– Да уж, это было бы смешно, если бы не было так грустно, – отсмеявшись, снова посерьезнела Женя.
– Женечка, ну ты ж ближе всех с Лёкой дружишь. Подойти и спроси, что случилось.
– Не могу.
– Почему?
– Ну как почему, Кристь! Если бы она хотела сказать – сказала бы. Зачем я буду к ней в душу лезть? Она без спроса туда никого не пустит. Захочет – сама расскажет.
Женькина пламенная речь была неожиданно прервана громким стуком в окно. Девчонки примолкли и одновременно испуганно посмотрели на задернутые занавески. А стук усилился и чей-то голос раздался снаружи.
Опаленная какой-то неожиданной мыслью, Женька подскочила к окну и раздвинула шторы. Она чуть не упала, увидев за окном мокрую насквозь улыбающуюся Лёку, одной рукой держащуюся за карниз.
– Совсем обалдела!, – заорала Кристина, помогая Жене открыть окно и втащить в комнату окоченевшую Лёку, – Ты псих, да? Третий этаж, блин! Дождь! Совсем с ума сошла. Жень, доставай бегом полотенце, а ты одежду снимай с себя, несчастье.
– Всю снимать?, – дрожащими губами попыталась улыбнуться Лёка.
– Всю снимай!, – Кристина подхватила у Женьки полотенце и кинула его на голову Лёке, – Вот псих ненормальный. Тебя опять вахтерша не пустила?
– Не пустила, – уже более-менее нормально ухмыльнулась Лёка, сдирая с себя мокрую куртку и рубашку, – Там сегодня эта… С химией. Она меня принципиально не любит.
– Принципиально тебя любить невозможно, кошмарище. Жень, поставь чайник, иначе это чудовище заболеет нафиг.
Женя, уже несколько минут неотрывно смотрящая на мокрый Лёкин торс, с радостью подхватила чайник и унеслась на кухню. Через десять минут порядок в комнате был восстановлен: Лёкина одежда сушилась на стульях, а её обладательница сидела, завернувшись по самый нос в одеяло и потягивала горячий чай с вареньем. Кристина и Женя примостились напротив.
– Ой, хорошо…, – вздохнула Лёка, отставив от себя чашку, – Спасибо, девчонки. Тепло у вас, хорошо.
– Ну конечно, теплее, чем на улице, – проворчала Кристина.
– Лен… А ты зачем пришла-то?, – подала голос Женя.
– А так просто… Надоело дома сидеть. Да чего вы так всполошились-то? Кристь, ты думаешь, я первый раз сюда таким образом попадаю?
– Я даже уверена, что не первый. Но не в дождь же.
– Да ладно тебе… Давайте лучше в карты сыграем, а?
Игра в карты затянулась и уже далеко за полночь Кристина, зевая и потягиваясь, пошла на свой этаж. Женька же заставила Лёку сходить в душ и быстро расстелила кровать.
Кроме них в комнате никого не было – Ксюха в последнее время вообще редко появлялась дома, жила у подруги, опасаясь случайно встретиться с Лёкой. А Алка почти переехала к своему лаборанту и только изредка появлялась в общаге, в основном чтобы навестить друзей.
Лёка пропыхтела что-то, переваливаясь через Женьку и улеглась к стене, спихнув с себя одеяло.
– С ума сошла?, – пробормотала Женя, натягивая одеяло назад и устраиваясь в теплых Лёкиных объятиях, – Грейся лучше…
– Угу… Спокойной ночи, мелкая…
– Спокойной…
Они лежали без сна, прислушиваясь к легкому шуму за окном, Женька согревала своими ногами всё еще холодные Лёкины ноги и крепко обнимала её за талию.
– Мелкая, ты не спишь?, – прошептала вдруг Лёка.
– Нет.
– Знаешь… Я влюбилась.
– Да я уж догадалась. И в кого?
– В Светлову…
– В Юлю? И как?
– Да никак… Пусто…
Женька вздохнула и покрепче прижала Лёку к себе. Теперь она поняла всю глубину несчастья, обрушившегося на девушку.
Юлия Светлова была практиканткой, работающей в Женином универе на кафедре ЕГФ. Красивая, образованная, изящная – она была самим воплощением грации и достоинства. На «ты» общалась со студентами, иногда даже принимала участие в совместных пьянках.
Лёку она всегда молча игнорировала – и это было вполне понятно. Одна – будущий преподаватель, другая – ПТУшница; одна – красивая молодая женщина, другая – лохматая девчонка; одна – душа интересных интеллигентных компаний, другая – оторва, портящая нервы всем сотрудницам универа и вахтершам студгородка. Между ними не было совершенно ничего общего. Да и увлечение Лёки женщинами вряд ли понравилось бы живущей со студентом пятого курса Юле.
– Разные бывают люди, – подумала Женька, мягко поглаживая Лёку по голове, – Казалось бы, все мы более или менее одинаковые – общаемся в одних компаниях, пьем одно и то же пиво, поем одни и те же песни, протестуем против одних и тех же ценностей. Но нет. Как только дело касается чего-то непонятного и неизведанного – мы предпочитаем отстраниться, спрятаться в свою раковину и не пустить даже на расстояние шага никого, кто хоть чем-то от нас отличается. Боимся. А чего боимся… Непонятно.
Женька помолчала, прислушиваясь к тихим Лёкиным всхлипам, обняла покрепче и едва слышно прошептала:
– Ничего, мелкая… Всё будет хорошо…
Но хорошо стало не скоро. Совсем не скоро. Прошла осень, зима, закончилась сессия, весеннее солнце уже пригрело макушки, а в Лёкиной жизни почти ничего не менялось.
Она по-прежнему училась в ПТУ, по-прежнему залезала через окно в общагу и по-прежнему тенью ходила за Юлей. Носила под дверь подъезда цветы, выцарапывала «Я тебя люблю» под окнами, и часами стояла под балконом – чтобы увидеть и молча трусливо спрятаться в кусты.
Юля ухаживаний не принимала, цветы отдавала подругам, а на надписи не реагировала.
У Женьки тоже всё было по-старому. Вот только Виталик все реже приходил в гости, всё реже звал гулять и еще реже стремился остаться с Женькой наедине.
Ксюха давно успокоилась, перестала прятаться от Лёки и снова засверкала глазами и яркими нарядами. После лекций убегала на свидания, засушивала в книгах подаренные цветы, но ни на какие вопросы про свою личную жизнь не отвечала.
Никакой компании не стало… У всех появилась своя, отдельная жизнь – и взрослые ценности тихонько, шажками, заполонили собой всё.
Иногда Женьке казалось, что всё это ненадолго. И что пройдет время – и все будет по-старому. Но… Время было не остановить. Друзей не стало. Лёка отдалилась. И осталась только Женька, которая по-прежнему чего-то ждала…
Непреходящая грусть. Частенько на лекциях Женька смотрела в окно и вспоминала безмятежные месяцы, когда всё было легко и просто и не было постоянного ощущения скорой потери внутри.
После занятий Женя домой не торопилась. Кружила по теплым весенним улицам, спускалась к заливу, пускала в море кораблики и напевала тихонько:
«И будет ночь в небесах, будет терем в лесах,
Будешь ты со мной…
И доволен останется тот, кто так пел высоко.
Он благословит нас своей рукой.
И станет, станет опять так далеко…»
Май принес новые события: Виталик снова зачастил к Женьке, Алка вышла за лаборанта замуж и теперь мучилась дилеммой: переезжать к нему насовсем или всё же сохранить за собой место в общаге. Юля Светлова рассталась со своим парнем и в пику ему начала общаться с Лёкой.
И всем было понятно, что никогда ничего у Лёки с Юлей не выйдет – и что всё бессмысленно и бесполезно – как будто попытка доказать себе, что всё возможно. И что всё еще будет.
Как-то в один из жарких майских дней Лёка зашла вечером в общагу и не слушая возражений утащила Женю к заливу, гулять. Они молча шли вдоль кромки воды, Лёка курила, а Женька потихоньку смотрела на её напряженный профиль.
– Падай, чудо, – улыбнулась Лёка и расстелила рубашку прямо на песок, – Посидим.
Женя осторожно присела и коснулась пальцами дрожащей Лёкиной руки.
– Лен, что случилось?
– Ничего… Почитай мне какие-нибудь стихи, а?
– Какие?
– А любые… Грустные. И печальные.
Женька задумалась, обняла Лёку за плечи и тихо-тихо, глядя на горизонт, начала:
– Приходи ко мне ночью, я оставлю открытым окно.
Приходи ко мне днем, через дверь, как нормальные люди.
Приходи и в мечтах – через книги, записки, кино.
Приходи просто так, мне не нужно цветов и прелюдий.
Приходи в мою жизнь, я готова её распахнуть.
Приходи в мой мирок, даже если захочешь разрушить.
Приходи навсегда, насовсем, я решила рискнуть.
Приходи, наконец, и спаси свою грешную душу.
Приходи ко мне просто, не бойся, я знаю твой страх.
Приходи и останься, настолько, насколько захочешь.
Приходи, я не буду любить и носить на руках.
Приходи, я с тобой разделю бестолковые ночи.
Приходи… Мы с тобою сумеем беду пережить.
Приходи… Я тебя напою самой чистой надеждой.
Приходи… И не ври, будто ты не умеешь любить.
Приходи как всегда – со своею улыбкой небрежной.
Приходи. Пусть на миг, пусть на час, на секунду одну.
Приходи. Оторвись, наконец, от безудержных будней.
Приходи. Принеси мне сквозь золото лета весну.
Приходи. Растопи безоглядную жаркость полудней.
Приходи ко мне завтра, сегодня, вчера и всегда.
Приходи в мои сны, и сломай недоверия дверцу.
Приходи в мой покой, улыбнись, убеди и тогда
Я открою тебе и пущу, наконец, в своё сердце.
Женька замолкла, смакуя про себя последнее сказанное слово и вслушиваясь в биение Лёкиного сердца.
– Умеешь ты в тему слова найти, – улыбнулась, наконец, Лена, – Красивые стихи, чудо.
– Красивые. Лен…
– Тшш, – Лёка поднялась на ноги и протянула Женьке руку, – Не спрашивай, ладно? Я сама еще ничего не понимаю. Пойдем лучше ко мне в гости. Мама плова наварила.
– Лен…
– Пошли. Не спрашивай.
И они пошли. Женя уже давно отучила себя от привычки пытаться залезть в чужую душу. Но свербило в сердце какое-то беспокойство. Свербило и не давало спокойно дышать.
Дома у Лёки неожиданно оказалась целая компания – родители, двоюродная сестра и… Юлька. Все вместе они выпили по пятьдесят протокольных граммов коньяка, съели плов, посмотрели телевизор. Совершенно неожиданно Лёка была веселой, травила анекдоты и постепенно Женькино беспокойство прошло.
Уже поздно ночью началась процедура провожания. Сначала Юльку проводили до дома, потом Женьку до общежития. Присели на лавочку, глядя на снующих туда-сюда студентов. Лёка закурила, а Женька молча начала считать листья на асфальте.
– Лен, ты чего такая смурная? Всё же хорошо… вроде бы.
Лёка помолчала, глядя на горящие желтым цветом окна, затянулась и, наконец, ответила:
– Ну да. Всё хорошо.
Отшвырнула окурок и обняла притихшую Женьку.
Но что-то новое появилось в этих объятиях – всегда невозмутимая и такая сильная Лёка как будто просила защиты. Чтобы уткнуться носом в плечо и ни о чем не думать.
На секунду Женя ощутила что-то очень интимное в этих объятиях – ёе губы задрожали, а сердце заколотилось сильнее и сильнее…
Минутная слабость, яркое, восхитительное чувство. Как будто…
– Идем, мелкая, – Лёка разомкнула объятия и волшебство пропало, – Ты права – всё будет хорошо.
– Лен, подожди. Давай еще посидим, – Женька отчаянно уцепилась за Лёкину руку. Ей не хотелось идти домой – там, в тишине и пустоте комнаты, жил с недавних пор главный Женькин страх.
Первый раз он появился совсем недавно – Женька не могла заснуть и почувствовала, как забирается в сердце что-то холодное и ужасное. Забирается и ворошит там своими острыми пальцами-колючками, раздирая внутренности на части.
В последние дни этот кошмар повторялся всё чаще и чаще. И когда это случалось, оставалось только обнять подушку, сжать зубы и лежать, чувствуя, как дергая за измотанные нервы, страх рассказывает про Виталика, напоминает о болезненных ночах и твердит, твердит: «Трусиха, расскажи всё Ленке».
– Жень, ты чего?, – ой, мамочки… Оказывается, Лёка уже несколько минут машет ладошкой перед лицом, а Женька и не заметила даже, погрузившись в свои мысли.
– Ничего! Задумалась просто. Лёк, а пошли к Кристинке зайдем? Чайку попьем, а?
– Можно и к Кристинке. Пошли.
Кристина была первым человеком, с которым Женька познакомилась, приехав поступать в институт. Они столкнулись на вступительных экзаменах, моментально разговорились, нашли между собой много общего и незаметно стали дружить. На первом курсе их даже поселили в одну комнату общежития – ту самую, четырнадцатую, где Кристинка жила до сих пор, но уже с новыми соседями.
Ох уж эта четырнадцатая комната… Её двери всегда были распахнуты для всех. И заходя в гости, можно было быть уверенным, что в любое время дня и ночи обнаружишь хотя бы парочку не спящих людей, пьющих чай на подоконнике, или раскладывающих на полу карты, или просто напевающих что-то под тихое бренчание гитары. Может быть, дело было в особой атмосфере, а, может, в людях – но именно в четырнадцатой комнате Женька всегда чувствовала себя как дома – легко и свободно.
Женя зашла в общежитие, кивнула вахтерше и прошлепала в четырнадцатую. Быстро обняла Кристинку, улыбнулась остальным обитателям комнаты и пробралась к окну.
Через минуту в окне показалась растрепанная Лёкина голова, встреченная дружным хохотом. И понесся на всех парах обычный студенческий вечер – анекдоты, чай, извечные «Снайперы» и «Машина времени» под гитару, и теплое Лёкино плечо под щекой.
Женька нашла Виталика в коридоре. Он спешил куда-то, на ходу доедая пирожок. Заметил, остановился и улыбаясь прижал к себе.
– Привет! А ты чего на пару не пошла? У тебя ж вроде философия.
– Да мне поговорить с тобой надо… Привет.
– А… Ну, пошли поговорим.
Они спустились вниз и вышли из корпуса. Ярко блеснуло в глаза солнышко и что-то лопнуло в груди, разливаясь огромной, бесконечной тоской. Женька взяла Виталика за руку и медленно побрела за ним в сторону скамеек.
– Что с тобой, Жень?, – спросил Виталик, присев на лавочку и равнодушно глядя в небо.
– Ничего… Погоди… Я сейчас… Скажу…
– Ладно. Жень, у меня к тебе тоже разговор есть.
– Какой?, – Женька развернулась и спрыгнула со скамейки. Встала напротив Виталика и потянулась к его руке.
– Мама звонила. Тимур совсем помешался на своем переходном возрасте – переходит уже все границы. И дом разваливается… В общем, мне надо домой ехать.
У Виталика никогда не было отца – Женька это прекрасно знала. Зато была старенькая мама и пятнадцатилетний брат, которого нужно было воспитывать и учить жизни. А еще был четырехкомнатный старый дом на окраине Новороссийска, оставшийся еще от бабки.
– Когда ты едешь?, – спросила Женька, зажмурившись.
– Послезавтра. Жень… Я уезжаю навсегда.
И сразу мир перестал существовать. Осталось только какое-то вопящее-скулящее чувство, сжимающее сердце и разрывающее его в клочья. Женька до крови стиснула кулаки и задышала часто-часто, пытаясь успокоить взбунтовавшееся сердечко.
– Ты не можешь уехать сейчас, – слава Богу, не дрожал голос, почти спокойно сказала.
– Почему? Малыш, не трави мне душу – мне и так тяжело…
– Я беременна.
На секунду Виталик застыл в оцепенении, а потом повернулся и застонал, зажав голову в ладонях.
– Давно?
– Что «давно»?, – Женя присела напротив и безуспешно попыталась поймать его взгляд.
– Давно ты знаешь?
– Сегодня ходила к врачу.
– Чёрт…
Внезапно Женька потянулась к Виталику, обняла его и затихла.
– Что мы будем делать, Витась?, – ей просто нужно было сейчас тепло, поддержка, понимание… Всё вдруг стало таким чужим и далеким, кроме этих теплых плечй, дрожащих под её руками.
– Чёрт!, – парень вскочил, оттолкнув Женю и заходил перед лавочкой, – Как же не вовремя всё.
Девушка молча смотрела на него, и внезапно Виталик резко сел рядом с ней, сжал руки в своих и, избегая пересечься взглядом, заговорил:
– Ты же понимаешь… Мы не сможем быть вместе сейчас. Я обязательно заберу тебя к себе, но чуть позже. И ребенок… Он совсем ни к чему сейчас, понимаешь? Ты еще молодая совсем, ну куда тебе ребенка? А забрать тебя с собой сейчас я не могу, понимаешь?
Виталик еще что-то объяснял про перспективы с работой, про брата, про разваливающийся дом, еще про что-то умное и правильное, но Женька слышала только, как где-то далеко гудит трамвай и солнце лучами разбивается о летний асфальт.
– Какой срок?, – Кристинка, казалось, совсем не удивилась. Может, ждала, что нечто подобное произойдет? Или это у всех бывает?
– Четыре недели. Или что-то около того, – Женя подняла на подругу опухшее от слез лицо и сжала губы, – Что мне делать, Кристя?
– А Виталик знает?
– Знает.
– И что говорит?
– Денег дал… На аборт.
И – снова прорвало. Зарыдала, уронив голову на стол и почти не чувствуя Кристиных рук, обнимающих, успокаивающих, заставляющих выпить валерьянку.
– Денег, понимаешь? На аборт… Дал… И уехал… Насовсем…
– Скотина! Господи, ну какая скотина!
– Нет!, – внезапно рыдания стихли, и Женька зверем посмотрела на Кристину, – Он хороший, правда. Просто он… испугался, что ли.
– Жень, так нормальные люди не поступают. И что ты решила?
– Не знаю.
– Но ты же понимаешь, что сейчас тебе ребенок совершенно ни к чему?
– Понимаю. Я боюсь, Кристя…
Кристинка задумалась. Поставила чайник. Достала из тумбочки бутылку водки и разлила по рюмкам.
– Давай. Надо стресс снять.
– Не хочу.
– Жень, пей давай – я знаю, как это бывает. Сама в прошлом году…
– Что? Ты тоже?, – Женька всё-таки выпила, сморщившись.
– Тоже. Все мы, бабы, дуры. Сначала летаем, а потом плачем. Слушай, – Кристя тоже выпила и быстро сунула в рот кусочек хлеба, – А Ленка в курсе?
– Нет, конечно.
– Почему «конечно»? Расскажи ей все сегодня же!
– Ты с ума сошла? Ни за что.
– Да почему же?
– Потому… Потому что нельзя, понимаешь? Нельзя…
И заплакала горько-горько. А Кристина молча обняла за плечи и погладила по голове:
– Ничего, Жень… Не ты первая, не ты последняя. Выживешь.
И выжила. На двое суток уехала вместе с Кристиной, вернулась бледная и изможденная какая-то. На все вопросы отвечала просто: «Устала». Старалась пореже видеться с Лёкой, впрочем, та вскоре собрала рюкзак и отправилась куда-то под Ростов, готовиться к июльской игре.
Ксюха уехала на каникулы домой, иногда приезжала, высиживала протокольные два часа и убегала от пустых Женькиных глаз.
От Виталика вестей не было – только однажды Димка, забежав на минутку, сказал, что он продает свою квартиру и собирается покупать новую в Новороссийске.
Юлька заходила пару раз, но, осознав, что Лёка вернется не скоро, улетела вместе с родителями в Крым, отдыхать.
Опустела общага, исчезли все вокруг, и осталась только пустота. Часто Женька видела во сне своего ребенка – она почему-то была уверена, что это девочка. Малышка шла к ней, протягивая руки, а потом вдруг всё закрывала темнота и девочка исчезала, зато появлялся отпечаток ноги – огромный и страшный. Она боялась выходить на улицу, потому что стоило увидеть малыша в коляске или песочнице – и прорывались судорожные рыдания. Порой Жене казалось, что еще вот чуть-чуть осталось, совсем немножко – и будет конец… А чему конец – она и сама не могла понять.
Когда Женька была совсем маленькой – она, как и большинство детей, искренне верила в чудеса. У неё даже был свой собственный, секретный способ вызова разных чудес. Девочка забиралась на дерево в теткином дворе, прижималась щекой к шершавой коре и, закрыв глаза, сильно-сильно просила лесного духа о чуде.
И дух не подводил. В школе учителя ставили пятерки, соседский мальчик переставал быть врагом, а в день рождения под подушкой обнаруживались самые замечательные и желанные подарки.
И только один раз дух не смог ничего сделать.
В тот день вместо папы за Женькой пришла в школу тетка. И отвела почему-то не домой, а к маминой подруге. Девочка не могла понять, почему на неё все смотрят так странно и что за запах, терпкий незнакомый запах витает вокруг.
К вечеру Женька затосковала и, потихоньку одев сандалии, выскользнула на улицу. Она весело бежала по остывающему асфальту, предвкушая, как обрадуется и удивится мама, увидев на пороге свою дочку.
Но мама не обрадовалась.
Проскользнув между спинами каких-то незнакомых людей, Женька зашла в комнату и зажала нос. Мама и папа лежали на кровати, почему-то одетые и накрытые каким-то покрывалом. Кто-то схватил Женю за плечи, но она вырвалась и дернулась к маме. Её поразил холод обычно такой теплой маминой руки и её неестественно сжатые губы.
Женька закрыла глаза и обеими руками с силой закрыла уши. Кто-то шумел, кричал, пытался увести девочку, но она как будто окаменела. Наконец теткин муж, дядя Олег, просто поднял застывшую Женю и вынес в другую комнату.
Там уже не было этого противного запаха, там пахло листьями алоэ и фиалками и Женька открыла глаза.
– Дядя Олег, а где мама?, – испуганно спросила девочка. Та тетя, что лежала на кровати, никак не могла быть её мамой – она просто была на неё похожа. Совсем немножко похожа. Совсем чуть-чуть.
Олег присел рядом с девочкой, прижал её к себе и долго рассказывал о том, что бывает в жизни большое горе, о том, что люди иногда уходят. Уходят насовсем, но всегда остаются в памяти. О том, что мама теперь будет смотреть на Женьку с небес и улыбаться ей в солнечные дни.
Женя слушала, кивала головой, не понимая даже половины из того, что говорил дядя Олег. А потом вдруг спрыгнула с кровати, посмотрела на дядю и спросила весело:
– Дядя Олег, а можно пока мама не придет я на улице погуляю?
Олег молчал, а Женька вдруг по его глазам прочитала всё то, что он так долго пытался ей сказать. Маленькие черные зрачки вдруг начали расширяться, глаза наполнились слезами, а в Женином сердечке что-то больно-больно сжалось в кулачок.
Она вздрогнула. Раз. Другой. И, резко развернувшись, побежала вон из квартиры.
Женька неслась по улице, одной рукой поддерживая подол платьица и ревела навзрыд. Кто-то большой громко топал позади неё, но девочка не обращала внимания. Она добежала до теткиного двора, перелезла через забор, царапая ноги и подбежала к дереву. Как обезьянка, забралась наверх и прижалась к холодной коре.
Женя долго-долго сидела наверху и умоляла духа вернуть ей маму и папу. Она обещала хорошо учиться, всегда мыть за собой посуду и чистить на ночь зубы. Обещала слушаться всех взрослых и никогда не без спроса не брать конфет.
И дух тихо-тихо кивал Женьке, и плакал вместе с ней, но ничего не мог сделать.
И уже когда стемнело, дядя Олег снял с дерева зареванную Женю и унес её домой.
В тот день семилетняя девочка поняла, что есть вещи, которые не может изменить никто. С того дня Женя возненавидела запах церковных свечей.
– Привет!, – кто-то большой и синеглазый просунул голову в дверной проем и Женька моргнула, смахивая с ресниц слёзы.
– Привет… Ты кто?
– Я Шурик. А ты кто?
– Женя. Чего тебе нужно?
– Ой как грубо!, – Шурик просунулся в комнату целиком и сел напротив Жени на кровать, – Чего сидишь тут одна?
– Хочу и сижу. Чего тебе надо?, – повторила Женька сквозь слезы.
– Эээ…, – Саша растерялся, – Да я это… Чаю вскипятил, а сахару нет… И народу в общаге нет. А у тебя дверь открыта. Дай, думаю, зайду. Ну и зашел. Есть у тебя?
– Что есть?
– Ну сахар!
– Есть… На столе бери…
Женька поплотнее завернулась в одеяло и закрыла глаза. Ей хотелось, чтобы этот человек поскорее ушел – своим смешным бормотанием он слишком напоминал ей о том, что вокруг продолжается жизнь. А Женина жизнь уже кончилась.
Внезапно Женька почувствовала, как сильные руки обхватывают её сзади и, подхватив, начинают куда-то тащить.
– Ты что? С ума сошел? Опусти меня!, – завопила Женя, но было поздно и через минуту её опустили на ноги возле сто сорок второй комнаты, – Ты псих, да?
– Да, – хмыкнул Шурик, запихивая Женю в открытую дверь, – Псих – это еще мягко сказано. Давай сюда садись, на стул, а я тебе чаю налью.
Чай пили в полном молчании. Шурик исподлобья смотрел на маленькую худенькую девчушку, сидевшую напротив. Ему понравились её длинные, падающие на плечи волосы и красивые руки. Но совсем не понравились потухшие глаза и круги под этими глазами.
Заставив Женьку выпить две кружки чаю и съесть бутерброд с паштетом, Саша удовлетворенно откинулся на спинку стула.
– Эх, хорошо, – улыбнулся, – Хотя покупной чай, конечно, не очень. Вот пришлет мне мать посылку – я тебя настоящим тогда угощу. Знаешь, какой у нас чай растет в горах? Целые плантации! Посмотришь – и конца не видно, целые поля чая. А еще у нас форель разводят. Ты когда-нибудь ела форель свежую? Жареную? А?
– Ты что, дурак?, – скучно спросила Женька.
– Нет. Я Шурик. Странно, а почему я тебя раньше никогда не видел? Ты давно тут живешь? Я недавно. Я до второго курса в Сочи учился, а потом решил сюда переводиться. И перевелся.
Саша всё говорил и говорил, а Женька смотрела на него вначале с пустым взглядом, потом с тоской, потом с удивлением. И потихоньку на её лице начала проявляться маленькая-маленькая тень улыбки.
– Ну вот, – засмеялся Шурик, – Вроде и ожила чуть. Пойдем, может, того… погуляем? Чего в общаге сидеть – мы тут, похоже, вдвоем. Плюс вахтерша.
– Ну пошли, – вздохнула Женька.
До поздней ночи они гуляли вдоль набережной. Шурик молча слушал грустную Женину историю. А она говорила, говорила и чувствовала, как с каждым словом, по буковке, уходит из груди тоска и боль.
– Вот это дела…, – пробормотал Саша, когда Женя исчерпала весь запас больных и отчаянных слов, – Ну Виталика твоего я знаю, знаком. Лёку тоже знаю, встречались. А почему она-то не рядом с тобой, а?
– Она же не знает ничего. Я не сказала.
– Почему?
– Ты что, всё-таки, дурак, а? Как я могла ей сказать…
– Как-как, языком. И губами. И легкими. Или чем там еще говорят. Что тут такого-то?, – удивился Саша, – Или ты думаешь, что друзья нужны только когда всё хорошо и весело?
– Нет, – поникла головой Женька, – Но Лёка – это другое дело…
– Какое другое? Вы с ней… того, чтоли?
– Чего того?
– Ну… Встречаетесь?
– Нет, ты всё-таки дурак, – Женя засмеялась и потянула Шурика назад в общагу, – Пошли, а то холодает уже.
– Пошли? Ну пошли, наверное… Слушай, а ты на игру едешь?, – спросил в конец замороченный Саня.
– Еду, конечно. Там… Ленка.
– А кем ты будешь? Королевой, наверное?
– Ну да… А ты?
– А я с тобой. Телохранителем твоим буду. Чтоб тебя никто не обидел.
– Ну чё?, – пропыхтел Саня, помогая Женьке слезть с электрички, – Тебя уже того… на вы называть? Или пока погодить?
– Как хочешь, – отмахнулась Женя. Она блестящими глазами смотрела в сторону леса, – Пойдем скорее лучше. И так позже всех приехали.
Шурик вздохнул, поправляя на себе кольчугу и поудобнее перехватывая рюкзак. Под внимательными взглядами дачников они с Женькой отправились в сторону леса.
Со стороны эти двое ребят представляли собой забавное зрелище: Шурик, одетый в самодельную кольчугу и кроссовки, тащил в одной руке рюкзак, а в другой – легкий меч. Женька же была одета в любимые драные джинсы и зеленую эльфийскую куртку. Она подскакивала на каждом из попадающихся больших камней и торопила вконец запыхавшегося Саню.
Полчаса спустя им преградили дорогу двое стражников.
– Добро пожаловать в Каэдвен, леди Дженис, – поклонился один из них, – Кто ваш спутник?
– Это мой друг, сэр Алекс. Он любезно согласился сопровождать меня к замку. Скажите, а… Лёка… Она… В замке?
– Конечно. Она ждет вас.
– Спасибо!, – Женька блеснула глазами и, ухватив Саню за рукав, потащила его за собой.
– Сэр Алекс?, – бормотал Шурик, пытаясь угнаться за Женей, – Ну и ну, блин…
Они почти бежали по тропинке, всматриваясь в уже просвечивающие сквозь кроны деревьев, крылья палаток. До поляны оставалось совсем чуть-чуть, когда кто-то прямо перед Саней спрыгнул с дерева и прищурился настороженно синими глазищами.
– Ленка…, – ахнула Женя и кинулась в знакомые крепкие объятия.
– Ну дела, – пять минут спустя хмыкнул Саня, глядя на обнимающихся девчонок и, почесав затылок, пошлепал дальше к лагерю.
Лагерь замка Каэдвен представлял собой большую поляну. С одной стороны поляны теснился десяток шатров-палаток и горели костры. С другой стороны была большая тренировочная площадка, на которой сходились в поединках ушастые рыцари. На большом дереве был построен широкий настил, на нем хранился символ Каэдвена – большое знамя с гербом замка. Его круглосуточно охраняли двое рыцарей. На соседних деревьях сидели дозорные.
Через полчаса после прибытия Саня, уже одетый по всей форме в рыцарские доспехи, стоял в карауле и задумчиво смотрел в сторону леса.
А в лесу на бревне Женька прижималась щекой к колючему Лёкиному плечу и сопела обидчиво куда-то ей в шею.
– Мелкая, ну почему ты раньше не приехала? Ты ж знала, что я более или менее тут, – ласково журила Лёка, обнимая Женьку и ласково целуя её лоб и щеки, – Я по тебе скучала, малыш.
– И я скучала… Ленка…
Не шли слова, не складывался разговор – слишком много нужно было сказать и слишком многие слова были под запретом. Но как хорошо было сидеть в теплых объятиях и – впервые за несколько месяцев – ни о чем не думать.
И нет ничьей вины в том, что иногда прерывалось дыхание, и губы скользили вдоль шелковой нежности щек, и сильнее сжимались ладони от радости быть рядом с таким родным и близким человеком.
Женька и Лёка просидели в лесу до самого вечера. А когда дыхания уже не хватало на то, чтобы согреть замерзшие руки, одновременно поднялись и пошли в лагерь.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |