Я очень удивился его звонку.

Я очень удивился его звонку.

В последний раз мы с ним виделись в конце девятого класса, на выпускном. К тому моменту прошел год, как он ушел из нашей школы. Попал он на этот выпускной совершенно случайно: без предупреждения приехал увидеться с друзьями из старой компании и застал весь наш класс сидящим в автобусе в готовности отправиться танцевать и кушать вкусную еду. Естественно, учителя предложили ему присоединиться. Некоторые мои одноклассники, особенно девочки, начали возмущаться по поводу того, что он не вносил некоторой суммы, в то время как «мы все заплатили немало», и им не хотелось «кормить его за свой счет», но как-то все это уладилось, и решено было позволить ему ехать вместе с нами.

Помнится, блевотный был тогда выпускной, особенно ведущая. Каждый знает таких ведущих. До сих пор не понимаю, почему их нанимают: голос визгливый, мерзкий, сама толстая, потная, щеки лоснятся, улыбка фальшивая, смех фальшивый…фу! Неужели кто-нибудь получает удовольствие от их присутствия?

Но, несмотря на эту ведущую, он, кажется, неплохо тогда повеселился, да и многих других повеселил тоже. Говорил он немало и остроумно, и возмущения девочек куда-то пропали, сменившись кокетливыми взглядами в его сторону. А после того, как он достал из своей сумки бутылку коньяку, две из них даже повздорили между собой. Сейчас уже не помню точной причины, но, кажется, одна из них доказывала второй, что у неё на него больше прав, потому что в тот день она решила флиртовать с ним первой, а за пару лет до того они вообще целовались. Вторая не соглашалась с тем, что это весомые причины. Может быть, я вам сейчас приврал насчет флирта, но поцелуи там точно упоминались.

Восемь лет мы проучились с ним в одном классе и никогда не были особенно дружны: он водился с плохими ребятами, а я был застенчив и держался особняком. Хотя, должен отметить, что, несмотря на нашу столь великую разницу в социальном статусе, импонировал мне он весьма неслабо, даже с учетом (или, наоборот, ввиду) обстоятельств, изложенных в следующих нескольких абзацах.

Думаю, у меня вряд ли выйдет изумить вас, если я сообщу о своей природной субтильности, а затем скажу, что в классе меня постоянно травили. Пытался я лет десять назад, когда был студентом, нарастить себе мышц, но, безрезультатно проходив в тренажерный зал пару месяцев, решил, что не для меня это дело, тем более хрупкое телосложение – это не такой уж существенный недостаток, а в некоторых случаях даже достоинство. Вероятность инфаркта, говорят, меньше. Да и некоторым девушкам худые мужчины, когда на них есть одежда, кажутся весьма привлекательными. Но в детстве, особенно если их худощавость совмещается ещё и с необъемлемой скромностью, задолго до того, как привлекут своей внешностью хотя бы одну девицу, они привлекают к себе множество проблем. Я не был исключением из этого правила, и причиной моих проблем было присутствие его компании в нашем классе. Мой рюкзак перетерпел немало неприятных моментов: изо дня в день они бросали его с лестниц, выкидывали из окна, играли им в футбол и забрасывали в мусорные корзины из противоположного угла класса. Мне было больно на это смотреть, но стукачом я не был, а прямого сопротивления не оказывал, и в немощном бездействии мне приходилось проглатывать обиды одну за другой. Всерьез они меня никогда не били: только ставили пару затрещин ради потехи или валили на землю, заламывали руки, садились на спину, говорили какие-нибудь унижения и отпускали. Сейчас я зол на них за это, потому что мне кажется, что задай они мне разок хорошую трепку, я бы не выдержал и начал, наконец, принимать какие-нибудь меры к защите своего достоинства, как и полагается настоящему джентльмену. Хотя, кто его знает, как было бы. Скорее всего, все равно бы бездействовал. В любом случае, былого не исправить, и все мое детство меня угнетала его компания.

Он, естественно, тоже являлся участником глумлений надо мной, но обиды на него я не чувствовал почти никакой. У меня было ощущение, что он понимает меня и сопереживает мне. Остальные трое из этой компании казались мне кончеными мразями, они не давали мне ни минуты покоя, и я ненавидел их всем своим существом. Но он без всякой надменности или насмешки здоровался со мной каждый день; иногда заводил приятный разговор, несмотря на то, что я совершенно не умел поддержать его; он помогал мне, бывало, с математикой или естественными науками, в которых я был не очень силен, а он считался лучшим в классе. Кроме того, когда издевательства надо мной достигали крайности или слишком затягивались, он принимался защищать меня. Он не был Дон Кихотом, но не был и подлецом. В высмеивании меня он, несомненно, находил некоторое удовольствие; но удовольствием этим он не кичился, и основной и решающей причиной его участия в этих неприятных мне событиях являлось сознание того, что это необходимо для поддержания удовлетворительного ему уровня социального статуса. Я понимал его желание быть крутым парнем, мог его принять, мог принять условия, требуемые исполнением этого желания, и никогда не обижался.

По его некоторой опеке я видел, что понятия добродетели колеблются у него в приемлемых для меня рамках и во имя следования им он готов поступиться чем угодно, даже общественным положением. Так что, в каком-то смысле он и был Дон Кихотом, просто идеи, которыми он был болен, некоторым могут показаться не слишком строгими: вещи, которые в морали многих носили бы ярлык плохих, он считал вполне приемлемыми и уж точно никак не плохими, если того требует цель. То есть, можно сказать, что и подлецом он был тоже. Тем не менее, если бы каждый следовал хоть десятой доле идей этого мальчика всю свою жизнь неукоснительно, наш мир стал бы наполнен добром, трудом и покоем куда больше, нежели наполнен сейчас. А он тогда следовал своим идеалам беспрекословно, и это было видно очень хорошо.

Я чувствовал глубокое уважение и даже трепет к его благородству (а ведь что есть благородство, как не умение следовать своим идеалам и отстаивать их, когда того требуют обстоятельства?), радовался его вниманию, как радуется влюбленный мужчина вниманию возлюбленной, и ненавидел себя за то, что был слишком труслив, чтобы первым заговорить с ним.

Летом с восьмого на девятый класс он поступил в лицей при университете, учиться по направлению с биологическим уклоном. Первые полгода девятого класса он заглядывал к нам раз в месяц, чтобы поговорить с учителями и повидаться с друзьями, а затем пропал и появился только на вышеупомянутом выпускном, после которого я не видел его пятнадцать лет.

Я не узнал его по голосу, но, когда он представился, вспомнил мгновенно. Не слышал я о нем эти пятнадцать лет решительно ничего и с радостью согласился встретиться, несмотря на то, что в принципе не особенно люблю находиться в одной компании с малознакомыми людьми. Видимо, сохраненная о нем память на чувственном уровне предрасполагала меня к нему, потому что мыслилось мне, что он может быть каким угодно человеком, но только не тем хорошо знакомым по школе благородным хулиганом. Время меняет людей. Множество самых разнообразных натур рисовало мое воображение применительно к нему 30-тилетнему, но реальностью не оправдалась ни одна из них.

- Ты не против, если я сразу к делу перейду? Я знаю, ты писатель. Читал твой роман и пару рассказов – больше не осилил, не люблю я их. Но роман хорош. Очень хорош. – Доносилось после приветствия и пояснения личности тусклым, лишенным любой эмоции голосом мне в ухо из динамика телефона. – Героев ты очень хорошо прорисовываешь. Видно, что они и их положение скрупулезно обдуманы – приятно читать. Так вот у меня есть для тебя один. Обдуман самой природой. – он издал хрипловатый смешок, - Герой и его история. Не знаю, помогут ли тебе они чем-нибудь, но, если интересно, приезжай.

- Да, конечно, давай встретимся! – Ответил я, хоть мне и не особенно хотелось слушать историю его героя. Вечно все предлагают своих героев и их истории. «О, это так важно, это так важно, пускай человечество не знает моего имени, но оно должно узнать моего героя и его историю! Тебе это точно нужно написать!» Придурки гребаные. И самовлюбленные. Думают, это так просто. В общем, тошно мне было от того, что придется слушать его историю, но я был готов потерпеть, если того стоила встреча с ним.

- Хорошо. Приезжай ко мне. – Безжизненным голосом он продиктовал адрес и, немного погодя, прибавил, - Когда ты можешь приехать?

- У моего сына завтра матч в три часа. В футбол играет парень. – Промолвил я с улыбкой. – А больше на ближайшую неделю дел вроде бы нет. Тебе-то когда удобно?

- Мне абсолютно неважно, главное, приезжай на этой неделе. – Был вторник.

- Послезавтра пойдет?

- Да.

- А во сколько тебе удобнее?

- Когда угодно.

- Так. Давай я часов в пять вечера подъеду?

- Хорошо. – ответил он сухо.

- Нормально, точно?

- Да. – ответил он.

Мы распрощались, и я продолжил смотреть передачу о дикой природе, но смотрелась она мною уже не так внимательно, потому что некоторая часть моего сознания теперь перебирала вероятности происшествия различных изменений, способных случиться в личности того благородного школьника за пятнадцать лет.

Потребности в GPS-навигаторе у меня не возникло, потому что жил он в десять лет назад отстроенном европейском квартале – первом евро-квартале нашего города – расположение которого известно любому человеку моих лет. Я без труда нашел его дом. Подъезд мне открыла очень милая старушка-вахтерша почти тотчас, как я дал знать о себе и своих намерениях. В холле ощущался свежий дух чистоты и строгого комфорта. Лифт стоял на первом этаже, и мне не пришлось ждать его. Два раза нажав на кнопку одиннадцатого этажа, я сгорал в нетерпении. Мне было очень интересно, какого человека я встречу, и каким сам покажусь ему. Помнится, думал тогда, что он должен удивиться разительным переменам, произошедшим во мне со школьных времен.

Дверь лифта открылась, я несколько раз позвонил в звонок увесистой металлической двери. Немного погодя, послышались шаги, звуки открывающегося замка, и большая ссутулившаяся фигура немытого человека с бородой предстала предо мной. Неприятный, затхлый воздух тут же ринулся в мой нос, и я не смог разглядеть его лица, потому что сразу опустил голову.

- Проходи, - сказал он, сторонясь и открывая мне проход.

Он был одет в выцветшую синюю кофту с капюшоном, на подмышках которой темными, но бледными кругами выделялись пятна пота. В двух местах его кофта была прожжена сигаретой. На груди кусками располагались остатки фотографии группы «The Rolling Stones». Не было на его кофте места площадью более квадратного сантиметра, которое не было бы грязно или потерто. Ноги его были одеты в заштопанное неровными, крупными стяжками серое трико, тоже потертое и грязное. На стопах были изжелта-белые шерстяные носки.

Оказавшись внутри, я понял, что к запаху придется привыкнуть. Пустая приветственная ухмылка тупо застыла на моем лице. Меня немного подташнивало, и я покусывал свои губы. Я был ошеломлен. Уперев взгляд в растянутые колени его трико, противясь позывам, я протянул ему купленную к случаю коробку конфет и подал руку. Он принял конфеты и одарил меня своим рукопожатием. Я снял плащ и повесил его на крючок вешалки, привинченной к стене.

- Тапочки, если нужно, вот, бери. – Сказал он, отходя от закрытой двери.

Я посмотрел на него, заострив внимание на лице, и стрела ошеломления вновь поразила меня. Застыв на секунду, я глянул в указанную сторону, после чего опустил голову и стал развязывать шнурки.

Его лицо было ссохшимся, глаза скучно смотрели из-под сонно застывших век. Сухая, стянутая кожа его скул матово отражала солнечные лучи, доносящиеся из окна комнаты, расположенной напротив входной двери. Он оброс жесткой и густой бородой, и его длинные темные волосы были немыты уже изрядное количество времени.

Во все стороны от моего ботинка грязь сухими комками устилала подогретую плитку пола, измельчаясь и редея по коридору в стороны кухни и комнаты.

Переобувшись в грязные желтые тканевые тапочки с почерневшими стельками, раздавив подошвой несколько комков засохшей грязи по пути, я заглянул в комнату.

- Пошли на кухню, чаю попьем, там все и обсудим. – Тем временем, медлительно направляясь в сторону кухни, говорил он.

Первым, что попалось моему взгляду в его комнате, была засохшая лужа блевотины с отходящими от неё четырьмя следами голой левой стопы. Позывов она не усилила – очень была сухая – но мне стало совсем не по себе. Краем глаза приметив истертый кожаный диван, внушающую кипу книг, маленький столик со сгруженными на нем сигаретными пачками, упаковками из-под чипсов и шоколадными обертками; скользнув взглядом по полу, увидев разбросанные на нем коробки из-под полуфабрикатов и консервные банки, я резво вышел из комнаты и последовал за ним по коридору.

- Уютненько тут у тебя. – ступая по песчаным крупицам, заметил я с улыбкой.

Он медленно посмотрел на меня и, не ответив, вошел в кухню.

Раковина была заполнена грязной посудой. На полу под ней когда-то засохли грязевые разводы дуговой формы и с контурами человеческих стоп. Вдоль стен простирались кучи коробок из-под самых разнообразных полуфабрикатов, пакеты с мусором и пустые пивные бутылки объемом в два с половиной литра. По всему кухонному столу были рассыпаны засохшие хлебные крошки вперемешку с сахаром, сигаретным пеплом и овсяными хлопьями; подле него стояло три стула. На напольном посудном шкафу рядом с раковиной лежало три засохших огрызка яблока, несколько пустых коробок и тьма иных видов мусора. В воздухе царил затхлый запах прокуренного помещения, смешанный с другим затхлым запахом всей его квартиры. Плита была устлана черной волглой пеленой с лунками от лопнувших пузырьков.

Кинув коробку конфет на стол, он взял с него пару кружек и принялся мыть их в раковине.

- Ты будешь чай, кофе?

- Да, давай чай. – Проглотив брезгливое чувство вместе со слюной, ответил я и уселся за стол.

Он поставил электрический чайник кипятиться, тщательно вымыл губкой одну из кружек, поставил её подле меня, сполоснул вторую, поставил у противоположного конца стола, бросил в них по чайному пакетику и уселся на свой стул.

- Ты не голоден? – мне хотелось бежать от его тусклого голоса: смертью веяло от него.

- Да не особенно. – ответил я.

- Может, хотя бы бутербродов?

- Да нет-нет, я правда только что…

- Ну, я достану, сам решишь. – сухо перебил он, кивком указывая на холодильник за моей спиной.

Я чувствовал себя крайне дискомфортно, особенно когда он обращал ко мне свой мертвенный взор. Сожаления о том, что я согласился приехать, с каждый секундой все больше проникали в мою душу.

- Слушай, а где ты достал мой номер? – мне очень нужно было о чем-нибудь говорить, безмолвие угнетало меня.

- Твой агент мне сказал.

- Ох-хох-о-о-о! – воскликнул я неестественно весело и непривычно громко, с улыбкой. – А как ты его уговорил дать тебе его?

- Я не уговаривал. Сказал, что я твой школьный знакомый и что у меня есть для тебя история. Он сразу согласился. – Ответил он сухо.

- Нужно ему сказать, чтоб не раздавал направо и налево. А то разлетится весть, как просто достать мой номер – покоя ведь не будет. – Сказал я, вновь совестясь того, что не поддерживаю темпов писания, требуемых агентом. А ведь я – его хлеб.

- А дела у тебя не так-то плохо идут, а? – он положил на стол коробку плавленого сыра, колбасу, затем нож и разделочную доску.

- Ну, как сказать. Деньги-то имеются. Но вот не пишется по-нормальному сейчас, если честно. Напишу страницу, потом полторы недели её корректирую: «Идеально!» - думаю. Потом через месяц смотрю – уже кажется, что дерьмо получилось какое-то, так что опять корректирую. Очень медленно писать стал. Почти как у Камю из «Чумы» герой, знаешь?

Он утвердительно кивнул. Чайник вскипел, и он наполнил стаканы кипятком.

- Я думал, что у меня такая проблема только на ранних этапах будет иметься.

- Ты с сахаром чай пьешь?

- Нет, я так.

Накладывая сахар в свой чай, он сказал:

- Не знаю, может быть, я позвал тебя ради утешения своего самолюбия. Хотя, вряд ли огласка моей истории принесет мне удовлетворение. Но что-то все же побуждает меня рассказать её тебе. Сам суди, нужна она тебе или нет, но спасибо, что ты приехал – как-то так получилось, что мне это оказалось очень нужно. – Говорил он медленно, лениво помешивая ложкой растворяющиеся кристаллики.

- Да ладно, не стоит, я ведь и сам только рад.

Он коротко посмотрел на меня, затем снова устремил свой взгляд на стакан.

- Расскажи сначала ты мне, как твои дела, как ты живешь? – его голос все ещё леденил мою душу.

- Да я-то что, я нормально живу, ничего. Жаловаться особенно не на что.

- Не развелся ещё? – он покосился на мою правую руку.

- В смысле? – ненавижу эту драную улыбку смущения, но именно она красовалась на моем лице при этих словах. И мне все ещё было очень, очень жутко и дискомфортно.

- Сколько сыну лет, что на футбол уже ходит?

- Шесть.

- Достойно поздравлений. Семь лет не каждый брак выдерживает. Или сколько вы вместе? Я не про тот брак, который сраная официальщина – с танцами, кольцами. Я про то, сколько вы с ней вообще вместе. Открыть, кстати, конфеты?

- Да я сейчас сам открою. Мы познакомились три с половиной года назад. – промолвил я, сдирая полиэтилен с коробки. – Женаты три года, и я очень счастлив оттого, что живу с ними.

Он снова холодно посмотрел на меня.

- Значит, тебе вдвойне повезло, что с ребенком получилось наладить язык. Не у всех это получается.

«Значит, разведенка с прицепом?» - слышалось мне в его словах.

- Да нет, он очень открытый человек. Откроется до полной искренности любому проходимцу.

- Не каждый способен к полной искренности даже к самому себе. Ведь сколько стараний нужно потратить только к тому, чтобы исчерпывающе в себе разобраться. Потом ещё признаться себе в том, в чем разобрался – на это тоже время уходит. А потом ещё и собраться с силами другому об этом рассказать – с этим вообше считанные единицы только справляются. И самое обидное ещё, что с каждым годом разбираться в себе нужно заново. Так что поддерживай в нем интерес к самопознанию, это очень достойная черта характера, черта сильных людей.

- Достойная и по-моему, но, когда знаешь, сколько боли ему предстоит перетерпеть ввиду наличия этой черты, стыдно поощрять её. – Я посмотрел на него, и от его впалостей, заметных на местах лица, не заширмованных бородой, у меня сжалось что-то внутри. К тому же я все ещё ощущал этот мерзкий затхлый запах.

- Зато не меньше и положительных красок привнесет она в его жизнь. – Бросив на меня пронзительный, но вялый взгляд, он достал сигарету, прикурил её и пододвинул к себе пепельницу.

На секунду я задумался.

- Да, наверное, ты прав, оно того стоит. – Сказал я. – А что там с твоей историей? Мне очень интересно её послушать, иначе бы я, наверное, здесь сейчас не сидел. – соврал я. Мне просто не хотелось тратить воздух на озвучивание своих мыслей, я хотел надолго задерживать дыхание, потом медленно и размеренно выпускать воздух из легких, и снова вдыхать его – медленно и размеренно, чтобы поменьше слышать зловонье его квартиры, одежды и тела.

- Ты будешь записывать? - затянувшись, проговорил он.

Я достал из кармана свой телефон.

- Слушай, будь другом? – рука, в которой он держал сигарету, ухватилась за грязную понуренную голову.

- Что такое? – спросил я.

- Не включай пока. – Он мотнул головой в сторону телефона.

- Хорошо.

- Мне что-то сердце прихватило – у меня бывает такое – а будетброд хочется ужасно. Можешь намазать мне хлеб плавленым сыром, пожалуйста?

- Да, конечно.

Я поднялся, подошел к его краю стола, где лежали все принадлежности для намазывания бутерброда с плавленым сыром, и начал приготовление. Чувствовал я себя крайне неловко. Наверное, любой гость, чей хозяин просит намазать его бутерброд, чувствует себя так же. И вообще подозрительной какой-то показалась мне его просьба.

Нож, как ни странно, был, видимо, недавно заточен или сделан из очень хорошей стали. Этот факт натолкнул меня на мысль о том, что дом у него тоже хороший, а эта мысль привела к следующей: «значит, и жизнь у него тоже хорошая». Несмотря на то, что видимая мною картина реальности с его изжелта-бледным оттенком лица была эклектична последнему умозаключению, я все же предал ему некий вес.

- Так что, может, пока начнешь рассказывать свою историю?

Согнув в колене и прижав руками к груди одну и выпрямив другую ногу, он поставил первую на край стула, вторую на пол и сказал:

- Я думал, с чего бы мне лучше начать, но так и не пришел ни к чему конкретному. – Он взял со стола чай, отпил немного и, откинувшись на спинку стула, поставил кружку на свое колено.

Его движения были очень медлительны.

– Наверное, с университетских годов. Ты ведь понял, что история эта – моя, личная?

- Да, конечно.

- Спасибо, давай намажь себе тоже. Да, наверное, с университетских годов. Ну, что, включай диктофон.

Я включил диктофон и решил намазать бутерброд себе тоже, а сверху, на сыр, положить ещё пару кусочков колбаски. В той засохшей блевотине, что в комнате распласталась кругом с идущими от него следами левой ноги, через четыре шага тускнеющими совершенно, там тоже, вроде бы, засохшие кусочки плохо пережеванной и слабо превареной – при нарушенной pH* (концентрации ионов водорода = кислотности*) – колбаски лежали.

Холодным и хрипловатым, безжизненным голосом стал он размеренно повествовать свою историю, изредка поглядывая на меня и вызывая во мне тем самым волнующий трепет:

- В университетские годы я уже имел некоторые цели в жизни. Этими целями были банальные: лечь в кровать с любой симпатичной девушкой, хорошо проучиться в университете и при этом не дать себе в старости пожалеть о том, что чего-то в молодости я не сделал. Благодаря своим целям питал я тогда жизненные соки, себя не жалея совершенно. Я помню, мне было очень интересно достигать их. Для того, чтобы нравиться девушкам настолько, насколько нужно для того, чтобы у них возникало желание быть слишком усердными в старании понравиться мне – ты должен понимать, о чем я, и могу заметить, что это желание я вызывал весьма мастерски…

- Да, я помню, на выпускном. – Вставил я, положив нож на стол и закрывая крышкой сыр. Колбаску я решил все же не добавлять.

- Уже тогда? – спросил он без тени смущения, даже со скукой. Впрочем, скука слышалась в каждом его звуке и виделась в каждом движении.

- Да. – Ответил я, присаживаясь.

- Ну, вот. Но я не для того, чтобы похвастаться сказал об этом – и может ли быть великой заслуга того, кем самим полновластно управляет материя, подчиняющаяся законам природы (то есть, человека)?.. Так вот не ради потехи самолюбия, но потому что это сыграет важную роль в моей истории, сказал я об этом. Хотя, в конечном итоге, это все равно приведет к потехе самолюбия, потому что именно ради неё я и рассказываю тебе эту историю вообще, но да ладно. Для того чтобы в студенческие годы продуктивно ухлестывать за девицами, нужно быть при деньгах. Можно и без них, конечно, но с ними намного проще – банально, возможностей больше у тебя появляется. В студенческие годы, чтобы наверняка добиться цели, девицам нужно голову вскружить романтикой, которая без денег сводится лишь к пошлым походам в кино, катаниям на коньках, да к замочкам в виде сердечек, прикрепленных к мосту, знаешь такие? Тошно от этой пошлятины мне все ещё. А когда есть деньги, с интересной и захватывающей романтикой, если ты имеешь хоть капельку воображения, проблем не возникнет совершенно. За деньги можно дарить настоящее искусство. А настоящее искусство не так-то дешево. Конечно, можно было без этих трудов валить в постель девушек известной натуры, но они меня не привлекали совершенно, да и романтика была всегда мне по душе. Так что нужны мне были деньги. – помолчав немного, он продолжил. – Знаешь, я никогда не получал особенного удовольствия от секса. Я про физическое удовлетворение. Конечно, круто кончить, но, в целом, это не так уж и доставляет, а если прибавить к этому ещё и те нелепые движения и позы, которых не избежать для получения оргазма, так вообще говно какое-то. Просто все о нем говорили как о чем-то сверхъестественном, так что мне тоже хотелось им заниматься. Ужасно глупо.

- Может быть, ты просто не признавался себе в том, что тебе это нравилось, потому что ты считал это низким занятием, или типа того? Я вот помню, что раньше считал это оскорблением девушек. Тоже ужасно глупо. – Я улыбнулся.

- Низким? Нет, низким мне оно никогда не казалось. Просто не нравилось мне это и все. Физически. Но зато все, что происходило перед ним, доставляло мне огромную радость. Да, романтика мне и самому кружила голову, хоть и не влюблялся я ни разу. Понимаешь, как это? Мною деланная романтика кружила мою собственную голову. Самообслуживание в некотором роде. Знаешь, это чувство вскруженной головы схоже с тем, что испытываешь, когда смотришь что-нибудь вроде «Титаника». Вроде бы тебе и плевать, но романтика все-таки умиляет. И приятно это. Интересны, конечно, все эти чувства и ощущения. Жаль, я никогда не влюблялся. Очень интересно было бы испытать такое.

Он заметил, что его сигарета успела потухнуть, и плавно положил её в пепельницу. Помолчав с десять секунд, он посмотрел на меня своими леденящими глазами и продолжил:

- Но грех мне жаловаться. Много чего интересного было в моей жизни. Хотя самое интересное ещё впереди. – Перейдя к концу на шепот, он медленно и незаметно улыбнулся. – Вот. Ради денег, которые ради девушек и романтики, устроился я агентом по недвижимости. На первом курсе это было. Да. – Он кивнул с отрешенным взглядом. – Я жил и был вполне доволен своей жизнью. Я не знал скуки, потому что был все время чем-то занят. А был я постоянно занят, потому что и биофак, и сдача недвижимости в аренду, купля-продажа тоже, и романтика, и девушки, и жизнь студенческая – потому что все это было мне интересно, занимался я этим. К концу летней сессии первого курса я стал зарабатывать достаточно для того, чтобы после курса первоклассной романтики, деньги ещё оставались. Родители продолжали кормить меня и даже снабжали карманными расходами, так что тратить лишнее мне было особенно некуда, и я стал копить собственный капитал. Я хочу, чтобы ты понимал, что у меня была очень хорошая жизнь, полная отрады и праздности: хоть я и не ленился, в классическом понимании этого слова, я не делал ничего, что закаляло бы мою силу воли, то есть было бы противно моим чувствам. После учебы я ездил на показы новых квартир, где разговаривал с множеством самых разнообразных людей, а затем отдыхал и занимался своей любимой молекулярной биологией под родительским кровом, и жизнь была мне в радость. Иногда я договаривался с преподавателями о свободном посещении их лекций и проводил лекционное время с милыми дамами. По выходным я тоже сидел дома и занимался познаванием нашей матери-природы или искал себе новых клиентов и новые предложения недвижимости. Да, примерно в таком ритме прошло два моих первых курса. Я сменил к тому времени около пятнадцати романтических подруг и не получил ни одной оценки ниже пятерки за все сданные мною экзамены. Так было на первых двух курсах. Однокурсники мои относились ко мне с уважением, потому что домашнее задание свое я никогда от них не скрывал, иногда вставлял парочку занимательных высказываний в случайный разговор, справедливо, как им казалось, решал конфликтные ситуации и славился своим краснобайством. Мне доверяли, и в начале второго курса я даже побывал старостой, только сразу сдал пост следующему, потому что эта должность накладывала на меня лишние обязанности, которые мешали вдоволь заниматься другими, более достойными моего внимания делами.

Он говорил размеренно, с превосходной расстановкой интонаций, но лениво и безучастно, как мертвец. Я вдыхал аромат теплого чая, чтобы заглушить неприятный запах кухни. Постепенно я свыкся с запахом кухни, и чай прогнал тошноту, но дискомфорт я все же чувствовал.

Он закурил ещё одну сигарету и подлил воды в свой наполовину выпитый чай. Я достал конфетку из коробки и положил её к себе в рот

- На втором курсе мне попалось очень дешевое предложение по аренде помещения под магазин, недалеко от моего дома. – Продолжил он. – Тетя имела точку на вещевом рынке, а мой капитал достиг приличной величины, так что я решил открыть магазин одежды в этом помещении. Тетя согласилась привозить из Китая и Турции чуть больше товара, чем возила раньше за вполне справедливую оплату перевозки надбавки, банк согласился дать кредит по моему бизнес-плану, а арендодатели оказались вполне милыми. Девушек забросить я не мог, отчего не мог забросить и работу, так что перестал ходить на учебу и заниматься изучением природы, посвящая освободившееся время расчетам и изучению книг по ведению бизнеса. К концу второго курса мой магазин был открыт. Забросив работу агентом вместе с учебой, я купил себе военный билет и стал продавцом в своем собственном магазине. Я сидел там целыми днями и изучал бизнес, когда не было клиентов, а по вечерам и по выходным посвящал свое время дамам. Ты бы знал, как мне все это было интересно. Оно ещё и подогревалось приятной мыслью о том, что я обеспечиваю будущее себе и своей будущей семье. Райская жизнь. Но интереса к ведению бизнеса мне хватило лишь на пару лет. За эти два года я открыл ещё два магазина. У меня были очень хорошие маркетологи, и дела шли очень хорошо. Никогда нельзя скупиться на маркетологов. Дамы сердца я так и не нашел, зато у меня были деньги. Вообще, девушки меня тогда почти совсем перестали интересовать. Интересовали только налоги, да курсы валют. Хотя нет, вру, как раз тогда я завел множество друзей, прямо как в детстве, только друзья эти были чуть более солидны. Мы разговаривали на интеллектуальные темы, нюхали кокаин и участвовали в оргиях. Я все ещё не получал удовольствия от секса, но это было даже весело. Мне однозначно нравилось находиться в компании этих людей. Один из них мне тогда посоветовал нанять менеджера, и я удивился тому, что не сделал этого раньше. Первый менеджер был идиот, но второй оказался довольно смышленым, и мы быстро с ним поладили, даже подружились. Мой магазин стал акционерным обществом, разросся до пятнадцати точек, и я с удовольствием проводил время за разговорами о бизнесе со своим менеджером. Только он почти совсем не был сумасшедшим, так что, когда я ему рассказал об оргиях, на меня накатил стыд. Совесть грызла меня, и я стал меньше времени проводить со своими интеллигентными друзьями, даже вновь начал подумывать о романтике, но она быстро мне наскучила. С менеджером потом у меня как-то тоже не заладилось, но был кокаин, так что жилось мне все равно неплохо и достаточно интересно. Я повысил зарплату менеджера, и он принял на себя все мои обязанности, и моя жизнь преисполнилась отрадой праздности. Иногда я стал вновь садиться за биологию, иногда читал художественную литературу, смотрел много фильмов, ходил в ночные клубы и принимал кокаин. В казино несколько раз сходил, но меня не вставило с них что-то. Потом как-то пришла мне мысль в голову, что с кокаином пора завязывать, потому что ничего хорошего из этого выйти не могло – два с половиной года я его принимал – и я лег в санаторий на три месяца, где от кокаина отвык и совершенно перестал хотеть его. Но следующий год оказался для меня очень тяжелым. Как ты мог понять из моего рассказа, я никогда не чувствовал скуки. Всю жизнь я занимался любимыми делами, и мне было очень хорошо от этого. Но тот год был совсем другим. Когда я приехал домой из санатория, я понял что делать мне совершенно нечего. Встречаться с друзьями мне не хотелось, не хотелось читать книги, не хотелось кокаина, не хотелось смотреть фильмы – ничего не хотелось. Я лег на диван – тот, что в комнате стоит – и пролежал на нем целый день, ничего не делая. Вечером я заснул, но наутро мне не хотелось даже пойти почистить зубы или приготовить себе завтрак. Конечно, естество бунтовало, и я себя пересилил, но это доставило мне кучу негативных эмоций. Мне позвонил менеджер, поздравил с выздоровлением, и мне не хотелось с ним разговаривать. Мы быстро распрощались. Тогда я понял, что моя жизнь кардинально изменится. Целыми днями я бесцельно ходил по дому в апатии. Заказывал себе пиццу, смотрел телевизор и чувствовал крайнюю неудовлетворенность, от которой не было мне ни секунды покоя. Единственное, что меня выручало – это сон. Я ложился спать с огромным удовольствием, потому что во сне все было не так плохо. Во время же бодрствования даже сам факт нашего существования казался мне нелепым и глупым. Но это мысли; главное – в чувстве. Конечно, чувства наши и привязанности, которые их доставляют – эфемерное дерьмо, но они – единственное, ради чего стоит жить. Ради них все и живут, собственно. Не потому что все решили так жить, а потому что так мы устроены. Не знаю, может быть, я говорю очевидное, но, по-моему, все наши действия направлены на достижение идеального сочетания положительных эмоций и, неизбежно появляющихся в ходе достижения этих положительных эмоций, эмоций отрицательных. И в то время я не знал путей получения положительных эмоций, потому что любая вещь так и разила на меня скукой. Эта скука перечеркивала абсолютно все, и я был крайне неудовлетворен своей жизнью, но не знал, как это исправить. Я попробовал заново начать принимать кокаин, но спасал он только первое время. Мне было очень тошно жить, и я стал подумывать о самоубийстве. Все было неинтересным, для любых действий приходилось прикладывать неимоверные усилия, ничто не доставляло мне радости, я не мог больше жить так. Я просидел дома год практически безвылазно. Никто не скучал по мне, да мне этого и не было нужно. В какой-то момент пришла мысль о посещении психотерапевта, но он тоже не смог мне помочь. Я сходил ко второму, к третьему – все безрезультатно. Сидели, говорили со мной, антидепрессанты давали. Мне кокаин не помогал, а они рассчитывали на какие-то избирательные ингибиторы! В общем, очень тяжело мне было, и я решил кончить с этим, но не смог. Повесил уже галстук в той комнате. Выпил порядком, естественно. Но не смог. В тот раз все же не смог.

- И как ты избавился от этого? – я ощутил прилив сочувствия к этому человеку, потому что видел, что он говорит правду.

- Как избавился? Я решился на крайние меры. Жить так было невыносимо, а покончить с собой я не мог, и я вспомнил про старые добрые заменители эндорфинов. Я стал принимать героин. Купил себе полукилограммовый пакет и осознанно решил заделаться героиновым наркоманом. Я не хочу, чтобы кто-нибудь корил меня за это. Вообще не хочу, чтобы кто-нибудь кого-нибудь корил. Иногда это действует, но отрицательных эффектов все же больше. И в любом случае это несправедливо, потому что любой человек – жертва обстоятельств. Не могу я сейчас гордиться тем, что был когда-то очень успешным, в глазах современного общества, человеком. Наш внутренний мир нас определяет. А его определяют уже гены вкупе с внешними обстоятельствами. И сами гены для человека, как для порождения чувств, тоже внешние обстоятельства. Внешние обстоятельства взаимодействуют между собой, и в результате получается сознательный человек, который уже сам действует на внешний мир, но действует исключительно исходя из своих знаний и предпочтений, продиктованных ему внешними условиями. Все мы только жертвы обстоятельств, просто одним повезло больше, а другим меньше, и нет здесь места гордости или обвинениям, если они не действуют на людей нужным образом.

Он поставил чайник кипятиться и снова закурил.

- Знаешь, в тот период я даже пытался впасть в отчаяние, плакать, но все это лишь вызывало ироническую усмешку на моем лице. Мне было ужасно скучно, и это было одним из моих обстоятельств. Но героин меня действительно выручил. В общем, я все рассказал. Сейчас я героиновый наркоман со стажем почти в пять лет, сейчас у меня кончился мой полукилограммовый пакет, и это моя история.

Мне стало страшно. Он посмотрел на меня и холодно усмехнулся.

- Ты не переживай. Денег у меня достаточно, восемьдесят семь процентов акций моей компании все ещё у меня, и дивиденды солидные. Я позвал тебя действительно только затем, чтобы рассказать тебе свою историю. Если тебе нужна какая-нибудь мораль, которую я вынес из неё, я вынужден тебя огорчить. По этому вопросу за всю историю своей жизни я понял только то, что мораль – крайне фальшивая штука. Все равно за ней стоят эмоции, а за ними стоит эволюция. Естественно, я бы не стал употреблять кокаин, если бы знал, к чему это приведет – и я не про свою героиновую зависимость, я про скуку. Не стал бы я тогда водиться с этим кружком истых джентльменов, тем более была целая тьма приятных мне занятий. Но тогда я думал, что кокаин не может повлиять на меня настолько. Или, может быть, все дело в той праздности, в которой я купался, не жалея сил. Я не знаю. Не знаю. Факт в том, что никогда не знаешь, что может произойти. Конечно, мы располагаем какой-то информацией об окружающем мире и даже делаем вероятностные оценки каких-то событий, последующих за нашими потенциальными действиями. Но не знаем мы очень многого. Может быть, даже сейчас для меня есть выход, но я его просто не знаю. Я знаю только, то, что жить в этой прострации мне невыносимо, что мне очень скучно, что лень меня пожирает и что героин – это источник моей радости. – Немного помолчав, он посмотрел на меня и промолвил:

- Спасибо тебе, что выслушал.

Он потушил сигарету о пепельницу, закинул в свою кружку свежий пакетик чая, положил полторы ложки сахара и налил кипятка. Я выключил диктофон и убрал телефон в карман.

- Должен ведь быть выход. – Сказал я. – И что ты собираешься сейчас делать?

- Выход? – улыбнувшись, он посмотрел на меня. – Да, выход есть.

- Ну, и какой? Ты все-таки знаешь?

- Конечно. Выход очевиден. Только прежде, чем рассказать тебе и о нем, я должен признаться, что в своем рассказе я немного исказил действительность. Про героин. С ним жить мне стало действительно легче. Правда, я перестал заниматься любой активной деятельностью совершенно. Ты знаешь опыт с мышкой и эндорфинами?

- Нет. – Ответил я.

- К мышке подключили электроды, и, когда она нажимала на кнопку, в её мозге выделялись эндорфины. Это те нейромедиаторы, которые отвечают за чувство типа эйфории, если тебе это о чем-нибудь скажет. Догадаешься, что произошло с мышкой? – я, молча, смотрел на него. – Она тыкала свою кнопку до тех пор, пока не умерла от голода. Очень показательно, по-моему. Все мы просто тыкаем на свою кнопку, пока она не исчезает. А когда она исчезнет, мы ищем новую. И так до самой смерти. Вот почему я говорю, что наши жизни строят наши предпочтения – те вещи, от которых у нас вырабатываются нужные нам нейромедиаторы. Наши кнопки. А кто может сказать, что он сам выбрал свои предпочтения? Конечно, мораль и прочее вроде бы мы сознательно выбираем, но оглянись вокруг: мораль в нас строит общество, даже эволюционирует она сообразно с ним. Конечно, не прямолинейно все это происходит... Но я очень отдалился от своей истории. В общем, я не видел перед собой ни одной кнопки, кроме героина. Он стал моим вторым дыханием жизни, жизнь вновь обрела краски. Я купил его сразу много, чтобы по сто раз не ездить туда-сюда. И вот почти пять лет я живу так, как ты видишь – совершенно ничем не утруждаю себя, даже выкинуть мусор не удосуживаюсь. Иногда я не ем по два дня, потому что мне лень сходить до магазина. Я читаю книги, смотрю фильмы, вновь начал разбираться в устройстве природы. И все бы хорошо, только от этой радости я тоже устал. Скорее всего, это во мне говорят мои старые предрассудки: жить так нельзя, это не хорошо и прочее. Но они есть, и я никуда не могу от них деться. Я очень устал и больше так не могу. Посмотри на меня – я итак ходячий труп. С венами у меня все нормально, да и вообще со здоровьем, наверное, тоже, но посмотри на мое тело. – Он засучил оба рукава, развел руки в стороны, и я увидел истыканные вдоль худых вен предплечья. – Год назад я решил, что когда мой пакет кончится, я покончу жизнь самоубийством. Я чувствую, что сейчас я готов к этому. Я очень устал. И, когда ты уйдешь, я вколю свою последнюю дозу – поэтому я просил тебя приехать не позже недели, порошка у меня осталось доз на пятнадцать.

Меня ошеломило. Я сидел и обдумывал варианты помощи ему, хотел вытащить его из ленной ямы, и, хоть ни одной годной идеи мне в голову пока не пришло (разве что опять лечение в санатории, только более продолжительное в этот раз), такого я не мог ожидать никак.

- Ты бы не кипятился так, ты что? это всегда ведь успеется. - Стал я отговаривать его.

- Да, но я больше не могу ждать. Ты вряд ли сможет это понять. Я смертельно устал от жизни.

Я начал доставать телефон из кармана, но он вскочил с места, схватил со стола нож и сказал, как всегда, без всякой эмоции:

- Нет, в этой квартире ты звонить никуда не будешь. Ты должен уважать мое решение. Если ты позвонишь сейчас куда-нибудь или продолжишь докучать мне отговорами, я перережу себе глотку этим ножом. Конечно, это не самая приятная смерть – передоз намного легче, но я сочту за глубокое неуважение какие-либо речи о моем решении или действия с ним связанные. И готов отплатить за это неуважение. На этом ноже твои отпечатки. Конечно, тебя оправдают – у меня даже предсмертная записка лежит в комнате, вчерашним числом датирована. Но тебя затаскают по судам, нужно тебе это? Если твои действия ничего не исправят, но причинят неудобства как мне, так и тебе, стоят ли они того, чтобы быть свершенными? А если я умру от передоза, никто никаких отпечатков снимать не будет – это обычное дело.

Мне захотелось кричать от досады. Я уже совсем не чувствовал неприятного запаха, не замечал его болезненного вида, а только существовал, преисполненный своим бессилием.

- А вообще, тебе уже пора идти домой. Засиделся ты что-то у меня. Тебе так не кажется? – спросил он хладнокровно.

- Но…

- Иди одеваться. – Он кивнул в сторону прохода в коридор.

- Но…

Я сидел в оцепенении, отчаяние поглотило меня.

- Давай, пошли. – Настаивал он, заходя в коридор.

С смешанными мыслями дошел я по засохшей грязи до двери, безмолвно обулся и надел плащ. Мне хотелось остаться и помочь ему. Я чувствовал, что не могу просто так взять и уйти.

- Может…

Он открыл дверь. Нож все ещё был в его руке, и мне было тоскливо, и я был обессилен.

Когда он захлопнул за мной дверь, слезы потекли из моих глаз. Тупо простояв у двери его квартиры некоторое время, я спустился по лестнице. Я не понимал, что происходит, чувствовал только, что тяжелая немощность разрывает мое существо. Часто всхлипывая, я дошел до своей машины и лишь по дороге домой вспомнил, что в таких случаях обычно звонят в скорую помощь. Это было бессмысленно, и я понимал это и потому, позвонив, не мог ощущать того, что сделал что-либо для спасения его жизни.

Дата добавления: 2015-08-28