– Он уже мертв, – удивленно произнес Грегуар, наблюдая за ней.
– Теперь я знаю это наверняка, – невозмутимо ответила итальянка.
Грегуар заметил среди суеты, царящей вокруг пего, чей-то настороженный взгляд и, не отдавая себе отчета, спросил:
– А Сардис? Где он?
Даже под вуалью было видно, что она состроила трагическую мину.
– Он пытался бежать… Наш храбрый дю Амель уже занялся им.
– Где он?
– Сейчас, насколько я знаю…
Она вытерла лезвие о рукав рубашки мертвеца, лежавшего на земле, затем спрятала стилет под плащ и выпрямилась. Грегуар поднялся вслед за ней, и так они и стояли бок о бок, не произнося ни слова. Шум и звуки голосов постепенно стихли, и капитан дю Амель объявил, что операция завершена, «заговорщики крепко связаны и готовы идти прямо в камеры, чтобы ждать, как решится их участь».
– Ну что ж, в дорогу, – вежливым тоном, словно приглашая его, произнесла Сильвия.
– Как прикажете! – гаркнул дю Амель.
Он отдал команду своим людям с факелами в руках сопровождать несчастных братьев и удалился.
Сильвия, не глядя на Грегуара, проговорила:
– Я могла бы представить тебя в Риме. Одно только твое слово… и я немедленно это сделаю. – Она посмотрела в сторону длинной вереницы арестованных и добавила: – Неужели слишком поздно? Тем хуже… – Повернувшись к Грегуару, женщина остановила на нем пристальный взгляд и сказала по-итальянски: – Вполне вероятно, Грегуар де Фронсак, что я очень люблю тебя. Но я допускаю, что на самом деле невозможно любить тех, кто сам любит слишком сильно…
– Скажи это по-французски, – тихо попросил он.
Сильвия повернулась к Грегуару, сняла вуаль и, крепко обняв его, поцеловала. Ее поцелуй был неожиданно страстным и в то же время спокойным и неторопливым. Затем она отстранилась, взяла его лицо в свои ладони и, глядя ему прямо в глаза, произнесла:
– Ради твоего же счастья, шевалье, – или любимый, если тебе угодно, – советую не любить ее так безумно, как сейчас. Если, конечно, она выживет.
– Она выживет.
– Per mia disgrazia,[12] – прошептала Сильвия и внезапно улыбнулась.
Развернувшись, она ушла прочь, будто растворилась в ночи, так и не увидев движения, которое он хотел было сделать в ее сторону, но передумал.
С тех пор он никогда не видел эту женщину. Сильвия исчезла из жизни Фронсака, оставив еще один шрам на его груди – на уровне сердца, – который иногда вдруг некстати напоминал о себе легкой болью, словно тлеющий, неугасающий огонь.
* * *
Грегуар был последним, кто покинул эту поляну вместе с солдатами, которые несли убитых, и капитаном дю Амелем, терпеливо ожидавшим его. В тот момент, когда он поднимался в седло, завыл волк. Его вой раздавался поблизости, в призрачном мраке ночи, посеребренном светом луны. Затем ему ответили остальные, и хор их голосов, казалось, спускался с горных вершин, покрытых деревьями, среди которых рыскали звери и пробирались люди. Грегуар сразу узнал голос волка, который заговорил первым; он словно увидел его огромную и величественную серую тень, увидел так, как видел волков, ждавших их в тот вечер, когда они вернулись в Жеводан. Он слышал этот жутковатый голос, узнавать который его научил Мани, и внезапно в его груди зашевелились, разгораясь, чувства и слезами выплеснулись наружу. Он энергично пришпорил лошадь.
Глава 19
Марианна пробыла без сознания три дня и четыре ночи, лежа в постели в замке Сент-Шели, куда граф де Моранжьяс, вернувшись из Лангоня, отвез ее по настоянию Тома д'Апше. Маркиз без обиняков заявил, что после всего случившегося у девушки нет никакой гарантии выздороветь в стенах родного дома, где ее, очевидно, отравили. Граф не был плохим человеком, тем более плохим отцом. Не был он и глупцом: внимательно выслушав молодого человека, граф де Моранжьяс согласился с ним и не стал препятствовать. А Тома тут же отдал распоряжение, чтобы о Марианне как следует позаботились.
На исходе ночи, когда погибли главные виновники и из развалин бывшего храма увели арестованных членов этого могущественного братства, в округе было задержано много других людей, которых разоблачили в зловредной еретической пропаганде. Граф, пострадавший от собственных родственников, не выказывал своих обид. Он сидел у изголовья постели дочери, которая не могла ни есть, ни пить, и, вполне вероятно, зачах бы вместе с ней, если бы не отец Жорж из больницы. Старик вспомнил, что такие симптомы, как жар, потливость, тошнота, внезапные судороги и удушье, он уже наблюдал во время болезни маленькой Сесиль, находившейся между жизнью и смертью после встречи со Зверем. Сердобольный отец Жорж долго сокрушался, когда после приезда Жана-Франсуа, который навестил малышку, чтобы осведомиться о ее здоровье, ей стало хуже. Кюре вспомнил, что молодой граф дал девочке лекарство, которое он для нее приготовил из трав, привезенных из путешествия по Африке.
Память отца Жоржа и его решительные действия, подкрепленные словесной заботой, – настолько обильной, что долгое время он вообще не мог внятно говорить, – спасли жизнь Марианны и, таким образом, спасли жизнь ее отца. Кюре вспомнил о противоядии, которое изготовил, как он говорил, «американшкий шелитель». Заветный мешочек с «лекарштвом» был обнаружен среди вещей Мани.
* * *
– А в этом мешочке, видишь ли, были засушенные травы, которые когда-то спасли тебе жизнь, моя храбрая Сесиль, – говорил седовласый господин, обращаясь к своей служанке. Он был без парика, с посеребренными висками, и его блуждающий взгляд, устремленный куда-то вдаль, свидетельствовал, что старик полностью погрузился в свои воспоминания.
Далекие образы внезапно ожили на исписанных мелким ровным почерком страницах, выпавших из пухлой папки, которая лежала на его столе. Здесь же находилась небольшая стопка листов, на которых он еще только собирался писать…
Тома д'Апше взял перо, обмакнул его в чернила и в нерешительности замер.
– Мсье маркиз, – настаивала Сесиль, – вам нужно поторопиться.
Крупная рыжеволосая женщина проявляла беспокойство и испуганно смотрела на своего господина. Точно такой же взгляд маркиз видел почти полвека тому назад, когда она не могла проснуться от своего кошмара.
– Поторопиться, – повторил Тома и напряг слух. – Их уже не слыхать.
– Но они идут. И они сердиты.
– О Боже, сердиты… Что я им такого сделал за пятьдесят лет сосуществования?
Женщина удивленно посмотрела на него. Казалось, она не понимала его. Или, возможно, слишком хорошо понимала.
– Дело не в вас, мсье маркиз, а во всех остальных, – сказала Сесиль. – Вам нужно уезжать, сейчас же. Карета давно готова, и мадам ждет вас вместе с детьми в Париже, где вы будете в безопасности. Она просила меня поторопить вас. Она всех нас об этом просила…
– Я знаю, Сесиль, – произнес Тома.
Он посмотрел на перо, на исписанные страницы и чистый лист, на котором не появилось ни слова в течение почти месяца, начиная с первых морозов. Вздохнув, маркиз заметил:
– Они могли бы дать мне время, иначе мне никогда не закончить. А может, у нас совсем не осталось времени?
Сесиль не ответила.
– Мне осталось только написать, – продолжал Тома, – как шевалье наутро отправился в пещеры герцога Монкана, где развернулась вся эта драма. Я пошел тоже, чтобы составить ему компанию, несмотря на свое недомогание из-за полученных ран. Фронсак, признаться, не проявлял особого рвения. Собственно говоря, он и сам был в шоке от всего случившегося. Его потрясла смерть Мани… И он очень переживал оттого, что чуть не умерла Марианна… Это капитан дю Амель попросил шевалье, чтобы он провел их туда. С ними был еще один офицер. Мне осталось рассказать только о том, как умер Зверь, Сесиль…
Служанка покачала головой, расстроенная, взволнованная, как будто она ждала, что кто-то, сбежав с гор и ворвавшись во двор замка, неожиданно окажется в стенах библиотеки.
– Я не думаю, что на этот раз у вас есть время, мсье маркиз. Если они вас выследят…
Но Тома, казалось, не слышал ее.
– Мы спустились в пещеру, – прикрыв веки, продолжал старик, – где находилась эта арена, и там нас встретил Жан Шастель, который заботился о Звере. Это было самое необычное животное, которое… – Маркиз посмотрел на Сесиль и слегка кивнул головой. – Ну конечно, я не стану тебе его описывать. Он был таким, каким его сделал этот безумец. Жан Шастель был единственным человеком, который, наверное, любил Зверя и сильно к нему привязался, несмотря на всю его чудовищность. Этот человек наверняка знал, за какие грехи Бог наказал его, дав ему немую дочь… Кто знает… Шастель ничего не сказал и никак не противился тому, что должно было случиться. Я не знаю, что побудило шевалье упасть на колени рядом с животным и протянуть ему руку, прямо к пасти, из которой торчали заточенные железные клыки, вживленные прямо в челюсть… О Боже… – Маркиз глубоко вдохнул. – Представляешь, Сесиль, Зверь лизнул его руку, просто лизнул, а в глазах у него было такое жуткое, невыносимое страдание… И когда в присутствии солдат шевалье нацелил на Зверя пистолет, именно Жан Шастель протянул руку за оружием. И шевалье отдал пистолет, чтобы Жан Шастель сделал это сам. Старик при этом сказал, что только так он сможет исцелить его…
Тома замолчал. Он поднял глаза на Сесиль, но смотрел мимо нее, куда-то вдаль, в прошлое, где в Жеводане вновь начинался адский сезон. Маркиз знал, что Грегуар де Фронсак и Марианна де Моранжьяс уехали в Нант, откуда они должны были отчалить на «Ла Карай» в неизведанный мир, захватив с собой сундучок, в котором хранился пепел человека, уверенного в том, что он был волком. Тома д'Апше моргнул.
Он больше никогда их не видел, и за все эти годы от них не было никаких вестей, хотя маркиз очень надеялся получить письмо от бывшего товарища. А затем он понял, что уже никогда не получит его, и сказал себе, что однажды, быть может, он тоже станет человеком, от которого кто-то будет ждать письма.
Маркиз вздохнул.
– Я иду, Сесиль, – прошептал он и снова взял высохшее перо.
Обмакнув его в чернила, он написал последнюю фразу:
И с тех пор о Звере больше не говорили.
Тома д'Апше. Июль 1789 г.Он поставил перо в чернильницу и, прикрыв глаза, подождал, пока высохнут чернила на бумаге. Из открытого окна доносились голоса людей, которые несли факелы и шли в ночную тьму один за другим, словно огромная разгневанная змея.
Примечания
Зверь огромный. (Здесь и далее прим. перев.)
Как корова.
Дай посмотреть.
Дьявол.
Я не Марианна (um.).
Без сомнения… Сильвия.
Волкус неуловимус – смесь французского языка и латыни.
Как печально (um.).
Великолепно (um.).
Примерно 12 м.
Спасибо, Фабио (um.).
К моему несчастью (um.).
See more books in http://www.e-reading.me
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |