с китайским населением, от министров до людей самых простых, провел пять лет на севере Китая, восемь лет провел на китайском юге, постоянно пополнял свои фактические знания и наблюдения прилежным чтением и почитает себя внимательным и старательным учеником, по количеству лет если не заслужившим, то выслужившим право говорить о Китае.

Вторая причина та, что, после 1917—18 гг., о Китае почти не выходит на русском языке книг, претендующих на объективность, беспристрастие и составляемых людьми, которые не только живут в Китае, но и изучают эту страну, её народ, его прошлое и настоящее, следя из первых рядов за тем, как развертываются события на исторической сцене китайской современности.

Но и с этой оговоркой, в своих писаниях о Китае (автор заявляет об этом наперед) он отнюдь не претендует на «ученость», не считает всех своих суждений безапелляционными, не рассматривает своих писаний, как чего-то окончательно сложившегося, законченного, отделанного до конца, «вещи в себе».

Работая все эти пятнадцать лет в Китае в качестве русского журналиста и, по характеру профессии, вынужденного следить за ходом событий, имеющего, к тому же, легкую возможность проверять факты из первоисточников, а также, встречаясь и говоря с теми, кто «делают» современную китайскую историю, автор смеет думать, что его скромные наблюдения не окажутся бесполезными для тех, кто никогда не был, тем более не жил подолгу, в Китае, но кто живо воспринимает события, будоражащие почти от края и до края эту великую страну, вот уже на протяжении четверти века сотрясаемую судорогами глубокого революционного социального, политического и государственного реформаторского движения.

Наряду с беглыми, калейдоскопическими, противоречивыми, а, потому, сбивающими и путающими перспективу сообщениями о Китае иностранных путешественников, которые сюда приезжают на несколько месяцев и, потом, предлагают свои рецепты истолкования причин и следствий грандиозных, интригующих весь мир, событий, продолжающих разворачиваться на землях Китая, наши наблюдения, немногие выводы и, возможно большее количество, нами самими воспринятых, фактов, должны, как нам кажется, помочь разбираться в китайском вопросе, который сам по себе очень сложен и который поддается истолкованию и усвоению лишь с большим трудом даже здесь, на месте.

Вот из этих соображений и исходит автор, когда он, зная всю запутанность, всю глубину и разнообразие и, так сказать, неисчерпаемость темы, рискует все-таки предложить общественному вниманию свои китайские наблюдения и свои выводы из наблюдений китайской действительности.

В этих наблюдениях, наверное, есть ошибки, но в них нет предвзятости.

В подобранных фактах, может быть, не всякий раз прослежена до конца их причинная связь, и не все выводы верны, но в них нет подтасовки.

Китай: его прошлое и настоящее

Улица между Старым китайским городом и французской концессией (Шанхай)

Среди синологов идет жаркий спор: одни утверждают, что Китай переживает глубокий, внутренний процесс перерождения тканей, не только политическую и экономическую, но и социальную революцию, другие, не менее убежденно, говорят, что все разговоры и писания насчет китайского ренессанса обманчивый мираж тех иностранцев-китаеведов, которые живут, обычно, в приморских, действительно быстро европеизирующихся, городах, ничем не напоминающих подлинный, внутренний Китай, остающийся от века неизменным.

Когда на это возражают, что не все синологи ограничивают свои наблюдения Шанхаем, Тяньцзином или Кантоном, то говорят, что если не все, то большинство иностранцев, путешествующих по китайской провинции, передаются, из рук в руки, тем молодым китайским администраторам, которые всюду теперь стоят у власти: — бывшие студенты, возвратившиеся из Европы или из Америки, выученики миссионерских университетов, активные работники многочисленных отделений китайского христианского союза молодых людей и члены партии Гоминдан, которые, часто бессознательно, ведут агитацию за то, что Китай переживает подъем творческих сил, реформируется, переустраивается, модернизируется и т. д.

Спор по этому вопросу отвлек бы нас от основной темы. Одно можно утверждать с полной достоверностью, что мировой прогресс, технический и экономический, сказывается и под небом Срединного Государства.

Даже внутри великой страны прошлое, если и не умирает, то, как бы отходит на задний план, остается формой, лишаясь мало по малу содержания.

Все должны согласиться с тем, что даже на глазах современного поколения, лиц, внимательно присматривающихся к китайцам, мы видим, что основа вековечных основ — «культ предков» — который, как живая вера, проникал в сознание каждого китайца, от мала до велика, еще двадцать или тридцать лет тому назад, теперь все больше отходит на задний план, теряет свою императивность, перестает быть культом, сохраняясь, как традиция.

Синологи прошлого всё строили на культе предков, все им объясняли и истолковывали: почему китайцы брачуются в раннем возрасте и почему невеста выбирается родителями, почему все внимание в семье обращено на воспитание мальчиков, а к девочкам царит, в лучшем случае, безразличие, почему в китайской семье вся власть принадлежит старшему в роде, почему жена, входя в дом своего мужа, считается потерянной, становится чужой для дома своих собственных родителей, почему и для чего в Китае разрешается многоженство, почему за гробом покойника несут изображение любимого коня и всего, что радовало его при жизни и т. д., и т. д., и т. д. Все это вытекает и объясняется культом предков.

Китайцы были вполне убеждены, как учили китаеведы прошлого, что душа имеет самостоятельное существование и что, после смерти, она продолжает нуждаться во всех предметах земного комфорта.

И, прежде всего, душа нуждается в том, чтобы ей приносились жертвы, чтобы о ней энергично заботились потомки.

Поэтому горе тому китайцу, который, будучи женат, не имеет сына и еще большее горе и вечные мучения за гробом тому, кто прожил жизнь бобылем и отправился в царство теней, так сказать, в одиночку.

Этим убеждением определялись воззрения китайцев на смерть. Смерть представлялась глубоким сном. Иероглиф «цин», употребляющийся для выражения понятий «покоиться», «почивать», означает также и «место успокоения усопшего».

В прекрасном изложении С. Георгиевского рассказывается подробно, как душа, и после смерти китайца, продолжает свое бытие. Она находится при мертвом теле, как некое существо, вполне сознательное. Душа ощущает все те потребности, которые она имела, когда тело жило.

Эти воззрения, шедшие от древнейших времен, заставляли китайцев всячески охранять мертвое тело, ограждать его от внешних повреждений.

Так как душа не прекращает своего посмертного существования и вечно требует удовлетворения различных потребностей, хочет кушать, хочет пить, желает быть полностью в курсе всех событий своей семьи, то отсюда возник и развивался категорический императив не прерывать цепь лиц, преемственно приносящих душе жертвы.

Усопшему должен приносить жертвы его старший сын и старший сын должен оставить по себе также сына, как жертвоприносителя своему отцу и всем восходящим членам фамилии.

Неугасаемость рода по прямой, нисходящей линии, гарантировала, в представлении китайцев, посмертное благоденствие усопших предков.

Как правильно для своего времени (сорок лет тому назад) отмечал китаевед Георгиевский: «иметь хороший гроб — было заботой каждого китайца».

Чем кто богаче, тем более денег тратилось на устройство посмертного жилища. Гроб у китайцев ценился не по внешним своим украшениям — внешне это, чаще всего, неуклюжая, крытая черным лаком, домовина, но по внутренним, так сказать, качествам погребального комфорта — гроб должен быть прочен, он должен быть основателен, он должен быть сделан из дерева, которое менее всего подвергается гниению.

Традиционно вынос гроба сопровождался причитаниями, восхвалявшими покойного.

В прежнее время подарить родителю, в день его рождения, хороший гроб — было для сына весьма похвальным поступком. Еще 30-20 лет назад эти подарки были весьма распространены в Китае.

В гроб клали и трубку, которую любил курить покойный, и его любимую книгу, и даже предметы, которые радовали его взгляд или забавляли при жизни его воображение. Чтобы душе, в дни похорон, не было скучно, ее увеселяли музыкой. Музыка и сейчас бывает на похоронах веселой, над чем немало подтрунивают иностранцы, обнаруживая свое невежество в основных китайских обычаях, ибо звуки музыкальных инструментов увеселяют не тех, кто собрался на похороны, а должны развлекать душу усопшего.

Так было в прошлом и, в этом прошлом, тех, кто осквернял могилы предков, после уличения в столь тяжком преступлении, — обезглавливали, самая в глазах китайцев — старозаветников ужасная форма смерти: туловище отделяется от головы, таковым оно и пребудет в загробном существовании, на вечные времена.

Факты осквернения могил вызывали искреннее в народе негодование, но вот, всего несколько лет тому назад, шайки бродячих солдат, перед приходом армии южан, осквернили, под Пекином, императорские могилы.

Тело вдовствующей императрицы Цы-Си, которую иностранные историки Китая любят сравнивать с Екатериной Великой, было выброшено из гроба, все драгоценности были украдены.

Известие об этом кощунстве прошло без всяких откликов в населении, только правительство назначило расследование и последний император династии Цинов, живший тогда в Тяньцзине, раненый святотатственным бесчинством в самое сердце, тотчас ассигновал тысячу долларов на то, чтобы был, как можно скорее, восстановлен покой его державных предков.

Китай, конечно, меняется, не только внешне, но и внутренне — приведенный пример подтверждает сказанное.

Процесс модификации нравов и даже обычаев начался после войны с Японией в 1894-95 году, потом сильным толчком к усвоению новых форм быта и выработке нового мировоззрения служило восстание боксеров и та расправа, которую учинили великие державы, желавшие не только сломить сопротивление двора и повстанцев, но и нанести удар моральному престижу нации.

Новые формы жизни предъявляли свои требования и под воздействием ударов снизу, с высоты престола было признано в особом императорском указе еще от 11 июня 1898 г., что, хотя, основой народного образования должны остаться поучения великих мудрецов древности, но должны быть незамедлительно обследованы, во всех подробностях, пути европейского просвещения, в их применении к насущным нуждам — «дабы положить предел пустым заблуждениям и необоснованным предрассудкам» (указ императора Гуан-Сюя, 23 дня, 4 месяца, 23 года царствования).

Так что нет ничего удивительного в том, что в книге сэра Чарльза Элиота «Letters from the Far East», Которая была издана в 1907 г. в Лондоне, а писалась в 1906 году, за шесть лет до низложения династии Маньчжуров, автор подмечал, даже «из окна вагона», что Китай омоложается, преображается, реформируется, переустраивается.

«Могут ли государства омоложаться? В защиту того, что могут, свидетельствует то обстоятельство, что, несмотря на три тысячи лет своей прошлой истории, китайская нация остается многочисленной, крепкой и сохранившей все свои национальные особенности. Мало того, китайская нация обладает удивительной резистентностыо в отношении ассимиляции с другими народами, поглощая в своих недрах любые элементы. Она не смешивается с соседями, а наоборот они смешиваются и растворяются в китайском.

Далее Элиот говорит, что китайцы, по его мнению, на протяжении своей бесконечной истории знали периоды исключительной активности, а потом, впадали как бы в сон, для того, чтобы затем снова проснуться,

Нынешний период истории Китая Элиот считает новым пробуждением. Эта мысль — заметьте! — была высказана уже четверть века тому назад и действительность ее не опровергает, а подтверждает.

Имигранты из северного Цзянсу в Шанхае

Возможность такого пробуждения целого народа от летаргии, которое удивляет не только историков, но, в особенности, является феноменом для психологов, филологов и этнографов, Элиот склонен объяснять поразительной «живучестью» китайского организма. Его, как и нас, поражало, что китайцы, живя в неблагоприятных условиях, скученно и бедно, сохраняют редкую жизнестойкость; не занимаясь специально гимнастикой — имеют организмы, закаленные в отношении простуды; проявляют удивительную выносливость на вид немощного организма, выздоравливая после заболеваний, которые, по словам Элиота, — «убили бы любого европейца».

Элиот отмечает, что китаец, в своей предельной нищете и трудноописуемом убожестве уклада, сохраняет не только спокойствие, выдержку характера, но и нравственную бодрость, доброе расположение духа, ласковость, подчас трогательную предупредительность к другим.

Беспричинное злобствование приходилось наблюдать только у совращенной в коммунизм молодежи.

Меняясь духовно, производя переоценку религиозных и моральных ценностей, он, однако, сохраняет от прежнего хорошие черты вежливости и предупредительности даже к чужим ему по коже и крови людям, хотя так много написано в книгах иностранцев об органической ксенофобии китайцев, якобы постоянно тлеющей в массах, под наружным покровом подчеркнутого безразличия к чужим.

Элиот особо подчеркивает например, что отношения начальства к подчиненным и, обратно, отношения низших к высшим, прислуги к господам и т. д., никогда в Китае не носили характера того высокомерия или подхалимства, которые так часто встречаются у нас, в Европе.

И это давнее наблюдение полностью подтверждается на протяжении последней четверти века, истекшей после того, как указанный английский ученый и дипломат занес свои наблюдения на бумагу.

В разных частях Китая, в самых разнообразных административных учреждениях, гражданских и военных, под эгидой революционной власти Гоминдана, и в канцеляриях военных диктаторов, вы, всюду и всегда, наблюдали, что слуги, солдаты, кули — это только помощники, а не рабы — никогда никакого нарочитого третирования, внешней к низшим надменности, унижающего тона, тем более — узаконенного рукоприкладства.

По настроению, книга сэра Чарльза Элиота является полной противоположностью пристрастной, местами злой и беспощадной, книге д-ра А. Ф. Лежанра и отличается от тона спокойного и холодного превосходства, в котором писал свои классические труды о Китае другой выдающийся английский востоковед Дж. О. П. Блэнд.

«Тон» писаний Элиота полностью созвучен тону, в котором о Китае писали большинство наших синологов и, в особенности, Георгиевский.

Элиот не закрывает глаз на недостатки, которые он подмечает у китайцев, но он говорит:

«Если мною указываются недостатки и теневые стороны китайского характера, то не потому, что я имею предубеждение в отношении китайцев. Совсем наоборот. Отрицательные качества служат мне лишь для объяснения причин, почему китайцы не стали владыками вселенной. Но, в сотнях других качеств, китайцы не только не ниже, но превосходят европейцев, взятых вместе. Они могут жить где угодно и в каких угодно условиях. Они цивилизованы, они превосходные коммерсанты».

Если мы признаем авторитетность приведенных слов, написанных, во всяком случаѣ, выдающимся человеком и беспристрастным наблюдателем, если мы согласимся с тем, что Китай перестраивается и переустраивается, что Китай идет к новому будущему, что ему предстоит, в дальнейшем, играть, мы бы сказали, решающую роль в судьбах народов, населяющих берега Тихого океана, то должна быть оправдана и наша настоящая, скромная попытка показать каким, в наших глазах, рисуется Китай в данный период своей тысячелетней истории.

Нравы и обычаи китайцев

Хотя, в основе своей, Китай остался тем же, каким был при Цинской (маньчжурской) династии, в особенности тот вековечный пласт народной толщи, который служит фундаментом для страны и который вряд ли сильно расшатали за эти десять последних лет китайские и некитайские агенты третьего коммунистического интернационала, надо учесть все-таки, что современный прогресс техники и всемирная переоценка моральных ценностей оказывают свое действие даже на консервативное в основе китайское население, даже, в известной степени, на крестьянство.

Китай трудно было покрыть сетью железных дорог, прокладка железнодорожных магистралей стоила больших денег, вот уже четверть века Китай пребывает в состоянии перманентного внутреннего политического, а ныне и социального брожения, пятнадцать лет по всему простору необъятной страны не угасал пожар гражданской войны, те железные дороги, которые были проложены к моменту смерти Юань Ши-кая в большинстве на средства иностранного капитала — стали служить коммуникационными базами для различных, часто менявшихся, внутрикитайских фронтов, а подвижной состав был использован под перевозку и постой солдат.

Но, теперь, над Китаем парят аэропланы и как правящий центр, так и провинциальные власти охотно агитируют за прокладку автомобильных дорог.

Функционирует уже постоянная воздушная линия вдоль Голубой реки, вплоть до самого Ичана, от Шанхая через Нанкин и через Ханькоу. Все время производятся опыты установки регулярной воздушной, почтово-пассажирской связи Шанхая и Нанкина с Циндао, Цинаньфу и Пекином (Пейпином) так что крестьянин, работающий на своем крохотном наделе или бродящий в заводях жижи рисовых полей, каждое утро и каждый вечер, в один и тот же час поднимает голову, чтобы следить за полетом стальных в небе, заморских птиц, аэропланов с почтой и пассажирами.

В городах начинает пользоваться все большей и большей популярностью радио, имеется много китайских широковещательных станций, в одном Шанхае их несколько, и из бессчетных китайских лавок, по вечерам залитых слепящим электрическим светом, то и дело верещит, гудит и грохочет дешевый громкоговоритель — передающий почти всегда, или пронзительную китайскую мелодию, или сообщения на стандартном «мандаринском» наречии.

В деревни, не только в города, давно проник граммофон, в большом спросе карманные электрические фонари и зубная щетка, все близорукие китайцы давно ходят в американских окулярах, являющихся ничем иным, как модернизированными древними китайскими очками, большим распространением пользуется фотография, а что касается кинематографа, то едва ли еще можно найти другую страну, где количество кинотеатров росло бы с такой поражающей быстротой, как в Китае.

Всем известно социальное влияние кинематографа, его своеобразное воздействие на нравы и обычаи общества, его роль в деле сближения между собою отдельных наций, в частности наций Европы, Америки и Азии.

В самом маленьком китайском городке имеется теперь, хотя бы в «фаршированном» сарайчике, немой, пока что, экран, который, в больших городах, давно вытеснен говорящим, и на этом экране, как правило, европейских картин показывается больше, чем китайских, хотя не в загоне и китайская киноиндустрия.

Но даже и китайские картины охотно показывают китайской аудитории европейский стиль жизни китайцев, как они живут в больших портовых европеизированных городах и, таким образом, прокладывают путь к проникновению в народную толщу через китайский сюжет, китайский язык и актеров, европейской морали, европейского взгляда на отношения родителей к детям и мужа с женой.

Тут, почти всегда, как вводный номер — „дансинг", рулетка, квартиры в стиле ультрамодерн, миниатюрный гольф, скачки...

Конечно, народная толща остается такой, как и прежде, крепки еще в народе религиозные традиции, жива обрядовая сторона и все попытки партии Гоминдан отменить празднование нового года по лунному календарю, равно как процессии и жертвоприношения, как и обрядовая сторона других старинных празднеств, скажем — летний праздник «лодок дракона», пока не привели ни к каким результатам.

Кто хочет, кто может — тот празднует.

Однако многое изменилось в социальном сознании народных масс, многое изменилось в основах мировосприятии, как многое изменилось и в самой китайской семье, фундаменте государства, и в особенности в настроениях китайской молодежи — в этом отношении надо сказать, что с 1894 — 1895 г. г., когда Китай впервые был разбужен пушками первой войны с Японией, произошла и до сих пор происходит глубокая социальная и психологическая революция.

Китаевед С. Георгиевский, в своей замечательной, в особенности по основному доброжелательному тону книге о «Принципах жизни Китая», правильно отметил, что китайцы, по натуре, хорошо сбалансированы.

Это не только народ практического склада мышления, но народ, которому, в массе, чужда какая либо излишняя нервозность, тем более истерия, особая в славянском духе мечтательность, беспочвенный идеализм, экзальтированное мессианство.

Вы часто видите оживленную жестикуляцию разговаривающих между собою китайцев, больше того, вам часто приходится слышать на улице бранные крики ссорящихся между собою — как небольшой скандал, так быстро, вокруг пререкающихся, собирается несколько внимательных слушателей, держащих нейтралитет и все-таки, мы смеем думать, что китайцы, по натуре своей, весьма спокойны, естественно сдержанны, как-то органически положительны, — от века уравновешены и хорошо, в отношении ума и сердца, сбалансированы.

Это у них отмечается с самого детства — ребятишки, похожие на кукол, могут плакать, могут подраться, но могут также и играть часами между собою, без слез и драки. За ними никто особенно не смотрит, даже на улицах, где мчатся автомобили и бегут бессчетные колясочки рикш.

Крохотные ребята, мальчики и девочки, по три, по пять лет, возятся и шалят, как им нравится, очень редко требуя к себе какого-либо особого внимания со стороны матери или прислуги, «амы».

Дети в школах, в особенности девочки, не из-под палки, а по естеству своему, сидят в классах спокойно и умеют с интересом слушать. Учатся девочки все прилежно.

Одно поколение, всего, прошло через увлечение физической культурой, и вы поражаетесь, как они развиты.

Юноши как-то быстро набираются солидности, девушки «на выданье» мило скромны, не без должной застенчивости, но без нарочитого манерничанья.

Вообще, китайская толпа на улицах, как правило, — спокойна и движется неторопливо, скорее степенно. Она, как всякая толпа, может легко поддаться панике, но природа ее — спокойствие, а не бунт.

Надо помнить одно, когда мы размышляем о китайских нравах и обычаях, что, за тысячи лет, что над ними витал поучающий дух Конфуция, китайцы, с молоком матери впитывают обходительность; это — «вежливая нация», это определение касается даже крестьянства, даже в отдаленнейших, от культурных центров, местах

И такого же вежливого к себе отношения они ждут и от чужеземцев, но не всегда его получают, в особенности от смотрящих сверху вниз новоприщельцев.

Вопрос особый, как они, в глубине душ, о нас думают — на эту тему написано много злого, почти всегда несправедливого, еще вернее — не продуманного до конца.

Есть у китайцев и сознание своей древней культурности, преклонение перед своей замечательной письменностью.

Но, за исключением периодов острого обнаружения ксенофобии, за исключением тех моментов, когда вы встречаетесь или с разъяренной, не владеющей собою, толпой или с публикой, специально распропагандированной, — китайцы умеют прятать свои неприязненные к чужим чувства, если таковые при том живут в них.

Во всяком случае, в Китае, не редко встретить бандита, который прилично может обойтись со своей жертвой.

Во всяком случае, многочисленные опросы мною, лично, тех русских, которые попадали в ту или иную передрягу в провинции, бывали даже арестованы, судились, сидели по тюрьмам, пересылались для установления личности из одного места в другое, и т.д., указывали, что, в большинстве случаев, вежливое обращение доминировало.

Мы, русские, вообще наделены даром как то по-своему умело сживаться, ладить с китайцами.

Когда европейцы сталкиваются с фактами китайской суровости или того, что мы зовем их «несправедливостью» и «странностями их обычаев», их закона, мы редко даем себе труд проанализировать беспристрастно свое собственное поведение, стать, что необходимо, на их точку зрения в отношении всех обстоятельств, которые вызвали то или иное осложнение и учесть то, что, на протяжении сотен, а, может быть, и тысяч лет, эта древняя страна и этот народ, ровесник древних египтян и вавилонян, жили в полном отъединении от всего остального мира и выработали свой кодекс морали, свои нормы естественного, чаще всего неписанного, права, имеют, наконец, свои, точно формулированные, законы, отличные от наших, но, тем не менее, проникнутые, собственным, всегда честным, восприятием идеала правды и справедливости, как они, китайцы, для себя эти идеалы понимают, исповедуют и формулируют.

Китайцы — гостеприимная нация.

У них, разумеется, свои способы принимать, ублажать и развлекать гостей, своя кухня, свои деликатесы, о которых столько написано, что мы здесь распространяться на эту тему не станем, но они не только любят принять гостей, они умеют это сделать, чего некоторые другие восточные народы органически лишены.

С приятными им людьми, а иногда, вероятно, и с нужными для дела людьми, китайцы по-своему могут быть обворожительно любезны, исключительно предупредительны, весьма к вам внимательны, ласковы и вообще приятны в обращении: чувствуется древняя культура.

Они никогда не навязываются вам со своими знакомствами, не лезут к иностранцу с объяснениями в «любви», не лебезят, не подхалимничают, наоборот чаще европеец обращается с разговором к китайцу, завязывает знакомство, чем китаец проявляет этого рода инициативу.

Если китаец не почувствует чего-либо недоброго или подозрительного в случайном знакомстве — он охотно разговорится с чужестранцем, если же он будет подозревать какие либо, ему неведомые намерения или, просто, не будет расположен к беседе с вами, он ответит одной, двумя любезными фразами и вежливо замолчит.

Китайцы очень самолюбивый народ, умеют и любят держаться с достоинством.

Веяния нового века сказываются в Китае во всем: молодежь охотно носит европейское платье, но, за редчайшими исключениями, не взращивает в себѣ неприязни к своему национальному одеянию, как и вообще небрежение своим собственным, ей, как правило, чуждо.

Интеллигентная молодежь интересуется европейской музыкой, может увлечься европейским художественным искусством, молодежь, со всем пылом юности, предается спорту и по-американски страстно, переживает ход публичных состязаний, скажем, в футбол.

Китайская женщина инстинктом поняла, что полный европейский женский туалет не по ее фигуре и очень умно, со вкусом, элегантно комбинирует европейскую моду с китайским покроем.

Китайцы большие мастера по части усвоения иностранных языков, иностранных нравов и обычаев.

Они эстеты, они холят свои руки, у них всегда поразительно начищена обувь, безукоризненный пробор волос на голове, они понимают толк в дорогих вещах — в большом фаворе у них дорогие автомобили, самых элегантных линий, самых разорительных марок.

Так что можно с полным правом утверждать, что иностранное начало быстро проникает, мы бы сказали — пронизывает толщу вековечного китайского быта, который остается жив, но быстро модифицируется, особенно в портовых городах.

Во всяком случае, английская сигарета и американский кинематограф проникли всюду и везде, от Шанхая до Синьцзяна и от Кантона до Гирина.

Сами китайцы, много и с волнением, пишут о распространенности в своей среде опиокурения и борются с этим злом, но новое поколение, которому, на школьной скамье, прививают любовь к спорту на свежем воздухе, вероятно, будет успешнее бороться с этим мрачным наследием векового прошлого.

Что касается отношения к вину, то китайцы самая трезвая нация из всех, которые существуют на земле — можно месяцами (внимательно изучая толпу на улицах) не встретить ни одного пьяного и надо всегда уговаривать китайца пить с вами спиртные напитки.

Они быстро пьянеют, кровь сразу бросается к щекам и себя они в пьяном виде не любят.

От прошлого остается культ обильного в семье мужского потомства, хотя давно отошли в небытие времена, когда девочка была в семье парией. Мальчик продолжатель вашего рода, но и девочкам должно быть место под солнцем.

И сохраняется также еще (хотя и без прежней подкладки религиозного фанатизма) культ почитания предков. Обрядовая его сторона сохраняется больше, чем, внутреннее содержание, оно за 40 последних лет почти выветрилось.

С обрядовой стороной китайцы не расстаются, но и она имеет гораздо большую власть над умершими, чем над живыми — похороны почти всегда совершаются по заветам основоположников древних обычаев, но свадьбы все чаще происходят по-европейски, а новое законодательство о браке и разводе, хотя оно далеко еще от всенародной апробации, должно быть отнесено к числу наиболее либеральных и вполне современных, с учетом опыта американо-европейских брачных отношений как они складываются после окончания великой войны.

Китайская женщина

Китайская женщина отличается от европейской женщины. Хотя бы уже, и прежде всего, тем, что в Китае нет блондинок.

Китайская женщина, в большинстве, небольшого роста, хотя есть среди них и высокие, стройные фигуры, есть также толстые, тучные женщины, но когда иностранец, много лет проживший в Китае, хочет представить себе китайскую женщину, как собирательный тип, то перед его духовным взором встает силуэт небольшой, гибкой, как тростинка фигуры, с невысокой грудью, часто, особенно в молодые годы, безукоризненно сложенной, с маленькими, изящными ручками, с тонкой шеей, особенно удлиненной на вид, от высокого, стоячего воротника, являющегося необходимой принадлежностью, выходного туалета, будь то или вечернее платье из тяжелой материи, украшенное драгоценностями, или легкое платье, из почти прозрачной материи, радужных цветов!

Туалет европейской женщины не подходит ни к миниатюрному росту, ни к линиям фигуры китайской женщины, это они прекрасно сознают сами, так что большинство людей даже вполне европеизированных, не живущих по-китайски женщин, к услугам которых лучшие портнихи города, всё-таки одеваются в платья, являющиеся остроумной комбинацией национального одеяния и европейской моды, причем юбочка, доходящая до щиколотки, часто имеет, с обоих боков, разрез до колена, что дает возможность при ходьбе показывать стройную ножку, в шелковом чулке.

У китайских женщин, мы имеем в виду молодых и здоровых, в большинстве прекрасные зубы, глаза не всегда узкие, они часто, действительно, мерцают загадкой Востока, и обворожительной улыбкой, так что можно понять тех иностранцев, впрочем, их не много, которые теряют голову от своеобразной, несколько экзотической, красоты китайской женщины и становятся их преданными друзьями, любовниками, мужьями на всю жизнь.

Меняющийся Китай меняет и внешний облик китайской женщины. Она усиленно учится, не только в средних школах, но и в высших, продолжает, если представляется к тому возможность, образование за границей. В Европе входит мода на короткие волосы, она делает себе «бубикопф», тщательно изучает иностранные языки, прежде всего английский, танцует изящно, грациозно, ритмично и скромно фокстрот, не отказывается иногда от коктейля, иногда курит, все чаще уходит в политику и, в отдельных случаях, сама себя поддерживает профессиональной работой адвоката, учительницы, врача, стенографистки, не говоря уже о распространенной профессии «синг-сонг герл».

В книжке И.Л. Миллера «Китайская девушка» отмечается, что китайские девушки от природы наделены выдержкой, осторожностью, милой застенчивостью, сдержанностью при встрече с незнакомым человеком, в особенности с иностранцем.

Китайская девушка, в большинстве, не позволит думать о ней легкомысленно, не даст повода к фамильярности.

«Тот, кто будет бесцеремонен с китайской девушкой, невежлив с ней, кто перейдёт на двусмысленности, тот никогда не может рассчитывать на успех среди китайского женского общества.

«Если ваше поведение не по ней, она не покажет этого резко, не обидит вас, но она злопамятна по натуре и не прощает сделанной однажды бестактности.

«Китайская женщина, говорит – говорит г. Миллер, — ценит в мужчине, особенно европейском, солидность, корректность, известную неразговорчивость и предупредительность».

Эти наблюдения довольно точны, но не бесспорны, поэтому-то вообще, трудно в кратких словах характеризовать такое собирательное понятие, как «китайская девушка».

Во всяком случае, о китайской женщине разговоры и споры среди европейцев, живущих в Китае, не прекращаются – в этих спорах много противоречивого, как есть противоречия и в наших личных наблюдениях.

Есть европейцы, которые искренне уверяют, что китайская женщина не так строга в нравственном отношении, не так чуждается европейца, не так труднодоступна, как об этом принято говорить и думать…

Они идут в своих утверждениях даже вплоть до того, что китайская женщина любит иметь европейца, как мужчину, и если не слышно, очень часто, о любовных интригах иностранцев с женщинами китайского общества, если они своих связей не афишируют, то больше из страха перед общественным мнением и опасений, что роман с европейцем труднее скрыть, чем роман с китайцем – слишком много наблюдающих китайских глаз, развито доносительство, притом китайцы, обычно, живут кланами, имеют в городе многочисленных родственников и среди них, более чем где-либо применима поговорка – «ничего нет тайного, что не стало — бы явным».

С другой стороны от китайцев и не только от китайцев, вы услышите, что если муж в командировке, то китайская женщина остается дома, не выезжает, а если выезжает, то только с родственниками и не тяготится этими несколькими устарелыми нравами средневекового добровольного заточения «в тереме».

Теперь о застенчивости.

Надо отметить, что при всей указываемой г. Миллером сдержанности на людях китайской молодой женщины, те из них, по крайней мере, кто получили среднее или высшее образование на иностранный образец, кто говорят свободно по-английски, — часто дают волю своему острому языку, совсем не производя впечатления пугливых колибри.

Мы меньше всего хотим сказать, что они могут быть в словах не скромны, этого нам ни разу не приходилось наблюдать, но они именно остры на язык – любят едко ответить, даже съязвить, если почувствуют себя задетыми, всегда отпарируют удар, подчас гораздо резче и напористее, чем при подобных же обстоятельствах сделала бы выдержанная европейская женщина.

Затем, хотя на протяжении семисот лет, китайская женщина не могла побороть ужасный обычай уродования ног бинтованием, несмотря на то, что, как и у других азиатских народов, о полном женском равноправии можно до сих пор говорить больше в применении к условиям жизни больших, европеизированных городских центров Китая, — китайские женщины свободнее в обращении на людях и независимее в домашнем быту, чем японки.

Она не падает ниц перед мужчиной – властелином, она не кланяется ему в пояс, она не обезличена мужем, который в доме глава, но не повелитель, не полубог, не деспот.

Как и японские женщины – китаянки, в большинстве прекрасные домоправительницы, верные жены, любящие матери, существа по природе женственные, нежные и в ласках трогательные, хотя часто на наш слуховой критерий – крикливые.

Их естественные положительные качества и являются причиной того, что редко из уст европейцев, ставших жертвами чар Востока, можно слышать дифирамбы нежности, преданности, душевной чуткости и внутренней деликатности китайской женщины.

Их положительные качества сами по себе заслуживают особого признания, потому что положение девочки, затем девушки, равно как и женщины в семье в Китае столетиями было не из завидных, по сравнению с положением мужчины.

В книгах Древних Од, каковую считают самым ценным, по богатству и достоверности, источником сведений о нравах и обычаях древнего Китая, мы встречаем такие строфы — даем их в нашем переводе с английского текста:

«Когда родится сын,

«Положи его спать в колыбельку,

«Дорогими пеленками кутай,

«Дай ему игрушки из яшмы.

«Когда родится дочь,

«Пусть она спит на полу,

«И будет пелената в тряпки,

«Дай для игры ей кусочек черепицы».

В китайской истории есть много свидетельств, о том, что женщина была не согласна, даже боролась, но тщетно, с тем положением, на втором месте в доме, которое она, столетиями, занимала.

Уже в 120 году по Р.Х. (тысяча восемьсот лет тому назад) Пан — Чжао, сестра великого историка Пан-Гу, который хотя и умер в тюрьме, но оставил после себя монументальный труд: «История Ханьской династии» будучи женщиной передовой, сетовала в своих «Уроках для женщин»:

«Мужчины сегодняшнего дня, — писала эта образованная и энергичная женщина, — которые старательно учат своих сыновей, и наоборот, оставляют в полном невежестве дочерей, показывают этим свою неспособность усвоить истинные отношения между полами. Согласно заветам старины, мальчики начинают обучаться грамоте приблизительно с семи лет, так что, к пятнадцати годам, приобретают уже кое-какие знания. Почему того — же самого не делается в отношении девочек?» — задает она вопрос.

Хотя этот патетический вопрос древней феминистки оставался без ответа почти на протяжении двух тысячелетий, тем более отрадно отметить, что китайская женщина не погрязла, за столь долгий срок, окончательно в мелочах домашнего обихода и не только, временами, возносилась, течением исторических обстоятельств, на вершины государственной власти и общественного влияния, но заслуженно занимала выпадавшее на ее долю высокое положение.

Знаменитая Ханьская династия, которая правила Китаем четыреста лет имеет среди мудрых правителей императрицу Люй-Тай-Хоу, известную в истории под именем Гао-Хоу умершую в 180 г. до Р.Х., жену основателя династии, вышедшую из простонародья, и наделенную властным, решительным характером.

По ее приказу были умерщвлены два воеводы, которые угрожали целости империи. Другой выдающейся индивидуальностью были: императрица Ту (ум. в 135 г. до Р.Х), которая правила Китаем сорок лет и была поклонницей политической философии Лао-Цзы, заповедав наследникам идти путями, указанными философом.

Благодаря мудрой системе государственной экономики и воздержания от ненужных войн, она, к концу своего долгого царствования, привела Китай в состояние завидного материального благополучия и собрала материальные ресурсы, которые помогли ее внуку, Сяо-У-Ди вести политику широких завоеваний и округлить границы, теперь уже великой империи. Это была эпоха великих достижений на поприщах литературы и архитектуры.

В дни наивысшего расцвета Танской династии мы снова видим на троне выдающуюся китаянку, императрицу У-Чжао (660-705 по Р.Х.), которая правила 45 лет подряд и, после тридцатилетнего царствования, приказала объявить себя не императрицей — регентшей, как считалось по Танской династии, а императором, основателем новой династии Чжоу. По свидетельству историков эпохи, она была наделена незаурядным литературным талантом и отмечена чертами подлинного государственного гения: она вела политику смелых завоеваний и много содействовала культурному прогрессу тогдашнего Китая, она была матерью двух императоров Чжун-Цзуна и Жуй-Цзуна. После ее смерти на престол вступил Чжун-Цзун, которого она держала в заточении, и который вернул династии прежнее название Тан.

Из всех женщин писательниц, которых, на протяжении китайской истории, было очень много, едва ли не самой яркой звездой была некая Ли-Чжин-Чжао, супруга ученого археолога Чжао-Мин-Чжена. Она родилась в 1081 г. и умерла в 1140, будучи уроженкой Шаньдунской провинции, города Цинана.

Она выросла в культурной семье, в изысканной обстановке, как отец, так и мать ее были талантливыми писателями своего времени, и она одинаково легко сочиняла как стихи, так и прозу.

Дни ее жизни совпали с редким расцветом в Китае поэтического творчества, что давало для ее острого ума и насмешливого пера («кисти») неисчерпаемый материал для критических, часто весьма суровых, отзывов о творчестве других современных ей поэтов и поэтесс.

Вообще она была женщина не только крупной индивидуальности, но и поразительных особенностей независимого характера.

Как отмечает, современный нам, известный ученый и философ д-р Ху-Си, она была всегда просто и естественно откровенна, смела в мыслях и не колебалась рассказывать, в своих повествованиях, обо всех своих увлечениях, радостях и огорчениях.

Среди других сочинений она написала книгу «Об азартной игре», и в предисловии к этому своеобразному труду, мы встречаем такую, характерную для этой писательницы, сентенцию:

«Я люблю игру, её азарт! Я так обожаю все виды игорного азарта, что могу ночами не спать и, играя, забываю о пище. И я всегда выигрываю, по каким — бы ставкам игра не велась – по крупной или скромно. Почему? Потому, что я изучила игру до деталей, зная душу азарта. После того, как разразилась война, и мы были вынуждены иммигрировать, в тех перипетиях беженства, которые выпали на мою долю, на юге я растеряла все свои наборы для игр и теперь я редко играю. Но я никогда не переставала размышлять об азартных играх».

В Китае до последних, самых последних десятилетий, всегда, как тысячу, так и сто лет назад, для женщины было трудно, а иногда и совершенно невозможно получить образование.

Тот же известный современный философ, ученый и писатель д-р Ху-Си говорит:

«Часто спрашивают, как много женщин в Китае прошлого получали законченное образование? На этот вопрос трудно ответить удовлетворительно. Все зависело от тех возможностей к образованию, которые предоставлялись семьей.

«В семьях с литературными традициями, как правило, и девочки получали, хотя — бы элементарное, образование и с зачатками литературы. Можно только сказать, что женщины, рождавшиеся и проводившие свои молодые годы в долине Ян-Цзе-Цзяна, имели больше возможностей, как впрочем, и мужчины, развивать путем образования, свои умственные способности».

Несколько лет тому назад г-жа Чен-Сюй, супруга бывшего китайского посланника в Риме, несмотря на свой почтенный возраст, ей было семьдесят лет, опубликовала труд: «Библиография трудов женщин-писательниц на протяжении последних трехсот лет».

Для составления своей «Библиографии» и на предварительное собирание сырого фактического материала по библиотекам, частным хранилищам, г-жа Чен-Сюй потратила около десяти лет.

Ее книга была весьма сочувственно воспринята китайским ученым миром и, согласно данных этой библиографической статистики, оказывается, что за триста лет в Китае писало и печатало свои произведения 2310 женщин, причем 32 % общего числа писательниц падает на уроженок провинции Цзянсу, 30 % на Чжэцзян, 5 % на Аньхуй, 4 % на Фуцзянь и 3 % на провинцию Хунань.

Из трех тысяч литературных произведений, отмеченных и описанных в Библиографии, 99 проц. составляют литературные произведения, несколько работ посвящено математике, одна медицине, шесть исторических трудов и около двенадцати посвящено философии и классической литературе.

Точность и достоверность данных в указанной Библиографии, в отношении распределения писательниц по провинциям, подтверждается еще и тем, что статистика мужских печатных трудов так же указывает на то, что наиболее продуктивными были те писатели, которые также проживали в долине великой Голубой реки, равно как на те же районы падает и наибольшее количество литераторов, философов и ученых мужского пола.

В современном Китае мы так же, конечно, встречаем целый ряд женщин, играющих крупную роль в литературе, в общественной жизни и политике.

Жена Сун Ят-сена Сун Цин-лин

Из последней категории достаточно назвать, всем известную, г-жу Сун Ят-сен и после смерти мужа оказывающую заметное влияние на ход политических событий, как — бы мы не относились к левизне ее убеждений, укажем также на известную женщину-адвоката г-жу Суо Мэ-цзен, которая занимала недолго даже пост председателя китайского суда на международном сеттльменте в Шанхае, а, потом, была назначена советником Мукденского краевого правительства при маршале Чжан Сюэ-ляне, являясь крупной работницей в руководящих центрах партии Гоминдан, а также г-жу Надин Хуан, бывшую в 1927 г. личным секретарем председателя пекинского кабинета министров Пан-Фу и имевшую почетный чин полковника китайской армии. Весьма значительна роль и г-жи Чжан Кай-ши исключительно светски образованной и обаятельной женщины, блистающей и своей красотой.

Несколько иное представление о положении современной китайской женщины, в особенности из рабочего класса, создается, если почитать, всегда пристрастные и редко объективно достоверные, труды советских социологов и публицистов.

В частности, известная коммунистка Фанни Бородина, жена бывшего диктатора Кантона Михаила Бородина, опубликовала после бегства из Китая статью на интересующую нас тему: «Женщина Китая».

Подходя с большевицкой меркой к затронутому вопросу, она говорит:

«Феодальные обычаи-законы тщательно оберегались всеми эксплуататорами. На основании этих законов сложился бытовой уклад крестьянской деревни. В этом укладе женщина расценивается не выше рабочей скотины и никаких прав не имеет. Мужчина – глава семьи. Он распорядитель, хотя – бы и не многих материальных благ. Он владыка над телом и душой своей жены и дочерей.

«Нищета, скудость крестьянского бюджета, разные бедствия, которые совершенно выбивают его из колеи (засуха, наводнение, пожар, гражданская война) часто заставляют главу дома прибегать к крайнему средству – к продаже своих детей в рабство, к продаже или сдаче в «аренду» своей жены.

«Спрос на живой товар в Китае поддерживается, как впрочем, и везде, наличием имущих классов и освященной старинной системой конкубината (наложничества).

«Продаваемые девушки и малолетние девочки поступают из деревень в городские публичные дома или в дома богачей, собирающих большой гарем для своих утех. И там и тут проданная девушка (или девочка) становилась полной рабой своего хозяина.

«В Китае до сих пор существует профессия посредников или перепродавцов живого товара, которые разъезжают по деревням и скупают девушек.

«В Хэнани, разоренной бесконечными гражданскими войнами, сложилась недавно такая поговорка: «В Хэнани трудно найти курицу, но за то легко можно купить девушку. Причем за девушку платят не дороже, чем за курицу».

«Брак в феодальных условиях Китая – по мнению Ф. Бородиной – мало чем отличается от продажи в рабство. Глава семьи получает за невесту известную плату. Он сговаривается непосредственно с родителями жениха. Девушка, вступившая в брак, становится рабой своего мужа.

«Таков – сокрушается гр. Бородина – порочный круг китайского быта. Лишь в городах он начал подвергаться изменениям.

«Будучи рабой, крестьянка, особенно на юге, несет на себе все тяготы домашней работы и работы по сельскому хозяйству. Зимой она корпит за тончайшей вышивкой, за плетением кружев, за тканьем, чтобы заработать несколько копеек для пополнения бюджета семьи».

Надо ли добавлять, что вся указанная статья, страдающая неточностями, полна, в дальнейшем, обещаний, что коммунистическая партия, кроме прочих благодеяний, несет с собой «раскрепощение китайской женщины».

Здраво и трезво подходит к вопросу о женских достижениях в Китае уже цитированный нами ученый д-р Ху-Си, который говорит:

«Несмотря на все шоры и путы, китайская женщина не уставала в борьбе за свое положение и добилась достойного ее места в семье, в обществе и в истории.

«Она была хозяйкой в доме, и она правила государством. Она много ценного дала литературе и прославила себя в изящных искусствах.

«Но, превыше всего, она учила и формировала характер и душу своих сынов, чтобы быть тем, кем они были. И если она не дала больше, то, может быть, потому, что Китай этого не заслужил».

Ах, эта свадьба!

Одним из знаковых событий в жизни китайца является свадьба. Несмотря на все изменения последних лет, значимость брака по-прежнему велика. Однако отношение к нему, а также к ритуалам его сопровождающим сильно изменились.

В древнем Китае свадебная церемония была одной из наиболее пышных и торжественных. Из-за её сложности в ней даже выделяли несколько этапов: «нацай» — «обряд получения невестой подарков, присланных со стороны жениха»; «вэньмин» — обряд, во время которого сват узнавал у родителей невесты её имя и дату рождения; «нацзи» — «выбор счастливого дня проведения церемонии помолвки, на которой молодые люди официально объявлялись женихом и невестой»; «начжэнь» — обряд передачи свадебных подарков жениха невесте; «циньци» — «выбор счастливого дня, когда жених готовится приехать за невестой»; «иньци» — собственно сама свадьба.

Каждая эпоха привносила в свадебную церемонию свои особенности, будь то инсценировка тоски по родительскому дому или традиция поклонов, совершаемых новобрачными друг перед другом, перед родителями и перед гостями. Новое время принесло новые изменения.

В пятидесятые годы ХХ века церемония бракосочетания была чрезвычайно проста и отвечала запросам той непростой поры в жизни Китая. «Новый» Китай, отказавшись от религиозных пережитков и традиций, спешил утвердить новые принципы социальной и семейной жизни. На смену длительной свадебной церемонии пришла официальная регистрация. Теперь молодожёны приходили с работы после смены, приглашали друзей, накрывали на стол и разговаривали. Непременным атрибутом скромного праздничного угощения были сладости. На стенах и окнах вывешивался вырезанный из красной бумаги двойной иероглиф «радость». После ужина гости расходились, а свадебная церемония считалась завершённой. Некоторые из молодожёнов делали дорогостоящую по тем временам чёрно-белую фотографию на память.

В 1960—1970 гг., в период культурной революции на свадьбе нередко можно было увидеть людей в поношенной военной форме, с прикреплённым значком с изображением Мао Цзедуна. К концу семидесятых за невестой могли отправиться на велосипеде, на тракторе (в сельской местности), те, кто побогаче, на легковом автомобиле марки «Красное знамя». Атрибутами семейного благополучия являлись велосипед, наручные часы, швейная машинка и радиоприёмник, которые в народе назывались «трое вертятся, а один звенит». Их в свою очередь дополняли «тридцать шесть ножек»: двуспальная кровать, плательный шкаф, комод, прикроватная тумбочка, обеденный стол и четыре табуретки. Любопытным элементом свадебного облика невесты была завивка волос, её в семидесятые годы делали только замужние дамы.

В 1980-е гг., с началом реформы открытости во взаимоотношениях с другими странами материальное благосостояние простых китайцев стало понемногу улучшаться. Если раньше предметами роскоши были цветной телевизор, холодильник, стиральная машина, современный телефон, модный магнитофон, компьютер, то теперь люди стали задумываться о приобретении загородного дома и автомобиля.

В последние 10-15 лет стало модным приезжать за невестой на дорогом импортном автомобиле («Мерседес», «Кадиллак», «Тойота» и др.), капот которого украшают цветы и куклы. Молодые китаянки узнали, что такое белое европейское свадебное платье. Свадебная церемония всё чаще стала проводиться уже не дома, а в ресторане, где гостей развлекает нанятый тамада. Обязательными становятся сделанные профессионалами свадебные фотографии. Многие молодожёны (главным образом в городах) помимо гражданской процедуры регистрации проводят обряд венчания.

В 1990-х гг. темпы развития экономики и рост уровня доходов привели к кардинальному изменению не только самого процесса бракосочетания, но и изменили структуру семьи. Проводимые реформы стали давать свои ощутимые плоды: нуклеарная однодетная семья, ребёнок как «маленький император», вестернизация образа жизни, изменение семейной морали и общественных ценностей. Среднестатистический размер семьи уменьшился с 4,79 в 1985 г. до 3,64 в 1997 г. В брак стали вступать позже: если в 1982 г. средний возраст вступающих в брак был 22 года, то в 1996 г. он составлял 24,02. Стремительно растут расходы на свадьбу. Свадьбы становятся всё более зрелищными и разнообразными. Китайская молодёжь, беря пример с молодожёнов Запада, придумывает самые диковинные сценарии бракосочетания.

Дата добавления: 2015-08-28