Бри уже звала ее снизу. Нора спустилась, не потрудившись накрасить губы или хотя бы причесаться. И по-прежнему была босиком.
– У меня жуткий вид, – вызывающе объявила она, входя в комнату.
– Ничего подобного, – поспешила заверить Рут Старлинг и похлопала по дивану рядом с собой, однако Нора со странным удовлетворением отметила, какими взглядами обменялись остальные. Затем послушно села, скрестив ноги у щиколоток и сложив руки на коленях, – ни дать ни взять примерная первоклассница.
– Пол только что заснул. Я не стану его будить. – В ее голосе прозвучала злость, даже агрессия.
– Ничего страшного, дорогая, – ответила Рут, дама без малого семидесяти лет, с тонкими, серебристыми, тщательно уложенными волосами. Муж, с которым она прожила полвека, умер год назад. «Чего ей стоит теперь, – мелькнула у Норы мысль, – следить за собой и выглядеть веселой?» – Вам столько всего пришлось пережить, – добавила Рут.
И вновь Нора ощутила присутствие своей дочери, совсем близко, чуть за пределами поля зрения, и с трудом поборола вспыхнувшее желание взбежать наверх и проверить сына. «Я схожу с ума», – думала она, глядя в пол.
– Хотите чаю? – с натужным воодушевлением предложила Бри и, не дожидаясь ответа, скрылась в кухне.
Нора изо всех сил старалась сосредоточиться на разговоре: хлопок или лен предпочтительнее для больничных подушек, что говорят прихожане о новом пасторе, следует ли отдавать одеяла Армии спасения. Затем Салли сообщила новость: вчера ночью Кэй Маршалл родила девочку.
– Семь фунтов ровно. Кэй выглядит отлично. И девочка – чудо! Назвали Элизабет, в честь бабушки. Говорят, роды прошли легко.
Все молчали, сообразив, что произошло. Норе казалось, будто тишина вырастает из ее груди, ширится, кругами расплывается по комнате. Салли, вспыхнув, подняла расстроенный взгляд.
– Ой, – пролепетала она. – Нора. Прости.
Нора хотела ответить, чтобы все снова пошло своим чередом, почти уже нашла правильные слова, да только голос куда-то пропал. Она сидела, онемев, и ее молчание стремительно превращалось в озеро – нет, в океан, грозивший утопить их всех.
– Что ж… – бодро проговорила Рут, нарушив тяжкую паузу, – храни вас Бог, Нора. Вы наверняка падаете с ног от усталости. – Она извлекла пухлый сверток в яркой обертке, с гроздью тонких завитых ленточек. – Мы объединили усилия, решив, что недостатка в булавках для подгузников вы уже не испытываете.
Напряжение спало, женщины рассмеялись. Нора тоже улыбнулась, разорвала обертку и открыла коробку: кресло-качалка для малыша – тканевое сиденье на металлической рамке, – каким она однажды восхищалась в доме приятельницы.
– Понятно, Полу до него еще расти несколько месяцев, – заметила Салли, – но зато как время придет, лучше ничего не придумаешь!
– И еще кое-что… – Флора Минтон поднялась со своего места с двумя мягкими свертками в руках.
Флора была старше других в кружке, даже старше Рут, но бодра и неизменно активна: вязала одеяльца для всех новорожденных прихода. Подозревая, что у Норы могут родиться близнецы – «очень уж большой живот», – Флора связала два одеяльца, неутомимо щелкая спицами на вечерних собраниях в церкви, пока все пили кофе. Нитки тянулись из сумки, набитой мотками нежной меланжевой пряжи, пастельно-желтой и зеленой, нежно-розовой и голубой. «Уж не поручусь, кто там, мальчики или девочки, – шутила Флора, – но точно близнецы!» Никто не принимал ее слова всерьез.
Нора, еле сдерживая слезы, приняла подарки и открыла первый сверток. Знакомая мягчайшая шерсть легла ей на колени, и умершая дочь опять оказалась рядом. Нора вспыхнула от благодарности к Флоре – с мудростью, присущей всем бабушкам, та точно знала, что нужно делать. Нора развернула второй сверток; ей не терпелось взять в руки второе покрывальце, такое же разноцветное и пушистое.
– Немножко великоват, – извиняющимся тоном сказала Флора, когда на коленях Норы оказался вязаный комбинезончик. – Но это не страшно – детишки так быстро растут…
– А где второе одеяло? – вырвалось у Норы. Она услышала собственный голос, резкий, будто крик птицы, и страшно изумилась: всю жизнь ведь славилась своей сдержанностью, ровным темпераментом, взвешенными решениями. – Где одеяльце моей девочки?
Флора, покраснев, оглянулась на остальных, ища поддержки. Рут взяла руку Норы и крепко сжала. Нора ощутила на удивление гладкую кожу и крепкие пальцы. Дэвид когда-то говорил ей названия костей пальцев, но они испарились из памяти. Сейчас она вообще ничего не помнила и не хотела знать – она могла только плакать.
– Ну-ну-ну, дорогая… У вас прелестный мальчик, – бормотала Рут.
– У него была сестра!
Все эти женщины так добры, они пришли из наилучших побуждений. Им грустно за нее, а от того, как она себя ведет, с каждой секундой становится еще грустнее. Что с ней происходит? Она всегда старалась поступать правильно.
– Ее звали Феба! Я хочу, чтобы кто-нибудь назвал ее по имени. Слышите? – Нора подскочила на ноги. – Хочу, чтобы вы помнили ее имя!
Дальше холодный компресс на лбу и чьи-то руки, уложившие ее на диван. Ей велели закрыть глаза. Она закрыла. Слезы текли из-под сомкнутых век, как из неиссякаемого источника, она не могла остановиться. Вокруг опять зазвучали голоса, они кружились снежинками на ветру, – дамы решали, что делать. Ничего удивительного, сказал кто-то. После родов, даже если все замечательно, несколько дней бывает депрессия. Позвоним Дэвиду, предложил другой голос, но тут появилась Бри и очень любезно и спокойно выпроводила всех за дверь. Лишь когда гости ушли, Нора открыла глаза и увидела Бри в своем фартуке; пояс, прошитый волнистой тесьмой, был ей великоват и свободно болтался на тонкой талии.
Связанное Флорой Минтон одеяльце валялось на полу вместе с оберточной бумагой. Бри подняла его, перебирая пальцами нежную шерсть. Нора вытерла глаза, всхлипнула:
– Дэвид говорит, у нее были черные волосы. Как и у братика.
Бри остановила на ней внимательный взгляд:
– Ты ведь хотела заказать поминальную службу. Так чего ждать? Позвони прямо сейчас. Ее душа должна успокоиться.
Нора покачала головой:
– Наверное, Дэвид и все остальные правы: нужно думать о ребенке, который жив.
Бри дернула плечом.
– Но у тебя не получается. Чем больше ты стараешься не думать о ней, тем больше думаешь. И вообще, Дэвид всего лишь врач, а не истина в последней инстанции. Не Господь бог.
– Знаю.
– Иногда я в этом сомневаюсь.
Нора промолчала. На полированном деревянном полу играли замысловатые тени от крон деревьев, вырезавших узоры в потоке света. Глухо тикали часы на каминной полке. Норе хотелось рассердиться, но злости не было. Мысль о поминальной службе прогнала апатию, которая терзала ее после больницы.
– Быть может, ты и права, – задумчиво произнесла она. – Не знаю. Что-нибудь совсем скромное. Тихое.
Бри протянула ей телефонную трубку:
– Давай, действуй.
И Нора, набрав полную грудь воздуха, приступила к делу. Позвонив новому пастору, с удивлением услышала собственные объяснения: небольшая церемония, да-да, желательно вне стен церкви, во дворике. Да, независимо от погоды. В память о Фебе, моей дочери, умершей при рождении. Следующие два часа она повторяла эти слова снова и снова: флористу и служащей отдела объявлений местной газеты, знакомым по швейному кружку, взявшим на себя изготовление искусственных цветов. И с каждым новым звонком в ней росло, расцветало спокойствие – сродни тому, которое она испытывала, когда Пол приникал к ее груди, восстанавливая ее связь с миром.
Бри ушла на занятия, а Нора вновь отправилась бродить по дому, на сей раз оглядывая его хозяйским глазом. Послеполуденный свет косо падал в окно спальни, безжалостно высвечивая каждую мелочь в хаосе. Она видела этот разор не первый день, не испытывая никаких эмоций, а сейчас, впервые после родов, вместо равнодушия почувствовала прилив сил. Она аккуратно застелила постель, открыла окна, вытерла пыль. Сбросив джемпер для беременных, долго рылась в шкафу и все же отыскала свободную юбку и блузку, которая не натягивалась на груди. Хмурясь, осмотрела себя в зеркале: все равно толстая и неуклюжая – но уже лучше. Нашла время и для волос, сто раз прошлась по ним щеткой, в которой собралась масса выпавших волосков, целое золотистое гнездо. Гормоны постепенно приходили в норму, а преимущества беременности стремительно исчезали. Нора знала, что так случится, и все равно ей захотелось плакать.
«Довольно, – одернула она себя, мазнув по губам помадой и часто моргая, чтобы прогнать слезы. – Хватит нюнить, Нора Эшер Генри».
Набросив поверх блузки свитер, она спустилась вниз и сунула ступни в бежевые туфли на плоской подошве. Слава богу, хоть ноги наконец-то перестали отекать.
Заглянув к малышу – все еще спит, дыхание не слышно, но ощущается на кончиках пальцев, – Нора достала из морозилки и поставила в духовку запеканку, накрыла на стол, откупорила бутылку вина. И как раз выбрасывала увядшие цветы, брезгливо морщась от прикосновения к размякшим стеблям, когда стукнула входная дверь. Сердце Норы забилось чаще. Послышались шаги Дэвида, затем и сам он остановился на пороге. Темный костюм свободно висел на его худощавой фигуре, лицо раскраснелось от ходьбы. Он явно устал – и явно рад, поняла Нора, рад прибранному дому, ее облику в знакомой, но забытой одежде, запаху готовящейся еды. В руках он держал свежие нарциссы из сада. Она поцеловала его в прохладные губы.
– Привет, – улыбнулся он. – Кажется, ты неплохо провела день.
– Да. Очень даже неплохо.
Главная новость дня так и рвалась с языка, однако для начала Нора налила мужу виски, чистого, как он любил. Потом вымыла салат и выключила воду.
– А ты как?
Подперев плечом кухонный шкафчик, Дэвид пригубил виски.
– Нормально. Много дел. Извини, что исчез ночью. Срочно вызвали – больной с инфарктом. К счастью, выкарабкается.
– А ты при чем? – удивилась она.
– Он упал с лестницы, сломал большую берцовую кость. Малыш спит?
– Нора глянула на часы и вздохнула:
– Пора поднимать, иначе режима не добиться.
– Я сам.
Дэвид ушел, забрав с собой цветы. Вскоре наверху зазвучали его шаги, и Нора представила, как он склоняется над Полом, легонько гладит по лбу, касается крохотной ручки. Через несколько минут, однако, Дэвид вернулся – без сына, но сменив костюм на джинсы и свитер.
– Так сладко спит, жалко будить!
Они прошли в гостиную, рядышком опустились на диван, и все вдруг стало как прежде: они вместе, а вокруг – простой, понятный мир, полный обещаний. О предстоящей церковной службе Нора хотела сообщить за ужином, но не удержалась – стала рассказывать, какую простую церемонию заказала, какое объявление поместила в газете. С каждым ее словом взгляд Дэвида становился все более напряженным, затравленным. Нора умолкла. Казалось, с него упала маска и перед ней был незнакомец, чьих реакций она не умела предугадать. Таким мрачным она его еще никогда не видела и не понимала, что творится у него в голове.
– Тебе… все это не нравится… – осторожно сказала она.
– Дело не в том.
Его глаза, его голос источали горе. Ей страстно захотелось утешить мужа, она готова была немедленно все отменить – и отменила бы, если бы не ощущение, что апатия, которую ей с таким трудом удалось побороть, медленно вползает в комнату.
– Мне сразу стало легче, – пробормотала Нора. – Значит, я все сделала правильно?
– Да-да… Все правильно. – Он как будто хотел что-то добавить, но вместо этого встал, подошел к окну и уставился в темноту небольшого парка на другой стороне улицы. – Но черт побери, Нора! – низко и хрипло бросил он, не оборачиваясь. Она испугалась: в его голосе кипел гнев, и никогда прежде он не говорил с ней таким тоном. – Откуда такое упрямство? Почему ты не посоветовалась со мной, прежде чем давать объявление в газеты?
– Наша дочь умерла! – Теперь уже и Нора разозлилась. – В смерти нет ничего стыдного-к чему секреты?
Плечи Дэвида словно окаменели. Незнакомец с коралловым халатом в универмаге Вольфа Уайла показался ей старым другом, встреченным после долгой разлуки. Сейчас, после года совместной жизни, она чувствовала, что совсем не знает его.
– Дэвид… что с нами происходит?
Он упорно смотрел в окно. Комната наполнилась запахами мяса и картошки. Нора вспомнила про ужин в духовке, и у нее заурчало в животе от голода, который она целый день гнала прочь. Наверху захныкал Пол, но она не двинулась с места – ждала ответа.
– Ничего с нами не происходит, – выдавил наконец Дэвид и повернулся к ней. В его глазах по-прежнему плескалось горе и что-то еще – решимость? – Нора не поняла. – Ты делаешь из мухи слона, – добавил он. – Хотя, полагаю, это вполне объяснимо.
Холод. Отчужденность. Покровительственный тон. Малыш плакал все сильнее. Подстегнутая гневом, Нора резко развернулась и полетела наверх. Взяла ребенка на руки и переодела – нежно, очень нежно, хоть ее и трясло от злости. Затем – кресло-качалка, спешно расстегнутые пуговицы блузки, блаженное избавление от пожара в груди. Нора закрыла глаза. Судя по звуку шагов, Дэвид внизу расхаживал по комнатам. Он-то видел лицо их дочери, он-то к ней прикасался.
Служба состоится, несмотря ни на что. Даже если это нужно только мне, решила Нора.
Пол звучно причмокивал, свет за окнами меркнул, и Нора постепенно успокаивалась, опять становилась тихой, широкой рекой, вбирающей в себя мир и легко несущей его в своих водах. За стенами дома незаметно, бесшумно росла трава, плели свои сети паучки, бился в небе пульс птичьего полета. Это свято, вдруг подумала Нора, которую ребенок у груди и ребенок в земле объединили со всем живущим и когда-либо жившим. Прошло много времени, прежде чем она открыла глаза и поразилась сгустившейся темноте и красоте всего вокруг. Прекрасно было маленькое овальное пятно света на полу – отражение стеклянной дверной ручки; новое одеяльце Пола, связанное с такой любовью, мягкой волной спадающее с кроватки; нарциссы на комоде – знак внимания Дэвида, нежные, почти светящиеся, впитавшие свет из коридора.
Когда отзвуки крика Каролины растворились в тишине над автостоянкой, она захлопнула дверцу автомобиля и засеменила было по слякоти к магазину, но тут же метнулась обратно за Фебой. Слабенькие детские всхлипы подгоняли Каролину, скользившую по широким прямоугольникам света к автоматическим дверям, откуда она не так давно вышла. Заперто. Каролина стучала, звала; ее голос сливался с плачем Фебы. За стеклом тянулись ярко освещенные ряды полок. Никого. Тускло поблескивали банки, недалеко от окна стояло забытое ведро со шваброй. Каролина на несколько долгих мгновений застыла, слушая, как заливается Феба и ветер гнет ветки деревьев. Затем взяла себя в руки и направилась к заднему входу. Металлическая дверь погрузочной платформы была закрыта, но Каролина все же поднялась, скривившись: в нос ударила вонь от гниющих под грязным талым снегом овощей. Каролина изо всех сил пнула дверь ногой, испытав такую радость от гулкого эха, что продлила удовольствие и колотила в чертову дверь, пока не выдохлась.
– Даже если там кто и есть, красавица, в чем я лично сомневаюсь, вряд ли они откроют.
Обернувшись, Каролина увидела обладателя голоса на наклонном пандусе, по которому тягачи с тележками заезжали на разгрузку. Даже на расстоянии было заметно, что человек внизу ну очень большой. Объемистое пальто, вязаная шапка. Руки в карманах.
– У меня ребенок плачет, – брякнула она очевидное, поскольку Феба не унималась. – А аккумулятор сел. Внутри, у главного входа, есть телефон, только как до него добраться?
– Сколько ребенку?
– Только сегодня родился, – вновь бездумно, на взрыде пролепетала Каролина. Смешно: беспомощные дамочки всегда вызывали у нее презрение, а между тем именно в этой роли она и выступала.
– На дворе суббота, и уже вечер. – Его слова перелетели через разделявшее их грязно-белое слякотное пространство. – Все автомастерские наверняка закрыты.
Каролина молчала.
– Послушайте, мэм, – медленно заговорил он невозмутимым, веским, как якорь, тоном. Нарочно так говорит, успокаивает, поняла Каролина. Небось принял за сумасшедшую. – Я бы подзарядил, да вот, как на грех, кабели оставил приятелю дальнобойщику, так что в этом смысле ничем помочь не смогу. Однако же на улице, сами видите, холодно. Поэтому предлагаю посидеть у меня в кабине. Там тепло. Я пару часов назад привез сюда молоко и решил обождать – глянуть, как себя погодка поведет. Короче, мэм, если не против, милости прошу ко мне. Пораскинете мозгами, чего дальше делать. – Не дождавшись ответа, он прибавил: – Я ж о малом вашем пекусь.
На другом краю стоянки приткнулся трейлер с темной блестящей кабиной и работающим двигателем. Раньше она не обратила на него внимания. Длинный тускло-серебристый прицеп казался стеной на краю обитаемого мира. Феба судорожно вздрогнула, переводя дыхание, и снова зашлась плачем.
– Ладно, спасибо. Только ненадолго, – решилась Каролина и осторожно обошла валявшиеся на бетоне почерневшие луковицы.
Ее спаситель протянул ей руку от края пандуса, чтобы помочь спуститься. Она приняла помощь, не слишком довольная собой, но в то же время с благодарностью: туфли скользили по гнилым овощам и волглому снегу. Оказавшись рядом, Каролина подняла глаза и заглянула ему в лицо: густая борода, шапка до бровей, глаза добрые, темные. Потеха, сказала она себе, бок о бок с ним пересекая парковку. Идиотизм. По меньшей мере глупость. Он может оказаться маньяком-убийцей. Но правда заключалась в том, что ей было плевать. Она слишком устала.
Он помог ей забрать все необходимое из машины и устроиться в трейлере; подержал Фебу, пока Каролина забиралась в кабину, затем передал ей в руки. Каролина налила из термоса в бутылочку молочную смесь. Феба до того накричалась, что несколько минут не могла взять соску, да и после сосала с трудом. Каролина нежно гладила ее по щеке, и малышка наконец зачмокала.
– Странная штука, верно? – заговорил мужчина, когда малышка затихла. Он уже сидел на водительском месте. Двигатель уютно урчал, как большая кошка; за лобовым стеклом до самого горизонта простиралась ночь. – Такой снегопад в Кентукки, я имею в виду.
– Раз в несколько лет случается, – отозвалась Каролина. – Вы не здешний?
– Из Экрона, Огайо, – ответил он. – Вернее, оттуда родом. Но вот уж пять лет, как начал колесить по свету, так что теперь, считай, человек мира.
– Не скучно одному?
Каролина вспомнила свои одинокие вечера в четырех стенах. Неужели это она спокойно беседует с незнакомым человеком? Странное, волнующее ощущение, как будто поверяешь свои тайны случайному попутчику в автобусе или поезде.
– Бывает, – признался он. – Такая уж работенка. Но и встречи занятные случаются. Вот как сегодня.
Блаженствуя в тепле кабины, Каролина откинулась на спинку высокого, удобного сиденья. Снежинки густо кружились в свете фонарей. Автомобиль Каролины стоял посреди асфальтовой площадки, сиротливый, запорошенный снегом.
– Куда путь держите? – поинтересовался мужчина.
– Всего-навсего в Лексингтон. На трассе, в нескольких милях отсюда, была громадная пробка из-за аварии. Я хотела сэкономить время и силы, ну и свернула.
На лицо ее собеседника падал мягкий свет фонаря. Мужчина улыбнулся. Каролина, к своему удивлению, тоже улыбнулась, и оба рассмеялись.
– Благими намерениями?… – сказал он.
Каролина кивнула.
– Слушайте, – помолчав, предложил он, – коль уж вам всего-навсего в Лексингтон, могу подбросить до дома. Там найдется где поставить трейлер? А завтра… нет, завтра воскресенье, значит, в понедельник с утра позвоните, чтобы вашу машину отбуксировали. Здесь-то она будет в безопасности.
Фонарь освещал и крохотное личико Фебы. Мужчина вытянул руку и очень нежно прикоснулся к лобику малышки крепким пальцем. Каролине нравились его застенчивость, спокойные манеры.
– Было бы здорово, – согласилась она. – Если вас не очень затруднит.
– Да ни черта подобного, – ответил он. – Извиняюсь за свой язык. Мне по пути.
Ал принес из ее машины остальные вещи: пакеты с продуктами, одеяла. Незнакомца, как оказалось, звали Ал; Альберт Симпсон. Пошарив на полу кабины, он извлек из-под сиденья вторую крышку от своего термоса, аккуратно вытер носовым платком и налил Каролине кофе. Она прихлебывала горячий напиток, радуясь темноте, теплу и обществу человека, который ничего о ней не знает. Она чувствовала себя в безопасности и была до странности счастлива, несмотря на духоту, запах грязных носков и свалившуюся на нее проблему в облике чужого ребенка. Ал вел машину, развлекая Каролину историями из своей кочевой жизни о том, как грузовики застревают на дороге из-за ливней, как колеса наматывают мили, когда едешь и едешь ночь за ночью.
Каролина задремала, убаюканная теплом, шорохом шин и калейдоскопом снежинок в свете фар. На стоянке перед ее многоэтажным домом трейлер занял сразу пять мест. Ал помог ей выбраться из кабины и, оставив двигатель включенным, понес ее вещи к подъезду, а Каролина с Фебой на руках пошла следом. В окне нижнего этажа дрогнула занавеска – Люси Мартин, неисправимая шпионка, как всегда, на посту. Каролина на миг приостановилась, у нее вдруг закружилась голова. С виду все осталось прежним, но она уже не была той женщиной, которая вышла отсюда прошлой ночью и по снегу зашагала к машине. Она преобразилась – до такой степени, что сейчас наверняка и в квартиру войдет в другую, по-другому обставленную и освещенную. Однако ключ привычно скользнул в замок, и, как обычно, замок заело на полобороте. Открыв дверь, Каролина внесла Фебу в комнату, знакомую до мельчайших подробностей. Добротный темно-коричневый ковер, клетчатый диван и кресло, купленные на распродаже, журнальный стол со стеклянной столешницей, роман, который она читала перед сном, – «Преступление и наказание», – заложенный закладкой. Она оставила Раскольникова и Соню на сцене признания, видела их во сне на холодном чердаке, проснулась от телефонного звонка – и вылетела на засыпанную снегом улицу.
Ал топтался на пороге, заполняя собой проем. Он мог быть серийным убийцей, насильником, мошенником. Кем угодно.
– Тут вот у меня диван, – сказала Каролина. – Сегодня он в вашем распоряжении.
После секундного колебания Ал шагнул в дом.
– А как же ваш муж? – спросил он, оглядываясь по сторонам.
– Мужа нет… – Сообразив, что опять ляпнула не подумав, Каролина уточнила: – Больше нет.
Ал бросил на нее внимательный взгляд и стащил с головы вязаную шапку, под которой, к удивлению Каролины, обнаружились кудри – темные и взъерошенные. Каролина ощущала странную заторможенность и одновременно перевозбуждение от усталости и выпитого кофе. Ей внезапно захотелось разгадать, какой он видит женщину перед собой – в сестринской форме и расстегнутом пальто, сто лет нечесаную, с ребенком на руках, очень и очень уставших руках.
– Совестно как-то вас стеснять, – пробормотал он.
– Совестно стеснять?! Да если б не вы, я до сих пор торчала бы на стоянке.
Он улыбнулся, молча вышел и через несколько минут вернулся с темно-зеленой парусиновой дорожной сумкой.
– Кто-то глазеет из окна на первом этаже. У вас точно не будет из-за меня неприятностей?
– Это Люси Мартин. – Увидев, что Феба зашевелилась, Каролина вынула бутылочку из нагревателя и капнула молоко на руку, проверяя, согрелось ли. – Жуткая сплетница, уж поверьте. Сегодня на ее улице праздник: благодаря вам день прошел не зря!
Феба не захотела есть, расхныкалась. Каролина принялась ходить по комнате, качая малышку на руках и чуть слышно мурлыча. Не теряя времени, Ал разложил и застелил диван – по-армейски ловко и опрятно. Когда Феба наконец успокоилась, Каролина кивнула ему, шепотом пожелала спокойной ночи и плотно закрыла за собой дверь спальни: такой человек, как Ал, подумалось ей, непременно заметит отсутствие детской кроватки.
По дороге домой Каролина успела обдумать, как все устроить, и сейчас выдвинула ящик комода, выложила на пол ровные стопки вещей, затем постелила на дно два полотенца, на них – сложенную простыню, подоткнула края и опустила в готовое гнездышко Фебу. Едва Каролина сама оказалась в своей постели, усталость накатила волной, и она мгновенно провалилась в тяжелый, мертвый сон. Она не слышала ни громкого храпа Ала в гостиной, ни шума мусоровозов и снегоуборочных машин на улице – однако мигом подскочила, стоило Фебе среди ночи захныкать. Каролина двигалась в темноте по комнате, будто в толще воды, шевелясь из последних сил, но при этом последовательно выполняла все необходимые действия: сменила подгузник, согрела бутылочку. Она полностью сосредоточилась на малышке и ее насущных, первостепенных, безусловных потребностях. Беззащитному и беспомощному человечку помочь могла только она.
* * *
Утро встретило Каролину морем света и бесподобным запахом яичницы с беконом. Поднявшись и поплотнее запахнув халат, она прикоснулась к щечке мирно спавшей девочки и прошла на кухню.
– Привет! – Ал поднял глаза от тоста, который как раз намазывал маслом. Гость Каролины явно провел расческой по кудрям, однако вид у него был все такой же всклокоченный. На макушке проглядывала проплешина, на шее блестела золотая цепочка с медальоном. – Надеюсь, вы не возражаете, я тут у вас нахозяйничал. Вчера не ужинал.
– Пахнет здорово, – ответила Каролина. – Я тоже зверски голодная.
– Тогда держите, – он протянул ей чашку с кофе. – Выходит, я не зря, сварил побольше. Симпатичная у вас квартирка. Милая, аккуратная.
– Вам нравится? – улыбнулась Каролина. Кофе оказался куда крепче, чем варила она сама. – А я думаю переехать.
Слова прозвучали – и как будто повисли в воздухе, изумив ее до глубины души, но сразу же стали истиной. Одинокий луч падал на темно-коричневый ковер в гостиной и подлокотник дивана. С крыши за окнами капала вода. Каролина много лет копила деньги, мечтая о доме или приключении, и вот пожалуйста: в спальне у нее спит чужой ребенок, за кухонным столом незнакомый мужчина, а ее машина застряла в Версале.
– Подумываю о Питтсбурге, – снова удивила себя Каролина.
Ал разделил яичницу лопаточкой и разложил по тарелкам.
– Питтсбург? Отличный город. А почему туда? – Он поставил тарелки на стол и сел напротив Каролины.
– Там жила семья моей матери. – Как выяснилось, стоит начать врать – и остановиться уже невозможно.
– Знаете, я хотел сказать… Мне очень жаль. – Ал посмотрел на нее своими добрыми темными глазами. – В смысле… насчет отца ребенка. Уж не знаю, что с ним приключилось.
Сама успев забыть о мифическом муже, Каролина тем не менее удивилась, поняв по тону Ала, что тот не поверил. И пришла в восторг: решил, что она мать-одиночка! Завтракали оба молча, лишь изредка обмениваясь репликами: погода, пробки на дорогах, Нэшвилл – следующий пункт назначения Ала.
– Никогда не была в Нэшвилле, – заметила Каролина.
– Правда? Айда на борт, вместе с дочкой, – отозвался Ал.
Шутка, само собой. Но и предложение. Не конкретно ей, но матери-одиночке, которой приходится трудно. И все же Каролина на минутку представила, как выходит за дверь с коробками и одеялами и даже не оглядывается назад.
– Пожалуй, в следующий раз. – Она потянулась за кофе. – У меня тут еще дела.
Ал кивнул:
– Усек. Знаю, как оно бывает.
– Все равно спасибо, – сказала она. – Ценю вашу заботу.
– Всегда с превеликим удовольствием, – серьезно произнес он и поднялся.
Каролина в окно проследила, как он подошел к грузовику, взобрался по ступеням в кабину, обернулся и махнул ей, прежде чем захлопнуть дверцу. Она помахала в ответ, радуясь его легкой и открытой улыбке и не совсем понимая, почему так сжимается сердце. Вспомнилось узкое ложе в задней части кабины, где он отдыхал в рейсе, нежное прикосновение крупной руки к лобику девочки – и Каролине захотелось выбежать вслед за ним, вернуть. Человек, ведущий столь одинокую жизнь, уж конечно сможет сохранить ее тайну, разделить ее страхи и мечты. Но Ал уже завел двигатель – из серебристой выхлопной трубы повалил дым, – виртуозно вырулил на узкую улицу и уехал.
* * *
Следующие сутки Каролина спала и просыпалась, подчиняясь расписанию Фебы, что-то наспех жевала сама – и вновь падала в постель. Странное существование. У нее всегда был пунктик по части регулярного питания, она не позволяла себе перекусывать в неурочное время – подобное сумасбродство, по ее мнению, отличало типичных чудаков-одиночек. Теперь же ела стоя, когда и что придется: хлопья из пакета, мороженое ложкой прямо из картонного ведерка. Она словно попала в некую сумеречную зону между сном и явью, где не надо задумываться о последствиях своих действий, решать судьбу ребенка, спящего в ящике комода, или свою.
В понедельник она поднялась вовремя, чтобы позвонить на работу и сказаться больной. На звонок ответила Руби Сентерс из регистратуры.
– Как ты, дорогая? – спросила она. – Голос у тебя жуткий.
– Кажется, грипп, – ответила Каролина. – Похоже, проваляюсь несколько дней. – И, стараясь, чтобы голос звучал естественно, спросила: – Что новенького? Жена доктора Генри родила?
– Мне-то откуда знать, – сказала Руби. Каролина представила себе ее задумчиво нахмуренный лоб, стол, расчищенный от бумаг и готовый к новому дню, с маленькой вазочкой пластмассовых цветов в углу. – Никого еще нет, только пациенты, но зато человек сто. Видно, мисс Каролина, грипп напал на всех сразу.
Не успела Каролина повесить трубку, как в дверь постучали. Люси Мартин, кто же еще. Удивительно, как это она столько вытерпела.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |