Я перевернулась на другой бок.
Интересно... Значит, у меня есть два дня. Не так уж много, но не так уж и мало. Этого хватит, чтобы вернуться в свой город. Можно до посинения гулять по знакомым улочкам, пока не перестанешь чувствовать под собой ног. Там морозно и на солнце искрится снег- это я знала точно. Можно попрощаться с родителями и друзьями.
Хотя нет, об этом лучше молчать. Нельзя же думать только о себе, а они ещё успеют нагореваться вдоволь.
А можно никуда не уезжать. Можно остаться и выспаться два дня (ходить на учебу я уже не вижу смысла). Остаться и на третий, и просто не проснуться.
...Каждое утро из-за горизонта выкатывается солнце, каждое утро свежевымытое и слепящее, как распустившийся подсолнух. Каждое утро небо неизменно светлеет, теряя свою иссиня-черную краску. На самом краю небес кто-то неизменно разводит воющее розовое пламя, на которым исполинский котёл с кипящим снегом, куда опускают край небес. Из них вываривают синий пигмент, в котором потом красят тонкий ситец. А потом ткань раскладывают на крепком нетающем насте- сушиться.
Каждое утро на горизонте полыхает кровавое зарево, распускаясь зыбким отражением на снегу и в стенках котла, в котором кипит вода, вздувающаяся синими пузырями.
Там на ветру хлопает вываренное небо.
На самом деле, мы всегда знаем, что надо делать. Если вовремя не задумываемся об этом.
Наверное, если бы я хоть чуть-чуть подумала в тот момент, то решила бы, что искать надо под лестницей или на чердаке, на дне старых сундуков или у неё под подушкой. Но я не думала, нет, я знала. И потому не могла ошибиться.
Потихоньку поднявшись, застелила постель, и, подхватив плащ, бесшумно отправилась к двери. Мягкий ковёр щекотал босые ноги.
На столе осталась неубранная посуда и кастрюлька с остывшим варевом.
На несколько секунд я остановилась у окна. На подоконнике искрился пушистый снег.
В лунном свете можно было различить каждый лучик снежинки, каждую невесомую тень. За стеклом синел немой лес, а за ним и целый мир, сотканный из стекла и перламутра. Тонкие высеребренные ветви переплелись, встав бесконечной стеной до самого горизонта темных небес. Тихо шелестели звёзды в осколках мозаики, но, как ни старалась, я не смогла разглядеть ни одного знакомого созвездия. А в самом уголке окна, как на картине в старой деревянной оправе, на небе проглянул месяц. Тонкий-тонкий, зеленовато-перламутровый, мерцал высвеченной чертой, как кусочек шелковинки. Если бы это было не здесь, а где-то ещё, то было бы странно, почему он давал так много света. Хотя, на самом деле, «не здесь» многого могло не быть. А здесь –могло.
Словно очнувшись от наваждения, я пошла дальше. Но случайно задев плащом стакан с водой, забытый на подоконнике, снова остановилась, рассматривая, как вода с тяжёлым плеском разливается по полу. Набравшая лунного света и гудков поездов, она не впиталась в ковёр, а потекла между ворсинок, стремительно расползаясь ртутным пятном. Казалось, для неё не существует больше трения, так легко, как туман, она скользила, пока не покрыла ковёр тонким слоем. Тихо ступая в лужу, я чувствовала, как она мгновенно стягивается льдом, крошась под ногами хрустящей скорлупой. Где-то в другом конце комнаты остались вмёрзшие в воду белые цикламены.
Ничего неосуществимого не бывает.
Я толкнула плечом дверь и вышла на лестницу. Комната Марты была напротив.
Старуха даже не прикрыла дверь на ночь.
Потихоньку прокравшись, я остановилась посреди комнаты и огляделась.
В погасшем очаге потрескивали тлеющие угли, мерцавшие в терпкой темноте красноватым. Воздух был полон стрекочущих звуков остывающих углей и завывающего в трубе ветра, стенных часов и неуловимого сонного дыхания. Они ненавязчиво вкрадывались в тишину, переплетаясь между собой, и в их несмолкаемое шуршание попадал звон снежинок, соприкасающихся лучами. Дом спал, глядя в пустоту тёмными окнами многочисленных комнат.
Марта лежала на широкой кровати у окна, чем-то похожая на безжизненную куклу из свечного воска. Землисто-желтое лицо прорезали глубокие морщины, на котором цвела печать странного, нездешнего умиротворения. Я заметила, что в лучистых морщинах у закрытых глаз поблёскивали слёзы.
Наверное, стоило заглянуть под подушку. Более подходящего места для хранения ценностей не придумаешь.
Наверное, если бы я что-то искала, то так бы и сделала. Но я не искала, сейчас я знала наверняка.
Всё всегда проще, чем кажется. Надо смотреть в суть вещей.
Стеклянная дверца стенных часов с тихим вздохом отворилась. Неспешно качающийся маятник отблескивал в темноте матово-серым пятном. На циферблате с поблекшими фигурными цифрами лежали неподвижные тени стрелок, застывших в доле пути от окончания ещё одного круга.
Я осторожно остановила маятник. И тут же отдёрнула руку: часы начали глухо шипеть, словно огрызаясь.
Марта беспокойно заворочалась во сне.
В этот момент шипение прекратилось, и над циферблатом, скрипя миниатюрными петлями, открылась неприметная дверца. Оттуда показалась голова кукушки.
Птица слегка подалась вперёд, переступая по жёрдочке маленькими лапками, готовясь спросонья куковать.
-Тс! –я умоляюще приложила палец к губам.
Ничего неосуществимого не бывает.
Кукушка склонила набок серую головку, внимательно разглядывая меня. В чёрных птичьих глазках дернулось отражение комнаты, сверкающее сизо-серыми бликами вязкого полумрака.
И взлетела, с мелким треском часто взмахивающих крыльев рассекая застывший воздух, и растворилась в темноте.
Стрелки замерли, не дойдя совсем чуть-чуть до заветного деления, и стрекотание часов в воздухе смолкло.
Привстав на цыпочки, я осторожно ощупала древко маятника.
Где-то на середине ладонь наткнулась на что-то неровное: это оказалась обвязанная атласная лента. Узел был старым, кроме того, лента сильно скользила (странно, что он до сих пор держался), и давно ждал часа, чтобы его кто-нибудь развязал.
Прости, Марта.
В руки скользнуло что-то тёплое, из полированного дерева. Флейта.
Она оказалась небольшой, но для своих размеров необычно тяжёлой (каким, впрочем, было и моё кольцо). Наверное, это было свойство всех предметов такого рода.
Уходя, я всё же остановилась у кровати Марты. Из-под одеяла торчала одна голова, она даже не примяла подушки. Почти безжизненное старческое лицо обрамляли спутанные тонкие волосы, до того уложенные в тугую косу; но по едва заметному движению груди я поняла, что старуха дышит.
У изголовья метнулась юркая тень.
-Кыш отсюда! –кукушка, вертевшаяся рядом со спящей хозяйкой, метнулась вон.
Подоткнув сползшее одеяло, я, не оглядываясь, вышла из комнаты.
***
Звонко лязгнул засов входной двери, и в комнату ворвался поток зимнего ветра, разорвавшего теплую тишину.
Я вышла на крыльцо, и, поджав ноги, села на верхнюю ступеньку лестницы. Впереди был весь лес, с инеем и цикламенами, и весь свет, с железной дорогой и гроздьями миров. А позади- тишина спящего дома.
Ничего неосуществимого не бывает.
Я поднесла флейту к губам. У неё был горьковатый привкус древесного сока.
Вырвавшийся белым паром воздух забился в тонких полированных стенках.
И на волю вырвался звук. Долгий, протяжный и жалобный заметался в сплетении смерзшихся ветвей, улетучиваясь в сторону железной дороги.
И лес отозвался.
Тёмную сетчатую стену наполнило шуршание осыпающегося снега, вспугнутого проснувшейся флейтой. Пальцы скользили по полированному дереву, на ощупь выискивая звуки, сливавшиеся в осторожные трели.
Я никогда не умела ни петь, ни играть, но сейчас руки что-то упорно искали в вырезанных на дереве дырках, очевидно, зная, что делать, лучше, чем знает спящая память.
Дыхание обретало обличие звуков, неожиданной прозрачных и сильных. Флейта не могла быть тихой. И звуки сочились через ветви и оконные стёкла, осязаемые и упругие.
А в груди что-то тонко отозвалось, созвучно флейте: словно лопнула перетянутая струна.
В этот момент я поняла, что тихо плачу. По замерзшим щекам струились слёзы.
Я снова заиграла, уже не стесняясь плакать в голос, и напряжённо прислушивалась. Звуки стали рваными и отчаянными, как протяжный вой. Голова слегка закружилась от частого дыхания.
Со слезами приходит спасение.
Я отняла от губ флейту и прислушалась.
В воздухе звенело упругое эхо, звучащее далеко между заснеженными холмами.
И когда оно иссякло, осталась только стеклянная тишина.
Так не бывает. Кто-то должен был услышать. На просьбы о помощи кто-то всегда откликается. Иначе не бывает.
И тогда за деревьями раздались шаги. Шуршащие, неспешные, как во сне.
Из лесу вышел олень. Он ступал мягко и почти бесшумно; наст под его копытами не проваливался, и не осыпался снег с задетых ветвей. Грациозное животное, завороженное флейтой, остановилось, прислушиваясь.
Я ожидала, что олень сразу же рванётся в лес, но он неподвижно стоял, словно во сне, и мне показалось, что в его глазах было удивление, не меньшее, чем моё.
В лунном свете можно было разглядеть каждую шерстинку, каждый отблеск в глазах. Голову венчали роскошные ветвистые рога, отбрасывающие длинные синие тени.
Я отложила флейту на порог дома и осторожно поднялась.
Бесшумно ступая по колкому снегу, потихоньку приблизилась. Медленно-медленно и осторожно, через каждый шаг ожидая, что олень метнётся прочь и исчезнет с глаз. Но он всё так же стоял и приветливо махал ушами.
Босые ноги почти не чувствовали холода, словно ступали по мокрому пуху.
Я обвила оленя за шею и зарылась лицом в густой мех. Он пах хвоей и лесом, и затаившееся между длинных шерстинок тепло чем-то до боли напоминало пахнущее деревом тепло покинутого дома. Олень добродушно ткнулся носом в плечо. Бархатная мордочка лоснилась в лунном свете, он дышал шумно, тепло и влажно, и в больших черных глазах я увидела своё отражение, такое же удивлённое, с ещё не высохшими на щеках слезами.
Я рассмеялась, сама не зная чему. Звонко и громко, что переполошился весь лес.
Оттолкнувшись от крепкого наста, я легко запрыгнула на оленью спину и вцепилась в густой мех.
Разбуженный от наваждения заливистым смеющимся эхом, олень издал испуганный крик и взвился в воздух, пытаясь сбросить невольную ношу. Но держалась я крепко.
Поднимая копытами облака снега, олень рванулся в лес.
В памяти остались ветер и снег с хлёсткими ветвями, расступившимися навстречу шорохами ночной реальности. Здесь не было троп, и мы неслись по зарослям остролиста, топча красные ягоды. На ветру звенели синие тени, мерцающие в лунных отсветах, затаённых в застывших кронах. Остатки тепла давно улетучились, съеденные морозом. Ситец скользил по оленьей шкуре, и я крепче вцепилась в тёплый мех, чтобы не упасть. От большой скорости закладывало уши, и на волосах оседал иней; и сердце замирало от неистового восторга.
-А ну быстрей! –стеклянный воздух под оленьими копытами начал густеть.
Внутри что-то тонко звенело, что-то восторженно пело на все голоса, как запертый в флейту ветер.
Мы поднимались, как по невидимой стеклянной лестнице, к незнакомым звёздам. Под копытами упруго звенел морозный воздух, и искрами разлетался мыльный свет.
Раздался треск ледяного купола, задетого оленьими рогами, и навстречу распахнулось ночное небо, присыпанное опадающим снегом.
Мы поднялись над лесом.
Здесь цвёл звенящий мороз, серебряными крупинками касающийся кожи, и высокое-высокое ночное небо. Вся Залесская раскинулась от края до края: огромные волны холмов, укрытых лесом и заснеженными пустошами, огни редких домиков, собранных в низинах горстками зимних светляков и параллели рельс, до самого горизонта. Целый мир, сделанный из стекла и перламутра, серебра и света, припорошенный фионитовыми звёздами. Где-то далеко-далеко внизу виднелась пустая рыночная площадь, где ветер гонял шуршащий снег.
В этот момент дорогу со свистом пересекло что-то взъерошенное.
- «Неужели кукушка?»- подумала я про себя. Почему-то вместе с этой мыслью в сердце закралось нехорошее предчувствие.
-Быстрее! –я пнула оленя ногой в бок.
Он взвился ещё выше.
Домик Марты и станция остались далеко позади. Мы летели среди заснеженных холмов, ставших прибежищем свистящего ветра.
Впереди замелькала тонкая полоска рельс, серебряной нитью прошивших белую гладь. Здесь они уходили в тоннель, который расползся чернильным пятном сбоку холма.
Олень начал опускаться так резко, что я почти ткнулась лицом в пушистый загривок. В ушах пронзительно засвистел ветер.
Я изо всех сил вцепилась в густой мех, чувствуя, что мы падаем.
Острые параллели рельс стремительно приближались. А, нет: через мгновение стало понятно, что железнодорожное полотно мы перелетим и съедем по насыпи в снег. Значит, всё хорошо.
И вот только тогда грянул пронзительный гудок. Поезд вылетел из тоннеля мгновенно, как рвущий луч света. Я не слышала с высоты, как гудели рельсы от приближающегося состава.
И сверкающий пунктир мельтешащих окон хлынулвон, золотыми стежками пройдя по чистому снегу.
Олень истошно закричал, напуганный пронзительным светом. Я зажмурилась, понимая, что сделать что-то слишком поздно.
В глаза ударил яркий свет прожекторов, и явственно услышанный треск стекла, на котором пятнами расползались трещины от оленьих копыт.
Пронзительные лучи, насквозь прошившие просвечивающую плоть, закружились вокруг искрящейся воющей воронкой, как мгновенно занявшееся пламя. Раздался оглушающий грохот, и пространство разорвалось на полыхающие клочки растерзанного неба.
Всё куда-то стремительно проваливалось, исчезая за завесой скользкого пламени.
Похоже, всё и впрямь подходит к концу...
***
Светящаяся воронка закружилась и опала, оставив после себя только поток несущегося ветра, который путался в складках плаща.
Было ощущение, что воздух стал не таким плотным, словно мы только что вынырнули из воды.
С новым вдохом в легкие подалось розовеющее от уличного света небо, расшитое мелкими звёздами. На мгновенье между ветвистыми рогами промелькнул ковш Большой Медведицы, и тут же скрылся за очертаниями новостроек.
Под копытами прогнулась, заскрипев, тонкая жесть. Олень осторожно ступил на скользкую покатую крышу: лапы разъезжались.
Я легко спрыгнула с пушистой спины и опустилась на колени. Ноги обжигал сырой холод осевшей на металле талой влаги.
-Я вернулась!- рвалось в ночной воздух вместе с выдохнутым небом.
Олень, как ни в чём не бывало, стоял на крыше незнакомого дома. С мохнатой шкуры спускались ниточки осевшего тумана, ни ран, ни ожогов не было. Олень повернул ко мне свою мордочку и приветливо помахал ушами. В больших глазах отражались спутанные линии улиц.
Только сейчас я заметила, что на его рогах был прицеплен… мой зонтик, потерянный ещё в подземелье.
Осторожно протянув руку, сняла его. Олень даже не шевельнулся.
Тогда я запустила пальцы в спутанный мех, как в муфту. Странно, но дикое лесное создание не испугалось и не отпрянуло, словно снова зачарованное.
Свет, затаившийся между лоснящимися шерстинками, превращался в невесомое тепло. Лучи уличного освещения и мороз, просачивавшиеся сквозь волокна ткани и поры кожи, выжигали, выедали изнутри ещё сохранившееся тепло, оставляя только едва сцепленные между собой частицы плоти, разлагающейся на свету. И сознание безотчётно пыталось восполнить его недостаток, чтобы окончательно не замёрзнуть.
Олень жалобно вскрикнул и повернул голову. Я тоже оглянулась в ту сторону: на противоположном краю крыши застыл силуэт человека. Он сидел, обхватив голову руками, и смотрел вниз, на безлюдную улицу.
Заслышав стук копыт по мокрой жести, он обернулся.
С завидным проворством человек поднялся, и легко двинулся нам навстречу по коньку крыши. Тёмный силуэт, чернеющий на фоне ночного неба, как тиснение на металле, быстро и бесшумно приближался. Он шёл как сомнамбула, без малейшего страха поскользнуться, словно совсем не углядывал в лоснящейся жести даже намёка на опасность.
Я стояла, не шевелясь, обнимая за шею теплого оленя. В тот момент как никогда остро чувствовался едва заметный ветер, словно от чьего-то холодного дыхания, уносящий тускнеющие городские огни, которые с каждой минутой меркли всё больше. Ветер путался в прядях волос и оседал привкусом жгущего света на потрескавшихся губах.
-Ты?! -воскликнули мы одновременно, как только расстояние между нами больше не превышало пяти шагов, и стало возможным разглядеть лица.
-Я же говорил, что ещё увидимся, -безумец улыбнулся.
В его глазах отражалось высокое небо, расшитое ниточками редеющих огней.
Но через мгновенье улыбка в его глазах сменилась неумолимой горестью.
-У тебя есть время до полуночи, -вполголоса проговорил он, мягко положив руки мне на плечи.
Это был жест прощания.
Я стояла, опустив голову. Тишина, несвойственная этому месту, начинала пугать, но не получалось заставить себя произнести хоть слово. Всё было предельно понятно, и переспрашивать не требовалось. Зато ясно слышалось, как рвутся мысли.
-Это значит… Я обсчиталась, да?
Алхимик тяжело вздохнул:
-Да.
Значит, мне осталось не несколько дней, нет. Несколько минут до полуночи.
Олень ласково потёрся мордочкой об руку, словно пытаясь утешить.
-Как странно… А ведь мы не прощаемся даже сейчас. Ты ведь не передумал выкупать у торговца мою душу?
-Нет, что ты.
Повинуясь мгновенному порыву, я крепко обняла его, уткнувшись лицом в его плечо.
-А я вас никогда не забуду. Всех-всех: и Ниту, и Марту, и того парня, который открывает миры и торгует книгами, никого, -я ещё что-то сбивчиво шептала, как в бреду. Но в тот момент была совершенно искренна, хотя бы сама с собой, и это дарило несказанное, невыразимое счастье и покой.
Вообще, как оказалось, быть честным с самим собой- здорово.
Безумный странник слушал и с грустью улыбался, ласково гладя меня по волосам.
Я подняла голову.
Взгляд случайно наткнулся на запястье левой руки, лежащей на моем плече.
Сквозь отблескивающее стекло циферблата виднелись две ползущие стрелки, отмеряющие приближение нового дня. На часах было без семи двенадцать.
Проследив направление моего взгляда, алхимик помрачнел.
Только сейчас я позволила себе задуматься, что умереть на руках почти незнакомого человека совсем неплохо, особенно здесь, но эти мысли были прерваны его же словами:
-Это ещё не все сюрпризы на сегодня.
Он заботливо запахнул на мне плащ, застегнув его на несколько пуговиц.
В светлых глазах горела решимость.
-Ты узнаёшь эти места?
-Да. Я живу в конце улицы.
Больше мы не сказали ни слова, читая в глазах друг друга то, что выразить словами бы вряд ли получилось.
-Тогда беги.
-Зачем?
Я нащупала в кармане связку ключей. От кольца на брелке исходило едва заметное, мягкое тепло.
Семи минут хватит, чтобы вернуться домой. Можно закрыть дверь на два оборота, и тебя никто никогда не достанет. Можно попробовать спастись. Можно уснуть, и, проснувшись завтра, всё забыть. Можно…
Странник приблизился ещё на полшага. Теперь мы стояли так близко, что я чувствовала, как колеблется воздух от звука его голоса.
-Оглянешься- окаменеешь, -громко прошептал он, почти касаясь губами моего виска.
Я понимала, что надо либо остаться, либо уйти. Было слышно, как стрекочут в воздухе наэлектризованные секунды, скользящие в небытие.
Он тоже их слышал.
На приоткрытых губах замерли слова, словно не решаясь быть произнесёнными. Наверное, молчать сейчас было правильно.
Я приподнялась на носочки и мягко обвила его за шею, соглашаясь.
Похоже, именно этого ожидая, странник резко отпрянул, толкнув меня в грудь раскрытой ладонью.
Небо перед глазами покачнулось, печально звякнув сенью многочисленных звёзд, и, пошатнувшись, я полетела по скользкому скату крыши вниз.
Падение было как во сне: долгим и перехватывающим дыхание. В ушах зашумел рвущийся навстречу ветер, путающийся в прядях волос прозрачными потоками скользкого света.
Я упала в потемневший сугроб.
Странно, но боли от падения практически не было. Хотя нет, скорее, закономерно: где-то на задворках сознания металась мысль, что действительно так и должно быть. Упавшие с крыш сомнамбулы редко разбиваются насмерть.
Босые ноги обжёг резкий холод шершавой наледи. Мороз постепенно крепчал.
Я подняла голову, но на крыше уже никого не было.
В городе ночной воздух пах талым снегом и горькой солью. В небесах, переплетённые с чертами проводов, висели длинные прерывистые ниточки огней непогасших окон. Цветно-серые янтарные стены встали по двум сторонам от пустынной дороги, держащей свой путь кривыми поворотами в неизвестно куда. Внезапно стало необъяснимо интересно: где она заканчивается?
Но на это уже не оставалось времени.
Где-то в закоулках дворов, в паре кварталов отсюда, есть родной угол под крышей, с тёмными, как и всегда, окнами. Туда нужно найти дорогу.
Ключи в кармане излучали невесомое тепло, наверное, собранное по крупицам от всего негреющего тепла электрического света, янтарными квадратами чужих окон висящего в воздухе.
Оглянешься- окаменеешь.
Позади, в другом конце улицы, появился тёмный силуэт. Он шёл быстро, как плыл над землёй, похожий на тёмного призрака из тех, что воют в тоннеле метро.
У меня перехватило дыхание и подкосились ноги. Я испугалась. Страх выбрался откуда-то из дальних уголков сознания, из самой подсвеченной темноты, скользкими крупинками расползаясь по коже, и впитываясь в кровь. Я боялась, как не боялась ещё за сегодняшний день. Нет, как никогда не боялась.
- «Торговец тенями», -навязчиво звучало в мыслях колокольным набатом.
Время стремительно уходило, таяло, струясь сквозь пальцы невесомым ветром, а вместе с тем сокращалось и расстояние между нами. Оставалось несколько десятков шагов и несколько минут до полуночи.
И тогда я рванулась с места и побежала, не оглядываясь.
Молчаливый до того воздух раздался навстречу сотнями полутонов истошного воя, хлынувшего в лицо встречным ветром. Рваные нити огней посыпались, как перевёрнутая чаша с янтарём, в котором, как мушки, копошились чьи-то тени.
Острые кристаллы соли кололи ноги, сверкающие на ветру десятками неровных граней.
Вот уж действительно не все сюрпризы на сегодня.
Оставалось где-то минуты четыре, не больше.
За розовой завесой небес есть засвеченные звёзды, плохо различимые, но знакомые. Короткие полы плаща развевались позади, как подрезанные серые крылья, не дающие летать, и не помогающие ни на шаг к ним подняться.
В кармане грело руки ключное кольцо, но нужно успеть по лестнице и открыть дверь.
Нужно успеть… успеть…
Ветер рвался навстречу, и мимо летели десятки просветов спящих дворов, я бежала из последних сил, но расстояние между нами стремительно сокращалось.
Осталось три минуты.
Я свернула в ближайшую подворотню и прижалась к стене.
В ушах шумело. Было чувство, что слышно, как в арке раздаются эхом учащённые удары сердца. Под обшарпанным потолком пульсирующим жёлтым горел треснувший уличный фонарь. В выбоине асфальта сверкала наполненная жёлтой рябью лужа, по краям тронутая тонкой корочкой льда. На мгновение стылый воздух огласило частое трепыхание крыльев, и в воде отразился промелькнувший силуэт серой птицы.
- «Кукушка», -в отчаянии подумала я.
Осталось несколько минут. Шаги раздавались совсем близко: торговец шёл по воздуху, быстро, словно скользя по льду; и шаги разносились на ветру едва заметными колебаниями.
Я нервно облизнула пересохшие губы. До полуночи оставалось совсем чуть-чуть.
Если очень повезёт, можно добежать до подъезда, можно даже успеть подняться- четвёртый этаж, не так уж высоко. На два оборота запереть дверь.
Если бы я только была уверена, что за десять шагов до дома меня не поймают.
Но вдруг меня окатила ледяная волна понимания: а если бы и была уверена, то дальше-то что?
Что дальше?
Кажется, только сейчас весь смысл происходящего стал вырисовываться в голове. От смерти нельзя спрятаться. Ни за дверью, ни за семью дверями. Она просочится туманом через любую щёлку, она всё равно найдёт тебя, как и запрятанное одиночество. Две вещи, от которых нельзя избавится, как нельзя избавится от самого себя.
Влажные пальцы вцепились в ручку зонта. Похоже, только в этот момент я осознала, что что-то держу в руках. На самом деле, было действительно странно, почему он не потерялся по дороге.
Если бы это было не здесь, а где-то ещё, то было бы странно. Хотя, на самом деле, «не здесь» многого могло не быть. А здесь- могло.
Шаги стремительно приближались. Навязчиво мягко, почти неслышно, но в сотни шорохов ночной улицы что-то вплеталось, зовущее навстречу озлобленным бессилием.
Засвеченное небо вырывалось белыми облаками пара. В залитом электрическим светом лоскуте пространства мелькнул обернувшийся силуэт.
Я вжалась в шершавую стену. Сердце колотилось, как пущенная вскачь лошадь. Повернулась лицом к стене, прижавшись щекой к камню. До полуночи ещё где-то две минуты.
Только бы никто не заметил, только бы никто...
Он на секунду остановился, прислушиваясь, и уверенно повернул в арку.
Я слышала, как бьётся невесомым эхом дыхание, а вслед за ним частое трепыхание крыльев, вещающее своим стрекотом: сюда! Сюда, сюда, здесь, здесь, здесь...
Приоткрыв глаза, я поняла, что мы находимся на расстоянии вытянутой руки.
Я в ужасе замерла, ожидая, что будет дальше.
Но тело больше не отдавало отчёта в своих действиях. Это была уже не я, а кто-то другой. Не соображая, что делаю, от нахлынувшего безысходного отчаяния я изо всех сил огрела скользящий по воздуху силуэт зонтом по затылку.
Торговец тенями резко обернулся, неверяще глядя на меня.
-«Ты?!» –это длилось всего несколько секунд, но картинка пропечаталась в памяти до мелочей: на перекошенном лице мелькнуло крайнее удивление. Он стоял, обернувшись вполоборота, и правой рукой бережно держал что-то, спрятанное под пальто. В пустых глазах отражался пульсирующий желтый свет, распадаясь на отдельные искры.
Я оторопело смотрела на него, не в силах вздохнуть.
Похоже, я сама себя выдала.
Но не отвела взгляд, а просто крепко зажмурилась. И снова подняла руку с зонтом.
Била я вслепую, и гнездившаяся где-то в глубине бессильная ярость наконец-то нашла выход, визжащая в скрипе погнутых спиц. Раздался стеклянный звон.
В следующую секунду я почувствовала резкий точек в плечо и, пошатнувшись, упала в снег, вылетев из арки. От удара из легких выбило воздух. Торговец случайно задел прилипшую к коже ткань, и из открывшейся раны вязко заструилась кровь.
Я лежала лицом к небу. На горизонте поля зрения мелькнуло тёмное окно под самой крышей моего дома, до которого оставалось буквально сто метров. Обидно. Я ведь почти добежала.
Приподнялась, оглядываясь.
В проеме арки виднелась фигура сидящего на коленях человека. Он держал в руках опутанную сеткой трещин стеклянную сферу, которая рассыпалась в его руках. В ней что-то трепыхалось, похожее на белое пламя. А через секунду, отталкивая тонкими лапками крошащееся стекло, из сферы вылезли несколько крупных бабочек. Белоснежно-белые бабочки с треугольными крыльями. Очевидно, таким образом он носил украденные души.
Воздух наполнился шуршанием белых крыльев. Бабочки поднимались всё выше и выше, и их становилось всё больше, будто разбитая сфера была бездонна.
За лёгким головокружением я слышала, как шуршат их крылья.
Торговец тенями поднял голову.
-Зачем тебе? –и за снежной завесой поднимающихся бабочек было видно, что на его губах расцвела слабая улыбка.
Он поднялся, стряхивая с колен осколки стекла. Они падали на смёрзшийся снег и с серебристым шуршанием разбивались, как тонкий лёд.
А бабочки заполнили всё пространство между нами, рассекая просвечивающими крыльями морозный воздух. И за ними таяло жёлтое пятно света из арки и искры непогасших окон, взвиваясь акварельными разводами к розоватому небу. Заблудившийся во дворах ветер распахнул расстёгнутый плащ, врываясь просвечивающим потоком в тающую плоть.
А время неслось вместе с ним, ускользая звонкими делениями секунд через мечущиеся потоки воздуха.
Заворожено улыбаясь, я подняла к небу руки, в последней надежде, что заблудшая душа сама узнает покинутый дом и вернётся.
Но белые бабочки пролетали насквозь, как светлый дым, едва касаясь выпачканных бурой кровью из потревоженной раны рук.
-Ты свою корзину забыла, -торговец швырнул на снег плетёную корзину, вытащенную из ночной темноты. -Лови! –со дна выпорхнула ещё одна бабочка, пронзительно белая, с красной каймой по краям проколотых крыльев.
И едва корзина коснулась земли, как ясное небо разорвалось навстречу потоками падающих звёзд, которые слипались в снежные хлопья и опадали навстречу стае бабочек, соединяясь в единый белый дым.
Снег был повсюду, белый-белый и мягкий, как гусиный пух.
- «Нита не врала. Точно на весь город хватит», -умиротворённо думала я, глядя в белое небо.
Торговец глухо рассмеялся.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |