Наверху хрустнула ветка — это белка прошмыгнула по стволу платана, но Харриет вздрогнула всем телом и испуганно прижалась к Честеру. Высокий негр усмехнулся.
— Что, небось хочешь, чтобы я проводил тебя домой?
— Нет, спасибо.
Честер хрипло рассмеялся, и Харриет поняла, что в то время, как она говорила «нет», голова ее отчаянно кивала «да, да!!».
— Эх, мисси, сдается мне, у вас в мозгу все запуталось, — несмотря на то что голос Честера был веселым, сам он выглядел озабоченным. — Ну ладно, жди здесь. Я сейчас переоденусь и отведу тебя домой.
— Черные танки, черные танки, — с трудом ворочая языком, проговорил Фариш, когда они свернули на шоссе, ведущее к их дому. Он был еще в запале от погони, дышал тяжело, астматически хрипя и булькая. — Никогда в жизни я не видел столько танков.
Дэнни промолчал и только неопределенно хмыкнул. Черные танки? Что еще за чушь собачья? Его ноги все еще дрожали, спина была мокрой от противного липкого пота. Ему казалось, что он только что очнулся от дурного сна. О чем они, блин, вообще думали, гоняясь за девчонкой? И что бы они сделали с ней, если бы поймали?
— Черт меня побери, Фариш! — не в силах сдержаться, выругался он. — Кто-нибудь из соседей вполне мог стукнуть на нас полиции! — Да где это видано, ловить ребенка посреди бела дня да еще в приличном районе? Между прочим, похищение детей каралось в Миссисипи смертной казнью. — Это просто сумасшествие какое-то!
Фариш не слушал его, тыча толстым пальцем в окно.
— Смотри, смотри, — возбужденно говорил он, — они везде, они вооружаются! Скоро заварится каша, попомнишь мое слово…
Дэнни, борясь с тошнотой и противным стуком крови в висках, чуть было не сказал: «А пошел ты к черту со своими танками», но побоялся, что Фариш совсем съедет с катушек. Прыгать через заборы, бегать по дворам и садикам с аккуратно подстриженной травкой, с приготовленными решетками для барбекю — чистое безумие. Он выпрямился, внезапно ясно осознав, что единственное, что может его спасти, — это побег; надо развернуть машину и бежать из города, бежать, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Но где-то в глубине души он понимал, что ему все равно не удастся это сделать.
— Эй, смотри сюда, — Фариш так резко ударил кулаком по приборной доске, что Дэнни вздрогнул. — Ну этот-то ты видишь, так? Этот видишь? Отвечай!
Свет везде — слишком много света. Солнечные зайчики прыгают по векам, рассыпаются на молекулы, забиваются под кожу.
— Мне надо остановиться, — сказал Дэнни.
— Чего?
— Больше не могу вести автомобиль. — Он услышал свой голос как будто со стороны — высокий, с истеричными нотками. Машины пролетали мимо, со свистом разрезая воздух, разбрасывая вокруг себя фонтаны световых брызг. Дэнни едва успел припарковать «транс Ам» около закусочной «Белая кухня», как в голове вспыхнул целый сноп слепящих искр. Он положил голову на руль, как сквозь пелену слыша голос Фариша, рассуждающий о том, какая хилая пошла нынче молодежь. Вот он, Фариш, в два раза больше мета потребляет, а посмотри на него — ему хоть бы что! А почему? Да потому, что Фариш знает, что надо есть, регулярно и помногу, даже когда тебя от еды с души воротит. «А ты, ты прямо как Гам, — Дэнни почувствовал руку брата, сжимающую мышцы его предплечья. — Ты ведь есть забываешь, верно я говорю? Поэтому и стал такой худой — кожа да кости».
Дэнни отупело смотрел в стекло. Молекулы воздуха перед его глазами ясно разлетались на разноцветные атомы. Не очень-то приятно было слышать, что его сравнивают с Гам, но он вдруг понял, что так оно и есть — своей загорелой до черноты кожей, острыми скулами и впалым животом он до смешного напоминал собственную бабку. Он, единственный из ее внуков, самый нелюбимый, был на нее похож. Ну не бред ли?
— Эй, сиди тут, — Фариш, готовый помочь, довольный, что может поучить брата жизни, тяжело вылезал из машины, одновременно доставая из кармана бумажник. — Сиди тут, я знаю, что тебе нужно. Большую колу и горячий бутерброд с ветчиной. Это тебя живо взбодрит.
Он с трудом удержался на ногах и пошел к закусочной, шатаясь, как пьяный капитан на отдыхе. Дэнни остался сидеть в раскаленной машине, вдыхая тошнотворный запах, оставленный Фаришем, и вяло размышляя, сможет ли он проглотить хоть кусок горячего бутерброда. В его воспаленном сознании метался образ улепетывающей девочки, но рядом с ним маячил еще один — той старой дамы на крыльце. Когда он проезжал мимо дома, ее взгляд на секунду упал на него, а потом равнодушно скользнул прочь, и его вдруг пронзила мысль, что он ее знает.
Точно, он знал эту даму, причем хорошо, и это воспоминание шло из глубин его детства, он был в этом абсолютно уверен. Дэнни с трудом повернул голову в сторону закусочной. Через стеклянное окно он видел профиль Фариша, который стоял, перегнувшись через прилавок, и что-то втолковывал хорошенькой маленькой официантке. Та с улыбкой смотрела на брата, как будто он и впрямь мог сказать что-то остроумное. Вообще персонал «Белой кухни» относился к Фаришу на удивление прилично — девушки вежливо слушали его безумные истории, а когда он выходил из себя и начинал орать и махать руками, терпеливо ждали, когда его припадок пройдет, и полицию не вызывали.
Стараясь не выпускать Фариша из поля зрения, Дэнни вылез из машины, обошел ресторан и нашел около входа телефонную будку с болтающимися на цепочке растрепанными «Желтыми страницами». Половина книги была оборвана, но ему повезло, страница на «К» еще держалась. Он сразу же нашел нужное ему имя — «Клив», то, что было написано на почтовом ящике около дома старой дамы. Да, точно, вот она и в «Желтых страницах» зарегистрирована: «Э. Клив, Марджин-стрит, 8».
Где же он ее видел? И вдруг воспоминания хлынули широким потоком — это же бабушка Робина, его одноклассника, только жила она тогда в совершенно другом месте, в такомин раз пригласили туда на день рождения Робина. Он хорошо запомнил тот визит — огромные комнаты, полутемные, таинственные коридоры, высокие потолки, старинные люстры со свечами.
В те дни Дэнни частенько бегал по улицам, когда приходилось дожидаться отца из бильярдной, и как-то раз забежал во двор одного дома, где увидел Робина, одиноко играющего около крыльца. Минуту они стояли и настороженно смотрели друг на друга, как два маленьких диких зверька, а потом Робин сказал:
— Я люблю Бэтмана.
— Я тоже люблю Бэтмана, — сказал Дэнни, подошел к Робину, и они тогда вместе играли до самого вечера.
А потом Робин взял и пригласил к себе в гости весь класс (поднял руку, встал и обошел всех, оставляя на столе конверты с приглашением). Дэнни долго потом хранил этот конверт. У него самого никогда не было никаких дней рождения, дома никому в голову бы не пришло ему что-то подарить, а отец запрещал ему ходить в гости к другим мальчикам, чтобы «не нахватался идей». Однако в тот раз всех детей повезли на автобусе, поэтому и говорить домашним не пришлось. Дэнни ожидал, что их повезут к дому Робина, который ему очень нравился, но вместо этого они уехали далеко за город через хлопковые поля, по длинной аллее, обсаженной огромными деревьями. Дэнни тогда порядком струхнул, поскольку понятия не имел, как он будет оттуда выбираться. К тому же у него не было подарка. В школе он попытался соорудить подобие подарка из выброшенной кем-то игрушки «Киндер-сюрприза», обернув ее в лист бумаги, вырванный из тетради, но у него не было скотча, и в результате творение его рук выглядело просто ужасно — совсем не так, как полагалось выглядеть настоящему подарку.
Однако, похоже, никто не заметил, что он пришел с пустыми руками, по крайней мере никто ему ни слова не сказал. И вблизи дом не выглядел так величественно, как издалека, — по правде говоря, он вообще разваливался на части, ковры были проедены молью, от потолка отваливалась штукатурка, обои во многих местах отставали от стен. Та самая старая дама, бабушка Робина, руководила всеми, она была такой высокой, прямой и страшной, что дети испуганно замолкали, когда она входила в комнату и нависала над ними, хмуря брови. Но когда они стояли около стола, она передала ему самый большой кусок белого торта на стеклянной тарелочке, с огромной кремовой розой и большой буквой Д от слова «ДНЕМ». Она оглядела своими светло-зелеными глазами столпившихся вокруг стола детей, перегнулась через стол и сунула тарелку прямо в руки Дэнни, стоявшего позади всех, как будто специально выбрала лучший кусок именно для него.
Точно, это была та самая дама, Э. Клив! Он не видел ее ни разу с того самого времени. Потом «Дом Семи Невзгод» дочиста сгорел при пожаре — огонь осветил ночное небо на несколько миль вокруг. Дэнни помнил, каким взглядом его отец обменялся с бабкой, как будто они ничего другого и не ожидали, так и знали, что этим все закончится. Несчастье заносчивых «аристократов» было отличным поводом позлорадствовать, тем более что Гам в юности собирала в тех полях хлопок. Да, бедная старая дама поистине низко пала, если живет в таком маленьком бунгало после своего огромного особняка, и это показалось Дэнни грустным и почему-то загадочным. И Робин давно уже мертв. Робин был хороший, добрый, щедрый мальчик, а какой-то грязный обдолбанный мерзавец взял да и убил его, наверное, просто так, развлечения ради, без всякой цели. В школьном коридоре он тогда удивился, увидев миссис Мартер (противную училку с толстой задницей и начесом на голове, которая однажды заставила Дэнни целую неделю проходить в желтом женском парике за какой-то проступок, о котором он уже и не помнил) без обычного шиньона. У нее были красные, заплаканные глаза, и она что-то возбужденно шептала на ухо другой учительнице. А на следующем уроке миссис Мартер объявила: «Класс, у меня для вас печальные новости», и Дэнни вначале подумал, что она просто разводит их, однако, когда она велела им достать мелки и нарисовать родителям Робина прощальные картинки, он понял, что она не шутит. Он тогда нарисовал Бэтмана, Человека-Паука и всех четырех черепашек Ниндзя, которые стояли, взявшись за руки, около дома Робина. Он хотел нарисовать их в сражении — освобождающими Робина из рук злодеев, но у него получилось плохо, поэтому он нарисовал новую картинку, где они стояли и смотрели прямо перед собой. Подумав немного, он нарисовал себя тоже, немного в стороне. Он знал, что подвел Робина. Если бы он не попался на глаза их кухарке и она не помчалась за ним по улице со шваброй в руке, Робин вполне мог бы быть сейчас жив.
Однако чувство опасности с тех пор не покидало Дэнни — ведь они с Кертисом болтались по улицам с утра до вечера. А вдруг маньяк так и бродит где-то поблизости? Хотя Кертиса легко было уговорить спрятаться, он не переставал болтать на своем птичьем языке и заткнуть его было невозможно. Но, несмотря на невменяемость Кертиса, Дэнни предпочитал компанию младшего братишки полному отсутствию таковой. Не было ничего хуже, чем бродить по пустынным, темнеющим городским улицам в одиночестве. Любой звук пугал его, любое движение в темноте чужих дворов приводило в ужас. А то, что он почти никогда никого не видел, почему-то еще сильнее убеждало его в существовании таинственного маньяка, настолько хитрого и неуловимого, что он был практически неуязвим. Дэнни начали мучить кошмары, пару раз он даже просыпался в мокрой постели.
Хотя Дэнни не был плаксой (отец не позволял «распускать нюни» даже Кертису), один раз он не выдержал и разревелся прямо посреди семейного ужина в присутствии отца и братьев. Отец, конечно, сразу же дал ему повод поплакать как следует, а после жестокой порки Рики Ли поймал его за ухо в коридоре. «Небось он был твоим дружком, сучонок», — прошептал он.
— Небось тебе жаль, что это не ты помер… — раздумчиво прошепелявила Гам.
И на следующий день Дэнни пошел в школу другим человеком, притворяясь, что ничего не боится, хохоча и хвастаясь и рассказывая небылицы о том, чего не было и быть не могло. Как будто он завидовал Робину, его посмертной славе… Хотя чему завидовать — пусть жизнь и не баловала Дэнни, по крайней мере он был жив. Пока.
Тренькнул звонок над дверью, и на пороге закусочной появился | Фариш, сжимая в руках промасленный пакет. Увидев пустую машину, он остановился как вкопанный. Дэнни медленно вышел из стеклянной будки, так же медленно пошел навстречу брату: правило номер один — никаких резких движений. В последние дни поведение Фариша становилось все более непредсказуемым и даже опасным.
Фариш повернул голову в сторону Дэнни — глаза его совсем остекленели.
— Что ты там делал? — спросил он.
— Мм, ничего особенного, просто просматривал телефонную книгу, — пробормотал Дэнни, пытаясь обойти Фариша слева и сохраняя на лице нейтральное выражение вежливого внимания. В такие минуты любой пустяк мог вывести Фариша из себя, тогда он бросался на окружающих как сорвавшийся с цепи бешеный пес. Вчера, например, он с такой силой бухнул на стол стакан с молоком, что отбил у него дно.
Фариш следил глазами за каждым его шагом.
— Ты не мой брат, — сказал он наконец.
Дэнни обернулся, одной рукой держась за дверцу машины.
— Что? — спросил он.
Без всякого предупреждения Фариш бросился вперед и ударом в челюсть сбил его с ног.
Когда Харриет добралась до дома, мать была наверху, разговаривала по телефону с ее отцом. Это уже само по себе было плохим знаком, поэтому Харриет села на ступеньку лестницы, положила руки на согнутые колени, опустила на них подбородок и стала ждать. Прошло полчаса, но мать не появлялась из спальни. Харриет взобралась на одну ступеньку вверх, потом еще на одну и так продвигалась по лестнице, пока не оказалась почти под дверью материнской комнаты. Она напрягла слух, но, хотя голос Шарлот был вполне отчетливо слышен (низкий, хрипловатый), слов различить она не могла.
В конце концов она сдалась и пошла на кухню. Дыхание все еще сбивалось, и в груди время от времени напрягалась и как будто рвалась какая-то жилка. Через открытое окно виден был грандиозный закат — багрово-красно-фиолетовый, как всегда в конце лета перед сезоном тайфунов. «Господи, хорошо, что я не побежала назад к Эдди!» Ослепленная паникой, она почти привела их к дому Эдди, а ведь ее бабушка, хоть и имела железный характер, все равно была лишь слабой старушкой, да еще со сломанными ребрами.
Харриет решила проверить замки на дверях и пришла в ужас — оказывается, их дом все время стоит практически открытый! Она сама сломала шпингалет на задвижке задней двери пару лет назад — вырвала крепление с корнем, — с тех пор он так и болтался на одном болте. А окна? Все окна открыты и днем и ночью! Как же раньше она этого не замечала? Что она теперь будет делать? Как она сможет помешать ему прийти за ней ночью — просто влезть в окно или войти в незапертую дверь?
По лестнице простучали легкие шаги — Алисон вбежала на кухню и бросилась к телефону, как будто хотела позвонить. Она подняла трубку, послушала несколько секунд со странным выражением на лице, потом тихонько положила ее обратно на рычаг.
— С кем это она говорит? — спросила Харриет.
— С отцом.
— Так долго?
Алисон пожала плечами, но и она выглядела озабоченной. Быстро повернувшись, она бросилась по лестнице назад, к себе в комнату. Харриет тихонько подошла к телефону и сняла трубку.«…Я не имею права винить тебя», — говорила мать жалобно. Раздражение отца и его нетерпение были ясно слышны в его вздохе. «Что ж, приезжай и убедись сама, если не веришь мне», — сказал он. «Я не хочу, чтобы ты говорил то, чего на самом деле не думаешь».
Харриет повесила трубку — она боялась, что мать будет жаловаться на нее, но такой оборот событий испугал ее еще больше. А вдруг они помирятся? Тогда им придется переехать в квартиру отца. Здесь, в доме, по крайней мере, было где спрятаться от него, к тому же близость Эдди и тетушек отчасти его утихомиривала. То, что они находились где-то рядом, пусть даже на соседней улице, давало Харриет силы пережить его внезапные шумные наезды. Но в той квартире всего пять комнат — от отца негде будет укрыться.
Как будто в ответ на ее мысли за спиной послышался грохот — бабах! — и Харриет подпрыгнула, прижав руку к горлу. Это обрушилась вниз створка жалюзи, сметя на пол целую кучу засорявших подоконник предметов: горшок с красной геранью, несколько пачек журналов, полную окурков пепельницу. На мгновение Харриет застыла, глядя на черные комья земли на линолеуме.
— Эй! — тихо позвала она, но какой бы призрак ни пронесся сейчас через комнату, ответа он ей не дал. Внезапно ей стало очень страшно, как будто она уже находилась на прицеле винтовки. Повернувшись, она бросилась из кухни, словно за ней гнались все демоны мира.
Юджин, нацепив на нос очки, заказанные в аптеке, сидел за столом трейлера Гам и перебирал буклеты, которые он подобрал в окружном департаменте по сельскому хозяйству: «Овощи и фрукты», «Мой сад», «Огород на трех метрах». Его укушенная змеей рука все еще висела на перевязи и имела неживой вид — пальцы, распухшие, как сосиски, едва шевелились, место укуса все еще было неприятного багрового цвета.
Юджин вернулся из больницы другим человеком. Когда он лежал на больничной койке, слушая доносящееся из холла идиотское блеяние телевизора, на него наконец-то сошла благодать Господня. Он вдруг понял, что Господь в своей доброте и мудрости ясно указал ему дорогу вперед. Юджин молился каждую ночь, чтобы лучше увидеть указанный ему путь, и в результате понял следующее.
Во-первых, он не был духовно подготовлен к тому, чтобы дрессировать змей, а потому и не получил на это Господнего благословения, поэтому Господь всемогущий сохранил ему жизнь, но отчетливо показал, что этот путь для него — тупиковый. Во-вторых, не всем в мире, будь они просто верующими или даже сильно верующими, вроде него, была уготована роль священника, сам Юджин глубоко заблуждался, когда думал, что только так он может приобщиться к Его духу. Похоже, у Господа были на Юджина собственные, вполне конкретные планы, и в них не входило, чтобы Юджин, будучи почти косноязычным и не обладая ни харизмой, ни талантом красноречия, нес Его слово в массы. Но если не это, что же тогда? «Дай мне знак», — молил Юджин Создателя, лежа ночью на своей койке, уперев глаза в серые тени потолка. И пока он молился, его глаза снова и снова возвращались к горшку с красной геранью, который принесли родственники больного, лежащего около окна, — очень большого темного мужчины, который дышал часто, с судорожными всхлипами. Эта алая герань была единственным цветовым пятном в унылой больничной обстановке их комнаты. И когда Юджин опять вернулся в больницу после происшествия с Гам, он специально зашел опять в ту палату — мужчины на койке уже не было, но цветок так и стоял на подоконнике, и внезапно покровы спали с глаз Юджина: он все понял. Как будто Господь сказал ему прямо: «Иди и сажай мой сад». Вот третье озарение, которое получил Юджин: он будет иметь дело с лучшими Его творениями, с этими хрупкими живыми созданиями, с цветами и фруктами, которые испускают благоухающие ароматы, приносят людям радость своим видом и дарят им прекрасные плоды.
В тот же день Юджин отправился в магазин, купил на распродаже несколько пачек семян и посадил одну грядку капусты и одну зимнего турнепса на участке земли за задним крыльцом своего трейлера, где еще недавно стоял трактор. Он также купил два розовых куста и посадил прямо напротив трейлера своей бабушки. Гам отнеслась к его новой инициативе со свойственной ей подозрительностью, будто розовые кусты знаменовали собой несчастья, готовые вот-вот свалиться на ее голову. Несколько раз Юджин видел, как она рассматривает бедные кусты с таким видом, словно они несли в себе угрозу ее мирному существованию. «Нет уж, скажи мне, — шипела она, неслышно возникая за спиной у Юджина, поливающего розы водой с нитратными удобрениями, — и кто теперь будет за этим всем следить? Кто будет платить за все эти пестициды? И кто будет их поливать, возиться с ними, а?» Она смотрела на Юджина с таким видом, будто ясно хотела показать, что, видимо, этим несчастным существом суждено стать именно ей, Гам.
Дверь трейлера с треском распахнулась, и внутрь устало ввалился Дэнни, грязный, небритый, с темными кругами под красными от бессонницы глазами. В последнее время он так исхудал, что джинсы едва держались у него на бедрах.
Юджин сказал:
— Господи, да ты ужасно выглядишь.
Дэнни рухнул на стул и уронил голову на руки.
— Ты сам во всем виноват. Тебе надо прекращать принимать эту гадость.
Дэнни поднял голову. Глядя на Юджина пустым, невидящим взглядом, он спросил:
— А ты помнишь девчушку, что приходила тогда к твоему дому? Такую тощую, с черными волосами?
— Конечно, помню. — Юджин заложил пальцем страницу буклета и повернулся к Дэнни. — Фариш может говорить, что ему вздумается, но я-то знаю, что все корзины были закрыты намертво. И я не оставлял эту чертову дверь незапертой, я всегда запираю двери из-за этого ублюдка Роя Дайла — никогда не знаешь, когда он притащится… А что это?
Он близоруко прищурился на маленькую черно-белую фотографию, которую Дэнни буквально сунул ему в лицо.
— Эй, да это же ты, — сказал он удивленно.
— Вот именно. — Дэнни передернулся и поднял глаза к потолку.
— Откуда это?
— Она оставила.
— Кто она? Девочка? Где она могла это тебе оставить? И зачем?
За окном послышался тонкий, горький, с завываниями и всхлипываниями, плач.
— Кто это? Кертис? — Юджин вскочил со стула и сделал несколько шагов к двери.
— Нет, — Дэнни прерывисто вздохнул. — Это Фариш.
— Фариш?
Рыдания то стихали, то вновь набирали силу, — они были такими горькими, словно Фариш выплакивал собственное сердце.
— Боже мой, — с благоговейным страхом произнес Юджин, — вы только послушайте, как его колбасит! А где Кертис?
Кертис страдал астмой, и у него часто случались приступы удушья, особенно когда он был расстроен или когда кто-нибудь другой был расстроен, что часто действовало на него еще сильнее.
— Не знаю, — сказал Дэнни, и только сейчас Юджин заметил его припухшую нижнюю губу. — У меня была разборка с Фаришем полчаса назад, — сказал Дэнни, заметив взгляд брата. — Слушай, я устал жить в постоянном страхе. Сколько это может продолжаться? Я так больше не могу. — Из-за голенища сапога он вытащил довольно длинный нож и бросил его на стол. — Вот моя защита от него!
— Господи, Дэнни, ты себя, в конце концов, прикончишь, — сказал Юджин, кладя ему руку на плечо. — Иди к себе, тебе надо поспать.
— Надо поспать, — тупо повторил Дэнни, не шевелясь.
Рыдания постепенно стихли, и за окном послышались неровные, шаркающие шаги Гам.
— Когда я была маленькой девочкой, — прошепелявила Гам, медленно заползая по лестнице в трейлер, — папаша мой всегда говорил, что настоящего мужика не застанешь дома с книжкой…
Она проговорила это со спокойной нежностью, словно делилась великой мудростью своего усопшего папаши. Дрожащей рукой она потянулась к лежащему на столе буклету и взяла его за краешек, как будто он мог ее укусить.
— Успокойся, бабуля, — миролюбиво заявил Юджин, поправляя очки на носу, — я не купил эту чертову книжку, просто подобрал ее бесплатно в ихнем офисе по сельскому хозяйству. Ты сама могла бы как-нибудь скататься туда — у них есть брошюры буквально обо всех видах растений.
Гам выдержала многозначительную паузу.
— Я просто не хочу, чтобы ты опять разочаровался, сынок. Не залетай высоко, ниже падать будет. Этот мир жесток к таким, как мы. Мне тошно думать обо всех этих чистеньких выпускниках колледжей, которые ой как ближе тебя к кормушке.
Юджин с недоумением посмотрел на нее. Да что, в конце концов, с нее взять? Старуха работала всю свою жизнь как проклятая, понятное дело, она на все смотрит с пессимизмом. Хотя почему не дать внуку попытать счастья? Убудет от нее, что ли? Этого Юджин понять не мог.
Дэнни, который все это время тихо сидел за столом, вдруг встал. Он покачивался из стороны в сторону, а на глаза его медленно накатывала черная пелена.
— Знаешь, очки тебе идут, — с запинкой обратился он к Юджину.
— Правда? — Юджин поправил очки на носу и благодарно улыбнулся брату.
— Тебе идут… — Глаза Дэнни начали закатываться. — Ты… их… всегда носи… — С этими словами он рухнул на пол.
Харриет проснулась и в панике села на постели. Только начинало светать, дождь кончился, свет медленно заползал в комнату. С соседней кровати доносилось едва слышное дыхание сестры, но кроме россыпи игрушечных медвежат у изголовья да пары медно-золотых локонов видимых признаков ее присутствия не было.
Харриет тихо поднялась с кровати и пошла одеться — увы, ни одной чистой рубашки в своем ящике она не нашла. Воровато оглядываясь на неподвижное тело сестры, скрытое под одеялом, Харриет открыла ее ящик и — вот радость-то! — нашла в нем отглаженную и аккуратно сложенную рубашку. Она поднесла рубашку к носу — та все еще хранила слабый запах любимого Идиного кондиционера.
Харриет надела кроссовки и спустилась вниз. Все было тихо, только часы едва слышно отстукивали время. Беспорядок был как-то менее заметен в мягких лучах утреннего солнца, которое играло на грязной поверхности стола из красного дерева и на перилах лестницы. Харриет потихоньку прошмыгнула мимо материнского портрета — белозубая улыбка, блестящие весельем глаза, — вошла в гостиную и достала из-под Идиного кресла револьвер.
В холле она поискала какую-нибудь сумку, но нашла только полиэтиленовый пакет. Поскольку очертания револьвера были слишком заметны через тонкий пластик, Харриет обернула его несколькими слоями газеты, забросила пакет за плечо и, чувствуя себя, как Оливер Твист, отправившийся на поиски приключений, потянула парадную дверь.
Утро встретило ее птичьей песней, мелодичной, высокой нотой, которую невидимая певунья выводила снова и снова. Как жаль, что она не Ида и не может спеть птице ответную песню! В воздухе, несмотря на август, уже чувствовалось приближение осени, золотые, алые и оранжевые циннии на клумбе миссис Фонтейн потеряли былую яркость красок, а их головки уже начали вянуть. Кроме оголтело щебечущих птиц — что это они так расшумелись с утра, не иначе как предупреждают своих друзей о том, что она идет, — на улице не было ни души. На пустой лужайке справа работал забытый с вечера «дождик», покрытая росой трава блестела, как отполированная, темный, влажный асфальт улицы уходил в бесконечность, но ее собственные шаги звучали как-то неуверенно, даже робко. Харриет прибавила шагу.
Чем дальше она уходила от центра, тем беднее становились кварталы. После Натчез-стрит тротуары стали почему-то совсем узкими — не более полуметра шириной, и все испещрены трещинами и ямами. Харриет прошла мимо покосившихся веранд, дворов, заваленных газовыми баллонами и прочим барахлом, лужаек, заросших сорняками. Всклокоченный рыжий пес чау-чау грудью бросился на сетчатый забор, блестя синей пастью и белыми зубами, но, несмотря на его злобу, Харриет почувствовала к нему что-то вроде симпатии. Похоже, он никогда в жизни не купался, шерсть его была ужасно свалявшейся, грязной и очень неопрятной на вид. Харриет подумала, что, судя по всему, бедняга сидит на цепи круглый год, даже зимой, и лижет лед, когда хозяева забывают поставить ему новую миску с водой. Есть от чего взбеситься!
Она дошла до окраины города и повернула по гравиевой дороге в сторону складов и водонапорной башни. Она, собственно, не очень понимала, зачем идет туда и что будет делать, если ей повстречается ее враг, но решила и не думать об этом, просто смотрела себе под ноги на мокрый гравий и отстукивала в голове приятный ритмичный мотив.
Когда-то давно водонапорная башня обеспечивала водой паровозы, но сейчас Харриет даже не представляла, на что ее можно было использовать. Год назад они с одним приятелем, мальчиком по имени Дик Пиллоу, забрались на самый верх башни, чтобы посмотреть с высоты на окрестности. Ууу, как это было высоко, — им виден был практически весь штат, по крайней мере так им показалось. Вид города поразил ее количеством и разнообразием крыш — красных, зеленых, черных, серебряных, остроконечных и плоских, высоких и низких. Там были крыши из железа, из черепицы, шифера, рубероида, — город с высоты птичьего полета походил на фантастический коллаж, сооруженный из бумажных журавликов-оригами. Он был таким игрушечным, чистеньким и непривычным, как будто их занесло в Китай или Японию. А за городом, извиваясь, кралась река, как желтая змея, блестя на солнце своей покрытой рябью поверхностью.
Она тогда так увлеклась изучением пейзажа, что слишком мало внимания уделила собственно конструкции резервуара. Сколько Харриет ни пыталась, ей так и не удалось воссоздать в памяти, как все было устроено там, наверху, она только ясно помнила маленькую, врезанную в крышу дверь, которая открывалась на себя, как кухонный шкафчик. Сегодня ей предстояло разгадать еще одну загадку Дэнни Ратклиффа. Чем больше она думала о том, как он испуганно присел тогда на самом верху башни, оглядываясь по сторонам, будто хотел что-то скрыть или скрыться сам, тем больше уверялась в своем предположении, что, наверное, он что-то спрятал в башне. А что именно, она должна была выяснить незамедлительно, пока не началась школа и пока мать не увезла ее в распроклятый Нашвилль. Как странно, почему-то она все время вспоминала то мгновение, когда сканирующий окрестности взгляд Дэнни на секунду скрестился с ее взглядом и немедленно вспыхнул, как сигнальное зеркальце. А она ведь стояла тогда в кустах, так что видеть ее он точно не мог! И все же ее не оставляла уверенность, что он откуда-то знал, что она следит за ним. И что еще страннее («и грустнее», — вздохнув, сказала себе Харриет) — Дэнни Ратклифф был первым человеком за долгое время, который проявил к ней хоть какой-то интерес.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |