Моей бабушке — за храбрость. 14 страница

— Ну, — сказала Ник, — она разговаривает с Эдом. Они не разлей вода. Он где-то шляется, она его покрывает. Вот и сегодня они куда-то исчезли, после случившегося.

— Как думаешь, куда они направились?

— Не знаю. Сказали, что пойдут к «Палубе». Точно нам с Хеленой мало хлопот. — Ник откинула голову на спинку сиденья. — Боже, ворчу, как сварливая мегера.

— Ты не ворчишь. Ты говоришь как мать, — возразил Хьюз, положив руку на бедро Ник.

— Иногда я думаю, а есть ли разница. — Ник отодвинула ногу.

Было десять, когда они добрались до Тайгер-хауса, но дети еще не спали.

— Папа! — Дейзи сбежала по лестнице и запрыгнула на Хьюза.

— Приготовлю-ка я выпить, — сказала Ник.

Поверх головы дочери Хьюз смотрел, как жена скрывается в голубой гостиной. Спина была прямая, и двигалась она с привычной легкостью, но в ее грации была какая-то печаль.

Хьюз перевел взгляд на дочь:

— Как ты, милая?

— Умираю с голоду, — объявила Дейзи. — Мы пропустили ланч. Эд купил мне чизбургер, но это было сто лет назад.

— Вот как? Давай посмотрим, что мы можем раздобыть.

Хьюз прошел за дочерью в летнюю кухню, глядя, как ее светловолосая голова подпрыгивает впереди. Сердце у него сжалось.

В холодильнике было почти пусто, и Хьюз почувствовал себя виноватым за то, что оставил их одних так надолго. Когда Ник начинала хандрить, покупками заниматься было некому.

— Как насчет теплого молока? Наедаться на ночь вредно.

— Ну ладно, — согласилась Дейзи, усаживаясь за стол.

Хьюз достал бутылку с молоком и налил немного в одну из медных кастрюлек, что висели над плитой.

— Как дела у мамы?

— Нормально, — ответила Дейзи.

Хьюз помешал молоко деревянной ложкой и добавил немного ванили, так делала их повариха, когда он был маленьким.

— Эд помог шерифу, и тот дал ему два доллара.

— Неужели? И как же Эд помог шерифу?

— Не знаю. Он был с полицейским, когда тот докладывал обо всем шерифу, наверное.

— Он не вернулся домой вместе с тобой? — Хьюз повернулся к дочери.

— Привет, дядя Хьюз.

В дверях стоял Эд.

— Привет, Эд, — ровным голосом произнес Хьюз. — Я слышал, ты помогаешь шерифу.

— Да, — сказал Эд.

— Молодец.

Хьюз налил молоко в кружку и протянул ее Дейзи.

— Вам обоим давно пора спать. Уже поздно.

Он опустил руку на плечо Дейзи и посмотрел на Эда. Мальчик моргнул первым.

Ник ждала у лестницы. Протянула Хьюзу джин с тоником.

— Пожелай спокойной ночи маме.

— Спокойной ночи, мамочка.

— Спокойной ночи, Дейзи.

Дейзи начала подниматься, а Эд остался стоять у лестницы.

— Ты тоже ступай, Эд, — сказал Хьюз.

— Спокойной ночи, тетя Ник, — произнес Эд, но смотрел он при этом на Хьюза.

Хьюз невольно заслонил собой жену, чувствуя, как приподнимаются волоски на руках.

— Спокойной ночи, — сказала Ник.

Хьюз следил за Эдом, пока тот не скрылся на лестничной площадке, затем повернулся к Ник:

— А где Хелена?

— Заснула, — ответила Ник, кивнув в сторону гостиной. — Что сказал Эйвери?

— Я пытался, но он не приедет, Ник. По правде говоря, его это совершенно не взволновало. Ляпнул что-то странное про укрепление характера.

— Чертов дурак. — Ник прижала стакан ко лбу.

Оба повернулись, услышав вздох. В дверях стояла Хелена и смотрела на них, сжимая в руке стакан со скотчем.

— Прости, дорогая, — сказала Ник, последовав за Хеленой в гостиную.

Хелена взяла графин и подлила себе виски.

— Он очень занят, — сказала она.

Ник глянула на Хьюза. Он пожал плечами. Эйвери — это проблема Хелены. Если ей хочется тешить себя иллюзиями, это ее выбор. У него и без того хватает поводов для беспокойства.

Хьюз устроился в кресле, отодвинув вышитую подушку со свирепым тигром.

— Итак, дамы, помимо разбросанных там-сям трупов, как проходит лето?

Он улыбнулся, хотя чувствовал себя совершенно вымотанным.

Хелена растерянно уставилась на него, словно не поняла вопрос.

— Временами ты такой легкомысленный, дорогой, — сказала Ник.

Тон у нее был легкий, но эта легкость, элегантное изумрудное платье и коктейли скрывали новую хрупкость — точно в ней что-то надломилось. Ему хотелось подойти к Ник, обнять ее — так, как он обнимал Дейзи, когда той снились кошмары, прижимая к себе маленькое испуганное тельце.

Внезапно Хьюз вспомнил один случай в начале войны, произошедший, когда они только-только поженились, в те дни он ждал мобилизации. Он учился на юридическом, и у него не сложились отношения с куратором, считавшим, что хорошего адвоката из Хьюза не выйдет. Как-то вечером он возвращался домой, погруженный в невеселые мысли о предстоящем провале, и вдруг его окатил поток ледяной воды. Ошеломленный, он остановился и поднял голову — на него с улыбкой смотрела Ник, державшая в руках шланг.

— Прости, милый, — рассмеялась она, явно радуясь своей проделке. — Ты выглядел слишком уж серьезным.

Хьюз перевел взгляд на промокшие брюки и ботинки.

— О нет, дорогой. Теперь ты еще несчастней.

— Я тебе это припомню, — пригрозил Хьюз. — Когда ты меньше всего этого будешь ожидать.

Мокрый с головы до ног, он сел на крыльцо и притянул к себе Ник. Они сидели, пока небо не потемнело, а потом вошли в дом и закрыли дверь, отгородись от всего мира.

— Так вот, — голос Ник вернул его обратно, — еще эта вечеринка. А я пока ни черта не сделала.

— Да, я заглянул в холодильник. — Хьюз улыбнулся ей, нежно, чтобы она не истолковала его слова превратно.

— А, ты об этом, — Ник помахала рукой и посмотрела на Хелену: — Мы тут немного дрейфовали, да, дорогая? Изображали Робинзона Крузо.

— Да, — сонно пробормотала Хелена. — Дрейфовали.

— Я отлично знаю, как это бывает.

Хьюз вытер влажные ладони о брюки и допил джин-тоник.

Позже, убедившись, что Хелена благополучно добралась до своей комнаты, Хыоз вошел в спальню; Ник готовилась ко сну. Он наблюдал, как она вытаскивает сережки из мочек ушей, как бережно укладывает их на маленькую бархатную подушечку. Ник всегда была очень аккуратна, одеваясь, но вечерами одежда, украшения, туфли разлетались во все стороны — она сбрасывала их с себя с какой-то неистовой радостью, точно свободу обретала. Когда она стала такой аккуратной, удивился он. Он едва сдерживал себя, чтобы не броситься к ней, не умолять о прощении, заставить поклясться, что она не бросит его. Но она бы ничего не поняла. Решила бы, что он спятил. Так что он лишь легонько коснулся ее плеча, а потом спустился в кабинет, сжимая в кармане ключ от ящика стола.

Саутгемптон,

июль 1945 года

Дорогой Хьюз,

Что мне сказать? Я могла бы сказать: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не делай этого. Я могла бы сказать, что это неправильно, заставлять меня выбирать между тобой и собой. Но как я могу?

Я не могу, я не стану снова выходить замуж. Я могу сказать, что это мое окончательное решение, потому что, любовь моя, так оно и есть. Дело не в тебе. Дело не в том, что я не хочу видеть тебя своим мужем или сомневаюсь в том, что ты единственный мужчина, которого я могу любить всей своей душой. Дело во мне, в том, кто я есть. Я знаю, это не тот выбор, которого ждут от женщины. Я знаю, что должна быть тронута тем, что ты готов оставить свою жену и хочешь жениться на мне, бросить все ради нашей любви. Но я не хочу быть чьей-то женой. Я хочу, чтобы ты приехал ко мне, потому что хочешь быть со мной, а не в поисках убежища от проклятого мира. Но честно и чисто, как это всегда у нас было, — просто ты и я.

Ты сказал, что если тебе придется причинить боль твоей жене (почему я не могу даже написать ее имя?), то это должно быть ради чего-то. Что тебе нужно знать, что я всегда буду с тобой. Что брак — это твое представление о честности. Но, милый, как же ты не понимаешь, у нас уже есть все, и что может изменить какой-то клочок бумаги?

Я всегда буду любить тебя, Хьюз, несмотря ни на какие преграды. Я всегда буду с тобой, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, клянусь.

Пожалуйста, вернись ко мне.

С любовью,

Ева.

Хьюз отложил письмо и провел рукой по волосам. Он смотрел на стопку листков. Ему следовало их сжечь. Он всегда знал, что не должен за них цепляться, знал, что, если он будет читать и перечитывать их снова и снова, ничего не изменится. И он бросил их перечитывать. Но знал, что они рядом, — это было важно. Когда дни тянулись бесконечным марш-броском, эти письма напоминали, что однажды весь мир был открыт и предлагал себя ему.

Но теперь все изменилось, теперь он боялся. Он не знал, в нем дело или в окружающем мире, в телефоне, звонящем в доме, в ждущей его у причала Ник, одинокой и замерзшей. Теперь его не покидало странное чувство, будто письма Евы обращены к кому-то другому, не к нему. Все равно что проснуться от гудка отправляющегося поезда и сообразить, что это уехал твой поезд.

Хьюз услышал, как скрипнула половица. Пульс участился. Он встал, подошел к двери и всмотрелся в темноту дома. Почудилась тень, скользнувшая в сторону кухни, он пересек холл, но в кухне никого не было. Он проверил заднюю дверь, щеколда разболталась, и он запер дверь на задвижку, а после вернулся в кабинет.

Следующим утром Хьюз и Ник поехали в город. Ник хотела проверить абонентский ящик на почте, а Хьюз — пополнить запасы скотча, изрядно оскудевшие стараниями Хелены. День обещал быть погожим, ясным и жарким и достаточно ветреным — ровно настолько, чтобы не докучали москиты.

— Стоило бы вывести «Звезду» в море, — сказал Хьюз.

— О, не сегодня, — ответила Ник. — После случившегося нам лучше побыть дома.

Возможно, она и права, но утренняя свежесть развеяла его вчерашнюю тревогу. Он почти забыл ту сцену с Эдом, Фрэнком Уилкоксом и горничной. Ник шла рядом, помахивая французской сумкой из рогожки, с которой всегда отправлялась за покупками.

— К тому же, — продолжала она, — все соседи в радиусе десяти миль будут названивать, желая вызнать подробности.

— Тогда лучше снять трубку с телефона.

— Проклятый телефон. — Ник вздохнула. — Но в таком случае они заявятся к нам самолично.

— Точно. Ладно, пускай трезвонит. Не хочу выслушивать версии Каро или Долли.

— Ага, — согласилась Ник.

Хьюз взял ее за руку. Ник не противилась. Рука была теплой.

— Знаешь, дорогой, я тут подумала. Может, стоит что-то подарить Эду? Что-то подходящее для мальчика.

— Почему?

— Не знаю, мне кажется, он отбился от рук. Возможно, ему не хватает отцовского внимания.

— Не уверен, что подарок тут поможет.

— Поможет, — сказала Ник. — Думаю, ему надо, чтобы ты что-то для него сделал. Чтобы он знал, что у него есть на кого равняться.

— Господи, Ник.

Ник выдернула руку.

— Если не хочешь, я сама куплю что-нибудь и скажу, что это от тебя.

— Отлично, — сказал Хьюз.

— Думаю, швейцарский армейский нож — чудесный подарок для будущего скаута.

Хьюз не мог в это поверить. Ему придется тратиться на этого маленького поганца. К тому же он не желает, чтобы сопляк считал, будто он покупает его молчание.

Это просто нелепо. Он ведь намеревался уничтожить письма. Все было кончено, все закончилось давным-давно; только он никак не мог это понять.

Хьюз попытался вспомнить Еву, последний раз он видел ее стоящей перед «Клариджем», на ней были все те же бриджи, она не махала, когда отъезжало его такси. Но, вернувшись на борт «Джонса», он нашел в кармане ее письмо.

Дорогой Хьюз,

Говорить больше не о чем, по крайней мере, ты дал понять, что в моем случае приговор обжалованию не подлежит. Мне жаль, что ты так решил, но я желаю тебе удачи. И счастья.

Я больше не буду писать, раз ты так хочешь. Будь добрым с Ник. Наконец-то я смогла написать ее имя.

Ева.

И она осталась верна своему слову. Она больше не писала. Она-то прекрасно понимала, что это было — неудачный роман военного времени, клише. А он был слепым дураком.

В скобяной лавке Хьюз выбрал красный нож со всеми возможными приспособлениями, включая пинцет и маленькую костяную зубочистку. Может, Ник и права. Может, мальчику нужно лишь небольшое наставление.

Он держался за эту оптимистичную идею всю обратную дорогу домой, но она исчезла в тот миг, когда он вручил подарок Эду.

Эд вертел ножик в руках, завороженный яркой, сверкающей вещицей, точно сорока.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— Рад, что тебе нравится, — сказал Хьюз. — Мой отец подарил мне такой, когда я был маленьким, перед вступлением в бойскауты.

Слова эти были далеки от правды, но показались Хьюзу уместными в данной ситуации.

— Ножик мне очень пригодится, — сказал Эд.

И, не сказав больше ничего, развернулся и вышел из дома.

Хьюз смотрел сквозь москитную сетку, как мальчик спускается по ступеням и выходит за ворота. Будь он неладен. С этим парнем и в самом деле что-то не так, а он взял и подарил ему нож. Хьюз вышел на веранду. Эд уже исчез. Ник стояла у живой изгороди и срезала увядшие бутоны, лицо ее разрумянилось на солнце. Ржавыми ножницами она отсекала от стеблей пожухшие цветы. Она не хранила ножницы в чехле, и морской воздух постепенно разъедал металл. Но с розами она была бережна, тонкие загорелые руки осторожно раздвигали стебли, чтобы добраться до поблекших цветков и лишних побегов.

Рядом валялась перевернутая садовая корзина, красные лепестки рассыпались у ног Ник. Что-то в этой сцене показалось ему знакомым, и тут же нахлынул запах моря — как тогда, в маленькой комнатке горничной наверху.

Ник была без перчаток, он увидел, как, уколовшись, она отдернула руку. Нахмурив брови, изучила палец, повернувшись к свету. Хьюзу почудилось, что в глазах у нее стоят слезы. Но она не заплакала.

Он поспешил к ней, осмотрел крошечную алую точку там, где шип проткнул кожу. Сунул ее палец себе в рот. Она смотрела на него, щурясь от солнца. Так они стояли какое-то время, не шевелясь, молча глядя друг на друга. Ник коснулась другой рукой его лица. Затем отняла палец и продолжила срезать увядшие розы.

Позже в тот же день, спустившись в свою мастерскую в подвале, чтобы починить раму от картины, Хьюз нашел мышь. Маленький зверек был распорот, зубы оголились в первобытном крике, из глаза торчала костяная зубочистка. Хьюз осторожно вытащил зубочистку, рука у него дрожала, когда он наклонился поднять мышь. Прошло несколько минут, прежде чем он сумел заставить себя прикоснуться к трупику. Он отвел глаза, опуская мышь в мусорное ведро.

1959: июль

III

Через неделю после приезда Хьюза наконец наступила жара, грозившая Острову все лето. Хьюз поехал в скобяную лавку за вентиляторами для спален наверху, но обнаружил, что все распродано. Воздух в доме стоял неподвижный и плотный — как на душном болоте. Снаружи было еще хуже, солнце жгло кожу и траву, обращая песок под ногами в раскаленную лаву. Нежные цветы альбиции осыпались, устилая зловонным покровом лужайку и ступени веранды. Каменная дорожка была усеяна хрупкими оболочками мертвых насекомых, точно эти создания зажарились заживо, пытаясь доползти до спасительной тени дома.

Удивительно, но дети, похоже, совершенно не страдали от зноя, хотя и проводили все дни под раскаленным солнцем. На Дейзи, к счастью, не сказалась история с мертвой горничной, она целиком была сосредоточена на теннисном матче. Эд, как Хьюз и надеялся, увлекся скаутской программой.

Хьюз обнаружил, что зной оказывает на него странное воздействие. То была не вялость Хелены, завернувшейся в алкогольный кокон. Это больше походило на лихорадку, когда кожа становится слишком чувствительной. И он постоянно думал о Ник. Днями напролет он едва ли не одержимо наблюдал за ней.

На следующий день после его приезда в Тайгер-хаус они занимались любовью, а потом Хьюз пытался припомнить, когда же это случалось еще. Желание в тот раз накатило внезапно, застало его врасплох. Они спорили, стоит ли Дейзи продолжать занятия теннисом. И вдруг что-то изменилось. Ник опять заговорила о португальской девушке, задрожала. Он обнял ее, успокаивая, и ее вера, что он может все исправить, ее мокрое лицо, прижавшееся к его плечу, тепло ее тела завладели им. Он вдруг понял, что едва не срывает с нее платье, стараясь добраться до ее кожи, ощутить вкус соли и лосьона.

Эпизод этот засел у него в голове. Убийство или жара были тому виной, но Хьюз начал замечать трещины в идеально отполированной броне, щелочки в доспехах жены. Некую небезупречность, которую разве что не потрогаешь. Такого не было уже очень давно.

Хьюз держался скованно. Прикосновения к Ник были сродни прикосновениям к оголенному проводу. От всего этого, вкупе с жарой, ему мнилось, будто его поразило какое-то тепловое безумие. И хотя Ник постоянно находилась рядом, он чувствовал, что часть ее где-то далеко, вне досягаемости.

Однажды утром Хьюз проснулся один в их постели. Несмотря на ранний час, в воздухе не ощущалось свежести, пижама липла к влажному телу. За окном над гаванью вставало солнце, в доме было тихо. Ник он нашел в столовой — в руке поник забытый лист бумаги, на столе лежала стопка приглашений на вечеринку. Она читала стихи, он помнил этот сборник, в первые дни их брака она читала ему стихи из него в постели. Локоть уперт в столешницу полированного ореха, губы беззвучно шевелятся, лицо занавешено рассыпавшимися волосами. Задняя часть дома выходила на запад, и по утрам здесь было довольно сумрачно, но он видел, как пот капельками собирается у нее на шее, смачивает край ночной рубашки. Он стоял в дверях, раздумывая, подойти к ней или нет, но ее одиночество было таким завершенным, что он почувствовал себя нежеланным гостем. Какое-то время Хьюз смотрел на нее, потом бесшумно удалился наверх, в ванную.

Его одиночество тоже сделалось концентрированным, куда острее прежнего, до того, как открыл Ник заново. Каковы бы ни были ее мысли, она прятала их за лихорадочной подготовкой к вечеринке. Часами она корпела над составлением меню, чтобы после отвергнуть его целиком, сверяла записи но какому-то главному своему списку, и писала, писала, время от времени встряхивая рукой. Он мог бы предложить ей помощь, и она отправила бы его с поручением, например, на почту, купить еще марок, но в Хьюзе нарастала необъяснимая неприязнь к вечеринке, почте, маркам — точно все это были его личные соперники.

Поэтому Хьюз сосредоточился на «Звезде», проводя дни у лодочного сарая, зачищая и перекрашивая обшивку и старательно не думая о Ник.

Лодка на самом деле не нуждалась в ремонте, он обиходил ее еще в июне, но монотонные действия успокаивали; ошкурить и отполировать — потерянные часы, которые он провел, обливаясь потом, гладя рукой дерево, выискивая неровности, вдыхая едкий запах грунтовки. Работа была жаркая, но, когда становилось невмоготу, он мог просто спрыгнуть с пирса в прохладную гавань — берега Чаппи[43] перед ним, глаза слезятся от соленой воды и солнца.

В один прекрасный день, когда он собирался наносить второй слой краски, небеса разверзлись и дождь ударил крупными тяжелыми каплями. Хьюз с руганью поспешно втащил лодку в сарай, волоча прямо на козлах. Это был короткий внезапный шторм, такие временами налетали на Остров и завершались столь же неожиданно, как и начались. Хьюз решил переждать. Он взял одно из пляжных полотенец, висевших в лодочном сарае, и принялся вытирать обшивку лодки. К стуку дождя по крыше добавилось постукивание по стене лодочного сарая, а затем в дверном проеме возникла Ник — в красном купальнике, с маленькой корзинкой в руке.

— Привет. — Она широко улыбнулась. — Подумала, может, ты захочешь сделать перерыв. — Она ткнула рукой за спину, где неистовствовал ливень. — Я принесла ланч.

Хьюз вытер лоб полой рубашки, пытаясь придумать, что сказать. Он не знал, почему так удивлен ее появлению, — она возникла, точно идея, вдруг и полностью оформившаяся в его мозгу.

— Тебя шокировало, что я проделала всю дорогу от дома в одном лишь купальнике?

Это и вправду было как-то связано с купальником, с мокрыми волосами, завивающимися над ушами, длинными загорелыми ногами, едва прикрытыми красным хлопком, с ее ступнями, с мокрыми травинками, прилипшими к изящным подошвам.

— Нет, — тупо ответил он. — По-моему, вполне здравая мысль.

— Я тоже так подумала. — Ник поставила корзинку. — Вспомнила вдруг о Флориде, о том желтом купальнике, которым дразнила соседей.

Хьюз понятия не имел, о чем она говорит. Флорида была как дурной сон, который он уже и не мог припомнить целиком, но ее слова взбаламутили память. Он постарался отделаться от этих мыслей, ему не хотелось сейчас думать ни о Флориде, ни о своей печали, ни о Еве. Ему хотелось, чтобы Ник сняла купальник, хотелось увидеть ее обнаженной.

Вместо этого она открыла корзину и извлекла два сырных сэндвича с горчицей и шейкер с мартини.

Он смотрел, как она сдергивает с крючка на стене лодочную подушку и усаживается, аккуратно поджав под себя ноги. Хьюз сел рядом, но не слишком близко. Ник налила мартини в пару пластиковых стаканов и протянула один Хьюзу.

Они сидели молча, Ник принялась за сэндвич. Хьюз смотрел на нее искоса, гадая, о чем она думает, что привело ее сюда, в лодочный сарай, с этим пикником, красным купальником и яркой улыбкой. В голове крутилась дурацкая мысль: расколоть бы ее, как орех или краба, да узнать, что там внутри.

— Думаешь, дождь уймет жару? — спросила она.

— Нет, — ответил Хьюз. — Не верю, что ливень с ней справится.

От ледяной водки по телу прокатилась дрожь. Это был идеальный мартини — Хьюз сидел и думал об этом, и о Ник, и о запахе краски.

Днище лодки сверкнуло в солнечном проблеске, отразившемся от воды гавани. Ник поднялась со стаканом в руке и подошла к лодке. Осторожно прижала указательный палец к обшивке и, убедившись, что краска высохла, погладила ее рукой — в точности как Хьюз несколько минут назад. Она глотнула мартини, нижняя губа прижалась к ободку стакана. Затем снова села, прислонившись головой к стене. Дождь пошел на убыль, но все еще был слышен тихий стук капель по крыше.

— Странно, да, — сказала Ник после затянувшегося молчания. — Тебе ведь так не нравилось на корабле во время войны, и заниматься его ремонтом после войны тоже не нравилось. А теперь ты проводишь дни напролет с этой лодкой, совершенно добровольно.

Хьюз посмотрел на нее, но взгляд Ник был устремлен на гавань. Он хотел ответить, но язык не слушался. Пока он подбирал слова, она встала и стряхнула крошки с загорелых коленей.

— Что ж, не буду тебе мешать.

Она взяла корзинку и стаканы и, не оглянувшись, вышла, белые подошвы ее ступней ярко выделялись на серых половицах.

Вот так. Хьюз снова остался один в своем лодочном сарае, и сказать ему было нечего.

Хьюз потел в своей свежевыстиранной рубашке, одеваясь к ужину тем вечером. Они уже давно договорились поужинать с Притчардами в Яхт-клубе, и, хотя он пытался уговорить Ник отказаться, она осталась непреклонна.

— О, Хьюз, мы не можем. Я понимаю, что сейчас жарче, чем в преисподней, но мы должны пойти. У них остановился какой-то утомительный гость, и я пообещала Долли, что мы хоть ненадолго облегчим ее бремя. Так что либо в Яхт-клубе, либо у нас.

Она сидела за туалетным столиком в желтом платье, которого он прежде не видел.

— Что ж, полагаю, по крайней мере, мне не придется снова пополнять бар, — сказал Хьюз, глядя в сторону. — Я едва справляюсь с Хелениными счетами за виски.

— Не будь таким злым, — резко сказала Ник. — Ничего такого с Хеленой не происходит, чего не мог бы исправить хороший развод.

— Ты же знаешь, дело не только в этом.

Прилило раздражение.

— Я не хочу об этом говорить, — ответила Ник, вставляя сережку. — Она просто устала.

Хьюз и сам не рвался беседовать на эту тему. Он знал, что дело не только в виски и жаре, несколько раз он видел, как Хелена достает из своей сумки серебряную коробочку с таблетками и глотает пару, считая, что никто не замечает.

Ник взялась было за флакон с духами, но тут же поставила его на туалетный столик.

— Слишком жарко для духов, — пояснила она, поймав в зеркале взгляд Хьюза.

Хьюз подошел и провел пальцами по ключице. Кожа была гладкой и чуточку влажной. Ник глядела на него в зеркало.

Ник сидела неподвижно, зеленые глаза были цветом как мокрая трава, затем она оттолкнула его руку.

— Не надо, — сказала она.

В Яхт-клубе их встретил гул звякающих вилок, смеха, море синих блейзеров и репсовых галстуков.

— Вон они, — кивнула Ник.

Долли Притчард махала им рукой, с выражением наигранного отчаяния на лице.

— Бедная Долли, — сказала Ник, когда они шли к столику в дальнем конце зала, выходящего на гавань.

— Как его зовут, этого гостя?

— Генри? Хэнк? Не помню. Коллега Рори.

— Очередной увлекательный вечер обсуждений семейной фирмы Притчардов.

Ник рассмеялась, но поспешно прикрыла рот рукой в перчатке.

— О да. Если услышу хоть слово об инвестициях, выплесну свой коктейль ему в лицо.

— Выплескивай и беги. Я их задержу. — Хьюз понизил голос, поскольку они уже подошли к столику.

— Мой герой, — прошептала Ник ему на ухо, и от ее теплого дыхания он возбудился.

Хьюз выдвинул ее вперед и, пока происходило знакомство, топтался за ее спиной.

— Ник, ты выглядишь сногсшибательно, — сказала Долли Притчард, пожимая руку Ник. — А Хьюз как всегда элегантен.

— Здравствуй, Долли. — Хьюз поцеловал ее в щеку.

Долли Притчард всегда напоминала ему Элеонору Рузвельт,[44] такая же высокая, похожая на лошадь, открытая и прямолинейная. Правда, она куда привлекательнее, из того приземленного типа женщин, для которых жизнерадостное любопытство — своего рода религия. Хьюзу она нравилась. Не то чтобы ему не нравился Рори, но тому недоставало изюминки, которая была у его жены. Отец Рори Притчарда, Рори-старший, основал инвестиционную фирму, которая поначалу управляла только деньгами их семьи. Рори-младший расширил фирму, включив в нее только те семьи, которые одобрил бы его отец. Он был, без сомнения, неглупым малым, но превращался в зануду, когда речь заходила о бизнесе.

— Это Гарри Бэнкс, — представила гостя Долли, положив руку тому на плечо. — Гарри, это Ник и Хьюз Дерринджер.

— Гарри помогает нам с оформлением новых офисов, — сообщил Рори, выдвигая стул жены.

— Молодой блестящий архитектор, — добавила Долли.

Гарри Бэнкс выглядел слишком молодо для архитектора, даже для молодого и блестящего.

— Вы заставляете меня краснеть, Долли, — сказал Гарри Бэнкс, улыбаясь хозяйке вечера.

— Цыц, — ответила Долли. — Ты никого не одурачишь, Гарри. Сомневаюсь, что тебя хоть что-то может заставить покраснеть.

Хьюз сдержал улыбку, а Ник рассмеялась.

— О боже, и вам приходится с этим мириться весь уик-энд, мистер Бэнкс?

— Просто Гарри. — Архитектор улыбнулся Ник, и Хьюз заметил, как он рассматривает его жену: ее желтое платье без бретелек, округлости груди, слегка выглядывающие из пенной ткани. — У Долли прекрасно получается ставить меня на место. Просто наслаждение наблюдать за ее работой.

— Выкрутился, Гарри, — сказала Долли. — А теперь, кто что будет пить?

Хьюз заказал джин-тоник для себя и водку-мартини для Ник, невольно вспомнив ледяной термос, что она принесла в лодочный сарай. Он не знал, что пытается предложить — своего рода извинение или намек на близость; он посмотрел на жену — поняла ли она его. Губы ее дрогнули в легкой, почти неуловимой улыбке. Он все еще смотрел на нее, когда она перевела взгляд за его плечо, и Хьюз увидел, как напряглось ее лицо.

Хьюз обернулся. Через главный зал под руку с женой шел Фрэнк Уилкокс. Рот Этты Уилкокс был сжат в тонкую, жесткую линию. Ее муж, напротив, выглядел так, будто играл роль самого себя, — широченная улыбка и бодрые взгляды, не направленные ни на кого конкретно.

За столиком замолчали. Хьюз понял, что все смотрят на приближающуюся пару. Все, кроме Гарри Бэнкса, у которого было лицо человека, не понявшего шутку.

Хьюз почувствовал руку на своем плече.

— Приветствую, Хьюз, Рори.

Хьюз попытался улыбнуться:

— Фрэнк.

— Дамы, — произнес Фрэнк Уилкокс, улыбка его стала еще шире.

Ник молча глядела на него.

— Здравствуй, Этта.

— Здравствуй. — Голос у Этты был скрипучим, точно она им давно не пользовалась.

Никто не потрудился представить Гарри Бэнкса. Фрэнк постоял в нарастающей тишине и наконец, кивнув, направился к своему столику, точно это было самой естественной вещью на свете. Хьюз видел, как он наклонился и прошептал что-то на ухо Этте, но ее лицо осталось непроницаемым.

Хьюз уткнулся в меню.

— Камбала, кажется, здесь недурна.

— Ладно, ладно… — начала Долли.

— Долли, не нужно, — оборвал ее Рори. И продолжил: — Я вот почему-то никогда особо не любил камбалу.

Гарри Бэнкс обвел взглядом присутствующих, неуверенно улыбнулся:

— Кажется, я упустил что-то ужасно увлекательное.

— Вовсе нет, — ответил Хьюз.

— О господи, какие вы ханжи. — Долли повернулась к Гарри: — Их горничную недавно нашли убитой. Это всех здесь немного взбаламутило, как вы понимаете.

— Долли. — В голосе ее супруга звучало предупреждение.

Дата добавления: 2015-08-28