Но строгость правительства по отношению к тем, кто мог обладать «очень большой озабоченностью», приводила к тому, что сомневающиеся становились критиками, а задающие неудобные вопросы радикальными оппозиционерами режима. Поэтому не совсем правильно утверждать, что «социология, возникшая в России с идеей быть инструментом познания и преобразования общества, тем самым, поставила себя в оппозицию к власти».[31] Прежде сама власть поставила социологов, а еще раньше философов в положение подозрительных персон. В конце правления Николая I (1850 г.) произошло устранение философии из университетов с целью «ограждения от мудрствований новейших философских систем».[32] Именно эта бесцеремонность приводила к нарастанию в рядах образованного меньшинства протестных настроений и к появлению группы, именуемой интеллигенцией.
Значение этого понятия вызывает известные споры («одно из излюбленнейших понятий в русских спорах» по выражению А.И.Солженицына) и затруднения. По В.Далю интеллигенция - "образованная, умственно развитая часть жителей". Г. Федотов предлагал считать интеллигенцией специфическую группу, "объединяемую идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей".[33] Ценная и точная, по нашему мнению, характеристика интеллигенции, данная ей неспециалистом, приводится А.М.Горьким в «Моих университетах».
Верным, по нашему мнению, является характеристика интеллигенции С.Н.Булгакова.[34] Связывая появление интеллигенции в России с реформами, Булгаков указывает два фактора, под влиянием которых складывался характер русской интеллигенции. Внешним фактором было непрерывное беспощадное давление полицейского пресса. Изолированность от жизни, в которую ставила интеллигенцию атмосфера старого режима, усиливала черты "подпольной" психологии, и без того свойственные ее духовному облику, замораживало ее духовно, поддерживая и оправдывая ее политический моноидеизм ("Ганнибалову клятву" борьбы с самодержавием) и затрудняя для нее возможность нормального духовного развития. Внутренним фактором, определяющим характер русской интеллигенции, является ее особое мировоззрение. Булгаков характеризует его как обусловленную влиянием западноевропейского просветительства и прогрессизма религию человекобожества. Её основным догматом является вера в естественное совершенство человека, но, вместе с тем, механическое его понимание. Так как все зло объясняется внешним неустройством человеческого общежития, то задача общественного устроения заключается в преодолении этих внешних неустройств внешними же реформами. Человек видит своего спасителя в самом себе. Религия человекобожества и ее сущность - самообожение получили в России почти горячечные формы. Русская интеллигенция сознавала себя единственной носительницей света и европейской образованности в России, где все, казалось ей, было охвачено тьмой. Она признала себя духовным ее опекуном и решила ее спасти, как понимала и как умела.
Весьма близким с булгаковским видится нам определение интеллигенции, данное ей современными западными социологами: «Интеллигенция – социальная страта интеллектуалов с самовозложенной ответственностью за руководство будущим благосостоянием и развитием нации».[35]
Нельзя, разумеется, утверждать, что социология осуществлялась в России исключительно людьми, находившимися в оппозиции к правительству, но оппозиционные настроения были распространены среди русских социологов. Именно эта оппозиционно-политическая ангажированность социологии в России составила ее отличие по сравнению с западноевропейской и американской социологией того времени. Взаимное отторжение и препирательство «между невежественным государством в лице правительства и свободною культурою невежества в лице оппозиционной интеллигенции»[36] наносило вред не только правительству и интеллигенции, но и российской науке и всему российскому обществу в целом. «Постепенно общество усваивало точку зрения, что «единственный враг России есть его правительство; всякое слово в пользу его казалось преступлением перед родной страной».[37] В царствование Николая II «все русское образованное общество, за весьма малыми исключениями, находилось в состоянии резкой, непримиримой, слепой оппозиции к власти».[38] Вряд ли вину за эту непримиримость и за её последствия – 1917 и другие годы следует возлагать только на образованное общество. По словам князя Трубецкого, правительство не могло примирить с собой «левую общественность», но оно могло, и должно было не раздражать, а, напротив, привлечь на свою сторону представителей умеренно-консервативного и умеренно-либерального направления.
Однако не только условия социального существования и политического порядка России второй половины XIX века способствовали тому, что российские социологи, занимаясь наукой, занимались также политикой, а, занимаясь политикой, становились в оппозицию к правительству.
Социологическое теоретизирование в России уходит корнями в русскую историю и культуру. В нём находят продолжение своеобразие русского менталитета, духовные искания русских любомудров, амбиции русских геополитиков и мессианизм русских идеологов. Российский социолог не мог и, вероятно, не хотел, быть только учёным, только профессором, только критиком. Он стремился выразить в своём творчестве чаяния и заботы русских и в целом российских людей. И Дюркгейм, и Вебер были патриотами своих отечеств, что обнаруживается в их поведении в годы Первой Мировой войны. Патриотизм российского социолога заключался, главным образом, в том, что в его творчестве выражались, в той или иной форме, специфические вопросы русского общественного бытия, сознания и характера:
· приоритет идеального над материальным;
· приоритет общественно-общинного над частным и групповым;
· забота о справедливом распределении общественных благ; о приоритете Общего Блага над частным благом;
· ответственность перед русским народом и необходимость его просвещения и выражения его интересов;
· проблема соотношения и соответствия права (правового сознания), закона и справедливости;
· рефлексия о проблемах взаимоотношений между Россией и Европой (Западом);
· необходимость не ограничиваться исключительно теоретической научной работой, а заниматься и осуществлением общественных изменений.
Некоторые из этих вопросов были известны и социологам других стран, но в России они получили свою специфическую трактовку и национальное выражение.
Специального внимания заслуживает вопрос об оценке вклада, внесённого российскими социологами дореволюционного периода развития социологии, в мировую социологию. Российские социологи, М.М.Ковалевский, П.А.Сорокин и наши современники указывали, что этот вклад является значительным. Российская социология «едва ли отставала от других стран»[39], она «шла в ногу с европейской социологией, а в решении ряда проблем русские социологи были впереди»[40], «социологи России смогли не только подняться в своих открытиях на уровень мировых достижений, но в ряде случаев их превзошли»[41] и т.п. Отмечалось[42], что Н. К. Михайловский раньше Г.Тарда разработал теорию внушения-подражания, массовой психологии и психологии толпы. Н.Я.Данилевский в 1869 г. в книге “Россия и Европа” разработал основы теории, идеи которой затем были повторены (видимо, без знакомства с работой Данилевского) О.Шпенглером, а потом А.Тойнби. В.В.Струве и М.И.Туган-Барановский заложили основы теории, названной В.Огбёрном (1964) теорией культурного отставания. П.Л.Лавров в работе «До человека» (1870) предвосхитил выводы книги французского учёного А.В.Эспинаса «Социальная жизнь животных» (1877). Также стоит упомянуть о том, что слово «социология» появляется в названиях работ П.Л.Лаврова «Социологи-позитивисты» (1872) и «О методе в социологии» (1874) практически одновременно с работами Г.Спенсера: «Изучение социологии» (1873) и Описательная социология» (1873).
Нам, к сожалению, неизвестно, знакомы ли с этими примерами зарубежные социологи, и как они к ним относятся. Вряд ли, однако, будет слишком ошибочным утверждать, что история российской социологии малоизвестна и в Западной Европе, и в США, и мало кому там интересна. Даже в период до 1917 года в отличие от своих западных коллег, не проявлявших интереса к развитию гуманитарного знания в России*, русские ученые были в курсе событий научной жизни в других странах и опирались в своих исследованиях на широкий контекст мировой социальной мысли.
Причины этого невнимания не следует связывать только со слабостью научных связей и отношений между российскими обществоведами и их западными коллегами. Не располагая достоверными данными в виде оценок творчества российских социологов периода до 1917 года их зарубежными коллегами, выскажем следующее предположение. Даже, невзирая на активную научную деятельность в странах Западной Европы таких отечественных классиков как М.М.Ковалевский (1851 – 1916), к российской социологии на Западе относились также как и к самой России. По Нойманну – как к «Другому», инаковость которого была связана с Востоком, частью которого Россия воспринималась. Если же воспользоваться определениями Э.Саида, то можно добавить, что российская социология вписывалась западноевропейскими социологами в то, что не было Западом, что было частью Иного, а потому заслуживало изучения именно как часть этого Иного, а не как социология. Причём, всё равно какая - российская социология в целом, которую рассматривают в сравнение, допустим, с французской социологией, как две европейские социологии, или, например, как социология права какого-то московского профессора, которую интересно сравнить с социологией права какого-то профессора из Гейдельберга. Это касается не только социологов. Немецкие, английские, французские философы, историки, юристы практически не цитировали в своих работах российских авторов.
Первые десятилетия социологии в России
Знакомство с идеями О.Конта начинается в России раньше, чем во многих других европейских странах, за исключением, вероятно, Англии. Как отмечал Н.И.Кареев, социологическая литература появляется в России в те годы, когда в самой Франции контовская идея была почти забыта в течение целой четверти века после выхода последнего тома «Курса позитивной философии» (1842). Уже в 1845 году в России выходит статья В.Майкова «Общественные науки в России». Автор демонстрирует знакомство с «Курсом положительной философии» и приводит аргументы в пользу позитивизма в сравнение его с экономическим утилитаризмом в Англии и метафизики в Германии. Однако смерть Майкова в молодом возрасте (1847) и незначительность журнала, в котором вышла его статья, не способствовали росту интереса к позитивизму и Конту. В 1847 году о контовском позитивизме пишет в «Отечественных записках» экономист В.Милютин. Серьёзный интерес к позитивизму появляется в России в конце 60-х годов. По словам А.И.Введенского, «для нас же, русских, он (Конт – М.М.) еще особенно важен тем, что под его влиянием у нас укрепился интерес к социологии, в которой русские ученые быстро заняли видное место, образовали даже особую самостоятельную школу, отличающуюся употреблением так называемого субъективного метода».[43] Согласно Карееву, «первым, кто пустил у нас в оборот контовскую мысль о социологии, был Лавров, на которого и следует смотреть как на первого русского социолога».[44] Кареев называет тремя первыми русскими писателями по социологии – П.Л.Лаврова, Н.К.Михайловского и С.Н.Южакова. Этих мыслителей часто относят к создателям первого оригинального направления в российской социологии, именуемого субъективистским или этико-социологическим.
Субъективистское, или этико-социологическое направление
О точности и справедливости названии первого истинного направления в отечественной социологии велись и ведутся споры. Сами представители этого направления подчеркивали, что «субъективное» рассматривалось ими не в том смысле, в каком оно используется в противопоставлении «объективному». Более того, С.Н.Южаков отметил, что он не причисляет себя к сторонникам субъективного метода. Для того, чтобы понять, в чём суть вопроса, рассмотрим подробнее творчество этих авторов.
Пётр Лаврович Лавров (1823 – 1900), офицер-артиллерист по образованию, автор «Очерка истории физико-математики как науки» (1865 – 1866), в 1867 году подвергся из-за политической неблагонадёжности ссылке в Тотьму (Вологодская губерния), откуда он в 1870 нелегально уезжает заграницу, где проживает всю оставшуюся жизнь. Лавров примкнул к российскому революционному движению, сделавшись одним из его теоретических вождей.
Из научных сочинений Лаврова наибольший интерес для понимания его социологии представляют «Исторические письма» (1868-1869). Свою социологию Лавров определяет как научное изучение различных форм человеческой солидарности в обществе, фазисов её развития и условий, укрепляющих, ослабляющих и изменяющих солидарность. Но социология виделась Лаврову не только как наука, которая должна изучать существующие социальные формы человеческой солидарной жизни, но и как учение о том, каким общество должно быть, то есть, об его идеальном состоянии. Социолог должен изучать общественные идеалы, в которых люди мыслят и стремятся осуществить «более солидарное, а потому и более справедливое общество»[45]. Иначе говоря, в ведение социологии Лавров включал и «нравственный вопрос о справедливом общежитии», превращая социологию в «теорию справедливого общежития».[46] Считая социологию не только отвлечённой наукою, Лавров определял её практическими задачами выработку «идеальных форм общежития, в указании средств, наиболее успешно осуществляющих их в жизни, и в самом осуществлении этих идеалов»[47]. Вот в этом соединении действительного и фактического с идеальным и желаемым и можно усмотреть т.н. субъективную точку зрению социолога. Ведь социолог, дающий критическую оценку каким-либо фактам, руководствуется имеющимися у него представлениями о состоянии общества, в котором отсутствуют критикуемые им факты.
Иное субъективное начало в социологии Лаврова состоит в указаниях этого учёного на необходимость развития личностного начала человека как члена общества. Именно с развитием личности в физическом, умственном и нравственном отношении Лавров связывает общественный прогресс и рост солидарности. Одним из первых среди социологов Лавров отметил, что вне личностей общество не заключает в себе ничего реального. Личность представляет собой такое же реальное начало, как и общество. «Поэтому истинная общественная теория требует не подчинения общественного элемента личному и не поглощения личности обществом, а слития общественных и частных элементов»[48]. Значение личности в обществе особенно вырастает, если эта личность – критически мыслящая. Только в этом случае личность получает право и способна бороться с отжившими общественными формами. Но для того, чтобы эта борьба была успешной, люди должны объединиться. Лавров приходит к мысли о соединении идеалов науки с идеалами социализма. Известен его афоризм «настоящая социология есть социализм». Он призывает «всякую развитую личность становиться в ряды социалистов, стремиться усилить их организацию как общественной силы, бороться энергически против всех препятствий к осуществлению их общественного идеала и содействовать этому осуществлению всеми орудиями слова и дела, доступными личности»[49].
Другой виднейший представитель «субъективистского» направления Николай Константинович Михайловский (1848 – 1904) был известен, прежде всего, как публицист и журналист. Его научные работы посвящены роли личности в истории, феномену толпы и методологии научного познания в социологии. Одной из наиболее важных работ, объясняющих социологию Михайловского, по праву считается статья «Что такое прогресс?» (1869). Михайловский полагает ошибочным стремление видеть в обществе социальный организм во все более усложняющейся социальной дифференциацией. Его аргументы таковы. Первобытное общество состояло из людей, способных заниматься самыми различными делами: охотой, войной, стройкой, в нем отсутствовала профессиональная специализация, оно было однородным. Но именно благодаря всесторонности своих трудовых навыков каждый человек этого общества был вполне разнородным. Усложнение общественной организации и социальная дифференциация привели к разрушению первичной разнородности однородного. Но одновременно вырастала однородность человечески-личного (социальная дифференциация, или разнородность в общественной сфере, и профессиональная специализация, или однородность в личной компетенции суть две стороны процесса органического развития общества). Получается, что «чем разнороднее общество, тем у же поле развития его членов», что развитие общества и развитие личности исключают друг друга. Такое сосуществование видится Михайловскому невозможным. Человечество ждет свой золотой век; его расцвет одной из своих черт будет иметь возрастание сочетания труда равных людей, работающих вместе, преследующих общие цели, вызывающие солидарность интересов и взаимопонимание.
Что касается субъективного начала в методе социологии, то Михайловский называл субъективным методом «такой способ удовлетворения познавательной потребности, когда наблюдатель ставит себя мысленно в положение наблюдаемого (субъекта)»[50]. Эти слова похожи на слова Дильтея о том, что в науках о духе факты постигаются посредством понимания и переживания историком действий других людей. Суть здесь одна. Михайловский полагал, что позитивному методу социологии Конта не по силам решение практических вопросов, так как «тут ему пришлось бы ввести субъективный метод даже в постановку чисто теоретических вопросов. В самом деле, с объективной точки зрения все истины равны. Выбор между истинами, т. е. отделение истин полезных от бесполезных, нужных от ненужных, обязательных от необязательных - это дело, очевидно, субъективного метода»[51]. Здесь Михайловский высказывается в духе М.Вебера, считая, что на выбор социологом объекта исследования влияют приоритетные в обществе и важные для него ценностные идеи. Как уже было отмечено, исследование Михайловским феномена толпы и поведения в ней человека выполнялось совершенно независимо от Тарда, несколько раньше Тарда, и, как считают российские авторы, являлось более фундаментальным и обстоятельным, чем у Тарда.
Третий известный представитель «субъективистского» направления Сергей Николаевич Южаков (1849 – 1911) считал, что субъективность социологического научного поиска не может быть сведена к объявлению «истинным желательного» и к отказу социолога от «общеобязательных логических форм мышления». Социолог не игнорирует общих и общих в обществе вопросов и явлений. Положительный смысл субъективной школы заключается в отстаивании ее представителями глубоко истинной идеи о значении нравственной доктрины в социологии, или доктрины, признающей значение человеческого фактора: морали, солидарности, личностного участия в общественной жизни. «Сознательное введение в социологическое исследование нравственного элемента – вот что требуется субъективной школой от социолога»[52]. Вспомним про требование М.Вебера к социологам воздерживаться от субъективной оценки учёными изучаемых ими фактов в категориях типа «хорошо или плохо». В отличие от Вебера Южаков полагает: «никакое исследование невозможно без предвзятого мнения; такое предвзятое мнение в социологии есть нравственное миросозерцание»[53].
Подведём черту и сделаем выводы. С точки зрения обоснования методологических особенностей социологии представители «субъективного» направления в российской социологии приходят к выводам, не слишком отличающимся от выводов, сделанных М.Вебером, В.Дильтеем и другими немецкими учёными. Однако в отличие от них российские авторы считают, что нравственная сторона научной работы социолога состоит не только в добросовестном изучении им социальных фактов. Учёный не должен закрывать глаза на существующие в обществе социальные проблемы и стоять в стороне от общественной борьбы за создание справедливого и нравственного общественного строя.
Марксистское направление в российской социологии
Если довериться Н.И.Карееву, то в России развивались и очень долго продолжали параллельно существовать два направления в социологии. Первое из них – «субъективистское». Второе направление зародилось в самом конце 19 века. Его родоначальник – Карл Маркс. Развитие марксистской социологии в России пошло по одной линии углубленного изучения произведений Маркса и Энгельса для понимания в их же духе основных положений экономического материализма и дальнейшего их развития. В силу серьезности и обширности марксистской социологии ее детальная характеристика представляется сейчас невозможной, поэтому ограничимся указанием самых общих идей этого направления. Основой социальной жизни в согласии с Марксом рассматривались хозяйственно-материалистические отношения. Однако под воздействием критического диалога с «субъективистами» марксисты признавали возможность отказа от экономического империализма в пользу более умеренной оценки: наряду с экономической жизнью основами социального существования людей стали называть культуру и межличностное понимание. Часть марксистов удалилась в направлении идеализма и попыток развития христианской социологии. Среди оставшихся на позициях классического марксизма, ставшего для многих уже «ортодоксальным», наиболее значительными фигурами являются:
Георгий Валентинович Плеханов (1856 – 1918)
Владимир Ильич Ленин (1870 – 1924)
Из «ренегатов-богоискателей» следует назвать:
Петра Бернгардовича Струве (1870 – 1944)
Сергея Николаевича Булгакова (1871 – 1944)
Оценка их работ не входит в число наших задач. Следует, однако, отметить, что отношения марксизма с социологией всегда были очень противоречивыми. С одной стороны, марксизм допустимо рассматривать как марксистскую социологию. С другой стороны, марксизм можно назвать социальной теорией, возникшей и развивающейся одновременно с социологией и по больше части независимо от нее. Относя русских революционных марксистов Плеханова и Ленина, к социологам, следует помнить о том, что понимание Контом и другими классиками социологии основной задачи социологии как содействия прогрессу и общественной гармонии противоречит марксистской концепции революционных изменений в обществе.
Социология М.М.Ковалевского
Творчество Максима Максимовича Ковалевского (1851 – 1916), наиболее полно изученное в отечественной науке Б.Г.Сафроновым, требует отдельного рассмотрения по ряду причин. Ковалевский долгое время жил на Западе, был лично знаком с Марксом, Тардом, Спенсером*. Находясь за границей, Ковалевский немало способствовал развитию научных связей между российскими и западными социологами. Он, по сути дела, открыл социологию для России, Россию для социологии и российских социологов для их западных коллег. Вернувшись в Россию в 1905 году, Ковалевский активно включился в политическую и общественную деятельность, стал депутатом Государственной Думы первого созыва. Ковалевский выделялся на фоне других российских обществоведов - его современников тем, что считал нужным доказывать более не отличия российской социологии от западной, а всячески искал возможности для сближения двух традиций. Среди учеников Ковалевского – П.А.Сорокин, Н.Д.Кондратьев и Н.С.Тимашев.
Касаясь его научных воззрений, следует обратить внимание на следующее. Иногда подчеркивают, что у Ковалевского не было работ, посвященных изложению его собственной социологической теории. Однако собранных им материалов и их научного анализа достаточно для вывода о существовании подобной теории. По словам Н.И.Кареева, Ковалевский строил социологию не сверху, а снизу, опираясь на фактический материал, доставляемый историей, этнографией, культурной антропологией. Ковалевский с успехом сочетал в научной работе деятельность историка и социолога. Занимаясь историческими изысканиями, он использовал средства социологии, а в социологии – средства и методы истории. Ориентируясь в основном на эмпирический анализ общественных отношений, Ковалевский считал умозрительные построения неубедительными. Он критически относился к немецкой философской и социологической литературе, ориентированной на И.Канта и Г.Гегеля.
Социология определялась Ковалевским как наука об организации и развитии обществ, которая с помощью эмпирических обобщений устанавливает общие законы человеческой общественности (солидарности) и социального развития. Основная задача социологии состоит в исследовании коллективного сознания социальных групп в аспекте организации и эволюционных изменений.
В области методологии Ковалевский отстаивал историко-сравнительный метод как средство для понимания истории естественного роста человеческих обществ, получения представления о закономерностях каждой стадии развития общества, выяснения причин смены одних общественных состояний другими.
В поисках общественных законов социолог должен соблюдать три правила.
1. Сравнения должны строиться на максимально широкой основе. Лишь в этом случае они обретут силу закона.
2. Для выяснения прочности своих построений социолог должен сопоставить материалы и использовать средства всех наук, которые могут быть привлечены к решению вопроса, а также различных методов и приемов, применяемых одной и той же наукой.
3. Социолог должен исследовать социальные закономерности, исходя из того, что общество – это органическое единство.
С помощью своего метода и правил Ковалевский отверг необходимость поисков главного фактора и обращал внимание на ошибочность сторонников монистических доктрин. Эти доктрины временно преобладающий фактор или постоянно определяющую причину в отдельных сферах общественной жизни превращают в постоянно действующий фактор во все времена и для всех сфер общественной жизни. Ковалевский пришел к выводу, что лучше говорить не о плюрализме факторов, влияющих на общественный прогресс, но о том, что все эти факторы – географический, психологический, биологический, экономический и другие суть части единой системы функциональных взаимосвязей, действующей постоянно. Этот вывод позволяет считать Ковалевского одним из создателей теории функциональной связи между общественными явлениями.
В истории социологии Ковалевский останется и как разработчик генетической социологии. Ковалевский называл часть социологии, которая занимается вопросами о происхождении общественной жизни и общественных институтов – семьи, собственности, религии, государства, нравственности и права[54]. Ковалевский подчеркивал, что генетическая социология располагает пока только эмпирическими приблизительными законами, часто оспариваемыми. Он указал, что всякому, занятому генетической социологией социологу предстоит заняться изучением данных различных наук, ибо все стороны общественной жизни тесно связаны между собой и воздействуют друг на друга. Среди этих наук Ковалевский называет историю, этнографию, психологию, биологию, право, политическую экономию, эстетику, статистику.
Важнейшим достоинством генетической социологии Ковалевского является соединение им в рассмотрении общественного развития объективно-материальных факторов с духовными, с символическим окружением человека, включая ценности, переживания, верования, идеологии.
Еще одним достижением социологии Ковалевского явилась разработка им концепции общественной (гражданской) солидарности. Ковалевский называл прогресс основным законом социологии, без идеи которого (прогресса) не может быть и самой социологии. Но Ковалевский сводит идею прогресса к понятию солидарности. Саму солидарность Ковалевский рассматривал как наличие единства, общности, сожития, замиренность, гармонию между образующими частями.
Прогресс солидарности есть тенденция замиренной сферы к ее расширению и совершенствованию. Причины замиренности - рост взаимопомощи (известный еще у животных, как показал П.А.Кропоткин) в экономике и сфере труда между профессиональными группами и классами, между государствами. Ковалевский убежден, что солидарность и замиренность обеспечиваются демократизацией порядков, а последние означают рост самодержавия народа, политического равноправия и свободы самоопределения личности.
О других известных социологах
Евгений Валентинович де Роберти (1843 - 1915) представлял неопозитивистское направление в российской социологии. Центральным понятием его социологии является понятие надорганического как высшей социальной формы проявления мировой энергии, и как продукта психического взаимодействия. Через все социологические труды де Роберти проходит красной нитью идея социальной эволюции – главный предмет изучения социологии. В движении по пути к надорганическому единству люди обретают такие чисто человеческие качества, как альтруизм, кооперация, солидарность. Целью своей социологии де Роберти рассматривал познание законов психического взаимодействия, а главным объектом социологического анализа – психическое взаимодействие людей.
В отличие от де Роберти Константин Михайлович Тахтарев (1871 - 1925) полагал, что «строить социологию на основе биологии или психологии – значит превращать социологию в биологию или психологию, что не только неправильно, но и вовсе не имеет ни малейшей необходимости»[55]. Тахтарев рассматривал социологию как естественную науку о общественной жизни людей. Общественная жизнь людей рассматривалась Тахтаревым как сожитие людей, связанных друг с другом общностью своих потребностей и взаимным общением с целью более полного их удовлетворения. Главнейшим средством их удовлетворения служит труд - единоличный и сообща с другими людьми, выражающийся в самых различных формах трудового общения, или общественного сотрудничества.
Николай Иванович Кареев (1850 - 1931) является первым историографом российской социологии. Его труд «Основы русской социологии» (1919 – 1929) был опубликован только в 1996 году. Эта работа до сих пор не утратила своей научной ценности. В теоретическом и методологическом плане Кареев был «убежденным сторонником социологического «психологизма» в той форме, в какой его трактовала субъективная школа»[56].
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 128 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |