Франсуа подошел и встал рядом с ней перед алтарем, где занял место давешний францисканец и персонажи рождественского действа. Он прошептал своей подруге:
— Платье как у принцессы!
— Нет, как у королевы. Мне его завещала после своей смерти Французская Мадам, вместе с кольцом и диадемой.
И Ариетта вынула из складок платья золотое кольцо, украшенное лилией. Она передала его священнику, Франсуа сделал то же самое со своим львиным перстнем. Потом они заняли место перед двумя креслами, повернутыми к алтарю, и обряд венчания начался. Время от времени Франсуа бросал взгляд на Ариетту, время от времени Ариетта бросала взгляд на Франсуа. Народ во все глаза смотрел на своих новых господ и не уставал восхищаться. Никогда еще не видывали такую красивую и благородную молодую чету!
Казалось, они вышли из старинной легенды. Ариетта сияла в своем королевском наряде. Ее рыжие волосы словно излучали свет, подобный ореолу; даже в этот торжественный момент ее зеленые глаза сохранили дерзкий блеск, а улыбка — лукавство. Франсуа, одетый более строго, в длинное одеяние, где удачно сочетались красное и черное, был олицетворением силы и красоты. Его золотистые волосы лежали ровными кудрями. Голубые глаза и красивое лицо казались почти ангельскими в силу своего совершенства,
и только две маленькие морщинки в уголках губ свидетельствовали о том, что жизненные испытания уже сделали из него мужчину.
По окончании церемонии монах благословил кольца, и на том же самом месте, что и Гильом с Маргаритой, они надели их друг другу на пальцы. Именно в этот миг монастырский колокол ударил три раза: настала полночь, настало Рождество!.. Святая Дева вынула откуда-то из складок своего платья тряпичную куклу, изображающую младенца Иисуса, и все присутствующие принялись весело кричать — как в честь Рождества Спасителя, так и в честь венчания своих молодых господ, изливая двойную радость в едином возгласе:
— Ноэль! Ноэль![42]
Франсуа и Ариетта, не сходя с мест, преклонили колена. Начиналась другая служба — рождественская.
Франсуа смежил веки, вновь напряженно переживая в душе те мгновения, когда три года назад он молился рядом с Ариеттой в надежде вернуть себе зрение. Прошло довольно долгое время, прежде чем он опять открыл глаза и взглянул на свою жену. Бог вознаградил его сверх всяких упований! Ведь Бог действительно существовал, все в этой часовне свидетельствовало о Его присутствии: трогательная вера актеров, изображающих персонажей действа в яслях, воодушевление присутствующих, чистые голоса поющих монахинь.
После мессы в трапезной монастыря было подано угощение. Несмотря на обилие изысканных блюд, Ариетта и Франсуа ели мало; они были слишком взволнованы, чтобы по-настоящему проголодаться… Потому они с облегчением встали, наконец, из-за стола. Настоятельница сама отвела их в супружескую опочивальню. Это была самая красивая и самая просторная комната в монастыре, а также единственная, где имелась двуспальная кровать. Она предназначалась для ночлега важных особ, которые, путешествуя вместе с супругами, останавливались в Ланноэ.
При свете двух ночников обнаружилось простое и торжественное убранство: белые стены, два окна с бело-красными витражами, большая кровать, накрытая красным покрывалом, распятие да еще кое-какая скудная мебель — два кресла, сундук, скамья…
Некоторое время они неподвижно стояли друг напротив друга. Последняя ночь, проведенная вместе, была для них также первой и единственной. С тех пор как Ариетта приехала во Францию, они еще ни разу не делили постель. Следуя за двором Иоанна Доброго, они были слишком на виду. Каждый знал, что они пока лишь обручены, и им поневоле приходилось считаться с приличиями. В последние несколько дней, между отъездом из Парижа и прибытием в Ланноэ, влюбленные, конечно, могли себе это позволить, но их свадьба была уже так близко, что они решили дождаться своей брачной ночи…
Наконец-то она настала, их брачная ночь! Франсуа вдруг сделался робок, как мальчуган. Глядя на свою жену, он не осмеливался сделать первый шаг. Именно она переступила черту. От своей накидки Ариетта избавилась сразу же после мессы; теперь на ней оставалось лишь платье, и быстрыми движениями она стала стягивать его с себя. Франсуа тоже начал раздеваться, и мгновением позже Ариетта предстала перед ним нагая.
Он видел ее такой всего несколько минут, в промежуток между своим прозрением и тем моментом, когда они оделись, чтобы пойти сообщить эту новость. Тогда он так смутился, что его хватило лишь на игру слов: «Ариетта Ясногрудая!»
Ариетта Ясногрудая! Франсуа застыл, как громом пораженный, так велико было его восхищение, его изумление.
Там, под правой грудью, остался след от турнирного копья и железа хирурга, удивительно похожий на сердце… Он прошептал смущенно:
— Метка любви!
Ариетта, зеленоглазая, рыжеволосая, торжествующе улыбалась ему. Когда Туссен рассказывал о турнире, он сравнил ее с богиней любви… Да, все именно так: Ариетта была богиней любви и имела на себе неопровержимое и чудесное тому доказательство. Они задули свечи и легли в постель.
Франсуа был неловок. Да и откуда взяться ловкости, когда держишь в объятиях саму богиню? В своих ласках он снова и снова неосознанно возвращался к ее шраму, пока Ариетта не призналась, что он все еще побаливает; это наполнило Франсуа смущением и добавило неловкости. Впрочем, Ариетте тоже было не по себе. Слишком велико было волнение; еще не настало время вести себя так, как она сама втайне желала…
Эта ночь не удалась? Подумаешь, важность! Будут еще и другие, и сколько! Франсуа подождал, пока Ариетта заснет, и тогда нежно, украдкой коснулся ее второго сердца — под правой грудью.
***
Франсуа и Ариетта де Вивре покинули Ланноэ через день, 27 декабря, в приму, и направились в сторону Куссона. Прежде чем наведаться в Вивре, Франсуа должен был посетить замок своего дяди, который отныне принадлежал ему.
Они прибыли в Куссон около полудня. С вечера ударил сильный мороз, и они никого не встретили по дороге. Крестьяне сидели по домам, сгрудившись вместе со скотиной возле своих очагов. Даже стража не сразу откликнулась со стен замка. Пока опускался подвесной мост, Франсуа не без волнения любовался знакомым силуэтом, похожим на большой корабль, гордо вознесшийся над замерзшей рекой.
Им навстречу вышел управляющий Куссона. Это был человек лет сорока с выразительным лицом, окаймленным темной бородой. Его вьющиеся волосы покрывала маленькая черная скуфейка. Франсуа благожелательно поздоровался с ним. Когда Франсуа еще мальчишкой явился в Куссон, управляющий уже был здесь. Юный де Вивре никогда особенно не присматривался к нему. Он знал только, что управляющего зовут Елеазар Симон и что он еврей. Очень часто они запирались вместе с дядей ради каких-то бесконечных разговоров, предмет которых нисколько не занимал мальчика. Франсуа заметил также, что Елеазар Симон, равно как и его сын Мардохей, казалось, питали к нему самому какое-то необъяснимое глубокое почтение.
Елеазар Симон появился в Куссоне всего на несколько месяцев раньше чем Франсуа, в 1349 году, в конце лета. Спасаясь от гонений, он покинул Нант, где был банкиром, и явился в Куссон вместе с женой и Мардохеем, которому было тогда десять лет. Ангерран, никогда и никого не оставлявший в беде, оказал беглецу гостеприимство и в дальнейшем мог себя с этим только поздравить.
Стелла умерла несколькими неделями позже, но Елеазар и его сын остались. Очень скоро нантский банкир проявил себя несравненным распорядителем, и поместье Куссон, уже и без того процветавшее, познало небывалое дотоле богатство. Постепенно Ангерран взял себе привычку во всем полагаться на Елеазара и, отправляясь на войну, доверял ему всю полноту власти над замком, включая даже военные вопросы. Так у Куссона появилась редкая особенность: он управлялся евреем.
Елеазар Симон намеревался немедленно представить свои счета новому сеньору, но Франсуа отказался. Он испытывал потребность совершить паломничество по тем местам, где оставил столько себя самого. Он хотел осмотреть замок сверху донизу, и Елеазар вручил ему все ключи, в том числе и тот, которым отпиралась Югова лаборатория, куда, согласно запрету Ангеррана, Франсуа не входил ни разу. И вот, покуда Ариетта отогревалась в своей комнате, ее супруг начал свое исследование.
Франсуа прошел по дозорной тропе, где озябшие часовые топали от холода своими железными башмаками. Он с волнением вошел в конюшню, где было когда-то стойло Востока. Немного поодаль он встретил Антуанетту, подружку Марион, которая несла охапку белья. Завидев Франсуа, служанка вздрогнула и выронила свою ношу. На его расспросы она ответила, что все хорошо, война обошла их стороной. Репутация Куссона как неприступного замка была слишком общеизвестна, чтобы кто-либо решился его осадить. А на свою повседневную жизнь им тоже не приходится жаловаться, всего вдосталь.
Не прерывая беседы с Антуанеттой, Франсуа дошел до внутреннего двора, где некогда каждый день упражнялся с оружием. Как все это было теперь далеко! Скоро у него самого появится сын, будущий рыцарь, которого он будет поднимать с постели ни свет ни заря и которого обучит обращению с боевым цепом, борьбе… Франсуа вспомнил об Ивейне и спросил у Антуанетты, не было ли от того каких известий. Она ответила, что нет. Он поблагодарил и попросил оставить его одного.
Затем Франсуа вошел в часовню, ту самую, где был посвящен в рыцари. Там было холодно и пусто. Он опустился на колени на том месте, где провел ночь в бдении над оружием. Был ли он верен обету той ночи? Достаточно ли противостоял своему наиболее опасному врагу, то есть самому себе? Один Бог может дать ответ на этот вопрос…
Выйдя из часовни, Франсуа захотел взглянуть на Югову лабораторию, куда Елеазар никогда не входил, да и сам Ангерран, насколько ему было известно, тоже. Последний, кто туда наведывался, был, должно быть, его дед, Жан де Куссон, умерший задолго до его рождения; даже Маргарита едва его помнила.
Лаборатория помещалась на втором этаже Юговой башни. Франсуа перебрал многие ключи, прежде чем нашел нужный, и, наконец, открыл ее с замиранием сердца. Он был готов обнаружить там любое, сколь угодно зловещее убранство, но помещение, наполненное пылью и паутиной, походило больше на библиотеку, чем на лабораторию. Повсюду громоздились книги: на полках, на полу, на длинном столе, занимавшем большую часть комнаты, в обоих креслах, довершавших меблировку. Франсуа взял одну наугад. Его удивил переплет: он не был гладким, как полагается коже, да и цвет непривычен — не черный и не коричневый, а серый. Впрочем, приглядевшись внимательнее, он заметил и на остальных томах такие же переплеты… Вдруг Франсуа вскрикнул от ужаса и выпустил книгу из рук. Волчья шкура! Вся Югова библиотека переплетена в волчьи шкуры!
Франсуа покинул комнату, поспешно запер ее и отправился за своим конем, чтобы как можно дальше бежать от этого проклятого места. Через несколько минут он галопом пронесся через подъемный мост.
Франсуа двинулся вверх по реке. Вид заснеженной местности его успокоил. Плакучие ивы, окаймлявшие берег, голые, заиндевевшие, показались ему еще красивее, чем в зеленом уборе. Франсуа решил проехать еще дальше, туда, где дрался когда-то с Кола Дубле, деревенским силачом.
Не задерживаясь, он проехал мимо прачечной, где повстречался с Марион. Там все обледенело, и с навеса спускались длинные сосульки. Франсуа вспомнил, как взбаламучивал воду, чтобы скрыть свою наготу, красный от смущения, под женский смех, и как уткнулся носом прямо в служанкино декольте. Он даже чуть не повернул назад: на этих берегах его поджидала одна только печаль по былому.
Однако Франсуа продолжил свой путь. Немного поодаль он завидел мельницу, чье неподвижное колесо со ступицами, блестящими от инея, походило на странное светило. Сир де Вивре подъехал поближе. В заснеженном саду играла девочка лет семи. Внутри дома женский голос весело напевал грустную песенку:
Отлив мне рыцаря принес,
Прилив уносит прочь.
Кому поведать горе мне,
Кроме ракушек морских?
Пение внезапно оборвалось.
— Флора, домой! А то простынешь.
Девочка послушалась, бросив на ходу удивленный взгляд на неподвижного всадника. Дверь за ней закрылась. Франсуа еще долго оставался без движения, несмотря на мороз, который пробирал его до костей. Ему вспомнились слова Маргаритки: «Это будет девочка, и я назову ее Флорой…» Флора, дочь, его единственное дитя!.. Франсуа видел ее лишь мельком, но все же достаточно, чтобы заметить, насколько она на него похожа, и это его потрясло. Ему нельзя тут оставаться. Его жизнь не здесь. Все это — лишь прошлое, былое, глядя на которое он не испытывал ничего, кроме боли. Франсуа развернул коня. Невольно он и сам принялся мурлыкать русалочью песню. Поймав себя на этом, он гневно вскрикнул и пустился в галоп.
***
Ночь, которую он провел с Ариеттой в своей юношеской комнате, была исполнена замешательства. Слишком сильно напоминали о себе призраки Марион и Ивейна, чтобы ему было хорошо здесь со своей женой. Да и она впервые утратила свою улыбку.
Даже не слыша от нее жалоб, Франсуа понял, что ей не нравится в этом месте. Ариетта не чувствовала себя здесь дома. Их очаг, их гнездо находится все-таки в Вивре… Франсуа объявил, что завтра, как только он уладит с управляющим все хозяйственные дела, они уедут.
Поутру он вызвал Елеазара в зал оружия, музыки и книг. Помещение имело все тот же торжественный вид. Зал был огромен. Ближе ко входу располагались тяжелый стол и кресло сеньора, вдоль стен — длинный ряд доспехов и разнообразные музыкальные инструменты, а у дальней стены — библиотека.
Имелось, правда, и изменение, одно-единственное. Рядом с портретом Флоры, покойной супруги Ангеррана, появился теперь портрет и самого Ангеррана. Это было замечательное произведение. Живописец изобразил старого сеньора с таким правдоподобием, что он казался живым. Но в то же самое время в его облике было что-то идеальное, неземное… Франсуа спросил у Елеазара, кто сотворил этот шедевр.
— Я, монсеньор. Я сделал это по памяти, когда узнал о его смерти.
— Значит, ты художник?
— В первый раз в жизни взял я кисть. Сам Бог водил моей рукой.
Ариетта, устроившаяся в музыкальном уголке, взяла арфу и стала напевать. Это была песня на английском языке, слов которой Франсуа не понимал, но, судя по томным интонациям, говорилось там о любви.
Елеазар Симон разложил на столе толстые книги и пустился в долгие объяснения. Франсуа не очень-то в этом разбирался, поскольку никогда не имел склонности к цифрам. Но ему это было и неважно. Если в течение столь долгих лет его дядя удостаивал полным доверием этого человека, значит, он заслуживал такой чести. С другой стороны, внешний вид замка и окрестных угодий были наилучшим тому доказательством: все в Куссоне дышало довольством и процветанием…
Франсуа прервал Елеазара. С него было достаточно. Он приказал отныне высылать Жану в Корнуайльский коллеж денежное содержание, настолько значительное, насколько позволят доходы замка. Потом задал вопрос, который был гораздо ближе его сердцу:
— А как тебе удаются дела военные? Только не говори мне, что Бог сотворил тебя одновременно банкиром, художником и солдатом.
— Нет, монсеньор, как и все мои соплеменники, я ничего не смыслю в военном ремесле.
— Как же ты добился того, что Куссон выглядит столь прекрасно защищенным?
— Просто я стараюсь подобрать лучших людей и хорошо им плачу. Думаю, окружить себя толковыми капитанами ничуть не хуже, чем самому быть полководцем.
Франсуа помолчал. Ему вспомнилась позиция дофина, будущего Карла V… Он одобрительно кивнул головой.
— Хорошо, Елеазар. Я собираюсь уехать в Вивре. За тобой остаются все те должности, которые доверил тебе мой дядя.
Елеазар Симон поклонился с тем выражением глубокой почтительности, которое Франсуа у него замечал много раз.
— Благодарю вас, монсеньор. Могу ли я сделать вам одно признание? Для меня служить вам — больше чем честь, это священный долг.
— Что за священный долг? Ты ничего мне не должен!
— Не пытались ли вы когда-то, во время чумы, спасти двоих моих единоверцев, рискуя собственной жизнью?
Франсуа дал ему тот же ответ, что некогда епископу:
— Я защищал их потому, что они были невиновны, а не потому, что они были евреи.
Елеазар Симон степенно покивал головой.
— Воистину так, монсеньор. Однако прочие христиане не считают, что можно быть одновременно евреем и невиновным.
Ариетта по-прежнему пела. Она завела какую-то другую английскую мелодию, на этот раз со странным скачущим ритмом, напоминающим то ли топот кавалькады, то ли учащенное биение сердца.
Управляющий опять заговорил:
— Остается последнее дело, монсеньор: требуется судить одного малого.
Франсуа поморщился. Из всех дел он бы предпочел быть избавленным именно от этого. Он бросил взгляд на портрет Ангеррана, чтобы почерпнуть у дяди мужества.
— Кто такой?
— Кличут Дуболомом, но настоящего его имени не знает никто. Он главарь шайки, которая наводила ужас на всю округу. На совести у него столько преступлений и злодейств, что и свидетелей вызывать незачем. Впрочем, он сам признает все, в чем его обвиняют. Прикажете привести?
Франсуа согласился, и Елеазар вышел. Ожидая, пока тот вернется, Франсуа еще раз взглянул на своего дядю. Он был рад, что судьба подбросила ему дело, не слишком утруждающее его совесть. Никто больше этого негодяя не заслуживал болтаться на виселице, возвышающейся над стенами… Наверняка и Ангерран решил бы то же самое.
Елеазар вернулся с Дуболомом, которого вели два стражника. Франсуа невольно поразила наружность бандита. Становилось понятно, откуда взялось прозвище: то был гигант с могучим торсом и окладистой квадратной бородой. Именно таким Франсуа представлял себе Верзилу Ферре или своего предка Эда. Какая досада, что этакая силища пропадает без проку! Какой солдат мог бы из него выйти!.. Франсуа сурово возвысил голос:
— Дуболом, признаешь ли ты свои злодеяния?
Дуболом опустил голову с понурым видом. Он знал, что пришел его последний час.
— Да, монсеньор. И прошу у Бога прощения.
Франсуа уже хотел произнести смертный приговор, но бросил взгляд на портрет Ангеррана, и ему показалось, что он различает там тень упрека. Сир де Вивре посмотрел великану в глаза.
— Расскажи немного о себе.
Дуболом, совершенно сбитый с толку тем, что к нему проявили какое-то любопытство, некоторое время молчал, прежде чем ответить.
— Я был очень молод, монсеньор. И силен. Мне хотелось драться. Когда прослышал о дю Геклене, пошел к нему, в Броонский лес. Да только по дороге наткнулся на шайку Большого Кола…
— Большого Кола?
Управляющий уточнил:
— Кола Дубле, шалопай из соседней деревни, он стал главарем разбойников.
— Знаю… Продолжай, Дуболом.
— Они захотели, чтобы я остался с ними. Сам-то я не хотел, но они меня здорово подпоили. Так я среди них и оказался. А когда Большой Кола помер, они меня выбрали вожаком вместо него. Почти сразу после этого я и попался.
Франсуа задумался. Молодость, пьяный угар… Все это странным образом напомнило ему его собственную историю. Какой мелочи достаточно, чтобы перейти от хорошего к дурному, умереть героем или повиснуть с петлей на шее! Наконец Франсуа заговорил:
— Дуболом, я дарую тебе помилование и даже сделаю своим оруженосцем. Ты должен будешь повиноваться мне слепо и без единого слова. Ты должен будешь защищать меня ценой собственной жизни и дать убить себя, если я потребую. Так я тебя и буду звать отныне: Оруженосец. И это все. Другого имени у тебя не будет. Ты согласен?
Вместо ответа Дуболом упал на колени и сложил руки, бормоча что-то невразумительное.
— Пусть с него снимут цепи и снарядят, как надо! Пусть он подберет себе коня. Завтра мы отправляемся в Вивре.
***
На следующее утро, в приму, Франсуа, Ариетта де Вивре, Оруженосец и маленький отряд охраны выехали за стены Куссона. Мороз усилился. Ветви деревьев, сделавшиеся хрупкими, как стекло, ломались под тяжестью снега. Время от времени на их пути попадались мертвые, словно окаменевшие, животные. Путники проехали немногим больше часа, когда вдруг из чащи возник черный силуэт какого-то бегущего по снегу существа ростом с теленка. Ариетта вскрикнула. Франсуа выхватил меч, но Оруженосец всего лишь снял свою каску и перекрестился. Он приблизился к Франсуа.
— Не надо тревожиться, монсеньор, это…
Но Франсуа уже вкладывал меч в ножны. Хоть и не сразу, но он уже все понял и взглянул на Оруженосца с ненавистью.
— Я сам знаю, кто это! А ты должен повиноваться мне молча. Одно лишнее слово, и велю тебя повесить!
Через Ренн они проехали на следующий день. Франсуа едва узнал город, который видел дважды: сначала — вместе с родителями, в Иоаннов день, потом — с бродячей труппой, представляя медведя. Но, сказать по правде, Франсуа мало заботил Ренн. По мере того как они приближались к Вивре, он все чаще спрашивал себя, что сталось с замком с тех пор, как он его покинул в тот злосчастный день 1348 года — день святого Мартена…
Замок Вивре постигла судьба корабля, брошенного командой в разгар бури: он стал игрушкой стихий.
Когда разразилась чума, челядь сбежала вслед за хозяевами. Но некоторых болезнь поразила уже слишком глубоко, особенно стражников. Двое из них остались лежать у бойниц, третий — в открытых воротах. В течение долгих месяцев можно было видеть, как они гниют, потом высыхают. Замок Вивре стал проклятым местом. Даже долгое время спустя после эпидемии его все еще называли «чумным замком». Поговаривали, что его охраняет сама смерть и едва только кто-нибудь осмелится войти туда, как тотчас погибнет.
Через много лет англичане и люди из партии Монфора все-таки заняли его. Прошло еще несколько лет, и по какой-то непонятной причине почти все опустошил огонь. Англичанам пришлось уйти. Тогда обитатели деревни Вивре решили поднять замок из руин ради самих себя, чтобы превратить его в убежище. Но едва они начали работы, как небывалый ливень обрушил все то, что еще стояло. Это была последняя попытка. С тех пор замок Вивре — точнее, то немногое, что от него осталось, — был предоставлен медленному уничтожению временем…
Это и обнаружил Франсуа, поднявшись на очередной холм в первый день 1361 года. Морозы закончились; растаявший снег представил взору удручающую картину; заходящее солнце придавало ей еще больше мрачности.
Стены обвалились почти повсеместно, подъемный мост потерял половину своих досок, башни зловеще почернели. Пройдя через обугленные ворота, Франсуа вздохнул. Но Ариетта звонко рассмеялась:
— Разве это не чудесно?
Франсуа посмотрел на нее с удивлением. Они стояли перед большим квадратным подворьем, где была когда-то людская. Чтобы догадаться сейчас, чем было это здание когда-то, надо было видеть его раньше. Самые большие разрушения случились именно здесь: кучи камней, торчащие бревна, битая посуда. Среди обломков и мусора шмыгали бесчисленные кошки.
— Не вижу тут ничего чудесного!
— Но как же! Ведь мы можем все тут перестроить заново, по собственному вкусу — больше, красивее! Разве теперь у вас не достаточно денег?
А ведь и правда! Получив во владение сеньорию Куссон, Франсуа стал первым из рода Вивре, у кого доставало богатства на все… Он посмотрел на свою жену с восхищением. Да, восхитительная Ариетта все воспринимала с воодушевлением! Там, где ему самому виделись одни лишь унылые руины, она усмотрела начало нового, захватывающего приключения. Они сами создадут свой замок! Они будут его хозяевами вдвойне, потому что замок Вивре станет совершенно не таким, каким его возвели далекие предки, но таким, каким они сами захотят его увидеть…
Они миновали вторую обводную стену, столь же обветшалую, как и первая, и приблизились к донжону. Центральная башня осталась невредима и держалась прямо, зато часовня исчезла полностью. Крыло, на довершение которого никому из Вивре не хватило денег, практически не пострадало. Как ни парадоксально, но это оказалась одна из наиболее сохранившихся частей замка.
Франсуа проник в донжон. Из пустого зала на первом этаже исчез щит «пасти и песок», но высеченные в камне слова «Мой лев» не стерлись. Это наполнило Франсуа живейшей радостью. Лестница пребывала в очень плохом состоянии, и он ступал с предосторожностями. Ариетта двигалась следом. Ей, как мог, помогал Оруженосец. Быстро миновав караульное помещение на втором этаже, Франсуа взобрался на третий и с волнением вошел в свою комнату: стекла исчезли, бретонская кровать — тоже, пол завален мусором…
Он продолжил подъем. Спальня его родителей тоже была совершенно опустошена, но комната напротив, владение его матери, осталась почти нетронутой. На полу скопились настоящие залежи всякого хлама. Франсуа узнал даже страничку со своими письменными упражнениями, которые делал 11 ноября 1348 года, перед самым бегством. Имелись тут и книги. Он поднял одну наугад и прочитал: «Ледяные души». Он отложил ее и поднялся на дозорную площадку.
В лучах заходящего солнца вид, открывавшийся до самого моря, был великолепен. Ариетта пришла в восторг. Франсуа вспомнил свой красный сон. Ведь его действие происходило именно здесь. Некоторое время он даже смотрел на залитую красным светом местность, ожидая, что вот-вот раздастся хлопанье крыльев Турнира, летающего коня. Он взял свою жену за руку: вот они и дома. Наконец-то!
Нехотя покинул Франсуа дозорную площадку и стал спускаться по лестнице. И тут его охватила внезапная слабость, приступ дурноты. Он обратился к Оруженосцу, помогавшему Ариетте преодолеть трудный участок спуска:
— Уходи! Присоединяйся к остальным, и разбивайте лагерь!
— Где, монсеньор?
— Где захочешь. Поторопись.
Оруженосец исчез. Франсуа почувствовал, что биение его сердца ускорилось. Только что он понял нечто совершенно очевидное, но почему-то никогда раньше не приходившее ему в голову: действие черного сна происходило здесь. Лестница, по которой он спускался вопреки своей воле, была лестницей донжона, а открывавшаяся перед ним дверь — дверью нижнего этажа, ведущей в разрушенное крыло. Ариетта с беспокойством спросила, что с ним. Он во всем ей признался. Когда он закончил, она сказала просто:
— Идем туда!
Она пошла первой и, добравшись до первого этажа, толкнула дверь в недостроенное крыло. Франсуа последовал за ней. Они увидели только дикие травы, колючие кусты да кошку. Солнце садилось как раз за одной из недостроенных арок. Ариетта улыбнулась:
— Мы уничтожим черный сон.
— Как?
— За этой дверью мы построим часовню. Таким образом, если вы когда-нибудь увидите во сне, что открываете ее, то испытаете лишь чувство мира и утешения.
Она взяла супруга за руку.
— Но это еще не все! Идемте!
Ариетта повела Франсуа в самую середину постройки и остановилась там, где растительность была не такой густой, как в прочих местах: был виден даже пол из замшелых плит. На обоих были толстые меховые плащи. Ариетта сняла свой и постелила его на пол.
— Этот послужит нам постелью, а ваш — одеялом.
Франсуа все еще не понимал.
— Здесь?.. Сейчас?.. Но почему?
— Потому что этим мы тоже прогоним ваш сон.
Франсуа скользнул к Ариетте, и вот так, защищенные двумя плащами, они разделись. Она обвила руками его шею.
— А теперь вы должны мне все рассказать. О ваших самых сокровенных желаниях…
У Франсуа пересохло в горле. Он вспомнил о своей ночи с Розой.
— Я рыцарь и всю мою жизнь буду сражаться ради победы. Но с вами я предпочел бы быть побежденным… Остаться безоружным, без доспехов…
Вдруг Ариетта улыбнулась:
— Я тоже хочу раскрыть вам одну тайну. Знаете, что сказала мне Французская Мадам перед смертью?.. Когда она была совсем маленькой, то одна провидица при дворе Филиппа Красивого предсказала ей, что первый рыцарь, избравший ее своей дамой на турнире, будет победителем в первой схватке и побежденным во второй; а последний рыцарь, избравший ее, потерпит поражение в первой схватке, зато будет побеждать во всех остальных…
Франсуа прижался к Ариетте. Их лица были так близко одно к другому, что он ее больше не видел.
— Первая часть предсказания сбылась уже давным-давно. Когда ей минуло семнадцать лет, один красивый молодой человек указал на нее своим копьем. Он выбил из седла своего первого противника, но второй его убил… Вторая часть предсказания сейчас тоже исполнится, дорогой муж… Рыцарь, побежденный в Вестминстере, собирается победить вас — раз и навсегда…
Ариетта порывисто поцеловала его в губы; солнце село позади арки, и началась их первая, настоящая ночь любви. Они не ощущали ни холода, ни сырости — они находились не здесь, среди развалин, а в каком-то раю. Они определили, наконец, свои любовные отношения так, как того желал каждый из них, и оба нашли свой идеал… Франсуа стонал в объятиях Ариетты. Он был счастлив несказанно. Жизнь рисовалась ему самыми радужными красками: отныне он будет победителем на войне, но вечно побежденным своей женой; к радости каждой победы будет примешиваться сладостный привкус его тайных поражений!
***
Прибытие сеньора подняло дух обитателей Вивре. Уже давно они считали, что род угас. Конечно, возвращение сеньора означало также возвращение податей и налогов, но в те смутные времена не было ничего хуже для крестьян, чем оказаться предоставленными самим себе. Впрочем, никогда их так не обирали и не грабили, как в течение последних лет. Они добровольно предложили свои руки для восстановления замка. Франсуа присоединил к ним и других рабочих, нанятых в соседних деревнях и местечках. В поисках мастеров и архитекторов он добирался даже до самого Ренна…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |