Мечтай, создавай, изменяй! 2 страница

Грубо говоря, мир вовсе не населен идиотами, которые будут вечно благодарны США за каторжный труд. Мысль, что Китай, Индия и другие страны Юго-Восточной Азии с энтузиазмом признают право США на высокооплачиваемую, интеллектуальную работу, в лучшем случае наивна, а в худшем — отдает расизмом. По иронии судьбы, США, пытаясь использовать ресурсы третьего мира для поддержания экономического роста, спровоцировали формирование нового класса предпринимателей и среды, необходимой для его процветания.

«Американская мечта», возможно, самый ценный предмет экспорта культурных ценностей — более ценный, чем кока-кола, сандвичи KFC и сумочки Coach, вместе взятые. Те же средства коммуникации, которые позволяли установить связь между заводом в Китае и штаб-квартирой Apple в Купертино, демонстрировали нарождающемуся среднему классу стиль жизни западных стран и рассказывали о наиболее удачных примерах современного предпринимательства. Представьте, что вы устроились на работу программистом в подразделение Amazon в Индии. В день, когда это случилось, вы наверняка были на седьмом небе от счастья. Еще бы, вам Пообещали платить 12 тысяч долларов в год за работу в уютном офисе, а это гораздо больше, чем когда-либо зарабатывали ваши родители. Для вашей семьи это даже престижнее, чем стать врачом. Именно индийские программисты, кстати, создали некоторые из наиболее сложных программ для электронных книг Kindle, продвигаемых компанией Amazon, которая в результате получила огромную экономию на издержках, ведь разработка программ обходится гораздо дороже, чем сборка самих устройств на заводе. Однако очень малая часть ценности, созданной в этой производственной цепочке, действительно осталась в Индии; основная доля перекочевала владельцам Amazon. Индия же довольствовалась лишь несколькими неплохо оплачиваемыми рабочими местами.

Сначала Индия с большим волнением восприняла новость об этих хорошо оплачиваемых рабочих местах. Да и сейчас трудно найти противника строительства высокотехнологичных комплексов в Бангалоре. Но к концу 2000 года страна в целом и наиболее прогрессивные индийские бизнесмены в частности начали понимать, что единственный способ сохранить ценность национальных ресурсов — развивать местный бизнес.

Через сто лет внимание исследователей к описанному периоду времени в первую очередь привлечет отнюдь не история о том, как развивающийся мир любезно снабжал страны Запада дешевой рабочей силой. Это будет история о новых центрах влияния, яростно и хаотично прорывающихся через традиционные границы. Это будет история не о политиках, а о таких предпринимателях, как Марко Гомес.

Подобно открытию и освоению Америки, положившему начало более чем пятидесятилетнему мировому лидерству этой части континента, открытие и освоение экономических ресурсов развивающихся стран приведет к новым, волнующим и громким событиям; беспрецедентное цунами экономического подъема основательно изменит политическую и экономическую карту мира.

В различных отраслях перспективы роста различаются, причем довольно существенно, как и проблемы, стоящие перед странами третьего мира. Быстрая индустриализация и урбанизация вызвали потребность в создании новой, более современной инфраструктуры. Широкий доступ в Интернет и к телевидению означает новые возможности развития местных средств массовой информации и сферы досуга, поднимаясь до уровня современного Голливуда, Мэдисон-авеню и Сан-Франциско. В большинстве развивающихся стран источником постоянных инноваций стала мобильная телефония. Миллиарды людей в самых бедных деревнях обходятся без электричества и водоснабжения, но у них есть мобильные телефоны, изменившие нашу жизнь. Связь обеспечивает им доступ к услугам, о которых раньше не было и речи, например: образовательным, банковским, онлайновым играм и электронной торговле. Похоже, отрасли, десятилетиями развивавшиеся на Западе, вдруг возникли на пустом месте в развивающихся государствах, причем не в какой-то одной отдельно взятой стране, а одновременно в Китае, Индии, Латинской Америке, Африке, Юго-Восточной Азии, Восточной Европе. Однако работа на рынках развивающихся стран — не для слабонервных. Жить и инвестировать там трудно. Культурные, деловые и этические проблемы подстерегают на каждом шагу. Многие западные инвесторы и бизнесмены уже поняли, что потенциал этих рынков слишком велик, чтобы его игнорировать, особенно с учетом замедления экономического роста в западных странах. Предприниматели новой волны имеют друзей в высших кругах. В Китае CEO Alibaba Group, лидера в области электронной коммерции, Джек Ма выступает с докладами, патронирует начинающих бизнесменов и даже участвует в шоу в стиле фильма «Ученик чародея», чтобы способствовать развитию предпринимательства в стране. В Индии основатель компании — тяжеловеса в отрасли аутсорсинга — Infosys Н. Р. Нараяна Мурти продал 800 тысяч акций своей компании, чтобы инвестировать в бизнес молодых местных предпринимателей. На юге Сахары, в Африке, основатель eBay Пьер Омидьяр учредил инвестиционный фонд для прямых инвестиций в собственный капитал стартапов по западному образцу. В Латинской Америке неприбыльная организация Endeavor помогла найти финансирование более чем четыремстам предпринимателям, генерирующим в совокупности 3,15 миллиарда долларов годового объема продаж и создавшим 98 тысяч высокооплачиваемых рабочих мест. В Индонезии восьмидесятилетний миллиардер, сколотивший состояние на сделках с недвижимостью, И. Кипутра видит свою миссию в том, чтобы обучать и наставлять миллионы местных предпринимателей. В Руанде президент Поль Кагаме организует инвестиции от американских венчурных фондов и предпринимателей, а на Гаити бывший президент США Билл Клинтон собрал рекордное количество инвестиций в основной капитал венчурных компаний, чтобы избавить население от нищеты.

Перспектива развития бизнеса в развивающихся странах значит больше, чем нынешняя ориентация Уолл-стрит на страны БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай). Проекты типа выпуска крупных займов для сооружения общенациональной инфраструктуры или приватизации крупных государственных предприятий коммунальных услуг можно и нужно рассматривать как уникальные возможности, подлежащие точному анализу, но предпринимательское движение во всем мире такому анализу не поддается. По своей сути оно представляет собой глубоко индивидуальный, культурный, а иногда и иррациональный феномен. Если бы можно было предсказать появление инноваций при помощи компьютеров и математических моделей, то Кремниевая долина не оставалась бы единственной в своем роде. Если бы это было так легко, все мы давно стали бы миллиардерами, однако этого не произошло.

Кроме того, развивающиеся рынки не появляются на свет в одночасье и в готовом виде. Скорее, они формируются хаотично, рывками, с прорывами и отступлениями. Вспомним об Индии и Китае. В начале прошлого десятилетия венчурный капитал и частные инвестиционные фонды обратили внимание на две страны с населением свыше миллиарда в каждой, увидев в них огромные возможности.

Многие инвесторы отдавали Индии предпочтение перед Китаем, указывая на общность языка и политического курса, но ошиблись. Китай обошел Индию в большинстве отраслей, не говоря уже об инфраструктуре и социальных преобразованиях. Впрочем, это не означает, что в Индии возможностей меньше, просто они имеют другой характер. И одинаковый подход в данном случае не годится.

Такого рода особенности затрудняют финансирование в краткосрочном периоде, зато делают его чрезвычайно выгодным в долгосрочной перспективе.

Хотелось бы обратить внимание читателей на четыре страны, входящие в БРИК, и предложить более глубокий анализ предпринимательства. Почему мы выбрали именно эти четыре державы в качестве примера, трудно объяснить, так как причина заключается в особенностях характерной для них бизнес-среды.

Еще в большей мере непредсказуемость свойственна такой стране, как Израиль. В 1990-х годах предпринимательство здесь распространилось невероятно широко. Эта страна получила в два раза больше венчурных инвестиций на душу населения, чем США, и почти в тридцать раз больше, чем Европа. Еще раньше, чем глобальное венчурное инвестирование вошло в моду, израильтяне вложили миллиарды долларов только по одной причине: они — прирожденные предприниматели. С их точки зрения, уволиться с хорошей работы ради собственного дела — вовсе не рискованный поступок. Израильтяне живут так, будто завтра не существует; как еще можно выжить на узкой полоске песчаного берега, не превышающей по площади штат Нью-Джерси, да еще и со всех сторон окруженной врагами?

Теперь перейдем к Китаю — стране, которую уже трудно назвать развивающейся. Современный Китай — крупнейшая и наиболее благополучная из всех развивающихся стран, поэтому его можно считать образцом, даже несмотря на некоторые проблемы. В настоящий момент усиливаются опасения относительно того, что китайский мыльный пузырь вот-вот лопнет из-за больших государственных расходов и неудержимо растущих цен на недвижимость. Возможно. Но даже если это случится, успехи Китая трудно превзойти. У страны имеется около трех триллионов долларов денежного резерва и городская инфраструктура — предмет зависти всего развивающегося мира. Расчеты здесь простые: если умножить 1,3 миллиарда населения на любую цифру, то результат в любом случае окажется огромным.

Следующие на очереди Индия и Бразилия — обе страны стремятся поддерживать высокие темпы роста и удовлетворять растущие социальные нужды населения в условиях молодой и плохо функционирующей демократии. В обеих странах актуальна проблема бедности и коррупции, хотя в остальном между ними мало общего.

Далее переключимся на молодые развивающиеся рынки Юго-Восточной Азии и Африки. Рассмотрим экономики этих стран на примере Индонезии — крупнейшей мусульманской державы с 240 миллионами жителей, и Руанды — самой маленькой и густонаселенной бедной страны, но при этом, как ни странно, одной из наиболее привлекательных для инвесторов африканских стран сегодня.

Но сначала скажем несколько слов об американском генераторе роста — Кремниевой долине. Понимание причин ее успеха служит ключом к пониманию того, к чему стремятся вышеперечисленные страны третьего мира. Рассмотрим, что именно они пытаются повторить вслед за Кремниевой долиной; почему этот генератор сбавил обороты в последние десятилетия и какую роль предпринимательская элита высокотехнологичных компаний собирается играть в новой глобальной драме бизнеса.

Глава 2

Конец предпринимательского риска в Америке

В феврале 2009 года я сидела в кафе супермаркета на втором этаже. Случай ничем вроде бы не примечательный, если бы супермаркет не находился в Кигали, столице Руанды, и я не рассуждала бы о производстве туалетной бумаги. Трудно удержаться, чтобы не полюбоваться великолепным видом на знаменитые холмы Руанды. Они наполовину покрыты какими-то лачугами, напоминающими бразильские фавелы, а наполовину усеяны великолепными строящимися особняками. Облик Руанды удивительно быстро меняется.

Вдоль тротуаров недавно замощенных улиц, сбегающих от супермаркета к городу, рабочие в тюремных комбинезонах роют канавы — картина приобретает зловещий оттенок после слов гида о том, что эти люди осуждены за убийства во время геноцида 1994 года и сейчас отбывают трудовую повинность. Президент Руанды Поль Кагаме считает очень важным, чтобы все — в прямом и переносном смысле — принимали участие в восстановлении разрушенной войной страны. Все.Слова «хуту» и «тутси» сейчас под запретом. «Мы все руандийцы», — вот самый популярный нынче лозунг в стране. Видеть заключенных с грубыми тяжелыми лопатами и прочими инструментами, еще недавно употреблявшимися для крушения черепов противников, было страшновато, но, судя по всему, я оказалась чуть ли не единственным человеком, которого это беспокоило. Моим гидом был 28-летний Джин ди Дью Кагабо. Его родители стали жертвами геноцида, так же как и еще почти миллион руандийцев. Он видел такое, чего никому не пожелаешь. Сейчас, спустя 15 лет после тех событий, он — местный олигарх в сфере упаковки потребительских товаров, владелец нескольких роскошных машин немецкого производства и летней дачи на озере по соседству с загородным домом президента Кагаме.

Беседа с Кагабо вызвала столь же странные чувства, сколь и вид на холмы вокруг Кигали, принадлежавший одновременно прошлому и будущему Руанды. Перемены в этой стране настолько стремительны, что задаешься вопросом: а существует ли у Руанды настоящее? У Кагабо истинные «глаза руандийца», как я это называю. В них отражаются потустороннее спокойствие и глубина, которых мне не приходилось видеть нигде более; но такие глаза часто встречаются в разных уголках этой страны даже у детей. Они видели больше зла, чем многие из нас увидят за всю жизнь. Даже когда Кагабо смеется, они не меняют выражения.

Но мы с ним говорим не об этом. Беседа идет о туалетной бумаге. В предыдущие десять лет я занималась анализом условий сделок с медицинским оборудованием, свойствами новых видов лекарственных средств, различными чипсетами, созданием баз данных, сайтов, супермощными роутерами. Трудно даже вспомнить, когда в последний раз мне приходилось вести далекую от высоких технологий беседу. Но в этом есть и несомненное преимущество: точно так же, как строящиеся на холмах особняки могли бы украшать пейзаж любой страны мира, так и мой собеседник очень напоминал мне бизнесмена, с которым я общалась совсем недавно в США, — CEO интернет-магазина обуви Zappos.com Тони Шея [8]. Отчасти эти ассоциации навеяны внешним сходством: оба мужчины — стройные и худощавые, с короткими стрижками и мальчишескими лицами. Оба достаточно сдержанны и немногословны. Оба отвечают на вопросы кратко, в мягкой манере, больше по причине внутренней застенчивости, чем холодности. Высказываемые ими мнения так же похожи, как и манера их формулировать. Оба умеют смотреть трудностям в лицо и находить решения, продиктованные здравым смыслом. Они способны прислушиваться к хорошим советам консультантов и более опытных руководителей компаний, особенно если те приводят убедительные аргументы. Как для мальчика из сказки «Голый король», для Кагабо и Шея самый очевидный ответ и есть правильный, и никому не удастся убедить их в обратном. Например, Zappos.com служит ярким примером интернет-компании, выжившей вопреки всему. Столкнувшись с объективными трудностями покупки обуви через Всемирную сеть (невозможность примерки, расхождения в системе размеров у разных брендов), Шей придумал простое иочевидное решение: Zappos оплачивает пересылку и возвращает деньги, если обувь не подошла, а покупатели могут заказать несколько пар разных размеров, цветов или стилей и просто вернуть обратно неподходящее. Компания даже оплачивает заезд грузовика UPS на дом к покупателю, чтобы забрать коробки с обувью. В качестве бонуса каждому покупателю предоставляется право срочной доставки. За объемом реализации в 1 миллиард долларов скрывается тот факт, что 40 процентов от этой суммы составляют возвраты. Шей считает, что это вполне нормально. Конечно, некоторые конкуренты утверждали, что Zappos убивает их бизнес, внушая клиентам слишком высокие ожидания относительно сервиса. Зато идеи Шея позволили добиться покупательской лояльности. Это очень важно, поскольку, по словам предпринимателя, его магазин продает не просто обувь, а «счастье».

Такой путь построения бизнеса вряд ли выбрал бы умудренный опытом менеджер, но Шей не сомневался в своей правоте и считал, что только так можно создать жизнеспособную интернет-компанию с миллиардным оборотом. Причем он не собирался ограничиваться торговлей обувью и начал продавать кухонную утварь, поскольку этого хотели покупатели, заявив, что, если понадобится, готов даже открыть собственную авиалинию. Десять лет спустя Amazon.com заплатила за Zappos 1,2 миллиарда долларов — не потому, что торговля обувью оказалась столь уж прибыльной, а потому, что Zappos нашла свой путь к сердцам покупателей. Шей оказался прав. Кагабо демонстрирует такой же, почти по-детски непосредственный подход к своему бизнесу.

Он занялся выпуском туалетной бумаги еще в 18 лет, для того чтобы прокормить семью, и стал первым руандийским предпринимателем в этом бизнесе. Пока мы сидели в кафе, он рассказывал о своей компании Soft Group и планах заняться торговлей бутилированной водой. На этом рынке конкуренция выше: на нем действуют несколько разливочных компаний, получающих дотацию от правительства.

Для проникновения на него Кагабо не собирался предлагать воду лучшего качества по более низким ценам. Как и Шей, он намеревался предложить покупателям решение важной для них проблемы. Хотя вооруженного бандитизма в Руанде нет, мелкого воровства хватает, и розничные торговцы часто обнаруживали пропажу бутылей с водой, обвиняя в этом своих служащих. Мелкие семейные магазинчики не могут себе позволить дорогостоящие системы безопасности, поэтому убытки от торговли водой продолжают расти. Кагабо предложил простое и эффективное решение: он стал поставлять в каждый магазинчик воду в бутылях с уникальным ярлыком. Своего рода низкотехнологичная версия системы Lojack: если в базарный день торговцы обнаруживают на рынке бутыли с водой, маркированные их индивидуальным ярлыком, то они легко могут вычислить вора. После этого задержать его нетрудно, так что воровство в магазинах должно сойти на нет. Неплохая идея, верно?

Называться предпринимателем в наши дни престижно и модно, поэтому многие представляются именно так. Но разговор с настоящим предпринимателем обязательно пойдет в том ключе, в каком мы беседовали с Кагабо, — не о высоких технологиях или брендах, а о способе мышления и решения проблем, неразрывно связанном с верой в свою идею, убежденностью и решимостью добиться ее реализации.

Мозг у великих предпринимателей работает не так, как у остальных людей. Они ясно видят решение проблемы. И хотя оно кажется очевидным вам после того, как его объяснят, дойти до него самостоятельно способны немногие. Великие предприниматели отличаются не по типу основанной ими компании, возрасту, национальности или образованию, а по уникальному способу мышления. Этому дару нельзя научить, его нельзя имитировать или уничтожить. Он или есть, или нет. Хотя об американских предпринимателях мы слышим чаще всего, это не означает, что у США есть монополия на предпринимательство. В конце концов, даже в Кремниевой долине — сердцевине американского предпринимательства — истории, подобные истории Шея, иногда заканчиваются крахом, а вместе с ними и то, что сделало США и Кремниевую долину символами предпринимательства.

В XIX веке быть предпринимателем означало уметь сделать что-то из ничего или иметь редкую возможность работать на себя. Это давало шанс построить прибыльное дело, которое унаследуют дети. Иногда в результате появлялась мощная компания, но цель предпринимательства заключалась не в этом, а, скорее, в образе жизни. Необходимо было обеспечить достаточно прибыли, чтобы дать детям больше, чем сам имел в детстве, основать дело, которым можно гордиться. И никакого гламура; даже если вы добивались успеха, то во многих регионах США попадали в разряд презираемых личностей — нуворишей.

За сто лет, минувших с тех пор, как первые иммигранты прошли через остров Эллис, предпринимательство в США радикально изменилось. В 1958 году новый закон об инвестировании в малый бизнес положил начало венчурному инвестированию. Первыми к его созданию приложили руку успешные предприниматели и банкиры, искавшие возможности заполнить свободную нишу в финансовой системе, — слишком рискованную, но обещавшую огромную прибыль в случае успеха. В то время акционерные компании всегда могли мобилизовать необходимые для развития бизнеса средства, выпустив дополнительные пакеты акций или облигаций. Частным компаниям предоставлялся кредит в банке. Некоторые малые компании могли получить льготный кредит по программе Управления по делам малого бизнеса, но у предпринимателей, не имевших ни гарантий, ни бизнес-плана, ни продукта, шансов на это было немного, невзирая на блестящие бизнес-идеи.

Деятельность венчурных предпринимателей сопровождалась колоссальным риском. Они подставляли плечо никому не известным людям с сумасшедшими идеями, взамен же получали существенную долю собственности в новой компании, обычно около 20 процентов в первом раунде инвестирования. Если идея оказывалась действительно хорошей, предприниматель получал возможность поставить бизнес на широкую ногу, не тратя многие годы на постепенное наращивание оборотов за счет собственных поступлений. Если компания обеспечивает высокие темпы роста благодаря оригинальной бизнес-идее в сочетании с достаточным финансированием, то для предпринимателя и венчурного фонда открываются прекрасные возможности получить сверхприбыль. Чтобы нивелировать неизбежный, и даже желательный, риск, венчурные инвесторы ставят на многих лошадей в надежде, что одна из ставок компенсирует потери. Странно, но венчурные предприниматели хотят нести убытки, поскольку при их отсутствии они недостаточно рискуют и, стало быть, не могут выиграть по-крупному.

Первые венчурные компании появились в Бостоне и прежде всего занялись инвестированием в высокотехнологичные отрасли, что обеспечило им быстрое развитие. Передовым краем технологий стала Кремниевая долина; ее предприниматели показали, что означает это слово на новом этапе развития.

В конце 1990-х годов она функционировала как хорошо слаженный механизм. Между Стэнфордским университетом, десятками венчурных фирм с близлежащей улицы Сэнд-Хилл Роуд и нарождающимся классом ИТ-специалистов, способных рискнуть и бросить хорошую работу ради новой многообещающей компании с увлекательными идеями, установились прочные связи. Обитатели Долины быстро сплотились, поскольку все были иммигрантами и пришлыми, представлявшими собой нечто среднее между провидцами и маньяками.

Почти у каждого из пионеров Долины где-то далеко остались мать или жена, умолявшие их одуматься. Но через несколько десятилетий все увидели, что данная модель бизнеса работает, обычные люди становятся миллионерами — вот тогда и родилась вера в место, где только интеллект и талант имеют значение и каждый может достичь успеха.

В отличие от Бостона в Долине царила атмосфера открытости. Конкуренты дружили в обычной жизни. Сотрудники легко переходили из компании в компанию, принося с собой идеи и опыт. Венчурные фирмы инвестировали в различные компании и помогали устанавливать связи между ними или даже координировали слияния и поглощения. Если какую-то компанию покупали, это позволяло снизить конкуренцию лишь на несколько лет. Компании Долины хотели оставаться лидерами, потому что они лучшие, а не из-за контрактов, устрашения конкурентов или юридического крючкотворства. После падения индекса NASDAQ в марте 2000 года ни одной компании из Долины не потребовалась государственная помощь.

Несмотря на то что инновации — это смысл существования Долины, ее обитатели терпеть не могут судебных процессов по поводу патентов, поскольку в большинстве случаев получают зарплату согласно патентному сквоттингу, то есть скупке патентов, авторы которых не хотят или не могут использовать их самостоятельно. Великие предприниматели знают, что это очень плодотворная идея. Но и ответственность, бессонные ночи, годы жизни на грани — только так создается миллиардный бизнес. В отличие от более консервативного общества Восточного побережья в Долине не отделяли «новых миллионеров» от «старых». Скорее наоборот, принадлежность к нуворишам воспринималась как свидетельство того, что человек сам заработалсвое состояние, и потому заслуживает не только уважения, но и восхищения, и славы.

В Долину началось паломничество со всех концов страны — со Среднего Запада, с юга и даже из северо-восточных штатов, ранее считавшихся центром инноваций и финансовой деятельности. В глобальном смысле именно это стало наиболее красноречивым фактом в пользу существования Долины. В 1980–1990 годов, среди основателей более чем половины стартапов Долины было всего несколько иммигрантов (по данным исследователя из университета Дьюка Вивека Вадхвы). Для них — например, для Энди Гроува из Intel, Винода Хослы из Sun Microsystems, Макса Левчина из PayPal, Сергея Брина из Google — она стала воплощением «американской мечты». Интернет захватил сонный городок и его промышленность, трансформировал их и явил миру. Энтузиазм, гордость, креативность всегда были сутью компаний Долины, но теперь они распространились всюду, куда падал взор, — от моста «Золотые ворота» на севере до мрачных глубин Восточного залива, когда-то сонных фруктовых садов вокруг Южного залива и дальше, на юг, до любимых хиппи пляжей Санта-Круса. Чтобы добиться успеха, вам даже не требовалось блестящего интеллекта, если бизнес создавался в отрасли оптоволоконных кабелей, баз данных или торговли компьютерами и роутерами для домашнего пользования, ставшими невероятно популярными благодаря развитию Интернета.

В период бума доткомов 1990-х годов Кремниевая долина приобрела широкую популярность. Идея предпринимательства трансформировалась в нечто яркое и гламурное, ассоциировавшееся больше с амбициозностью и ненасытностью, чем с чувством собственного достоинства и образом жизни. Термин предпринимательствоуже не отражал этих перемен, равно как и понятие малый бизнес, поэтому распространение получил термин стартапы.В определении малого бизнесазаложена идея о том, что компания не будет расти, а в определении стартапа— идея о том, что компания намеревается расти быстрыми темпами, быть проданной или разориться. Малый бизнес начинали дельцы старого толка; молодые и современные отдавали предпочтение стартапам. Кремниевая долина придала новый смысл и подняла на недосягаемую высоту понятие «предприниматель», точно так же как Голливуд придал новый смысл понятию «актер». Именно сюда стекались молодые и амбициозные предприниматели нового поколения.

Конечно, появились и новые проблемы. Деньги и возможности, переполнявшие Кремниевую долину, в конце концов нивелировали риск вложения средств в ее компании, а ведь именно он в свое время дал толчок к ее развитию и процветанию. Следовательно, чем больше денег вкладывалось в венчурные фирмы, тем меньше становилась отдача. Волей-неволей инвесторы вынуждены были переориентироваться на развивающиеся рынки. Прежде чем перейти к анализу этих перемен, рассмотрим причины снижения доходности на вложенный капитал после бума 2000-х годов.

Слишком много денег

Поскольку до наступления бума интернет-технологий о венчурном капитале писали и говорили не очень много, мало кто подозревал о степени его последующего обесценивания. В 1996 году объем инвестиций в интернет-экономику составил 12 миллиардов долларов, а к 2000 году этот показатель вырос до 106 миллиардов. Отдельные компании умудрялись единовременно получать инвестиции в размере миллиарда долларов и больше, то есть в два раза больше, чем средний объем инвестиций всего несколькими годами ранее. После краха доткомов многие компании добровольно сократили объем требуемых инвестиций с миллиарда приблизительно до 400 миллионов долларов, но приток денежных средств в отрасль в целом только увеличился. Активы институциональных инвесторов, например пенсионных фондов, стремительно росли и вкладывались в недвижимость и другие виды активов; многие институциональные инвесторы принимали решение вкладывать средства в частные компании. Вопреки общему кризису венчурный бизнес процветал.

Многие эксперты предупреждали об опасности безоглядного наращивания венчурного капитала. Влиятельные компании, например, Sequoia Capital, отказывались привлекать больше средств, чем, по их мнению, они могли реально инвестировать. В докладе 2003 года в Сан-Франциско перед партнерами «фонда фондов» [9]Horsley Bridge Partners Фред Гиуффрида в ярких красках расписал возможные негативные последствия избыточного инвестирования в венчурный бизнес. Доклад сопровождался слайдами, на которых огромный слон пытался влезть в маленькую картонную коробку. Основной тезис его доклада состоял в том, что в данный момент большинство инвестиционных фондов вложили неоправданно много средств в венчурные компании. Слон на слайдах представлял около 1 триллиона долларов, вложенного в активы, принесшие в период 1990–1997 годов всего лишь около 88 миллиардов долларов. Даже этот элементарный подсчет говорил о многом, поэтому Гиуффрида убеждал партнеров сократить вложения в этот сектор экономики; другое дело, мало кто прислушался к его словам.

Институциональные инвесторы устали от выпускников престижных университетов Лиги плюща вроде Йельского или Гарвардского, загребающих большие деньги на венчурном бизнесе и претендующих на звание гениев инвестирования. При этом владельцы венчурных компаний не испытывали желания отказываться от инвестиций, поскольку получали 2 процента прибыли на 3 процента активов, находящихся под их управлением. Хотя в прежние годы этих двух процентов едва хватало на арендную плату и текущие расходы, после 1990 года финансирование стало таким щедрым, что венчурные предприниматели жили, подобно королям, независимо от того, насколько успешно вложили свои средства.

Каждый в этой системе знал непреложную истину: 2 процента стартапов, основанных после 1980 года, принесли 98 процентов прибыли, и лишь 5 процентов венчурных инвестиций обеспечили 90 процентов этой самой прибыли. Организации, инвестировавшие в венчурный капитал, свято верили (или обманывали сами себя), что именно их инвестиции попадут в те 2–10 процентов, которые принесут сверхприбыль. А если нет? Ну что ж, в конце концов, инвестиции в венчурный капитал составляли приблизительно 10 процентов от общей суммы их вложений. Такой поток легкодоступных денег приводил не только к убыткам, но и к формированию тотальной безответственности. Венчурные компании не зависели от собственной прибыли, получая миллионы в виде финансирования. Когда такая масса денег искала возможности быть вложенной в любую хорошую идею, у предпринимателей отпадала необходимость инвестировать собственные деньги, а у компаний — стремление совершенствоваться, как в прежние годы. Учредители стартапа легко получали финансирование, приличную зарплату и впоследствии могли вывести из бизнеса часть наличных средств задолго до того, как дело доходило до превращения в акционерную компанию или продажи. Об этом невозможно было даже мечтать в первые годы развития венчурного бизнеса. Конечно, некоторые предприниматели все равно стремились совершенствовать свой бизнес и не претендовали на большие зарплаты. К несчастью для инвесторов, именно такие люди и оказались в наилучшем положении. Они понимали, насколько опасно привлечение слишком большого венчурного капитала, хотели сохранить контроль над своим бизнесом и планировали заработать по-настоящему большие деньги, когда добьются успеха. Поскольку на создание стартапа теперь требовалось почти на 90 процентов меньше средств, чем в конце 1990-х, раскрутить его стало гораздо проще. Вследствие чего венчурные компании вкладывали деньги в наименее надежные начинания, сомнительные проекты и предпринимателей-авантюристов, стремившихся лишь к быстрому обогащению.

Дата добавления: 2015-08-28