Повесть о безысходности. 3 страница

Так Лика осталась одна. Одна – в довольно большом и многолюдном городе. В городе непомнящих. В мире неприкаянных душ.

Единственным человеком, ухитрившимся её понять, оказался первоклассник Ванька Крылов. Среди непомнящих и заблуждавшихся он был самым непосредственным, ибо, не смотря на все перипетии своего трудного детства, всё – таки продолжал оставаться ребёнком, сохраняя, свойственную только маленьким детям, способность слушать и верить. У него не было ещё привычки смотреть на людей предвзято, хотя жизнь, давно успела поставить на его, все –ещё детской душе, саднящее клеймо страданья.

Он был ребёнком. Он не мог состарится в 7 лет – и потому, говорить с ним можно было совершенно откровенно. И за неимением более серьёзных собеседников Лика рассказала ему свою странную историю. Всё, что она ему наговорила, было понятно Ваньке меньше чем на половину, но, темнемение привело его в полный восторг. Ванька сразу же задался целью, заставить Лику вспомнить как можно больше, и всякий раз, как встречал её – увязывался следом, куда бы она не направлялась… и начинал задавать вопросы. Мысль о том, что Лика может быть сумасшедшей, или, что её воспоминания, могут противоречить каким –то заповедям или естественным законам, ему и в голову не приходила. Такое могли вообразить только взрослые. Одним словом, с Ванькой она не ошиблась. И Ванька как локомотив тянул её навстречу новым открытиям. Совместные поиски истины спасали их от одиночества, но не замутняли, а напротив расширяли реальное виденье жестокой житейской действительности, ведь эта истина – истина о реинкарнации - придавала ей ещё большую безысходность.

Впрочем, понимала это только Лика. Ванькой Крыловым владело чисто детское любопытство.

- «Мы сейчас же туда пойдём»! – воскликнул Ванька Крылов и резко остановился посреди дороги.

- «А может не стоит, а»? – тихо спросила Лика, неохотно замедляя шаг.

- «Что значит не стоит»? – беззлобно возмутился Ванька, подражая тону какого – то голливудского героя.

- «Это же твоя жизнь»! – продолжил он с всё возрастающей решительностью, - «Неужели тебе не интересно? И вообще… Может быть, мы стоим на пороге великого открытия! Представь себе: возьмём и докажем, что бессмертие души существует! Нас признают, и мы заработаем миллионы… Представь себе, что ты всё…. Абсолютно всё тогда сможешь себе купить! И я тоже… И меня больше не будут называть оборванцем!

И ты станешь королевой нашей школы! Ты будешь носить самые лучшие шмотки и все девчонки будут тебе завидовать! А я… Я куплю себе компьютер… и игровые приставки… А потом мы уедим с тобой в Америку и начнём новую жизнь! И забудем Россию как страшный сон… Просто возьмём и поверим, что всё это нам приснилось. И станем успешными и знаменитыми. И никогда больше не вернёмся домой… А когда я выросту – я на тебе женюсь»!

Эта тирада была сказано им так искренне и возбуждённо, что Лика не смогла сдержать печальной улыбки. «Как жаль, что мне 16 лет и я уже разучилась мечтать, так, что бы верить что мои мечты когда – ни будь сбудутся….» - подумала она – «Хорошо тебе, Ванька. Но не знаешь ты своего счастья. Счастье – в наивности. Чем меньше понимаешь и мыслишь, тем больше шансов быть счастливым на этом свете. Как жаль, что с возрастом это пропадает…»

-«По моему тебя понесло». – заметила она строгим голосом старшей сестры, каким частенько разговаривала со своими братьями. – «Но я согласна. Давай сходим туда, посмотрим… Я не очень хочу возрощатся домой».

Это была уступка. На самом деле, Лика изрядно устала после школы и, кроме того, зверски проголодалась, но вовремя вспомнив о том, что если она уйдёт, Ваньке Крылову тоже придётся воротиться домой, где его ожидают пьяные родители, Лика решила поголодать, что бы замедлить его возвращение.

Развернувшись в прямо противоположном направлении, они пошли к бывшему дому Лики. Ходить по улицам в свободное для большинства школьников время изгоям было опасно. Но возрощатся туда, где тебя не ждут было ни чуть не лучше. Лика знала, что её тоже никто не ждёт, ведь отчим был совершенно чужим для неё человеком, а мама молилась Богу…

Это дом тоже стоял на окраине. За последние 20 лет, с тех пор, как Лика была в нём в последний раз, он почти не изменился. Только крыша как будто стала ниже, да старые, не крашенные доски внешней обшивки окончательно посерели под действием снегов и дождей. Это был не барак, а обычная, частная развалюха, с горем по полам набиравшая убогие 15 кв. м.. «Своя земля» в стандартные 6 соток, сплошь заросла сорняками. Сейчас, когда растаял выпавший на рассвете снег, можно было видеть, что каким – то чудом высаженная по весне картошка так и осталась не убранной… Впрочем, убирать там было особо не чего: всё заросло, потом замёрзло, и видимо ни разу не было окучено. Казалось, что в этом доме давно ни кто не живёт. Но это было не так – из трубы поднимался дым; выбитые стёкла – залатаны тряпками и фанерой.

- «И это твой дом»? – разочарованно спросил Ванька, когда Лика привела его на место.

- «Да…» - печально вздохнула Лика, - «И в нём, может быть ещё живёт моя мать… Вернее мать того, кем я была раньше…»

- «Не разделяй». – глубокомысленно заметил Ванька – «Ты и он не два отдельно взятых человека, а единое целое. Хотя, чего мы болтаем? Пойдём туда и всё выясним»!

- «Подожди…» - остановила его Лика – «Сначала надо заранее решить, что мы будем говорить».

Но этот вопрос оказался неразрешимым. Промучившись минуты,2 они так ни чего и не придумали. Лике совсем не хотелось идти в этот дом. Он производил на неё какое-то неопределённое и не хорошее впечатление. В нём чудилось что –то тоскливое, жуткое и вечное… Может быть, это была душа русского народа, точнее та её часть, которая никогда не принадлежала и не будет принадлежать свету. Казалось, будто образ этого дома отягощён чем-то диким и беспросветным, длящимся много сотен лет и воплотившим в себе самые худшие черты отдельно взятой нации.

Но между тем, они всё –таки вошли за калитку. Большая, лохматая дворняга, едва державшаяся на ногах, из – за голода и худобы, и напоминающая плачевным видом своим ходячий скелет обтянутый грязной шкурой, печально посмотрела на них и отвернулась. Она сидела на цепи, у порога, и завидев незваных гостей молча оскалила зубы, с трудом приподнявшись на своих тонких, не гнувшихся лапах. Но силы вскоре оставили её и псина легла на место. Ни лаять, ни рычать она уже не могла: слишком велико было истощение. Повидемому, в этом доме как –то не повелось кормить домашних животных.

Лика в нерешительности стояла на недоступном собаке расстоянии и не знала что делать дальше. Но Ванька Крылов не растерялся: он подошёл к окну и настойчиво постучал в стекло. Верхняя часть этого окна была заделана старым ватным одеялом, выцветшим и облезлым; нижняя застеклённая – помутнела от копоти и пыли.

Некоторое время дом не проявлял никаких признаков жизни. Подождав ещё немого, Ванька постучал повторно, громче, чем первый раз, и, прислонившись к стене – стал слушать. Там, за стеной, наконец –то послышалось какое –то движение: невнятное мычание, возня, неразборчивый мат… «Неужели это судьба»? -думала в этот миг Лика Смирнова – «Неужели это предришино: не просто жить и умереть в нищете, но умереть и снова в ней воскреснуть…? Неужели высшие силы обвенчали меня с этим городом, от которого невозможно сбежать даже в небытие, потому что никакого небытия просто не существует? Но если так, то за какие грехи… за какие преступления я отбываю здесь этот срок, и сколько ещё мне придётся его отбывать»!?...

В следующий момент дверь перед ними распахнулась, прервав размышления Лики. На пороге стояла изрядно поддатая, неопрятная женщина, лет 45 – ти, в изодранном, хлопчатом – бумажном халате и растрёпанной копной тёмно – серых волос с частыми проблесками седины. Это была та самая женщина из сна… Только там, во сне она была на много лет моложе и не выглядела такой истасканной и безразличной как теперь. Тогда её глаза горели неутолимой жаждой опьяняющего разврата. Теперь в них не было ни чего кроме многолетней усталости и холодного, обессиленного ожесточения на весь белый свет. «Здравствуй, мама»! – подумала Лика Смирнова – «Вот мы с тобой и встретились. Хорошо, что ты меня не узнаёшь….»

- «Кто вы такие и чего вам надо»!? – сурово рявкнула алкоголичка, буравя их взглядом. Голодная дворняга, недвижимо лежавшая на мостках как раз напротив крыльца, где появилась хозяйка, нашла в себе силы что бы подняться и спрятаться в конуру. Лика не знала что говорить. Она только тихо стояла и с нескрываемым любопытством рассматривала свою бывшую мать. В её голове в это время творилась настоящая вакханалия. Но Ванька опять не растерялся. Как настоящий исследователь и будущий миллионер, он повёл себя по хозяйски, и без всякого предисловия стал задавать вопросы.

- «Скажите пожалуйста, как вас зовут»? – спросил он таким вежливым, и вместе с тем, не по – детски уверенным и серьёзным тоном, что женщина по – неволе ответила, хотя собиралась обругать.

- «Анжела Дубровина…» - произнесла она удивлённо, - «Да вы – то сами – кто будете»? – вдруг воскликнула она опомнившись, но желаемой злости изобразить уже не получилось.

- «Скажите..» - заговорила наконец Лика – «У вас был сын по имени Денис и если «да», то кто и когда его убил»?

Её землистое лицо в мгновение ока исказила гримаса ужаса и недоумения. Казалось, ещё немного, и она упадёт в обморок…

- «Да вы –то почём знаете, что его убили»... – прошептала она на одном дыханье, переводя полубезумный взгляд своих мутных глаз с Ваньки на Лику и обратно.

- «Он же пропал … 17 лет назад. Просто ушёл из дома и не вернулся. Его так и не нашли…»

Произнеся это, она уже не стояла, а медленно двигалась им навстречу, придерживаясь за стены своего дома. «Пора сматываться»! – подумал Ванька и схватив Лику за руку потянул её к калитке. Лика была загипнотизирована словами этой женщины и вновь нахлынувшими на неё странными воспоминаниями. Этот контакт сильно взбудоражил её память и теперь она увидела то, что не снилось ей даже в кошмарных снах.

Ей припомнилась шумная компания, выпивающая за столом под открытым небом, у крыльца этого дома… Играла музыка… Кажется, это был Высоцкий…. Ну, да … Высоцкий. «Мосты сгорели, углубились броды…» - хрипел знакомый голос из магнитофона – «И тесно – видим только черепа…», но не обращая на него внимания, какой –то придурок отчаянно терзал гитару, пытаясь исполнить что – то вроде тюремного шансона. Он был пьян и полулежал на земле, но всё – таки пробовал петь. Четверо мужчин и женщин непрочно сидели за столом и вели задушевно – бессвязную беседу про свою нелёгкую жизнь.!»На дворе стояло лето. Смеркалось. Но охватившая пространство мгла была серебристо – свинцовой мглою белых ночей. Прохладный воздух благоухал ароматом отцветавшей черёмухи.

Трое из всех собравшихся за столом были своими. Женщин Лика узнала сразу: одной из них была Надежда Павловна – её нынешняя мать, второй – Анжелика Дубровина – мать из прошлой жизни. Обе они были почти девчонками… Лика ни когда не думала о том, что её кроткая, глубоко религиозная мать, всё больше походящая на старуху (особенно в никогда не снимаемом ею тёмно – синем платке), вообще когда –то была молодой… Но это было так. Она не могла видеть её такой в своей теперешней форме, потому что ещё не родилась… но видела её глазами умершего сына её лучшей подруги. Да, да – они были лучшими подругами – мать прошлого и мать настоящего. Лика поняла это глядя на них из коляски и слушая их разговоры. Она смотрела на происходящее глазами маленького ребёнка, который не умеет ещё ни ходить, ни говорить, но воспринимает действительность живущим в нём сознаньем 16 – ти летней дочери Надежды Павловны т. е. самой себя за несколько секунд до виденья.

Судя по всему, обе матери и их мужья отмечали его день рожденья. «Сколько же мне исполнилось»? – подумала Лика, внимательно вслушиваясь во всё, что они говорили.

- «Год – это уже не ребёнок! Год – это уже мужик»! – воскликнуло вдруг небритое существо с бордовым синяком под правым глазом, в котором Лика не сразу, но всё –таки узнала того человека, что утонул в колодце. Хотя, впрочем, она не вполне узнала его, а скорей почувствовала… А потом это предчувствие подтвердилось, тем, как обнимала его молодая Надежда Павловна.

Они пили на дне рожденья погибшего ребёнка и этот ребёнок смотрел на них глазами ребёнка, который ещё не родился. Но самое страшное заключалось не в этом, а в том, что они пили и эта пьянка продолжается и поныне, вместив в себя две непрожитые жизни.

- «Если у меня когда – ни будь родится дочь, я назову её в честь тебя». – говорила Надежда Павловна Анжелике Дубровиной, и Лике стало не по себе при мысли что её назвали в честь её бывшей матери…

Это было ни на что не похоже. Но что – то более безусловное чем чистый разум – рациональный анализ происходящего, подсказывали ей, что всё это – правда. Правда которую невозможно понять до конца… Правда о которой лучше всего не знать. Правда, которая делает жизнь безысходной. Абсолютная истина, скрываемая от нас, вероятно, ради нашего же блага, той первозданной, той божественной силой, с которой начинаются судьбы и времена…

Они всё –таки от неё убежали. Лика была не в себе, но это не переросло в паралич. Находясь- там, она вполне могла передвигаться –здесь, в том случае, разумеется, если её вели. Впервые в жизни она уподобилась Сашке – своему младшему брату, с врожденным безмыслием в голове. Но Ванька не дремал. Анжела гналась за ними как щенная сука у которой отняли щенков, но юность оказалась быстрее. Без особого труда они ушли от погони и затерялись в ломанных переулках хаотично отстроенного города. Ванька не останавливался пока город не остался у них за спиной и они снова оказались на кладбище. Лика бежала как робот, но бежала, и Ванька молча радовался этому, ведь если бы она, например, потеряла сознание, или ещё что – ни будь в этом роде, Дубровина догнала бы их и последствия могли бы быть самыми непредсказуемыми.

Но теперь – когда они уже были на кладбище – бег можно было остановить. В этот миг из астрала вернулась Лика. Задыхаясь, Ванька упал на какую –то старую могилу с прогнившим крестом и без оградки и закрыл лицо руками. Лика стояла в двух шагах от него и недоумённо оглядывалась вокруг. Она не помнила как сюда попала, зато, отлично помнила свой день рождения – свой первый день рожденья, до смерти и воскрешения в этом теле.

-«Ну, как? Ты что –ни будь вспомнила? Твои воспоминания подтвердились»? – спросил Ванька, немного передохнув.

«Более чем..» - подумала Лика, но вслух сказала другое.

- «Знаешь, Ваня….» - сдержанно произнесла она, вновь нацепив на себя маску, строгой и разумной старшей сестры, - «Мне кажется, что на сегодня, приключений вполне достаточно. Пойдём – ка лучше домой… Если твои в угаре, то мои, по крайней мере, с утра были трезвыми… Если это по –прежнему так, ты можешь немного побыть у меня».

4.

Поздняя осень планомерно переросла в зиму. Ночи сделались длинными, дни короткими, но содержание этих дней осталось прежним. Лика как всегда, отводила братьев в детский сад, посещала школу и тихо плакала там, где никто не мог её потревожить.

Бывать в городе в свободное от учёбы время она не любила: она же была изгоем, и к тому же – какой там может быть покой? Плакать дома – невозможно- это провоцировало ответные слёзы матери и недовольство отчима, который почему – то терпеть не мог женских слёз и при виде их приходил в ярость. Поэтому, когда Лике становилось особенно грустно, у неё было только две дороги – в церковь или на кладбище. В храм она шла, только если её могла сопровождать мать – в присутствии матери ни один из её мучителей не осмеливался её обидеть. Если кто –то из них случайно встречался им на пути, когда они, покрыв головы платками шли в церковь, всё происходило по извечным законам подлости: хулиган вежливо здоровался с Надеждой Павловной, и с самым невинным выражением на лице проходил мимо, не обратив на Лику никакого внимания.

«Ну, какие замечательные ребята учатся в вашей школе»! – говорила в подобных случаях мать – «Подумать только: какой милый и воспитанный мальчик, правда доченька»!? Лике было жаль огорчать мать и она соглашалась, прекрасно помня, однако, всю лексическую многогранность этого милого мальчика и дурную силу его кулаков.

Как и большинство, более или менее нормальных родителей, Надежда Павловна считала что её дети абсолютно с ней откровенны и думала даже, что именно она их воспитывает…тогда как на самом деле, откровенность детей, возможна только пока они ходят в детский сад (да и то не всегда), а воспитание им даёт жизнь, но никак не родители. Заблуждаясь практически во всём, Надежда Павловна была блаженна в своём неведенье. Она знала что Лика отнюдь не лидер в своём коллективе, он о том, какие формы принимает это её «не лидерство» понятия не имела. Самым явным, и полностью, по её мнению исчерпанным, был инцидент с самосудом, 3 –х годичной давности, об остальных злоключениях своей дочери она ничего не знала…а Лика… Лика просто берегла её слабые нервы.

Так они и жили – с верой и водкой и обманом из сострадания. Лика Давным – давно перестала быть с матерью откровенной. Она не желала открывать ей ни боли своей, ни тайны. Она знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, и молчала.

Когда мать не могла проводить её с собою, в храм, а душа всё равно продолжала разрываться на части, Лика тихо уходила на кладбище… Никто не знал куда она уходит, никто никогда не пытался незаметно за ней проследить… а на постоянное материнское «куда собралась»? Лика пространно отвечала ей «погулять» и на этом их разговор завершался. Мать отпускала её без страха и сомненья, ведь Лика никогда не гуляла слишком долго и всякий раз возвращалась до темноты.

Перейдя на другую, незаселённую сторону дороги, Лика углублялась в лес и найдя в нём свою заветную, известную только старожилам тропинку, наискось пересекала значительный кусок тайги и выходила на самую далёкую от трассы и жилых поселений окраину городского кладбища… к одиноким, поросшим бурьяном могилам, самых старых, давно позабыты живыми мертвецов. Она покидала чащу на которой оканчивался погост и долго бродила меж высокой травы и ольшаника, заходила за изъеденные ржавчиной оградки, прикасалась к полуизгнившим, пропахшим плесенью и местами поросшим лишайникам серым деревянным крестам. На таких крестах не было не имён не фотографий. С бетонными и железными памятниками и надгробьями дело обстояло лучше. На них всегда, или почти всегда, можно было увидеть надписи и изображения людей у которых тоже когда – то была жизнь и судьба. А теперь… Кто знает, что стало с ними теперь? Распад физического тела это ещё не всё – сознавала Лика. Эти люди были теперь лишь кучкой костей и осевшей на них, полуразложившейся плоти – зловонного, серого месива, надёжно укрытого от воронов и собак под толщей смёрзшейся земли. Этих людей больше не существовало. Но значит ли это, что их не существует вообще? То время, когда они жили, безвозвратно прошло. Вместе с ним, канули в вечность личности и судьбы, возможные только в той, давно прошедшей эпохе… Но если их души снова вселились в какие – то иные тела, и приняли новую жизнь в настоящем, значит ли это, что они – именно те люди?... Люди далёкого прошлого, чьи кости гниют в земле, а души не помнят своих истоков?

Нет. Этих людей больше не существует. И бессмертие души не обеспечивает бессмертия личности, потому, что мы ни чего не помним, и раз за разом начинаем свой путь заново, живя по законам того века, в котором вновь появились на свет …. Бессмертие не сохраняет нас также как тление и распад – если бы за ними не было реинкарнации. Наш мир подобен обители живых мертвецов, сознающих самих себя лишь во власти собственных миражей и не знающих почти ничего ни о себе, ни о боге, ни о сотворенном им мироздание.

Оказываясь в обществе нескольких десятков тысяч благополучно гниющих покойников, Лика Смирнова больше себя не сдерживала. Здесь не было ни одной живой души – только покой и тихий шелест веток над головой и присев на край чье –ни будь могилы, Лика словно бы сбрасывала с себя какие –то тяжёлые оковы и заливалась горьким, безотчётным рыданием. Слёзы просто текли по её щекам косыми, блестящими струйками и бессильно подняв глаза к небу, Лика молча, одною душою, молила того неведомого Бога, что не имеет ни какого отношения ни к одной из мирских религий но действительно существует и за что –то карает нас вечностью и беспамятством, обо всём на свете:

О том, что бы все пьяницы перестали пить;

О том, что бы все мёртвые обрели покой или узнали смысл своего нескончаемого движения по судьбам и временам;

О том, что бы все жестокие сделались милосердными и перестали причинять боль себе и друг другу;

О том, что бы шумная человеческая толпа в которой каждый сам по себе и потому, ужасающи – одинок, хотя бы на мгновение остановила свой хаотичный бег и люди, впервые за всю историю человечества, посмотрели друг другу в глаза и увидели себя ЛЮДЬМИ а не безликою стаей потребителей и конкурентов… увидели себя такими, какие есть и вместе попытались стать лучше.

Если Бог милостив и всемогущ, почему бы ему этого не сделать? Но он не делает этого и мир остаётся прежним. Таким, каким был всегда: переполненным алчностью и фальшью, замешенным на подлости, лицемерии и разврате… Люди живут и умирают, потом возрождаются и начинают новый жизненный путь а мир остаётся прежним, а стало быть, сколько бы мы не воскресали – бессмертие наше – ничто без нравственного прогресса. Но какой может быть нравственный прогресс если большинство из нас не помнят опыта хотя бы одной из прожитых жизней и не могут извлечь из неё мудрость, для того, что бы не ошибаться в жизни этой… Какой может быть прогресс если мы блуждаем по временам словно слепые котята а существо, закрутившее всю эту канитель как будто и вовсе не придаёт этому значения. Бог безразличен. Он безразличнее чем когда – либо мы сами были безразличны к себе подобным.

Лика понимала что это так. К этому выводу подводила сома логика вещей… но всё – таки ей хотелось верить в милосердного Бога.

Разумеется, молитвы её ничего не меняли. Всё оставалось таким, каким было всегда, и каждый новый день неизменно приносил за собой старые проблемы и характеристики дня вчерашнего.

Город дышал жизнью и смертью своих горожан. Их мысли и чувства, стремления и достиженья, словом вся.. отведённая им судьба - с начала и да конца, составляли особую, ни с чем не сравнимую ауру прошлого и настоящего. Сойдясь на одной земле, они становились каким – то единым духом именно этого города, и дух этот безраздельно властвовал в нём, присутствуя в каждом подъезде и переулке, в сосредоточенных лицах прохожих, в студёном воздухе и глубокой, тёмно – фиолетовой мгле холодных северных ночей. Печальный и вездесущий, он таился во всём и являл собой отражение нас самих – мёртвых и живых, праведных и грешных.

Город дышал жизнью и смертью своих горожан. Он впитывал в себя всё, что когда – либо в нём происходило и в памяти его улиц и стен, в этой высокой одухотворённости, в нескончаемой веренице образов и сюжетов, жила и звучала жестокая и неизменная истина – истина города и истина мира. Суть её сводилась к необратимости всех человеческих свершений, к быстротечности жизни и неизвестности ожидающей нас впереди. Истина быстротечности, истина неизвестности, истина фатализма – заполняла собой каждый атом пространства и тысячи лет возвышалась над пошлостью и суетой, над религией и наукой, и всем, в чём когда – либо заблуждались и были правы наши неприкаянные души. Она была той несокрушимой твердыней, на которой стояло бытие и постичь её было невозможно.

Дух города и размеренная череда новых дней и ночей его обитателей были лишь ничтожной частицей этой великой истины мира, обеспечивающей бесконечное возрождение его в своей безысходности. Поэтому молитвы Лики ни чего не меняли. Всё оставалось прежним и продолжало вращаться в замкнутом кругу, который толи не мог, толи не хотел останавливать высший разум. Может, ему это нравилось… Кто знает?... Но Лика продолжала молиться.

«Спасайте ваши души»! – взывал батюшка Олег, обращаясь к своим прихожанам – «Все мы – рабы божьи, но лишь те из нас спасутся, кто бессмертную душу свою от лукавого убережёт… Кто не примет порока и зла и будет истово чтить единого Господа нашего, Иисуса Христа»!

Этот человек был своего рода, местной достопримечательностью, хотя сознавали это не многие. Изгнанный из столицы за аморальное поведение, батюшка Олег быстро освоился в провинции. В первые годы дела его шли не очень: обосновавшись в бывшем доме культуры и нарекя его храмом, он не имел и трети теперешних барышей, снимал плохонькую не благоустроенную квартирку и ездил на службу на велосипеде. Но потом всё стало гораздо лучше: неподражаемое актёрское дарование, и обилие разочаровавшихся в жизни и мало образованных граждан перестроечного кошмара, сделались прочным фундаментом успеха новоявленного святоши. У батюшки появился постоянный доход, и финансовое положение его не просто стабилизировалось, а стало расти. Уже через два года он пересел с велосипеда на мотоцикл, а затем и на автомобиль, расширил штат, женился…

Бывшая школьная учительница, Евгения Владиславовна, прибилась к нему в лихие 90-е, да так больше и не отставала… Крыша в те тёмные времена съезжала у многих, и, у Евгении Владиславовны открылся необычайный, до селе не ведомый ей самой, талант по вешанью лапши, на уши людей полуразвалившейся страны, в которой не во что больше верить. После 30 лет

Беззаветного сеянья «доброго, светлого и вечного» она стала торговать «чудом» в церковной лавке и всякий, у кого водились хоть какие – то маломальские деньги, представлял для неё профессиональный интерес, и, словно обычная мошенница, Евгения Владиславовна обрабатывала его по полной программе. Олег тем временем, превратился в настоящего барина: располнел, наплодил кучу детишек – мал мала меньше, купил огромный особняк в двух шагах от места работы… Его жена – вечно – беременная матушка Ольга, могла бы быть сейчас врачом – педиатром, если бы не в добрый час, не повстречала на своём пути, этого пройдоху. Их судьбы соединила вера, и, получив благословение на брак от своего духовника, Ольга, раз и навсегда уничтожила для себя будущее дипломированного специалиста, бросила учёбу, венчалась, и стала многодетной матерью и бессловесной рабыней своего мужа и христианского бога.

Ни кто, кроме неё самой, не знал о том, что твориться у неё в душе. Но розовые очки наивных мечтаний о высокой и чистой любви, явно дали трешену, после первых же лет совместной супружеской жизни. Это было заметно со стороны и не только по глазам: многие люди часто видели матушку в синяках, а батюшку в компании молодых, неверующих девчонок – из потерянного поколения первых, послеперестроечных, трудных подростков. О том, что за этим стояло, догадаться было не сложно. Но дороги назад уже не было. Шестеро детей стали для неё приговором.

Однако прихожане словно бы не замечали вопиющей греховности своего духовного пастыря и смиренно отдавали ему свои деньги. Не исключено, что Олег был не только превосходным актёром, но и имел определённую способность к гипнозу, что значительно увеличивало его возможности и результат превосходил любые, самые смелые ожиданья …. Ведь в современном капиталистическом обществе, каждый зарабатывает, как может, а людям, в любом случае, нужно во что – ни будь верить…. Вера подменяет собой отсутствующий смысл жизни.

«Спасайте ваши бессмертные души»! – убеждал батюшка Олег и, собравшаяся в небольшом, душном, освещённом сотнями тонких, тускло дотлевающих церковных свечей, помещении, ополоумевшая голытьба смотрела на него, как на бога.

«Спасайте ваши бессмертные души»! – повторял батюшка Олег –«Каждый человек – раб божий, и заботиться должен, прежде всего, о собственной душе»!

Это утверждение казалось Лике одной из основных ошибок христианства.

«Заботиться о своей душе… А как же души тех, кто рядом с тобою, кто дышит с тобой одним воздухом… кто, уже, может быть, где –то когда –то был… но, здесь и сейчас – в настоящем – живёт так, что на это невозможно смотреть без слёз»?..

«Нет, определённо… В этом кроиться какая – то древняя и трагическая несправедливость, искажающая и без того, сомнительное христианское учение»… - думала Лика Смирнова, внимательно слушая Олега и недоумевая, что же она делает не так: вроде бы и молится и верит, и зла ни на кого не таит, и, как полагается подставляет правую щёку, после того, как её ударят по левой – смирение ангельское, а богу – всё равно...

«Разве для тебя это так трудно – избавить нас от низости в нас самих? Сделать так – что бы родители Ваньки Крылова, наконец бросили пить и всё живое сделалось прекраснее и светлее… как полёт падающих снежинок, которые, как и мы, упадут на землю и растворяться в дорожной грязи а потом, словно наши бессмертные души, испорться и снова воскреснут, и снова будут падать и парить и всё повториться с начала, как круговорот воды в природе….. Ведь исчезая, всё вновь возрождается где – то… но только белый снег может оставаться чистым в своём полёте.

Неужели мы – разумные существа – ни когда так не сможем? Ведь наша жизнь – что падающий снег- вещество просто меняет форму, но ни куда не девается… так почему же этот снег, светлее человеческих душ во всеобщем падение и полёте»? – рассуждала Лика, задумчиво всматриваясь в умиротворённый образ Спаса в мягком мерцанье свечей – «Я верю что ты есть! Верю, потому что не могу, отказаться от этой веры и религия здесь ни при чём… Но почему ты не слышишь моих молитв? Почему ты не хочешь сделать этот мир справедливым, а это учение – учение, которое ты допускаешь, как и всё жестокое и бессмысленное на этой планете – проповедует тупое идолопоклонство, почитание псевдосвятынь, рабство – как полную психическую зависимость фанатиков от эпицентра своего фанатизма – христианского образа жизни, христианских догматов и христианского храма… и, что самое худшее, заботу, всякого роба этой секты о своей собственной душе и кошельке священника!?

Дата добавления: 2015-08-28