|
— А план? — спрашиваем.
— План, план! — обозлился Глеб. — Говорят вам, не наша вина.
— Ну, пошли, репетицию проведём, — сказали мы.
— Не по плану, — говорит Глеб.
Плюнули мы, как Федька, и разошлись по домам.
Глеб пошёл дождь в план записывать.
Быстро неделя пролетела. В тот день у нас репетиция была назначена. И вот с утра повалил снег. Сразу как-то на душе веселее стало. Сбегали после уроков домой, поели, собрались перед школой — на репетицию. А в школьном дворе снега по колено. Масса. Не пройти.
— За уборку! — крикнул Федька.
— Давай! — закричали мы.
Глеб забегал как угорелый. Не хотел давать убирать. Только мы всё-таки убрали. За час. Во дворик стал!.. Чистенький. Глеб тоже с нами убирал. Всё равно его никто не слушал. Ему надоело.
С репетиции мы шли весёлые и довольные. Глеб тоже повеселел. Румяный стал после уборки снега. И короля в пьесе он сегодня хорошо играл.
— Ох, ох! — говорит. — Я всё думаю, как нам с этим снегом быть?
— А ты его вместо того дождя запиши.
— Нельзя. Тогда снега не было.
— Запиши на сегодня, вместе с репетицией.
— Никак нельзя. В плане этого не было.
— Бедный ты бедный, — сказали мы. — Что же тебе делать?
— Слушай, Глеб, — говорит Федька, — ты не расстраивайся. Знаешь, иногда говорят: «внеплановое мероприятие». В плане не было, а сделали. Сами. Без всего. Так часто бывает. Вот ты так где-нибудь и запиши: «внеплановое».
— Это правда, ты не шутишь? — говорит Глеб.
— Правда, — сказал Федька. — Честное слово.
— Точно, — подтвердили мы.
— Вот красота, — сказал Глеб. И рассмеялся. — Так и запишем.
И записал.
И все остались довольны.
Как я лишился богатства
Дело в том, что мне вставили золотой зуб. В этом вы можете не сомневаться. Настоящий золотой зуб, вверху, по самой серединке… Уж как у меня мой обыкновенный, белый вылетел — я рассказывать не буду, это к делу не относится, и Надька Клякса всё врёт, будто я стойку на одной руке делал, всё врёт.
Ну так вот, не стало у меня зуба. Мама как увидела, закричала:
— Какое несчастье! Какое несчастье! Надевай немедленно новые ботинки и пойдём к врачу.
— А ботинки-то новые зачем? — спрашиваю.
— Как зачем?! Чтобы он ничего такого про нас не подумал. Пойдём и вставим тебе золотой зуб.
Золотой зуб! Ни у кого такого не будет. На всю школу я один. Да что школа! Ого, как я обрадовался!
Я побежал надевать новые ботинки и пока надевал, даже и не вспомнил, зачем к врачу идти именно в новых, а всё думал про свой будущий золотой зуб. Как я буду идти по улице, всем улыбаться, а солнышко так и блестит, так и играет на моём золотом зубе…
Думал-думал, думал-думал и вдруг призадумался и подумал, что вообще-то ну день, ну другой — а потом мне всё это надоест. Я иногда люблю вперёд посмотреть. Скоро мне всё это надоест, а зуб-то всё равно никуда не денется, со мной будет. К тому же, раз человек родился с простыми белыми зубами, то пусть так и живёт — ничего плохого в этом нет.
Надел я новые ботинки, вышел к маме и сказал:
— Мне золотой зуб ни к чему. Никуда я не пойду.
Мама как замашет руками:
— Нет, пойдёшь!
— Нет, не пойду. Зачем мне такой зуб?
— Как?! Как зачем?! Да ты цены ему не знаешь. Ты ещё глупый и не понимаешь ничего. Ты меня ещё благодарить будешь. Мало ли что в жизни случится. Будешь постарше — поймёшь.
— Не хочу я его вставлять. Не буду, — сказал я.
— Будешь, будешь, будешь… — сказала мама. — Одевайся. Пошли.
И я пошёл. Раз, второй, третий… И мне вставили золотой зуб…
… Два урока я сидел тихо, потом к Генке подошёл.
— У тебя что есть? — спрашиваю.
— Ничего нет, — говорит Генка.
— Эх ты… — сказал я.
— Есть, есть, — сказал Генка. — У меня ёж живой есть.
— Эх ты! — говорю. — А у меня зуб золотой!
— Не ври.
— Не вру.
— Врёшь!
— И не вру. На, смотри.
И раскрыл рот.
— У него зуб золотой! — заорал Генка.
Все сбежались. Весь класс. Я раскрыл рот, я улыбался, я крутил головой в разные стороны. Меня прямо задавили. И все хохочут. А я стою гордый, необыкновенный, один на всю школу. А они хохочут. По партам даже стали прыгать. Чуть доску не сорвали. Убегут. Прибегут.
— А ну, открой рот, — говорят. — Пошире, пошире, — и хохочут.
Генка хохотал так, что его в медпункт увели.
На следующей переменке стали из других классов приходить. На меня смотреть. И все просили раскрыть рот. Потом я из своего коридора ушёл. Пошёл этажом ниже. Рот раскрывать не просят, но шушукаются все.
На уроке все сидели плохо. На доску не смотрели. На меня смотрели.
— В чём дело? — сказал учитель. — Что это вы все на него смотрите?
— У него… ха-ха-ха, зуб… ха-ха-ха, золотой! Вот… ха-ха!
— Это правда, а? — спрашивает меня учитель.
— Ох, — сказал я. — Ну конечно, правда…
— Сделай пять стоечек на одной руке! — крикнула Надька Клякса.
— Он тебе зачем? — спрашивает учитель.
— Он мне ещё пригодится, — говорю.
— Это как же?
— Да вот так.
— Ну, например?
— Ну… например, — сказал я, — например… ну… вот…
— Что «вот»?
— Ничего.
— Ты с ним что сделаешь?
— Я с ним сделаю вот что, — сказал я.
— Что?
— Я его сначала… вырву…
— Та-ак…
— Потом возьму и… в общем, так…
— Что «так»?
— Так и есть так. И всё.
— Стоит вырывать, — сказал учитель. — Зачем тогда вставлять?
— Нет, нет! — обозлился я. — Я его… продам!
— Да ну?
— Обязательно.
— И купишь — что?!
— Хоть что! — крикнул я.
Я чуть не заревел. Я думал, он серьёзно. Прямо описать нельзя, что творилось в классе.
Я пришёл домой и сказал маме:
— Пошли.
— Куда?
— К врачу. Этот зуб вырывать.
— Ни за что, — твёрдо сказала мама. — Ты жизни не знаешь.
— Знаю, — сказал я.
— Ты мне ещё спасибо скажешь!
Я не стал с ней спорить, лёг на диван, задрал ноги и сказал:
— Помогать тебе не буду, учиться не буду… и есть тоже не буду. Всё.
И только тогда она повела меня к врачу.
— Бедный ты бедный, — сказала мама.
— Нет, я не бедный.
— Бедный, потому что глупый, — сказала мама.
— Нет, не глупый я.
Я знал, что я не глупый. Я не хвастаюсь. Я сам сделал в подарок школе модель экскаватора. А глупые люди экскаваторы не делают.
Отойди от моей лошади
Был, знаете ли, один такой случай.
В нашем городе, в Ленинграде.
Можно даже сказать… в моём районе.
В школе, где я учусь.
На третьем этаже.
Даже в моем классе, если уж вам так хочется знать.
Между прочим, со мной.
Хотя, по правде говоря, я здесь ни при чём, не виноват. Это, я думаю, с самого начала ясно.
Всё произошло на уроке рисования.
Мы всегда на этом уроке оленя рисовали или белого медведя. Срисовывали с картинки. Мне это здо́рово надоело. Честно. Я так об этом и сказал нашей новой учительнице.
Просто прелесть что за учительница.
Сразу согласилась, что-нибудь другое нарисовать. Молодая, а понимает.
— Не тюленя! Не медведя! — закричали все.
— А что? — спросила она. — Что именно?
— А именно вот что! — крикнул я. — Про что мечтаем, то и нарисуем.
И она опять согласилась.
Я же вам говорю, что она совершенно исключительная учительница.
Сначала я нарисовал ракету и себя в ней. Но у неё куда-то хвост загнулся, и я решил вернуться на землю. В общем, слетал.
Потом я нарисовал себя с новой хоккейной клюшкой.
Потом килограмм винограду.
Потом ещё полкило.
Потом вспомнил про лето и нарисовал лошадь, себя и Тимку.
Потом я нарисовал, будто я говорю: «Отойди от моей лошади!»
— Зачем же? — спросил Тимка.
— Низачем, — сказал я. — Сам не можешь сообразить, что ли? Ты будешь рыцарь пеший, а я рыцарь конный. Конный, понимаешь?
И я нарисовал себя на лошади, а Тимку без лошади, и ещё я нарисовал себе и ему щит и меч.
Жаркое было времечко.
Потом я забыл нарисовать ему шлем и закричал на весь класс:
— Эй, рыцарь, где ты потерял свой шлем?!
Все зашумели, а учительница сказала:
— Что? Что случилось?
— Ничего! — закричал я. — Пока ничего! Эй, Тимка! Подними забрало!
И я быстренько нарисовал ему шлем.
Потом Тимка стал капризничать, и мне пришлось нарисовать ему лошадь.
— Эй-гого! — закричал я на весь класс Тимкиным голосом. — Алёшка! (Алёшка — это я.) Иду на тебя!
— Берегись, ничтожество! — крикнул я и нарисовал, как я размахиваю мечом и мчусь на Тимку.
— Не по правилам! — закричал Тимка.
— По правилам! — закричал я.
— Умри, несчастный! — кричит Тимка.
— Ещё не известно кто! — кричу я.
Наши кони бесстрашно и быстро мчатся навстречу друг другу.
— Бенц! — кричу я и рублю Тимку изо всех сил мечом по голове — Бенц-те-ре-ренц!
— Ур-ра! — кричит Тимка Его шлем крепок, как сталь. Как чугун.
— Бенц! Та-та!
— Умри, подлый рыцарь!
— Ещё не хватало!
— Эй-го-го!
Тимка падает! Ур-ра! Его конь ранен.
— Сдавайся! — кричу я. — Мелкий подлый враг! Задняя нога лягушки! Трусливый заяц! Пустой горшок! Двоечник! Клякса!
— Алёша Петров!
— Ржавая кошка!
— Алёша Петров!!
— Дырявый холодильник!
— Алёша Петров!!!
— Я тебе не Алёша! Я рыцарь, мрак на твою голову, синяя мочалка!
— Алёша Петров?! Что здесь происходит?
— Что? — спросил я и поднял голову.
И увидел вот что весь класс забрался на парты вокруг меня и смотрел, как я расправляюсь с этим наглым рыцаришкой.
А потом все стали айкать и ойкать и прыгать с парт вниз, и тогда я наконец увидел нашу учительницу, совсем красную, и других учителей, и завуча, и директора, и медсестру, и нянечку, и всех-всех…
А про то, как я был в кабинете у директора, и про всякое такое мне неохота рассказывать.
Теперь все говорят, что я урок сорвал.
Говорят, что подвёл новую молодую учительницу. Такая славная, просто не верится, что я мог это сделать.
Просто я не нахожу объяснения таким словам.
Похоже, что это какая-то глупость и ошибка.
Совершенно уверен.
Вы, я думаю, тоже. А?
Озарена весёлым треском
Мне подарили фотоаппарат.
Завтра я куплю себе плёнку и сфотографирую памятник Александру Сергеевичу Пушкину в саду.
Плёнку я проявлю, отпечатаю снимки, разложу их на столе и буду смотреть.
Я буду смотреть и смотреть и вдруг унижу, что сам я сижу в саду на скамеечке, против памятника великому поэту. Против памятника Александру Сергеевичу Пушкину.
Я буду долго глядеть на него, и он вдруг сойдёт вниз, погуляет немножко по саду, а потом подойдёт к моей скамейке и скажет:
— Прошу извинить меня, я не помешаю?
— Ой, что вы, что вы! — воскликну я. — Пожалуйста!
Я посмотрю сбоку на его добрые, грустные глаза, не удержусь и произнесу, волнуясь:
— А я вас знаю, Александр Сергеевич. Вы — великий поэт Александр Сергеевич Пушкин.
— Ах, — очнётся он. — Откуда ты меня знаешь?
— Что за вопрос?! — воскликну я. — Ну что за вопрос?!
— Да, да, верно, — скажет он, сообразив. — Я позабыл совсем, я о своём думал.
— Вот так встреча! — скажу я.
— «Мороз и солнце, день чудесный», знаешь? — вдруг спросит он.
— Конечно, — скажу я. — «Ещё ты дремлешь, друг прелестный», правильно?
— Правильно, — скажет он. — А как дальше?
И я стану читать ему дальше: «Пора, красавица, проснись…»
Я буду читать, смущаясь и краснея, но с выражением, как и надо, а потом вдруг покраснею ещё больше, оттого что вспомню: несколько строчек в конце я вовсе не знаю, и раньше не знал, не выучил, и мне поставили за это в школе три с минусом.
— Дальше я не знаю, — скажу я печально.
— Как же так, как же так? — расстроится Александр Сергеевич. — «Вся комната янтарным блеском…»
— «Озарена весёлым треском», — чуточку вспомню я.
— Мальчик! Как же это можно — озарить весёлым треском? Там же точка после «озарена». Что же это получается?
Он вздохнёт тяжело, поднимется со скамейки, пойдёт, пойдёт… И снова я увижу, что он памятник.
— Александр Сергеевич! — закричу я. — Куда же вы?! Я не буду больше! Не буду! Я хотел пригласить вас в зоосад. Там белые медведи! Я хотел вас познакомить с Женькой Кисейкиным, моим другом! Я хотел…
Я буду звать его долго — и всё зря: он не шелохнётся.
И я увижу себя вовсе не в саду, а дома, за столом, перед фотографиями.
Не буду я завтра покупать плёнку. Ну её совсем!
Пропади она пропадом.
Пойду-ка и выучу сперва всё это замечательное стихотворение.
Великий талант
Кто никогда не играл на флейте, не знает, что это такое. На переменке ко мне подошёл староста Глеб.
— Ну, как флейта? — спросил он.
— Какая флейта? — удивился я.
— Поигрываешь помаленьку, а?
— Отстань, — сказал я. — Ни на чём я не поигрываю. Я её и в глаза не видел.
— Плохо дело, — сказал Глеб. — Пора научиться.
— Это ещё зачем?
— Пора, пора, — сказал Глеб. — Учись.
— Не буду, — сказал я.
— Слушай, — сказал Глеб. — Я тебе не нянька. Ты пионер?
— Пионер.
— Учишься хорошо?
— Ну, хорошо… ничего учусь.
— Маме помогаешь?
— Когда как. В общем, вроде помогаю.
— Ну, вот видишь, а на флейте не играешь. Учись, учись, пора.
И убежал.
Я подумал, может, и правда пора. Ну что у нас за староста! Подойдёт к тебе, поговорит, и вроде всё ясно.
После уроков Глеб сказал:
— Зайди ко мне вечерком, у меня там есть кой-какие флейты, — и добавил: — Ты, наверное, думаешь, зачем это всё. Так вот: шестой «а» посадил берёзку, шестой «в» сделал модель корабля, шестой «б» ещё чего-то — у каждого своё, а у нас будет симфонический оркестр. Все тридцать человек на чём-нибудь играют. Надо что-то непохожее. Необыкновенное. Учись на флейте, через три дня концерт.
— А когда репетиция? — спросил я.
— Боюсь, не успеем, — сказал Глеб. — Мы сразу. Не бойся. Ты у нас великий талант. Вот это будет сюрприз. Все ахнут. Ну, привет!
И убежал.
Три дня я ходил сам не свой. Ни с кем ни о чём не говорил. Глеб сказал, что это тайна. Тайна и сюрприз. В день концерта Глеб повесил на школе афишу. Все были поражены.
Глеб назначил сбор музыкантов без пяти семь.
Когда я с флейтой пришёл в школу, народу в зале было полно. Глеб встретил меня в раздевалке.
— Ну, как дела? — спросил он.
— Ничего у меня не выходит, — сказал я. — Хочу сыграть одно, а получается другое. Лучше мне сегодня не выступать.
— Не глупи, — сказал Глеб. — Класс хочешь подвести? И так всего семь человек пришло, а ты восьмой. В музыке это называется октет. Я так и скажу: «Выступает октет шестого «г» класса». Пошли.
Мы прошли за кулисы. На сцене было темно.
— Они уже здесь, — сказал Глеб и в темноте провёл меня. — Вынь флейту. Занавес откроют в полной темноте, потом зажгут свет, и все ахнут.
Занавес открыли, Глеб дал сигнал, свет ярко вспыхнул, зал ахнул. Я огляделся вокруг — на сцене нас было трое: Алик Зуев с барабаном, я с флейтой и Глеб с какой-то палочкой. Когда в зале стало тихо, Глеб сказал:
— Симфоническое трио шестого «г» класса. Римский Корсаков «Снегурочка». Дирижирует Глеб Луковкин. Играй, — шепнул он мне.
Алька ударил в барабан.
— Что играть? — шепнул я Глебу.
— «Снегурочку», — шепнул он, размахивая руками.
— Я не знаю, — шепнул я.
— Ну, и зря, — зашептал Глеб. — Играй.
Я заиграл.
Вот что был хохот. Все в зале прямо катались со смеху. Алик Зуев хотел убежать. Я замолчал.
— Всё хорошо, — зашептал мне Глеб, удерживая Альку. — Играй.
— Не буду, — зашипел я.
Глеб перестал махать рукой (другой он держал Альку) и объявил публике:
— Лермонтов. «Бородино». Прочтёт Алёша Петров.
И я начал читать «Бородино».
Я здо́рово читал. С выражением. Иногда Алька подыгрывал мне на барабане, и получалась полная картина сражения.
Мне хлопали минут десять.
— Ты великий талант, — сказал мне Глеб, когда мы с концерта шли домой. — Ты должен всех научить так читать. Весь класс. Мы дадим концерт. Прочтём хором какое-нибудь стихотворение. Все ахнут. Приходи завтра вечером. Это дело надо обдумать.
Господь бог, чёрт или акробат
Рано утром кто-то прошёл по стене нашего дома снизу вверх.
Ещё вчера было холодно, но потом потеплело, иней на стенах дома стал белым, и по нему чёрным по белому шла цепочка следов человеческих ног. Хорошо ещё, что это произошло во дворе, а не снаружи, — иначе смотреть на следы сбежалась бы вся улица.
— Чертовщина какая-то, — мрачно сказал управхоз Андрейцев, глядя вверх. — Никому ни слова, — сердито добавил он публике, — сами должны разобраться.
— Как ни говори, а что-то выше нас есть, — вздохнула бабушка в платке крест-накрест.
— Замолчите! — цыкнул побледневший Андрейцев.
Все заволновались.
— Акробат, — сказала бабушка Павлова из двадцать седьмой квартиры. — Это акробаты. Это они умеют так ходить. По стенкам.
В этот момент восьмиклассник Сенька утащил меня в подворотню.
— Ты, конечно, ещё дурачок, — сказал он мне, — дурачок, потому что учишься всего-навсего в пятом классе, но кое-что я попытаюсь тебе объяснить. Эти следы оставил не бог и не чёрт, а человек.
— Не ври, — сказал я, хотя я отлично знал, что бога нет и что чёрта тоже нет.
Сенька не обратил на это никакого внимания.
— Напряги свой скудный умишко, — сказал он. — Дом и земля составляют прямой угол. Мы — люди — составляем с землёй тоже прямой угол. Если лечь на землю и упереться ногами в дом, то мы составим прямой угол с домом. Дальше, — продолжал он, — если долго так лежать, то силой человеческого разума можно убедить себя, что земля — это дом, а дом — это земля, а убедив себя в этом, легко преодолеть земное притяжение и пойти по стене дома снизу вверх. Понятно?
Но я не успел ответить, — человек десять народу, с управхозом Андрейцевым во главе, гуськом вошли в подворотню и направились к двери домовой конторы.
— Будет собрание! — крикнул Мишка Зайцев. — Насчёт следов!
Я не очень-то этому поверил. Какое ещё там собрание, когда все люди на работе, но на всякий случай мы с ребятами тоже направились в домовую контору. Вся эта история нам очень нравилась: какой-то необыкновенный человек или существо прогуливалось ночью по стене нашего дома. Здо́рово ведь! Соседние мальчишки, наверное, лопнут от зависти.
Мы заглянули в домовую контору и увидели, что вокруг Андрейцев а сидят: бабушка в платке крест-накрест, бабушка Павлова, которая говорила про акробата, длинный бухгалтер, юрист в очках, паспортистка, дворник и милиционер.
— Собрание считаю открытым, — сказал Андрейцев.
Все заволновались и стали готовиться к выступлениям. Андрейцев вышел к нам и сказал:
— Ребята, кто из вас знает, кто из жильцов дома сейчас дома?
— Профессор из девятой квартиры и дедушка Кирюша! — сказал Мишка Зайцев, который всё знал.
— Сбегай, чтобы пришли на собрание, — сказал Андрейцев.
Мишка убежал, а мы стали слушать, что будет дальше.
— Наше дело такое, — сказал милиционер, — на одном месте не стоим. Может, я пошёл в один конец, а он в момент и шмыгнул…
— Простите, кто «он»? — спросил юрист.
— Он! — вскрикнула бабушка в платке крест-накрест. — Он!!
— Ужас, — сказала паспортистка.
Длинный бухгалтер возмутился.
— Стыдно, — сказал он, — очень стыдно в наше время верить во всякое такое.
— Я с вами совершенно согласен насчёт времени, — сказал юрист, — но факты, факты! Следы-то есть.
— Ужас, — сказала паспортистка.
— Когда мы были в цирке… — начала бабушка Павлова, но в этот момент прибежал Мишка Зайцев и сообщил, что профессор уже идёт, а дедушка Кирюша тоже сейчас идёт, только дочинит куклу соседской девочке.
Все мы очень любили дедушку Кирюшу. Он был пенсионер, но дома не сидел, всё с нами что-нибудь делал. То хоккейную клюшку поможет починить, то объяснит трудную задачку, всякие штуки нам из дерева вырезал, корабли, яхты.
— Теперь вы, Пескова, — сказал Андрейцев дворничихе.
— В эту ночь дежурила я, — сказала она, — ничего такого не заметила. В час ночи, как положено, закрыла ворота. Всё.
— Он, — убеждённо сказала бабушка в платке крест-накрест. — Невидимый дух, без тела.
Пришёл профессор. Мишка Зайцев успел ему всё рассказать. Все замолчали и стали смотреть на профессора.
— Бога нет, — заявил профессор. — Это просто какая-то тайна природы. Ничего страшного. Люди не всё ещё успели разгадать. Проблемы снежного человека, доисторических ископаемых животных…
Выступление профессора нам понравилось, мы готовы были слушать его и дальше, но тут пришёл дедушка Кирюша, поздоровался со всеми и сказал, что это он, это он гулял ночью по стене нашего дома.
Что тут сделалось!
Бабушка «крест-накрест» тихонько легла на пол.
Милиционер дунул в свисток.
Паспортистка захохотала.
— Зачем? Зачем вы это сделали?! — закричал управхоз Андрейцев.
— Да уж так, — сказал дедушка Кирюша, — уж такой я человек, люблю разные шутки и загадки.
— Вы врёте, — сказал бухгалтер, — человек не может так.
— Нет, я не вру, — сказал дедушка Кирюша, — это я гулял по стене. А вы думаете, господь бог? Нет, это я гулял.
— Прошу извинить меня, — сказал профессор, — любопытно узнать: как, каким образом?
— Ножками, профессор, ножками, — сказал дедушка Кирюша. — А ножки я изготовил сам. Взял две лыжные палки и на каждую надел по туфле. Следы, если вы заметили, товарищ Андрейцев, идут рядом с лестничными окнами. А окна, позволю я вам заметить, не закрыты, хотя уже зима, товарищ Андрейцев. Я напомнил вам об этом, но вы сказали, что окна закрыты. Вы сказали неправду. Именно из окон высовывался я…
— Ах! — снова закричал управхоз Андрейцев. — Зачем же вы это сделали, а?!
— Как сонные мухи вы тут все, — сказал дедушка Кирюша. — Прямо даже не знал, как вас расшевелить. В нашем доме сплошной застой. Ребята вон вроде беспризорных…
— Это безобразие, — сказал юрист, — вы хотели смутить покой жильцов дома.
— Недостойный поступок, — сказал Андрейцев. — Чрезвычайно недостойный…
Но дедушка Кирюша вдруг исчез. Как? Куда? Никто не заметил.
— Где он? — спросил Андрейцев.
— Сгинул, — зашептала бабушка в платке крест-накрест. — И не видать его. Дух. Без тела. В нашем доме живёт.
— Пошли, — сказал Мишка Зайцев, — чего-то неинтересно.
Мы выскочили во двор.
Во дворе уже полно было ребят из соседних домов, все стояли задрав голову, а по стене шла чёрная цепочка следов человеческих ног.
Это будет сюрприз
Завтра все посходят с ума.
Все будут очень неспокойны.
Я не уверен, но скорее всего, что так.
Все будут тыкать пальцами в телевизор и говорить:
«Нет, вы только подумайте», или: «Бывает же такое», или: «Чей это необыкновенный мальчик?»
Не все ведь знают, чей.
Всех охватит необыкновенное волнение.
Я, честно говоря, это очень подозреваю.
Будут показывать — меня.
Пять дней назад я приехал в деревню к бабушке и дедушке. С папой и с мамой.
Ну, сначала вещи разобрали, устроились и сели пить чай. Бабушка и дедушка всё время протягивали руки через стол и гладили меня по голове. А я сидел, чай не пил, не ел ничего, болтал ногами и всё думал, когда же начнётся новая жизнь. Вот ведь глупо, уже приехал, а вроде и не приехал, просто сижу дома и ничего из нового не делаю. А они долго чай пили, будто первый раз в жизни, смеялись чего-то и всё меня гладили. Совсем я извёлся.
Я как угорелый из дома выскочил, когда они своим чаем напились. А кругом травка растёт, деревья, небо синее, жарища, красота, прелесть и простор. Я взял и… как побегу по дороге, просто так, изо всех сил. Потом остановился и стал дышать: дых-дых, дых-дых.
И вдруг вижу: что-то в кустах желтеется. Ни на кого не похожее, что-то жёлтенькое. Желтоволосенькое и желтопузенькое. А ведь что это — и не отгадать. Я взял камушек и бросил туда.
Жёлтенькое завертелось, затилитилькало, забумкало, заыхкало и ка-ак выпрыгнет. А я ка-ак побегу. А жёлтенькое ка-ак припустит за мной, как заорёт:
— Алёшка!
А я бегу.
А оно:
— Алёшка!
А я быстрей.
А оно топочет и кричит:
— Алёшка! Не убегай!
Удивительно знакомый голос. Остановился я… дых-дых, дых-дых. Тыща чертей! Да ведь это же рыжий Тимка.
— Здоро́во, Алёшка! — закричал он.
— Привет, Тимка! — заорал я.
— Вот я рад, что ты приехал! — крикнул он.
— А я… не можешь себе представить! — кричу я.
— Ты куда бежишь так быстро? — спросил он.
— Да на речку купаться, — сказал я.
— Ну, бежим вместе, — сказал он.
И мы побежали. Бежим и беседуем.
— Я тебя ещё час назад в окно видел, — говорит Тимка.
— Я своих устраивал, — говорю я.
— Чего твои тебя так по голове гладили? — спрашивает он.
— У меня причёска кривая, — сказал я.
— А ты чего в меня камень бросил?
— Я думал, это пень. А ты чего там сидел?
— Я гусеницу дрессировал. Кусачую.
— А окунь клюёт или нет?
— Ещё бы.
— А ты весь рыжий.
— А ты сам… синий.
— Красота.
— Красотища!
И мы прямо свалились в речку.
Сначала мы плавали. Потом кувыркались в воде. Потом топились и спасались. Потом я прыгнул с нырялки солдатиком. Потом просто так. Потом бочком. Потом опять просто так. Потом рыбкой. Потом самолётиком. Реактивненьким. Потом Тимка научил меня нырять чемоданчиком. А я его — драндулетиком. Потом мы спели песню. А потом Тимка сказал:
— Помнишь, кто такой Пушок? Бежим к нему!
— Бис! Браво! — закричал я, потому что сразу всё вспомнил, и мы побежали.
Я бежал и думал про Пушка. Как же это я сразу про него не вспомнил, про этого телёночка, про маленького бычка? Мы с ним в прошлом году здо́рово подружились. Он за мной как ручной ходил. Целыми днями. Он, наверное, подрос теперь и меня не помнит.
— Вон, — сказал Тимка на бегу. — Видишь дом с красной крышей? Это новая удоеэлектричница. Там коров доют.
— Эх ты, Тима, — сказал я. — Надо говорить электроудоительница.
— Пусть так, — сказал Тимка. — Когда мы до неё… до этой добежим, я тебе глаза закрою и поведу за эту… ну, как её… Пушок там пасётся.
Мы добежали до этой электроудойницы, Тимка велел мне закрыть глаза и повёл куда-то за руку.
Я пять раз чуть не упал и один раз упал, Тимка сердился и говорил, что я как слепой, а потом сказал:
— Ну, я побежал. А то он меня не любит. Интересно, узнаете вы друг друга? Открывай глаза на раз-два-три. — И убежал.
— Раз-два-три! — крикнул Тимка тихо-тихо, будто с другого конца земли.
Я открыл глаза и… удивился. Никаких коров здесь вообще не было. Стоял только один бык, огромный бычище, как паровоз.
Он смотрел на меня, а я на него, он на меня, а я опять на него, а потом он как посмотрит на меня странным образом и как побежит на меня, фырча.
У-ух как я дунул бежать по полю! А он за мной. Фырчит. Ногами землю роет.
— Караул! — закричал Тимка. — Он Алёшку хочет заесть!
А я бегу-бегу, бегу-бегу и… упал. Покатился. А бык — топ-топ-топ. Тимка «караул» кричит. А я закрыл глаза. Всё. Прощай, мама. Сейчас ка-ак…
И вдруг кто-то так нежно-нежно лизнул меня по лицу. Мокро-мокро. Шершаво-шершаво. Как губкой. Тепло-тепло. Открыл я один глаз и вижу — этот здоровый бык меня облизывает. Голова огромная, рога…
Открыл я потихонечку второй глаз и вижу — ну конечно, это же Пушок, та же мордочка с белым пятном, те же глазки…
— Пушок, — сказал я. — Пушечка! Пушиночка!
А он меня лижет. Узнал, игрун этакий.
Я встал с земли, а со всех сторон к нам люди бегут, с палками, с граблями, ещё с чем-то, рыжий Тимка плачет, все шумят.
Все до нас не добежали, остановились и не подходят.
— Мальчик, — сказал мне какой-то человек в очках. — Стойте смирно. Сейчас мы вас спасём.
А Тимка плачет перед очкастым:
— Товарищ новый зоотехник, я не нарочно, они же знакомы.
— Молчать! — сказал очкастый. — Никому не двигаться!
— О-о-о! Будет тебе, Тимофей! — заголосила какая-то тётенька на Тимку.
И вдруг я увидел, что к нам идёт дедушка Парфёныч, колхозный сторож.
— Дедушка Парфёныч! — закричал я. — Здоро́во!
— Здоро́во, Лексей, — сказал он. — Приехал, значит, погостить?
— Приехал, значит, — говорю я.
— Как мамаша, папаша? Здоровы?
— Как нельзя лучше, — говорю.
— Ну, привет им.
— А вам от них.
— А им ещё раз и низкий поклон.
— А они вам тоже кланяются, — говорю.
— Между прочим, — сказал всем очкастый. — Вы заметили? Бык не трогает ребёнка.
— Да-да, — сказал кто-то. — Очень похоже, что это так.
— А чего вы собрались? — говорит Парфёныч. — Не успел мальчик приехать, а вы уже. Что он, съест вашего быка, что ли? Он, можно сказать, год травы не видел, этот мальчик.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |