— Но откуда твой брат знает этих парней? — спросила Дейзи.
Зора округлила глаза.
— Понятия не имею.
— У меня уже мозги кипят, — сказал Рон и направился к бару.
На сцене солировал самый полный парень группы. Он же был самым сердитым, и вся команда отступила, чтобы дать ему пространство для выражения гнева.
— Очень достойная попытка, — заключила Клер, перекрикивая еще одно громогласное вступление хора. — В них есть мощь трубадуров. Но… им надо учиться подчинять мысль форме: ее створки не выдерживают такого наплыва хаотичной политической ярости. Пойду стрельну сигарету.
Она ловко поднялась, не прикоснувшись руками к полу.
— Я тоже пойду, — сказала Зора и с меньшим изяществом повторила движение Клер.
Они молча пробрались сквозь клубную публику и посетителей ресторана. Клер гадала, в чем дело. Снаружи похолодало еще на несколько градусов.
— Давайте одну на двоих. Только в темпе.
— Спасибо. — Клер взяла протянутую сигарету. Ее пальцы слегка дрожали.
— Эти парни слишком дикие, — сказала Зора. — Очень бы хотелось, чтобы они прочли что-то стоящее, но увы.
— Увы.
— Проблема в том, что они чересчур усердствуют. Как это похоже на Леви!
Повисла пауза.
— Зора, между нами все в порядке? — спросила Клер, поддаваясь действию вина.
— В полном, — ответила Зора так уверенно и быстро, словно ждала этого вопроса весь вечер.
Клер посмотрела на нее с сомнением и вернула сигарету.
— Правда?
— Абсолютная. Все мы взрослые люди. С какой стати я буду вести себя как ребенок?
Клер холодно улыбнулась.
— Я рада.
— Не будем об этом. Учеба учебой, а жизнь жизнью.
— Очень зрелый взгляд на вещи.
Зора самодовольно улыбнулась. Уже не в первый раз, говоря с дочерью Говарда, Клер почувствовала себя обезличенной, частью шестибиллионной массовки, задействованной в грандиозном всемирном шоу под названием «Жизнь Зоры Белси».
— Важно другое. — Голос Зоры стал излишне робким. — Я хочу понять, могу ли я писать.
— Понимание придет, — уклончиво заверила ее Клер. Она чувствовала жадный взгляд Зоры: та явно готовилась сказать что-то важное. Но тут дверь ресторана распахнулась. Это был Рон. Ему в спину несся ропот страдавших от сквозняка посетителей.
— Боже, вы должны его видеть! Потрясающий парень! Там, внизу, все с ума посходили!
— Надеюсь, он правда хорош, потому что мы курим.
— Честное слово, Зур. Сущий Ките с рюкзаком.
Все трое вернулись вниз. В клубе дальше, чем на шаг
от дверей, было не пройти. Видеть сцену они не могли,
оставалось слушать. Люди дружно раскачивались, музыка колыхала их, как ветер ниву. Завороживший их голос звучал четко (впервые за вечер никто не пропустил ни слова) и выдавал многосложные, хитроумные строчки с удивительной легкостью. Хор ровно и мягко повторял одну простую фразу: Я говорю на это «нет». Стихи, напротив, иронично и выразительно описывали различные препятствия на пути к духовному и материальному благополучию молодого черного парня. В первом стихотворении парень доказывал, что он чистокровный американец и достоин учебы в лучших колледжах страны. Его аргументы встретили бурным смехом — тема для университетского городка была щекотливая. Дальше речь шла о девушке, которая сделала аборт втайне от своего бойфренда; стихи были прочитаны на одном дыхании и с невероятной скоростью:
По-твоему, я криво жил, хоть тресни. Писал все эти долбаные песни… Когда ты набрала мне смс: «Карл, у меня задержка две недели», я уронил мобилу в чашку с чаем, почувствовав, что не смогу быть прежним — теперь я буду бережным и нежным, аж приторным, стерильным и надежным и никогда тебя не обману. И вот я шел к тебе через неделю, почти готовый углубляться в Спока, я даже пропустил свой «Звездный путь», но ты с девчонками уже всё обсудила, зачла меня в придурки — и привет. Скажи, подружка, и с каких же пор все эти суки, разносящие бигмаки, такие охренительные доки в том, буду ли я правильным отцом? Ты думала, я буду рад аборту? Я говорю тебе на это «нет»[58].
Все как один невольно вздохнули, затем опять рассмеялись, засвистели, захлопали.
— Отличные стихи, — сказала Клер Рону. В ответ тот схватился за голову и сделал вид, что теряет сознание.
Зора разыскала марокканскую скамеечку для ног и встала на нее. Заняв эту более выигрышную позицию, она вдруг ахнула и схватила Рона за запястье.
— Бог мой, я же его знаю!
Ибо это был Карл в старой футболке а-ля пятидесятые и с аккуратным пестрым рюкзачком за спиной. Он расхаживал по сцене с той же простотой и вальяжностью, с какой провожал когда-то Зору до ворот колледжа, и слепил публику улыбкой, выдыхая сложные цепочки слов с непринужденностью солиста хора. Напряжение выдавал только пот, градом катившийся по его лицу. Док Браун в порыве вдохновения примкнул к нему на сцене, превратившись в скромного хайпмена вроде Леви и вбивая резкие «эй!» в крошечные зазоры между фразами Карла.
— Что? — переспросил Рон, не в силах расслышать ни Карла, ни кого-либо еще сквозь рев и свист публики.
— Я ЗНАЮ ЭТОГО ПАРНЯ!
— ЕГО?
— НУ ДА.
— О ГОСПОДИ, ОН НЕ ГОЛУБОЙ?
Зора рассмеялась. В крови у них у всех уже бродил алкоголь. Она улыбнулась, давая понять, что знает больше, чем это было в действительности, и принялась, насколько ей позволяла ее скамеечка, раскачиваться в такт музыке.
— Давайте подойдем ближе к сцене, — предложила Клер, и они в ту же минуту добрались до своих первоначальных мест, следуя за беззастенчиво работавшим локтями Роном.
— ВОТ ЭТО ДА! — воскликнул Док Браун, когда выступление Карла закончилось, и поднял правую руку парня, как будто тот победил в боксерском поединке. — Думаю, лидер определился. Прошу прощения: не лидер, а чемпион…
Но Карл выскользнул у Дока из-под рук и легко спрыгнул со сцены. Кое-где сквозь одобрительные возгласы прорывался недовольный ропот соперников, но одобрение пересилило. Креольские ребята и Леви исчезли. Со всех сторон люди хлопали Карла по спине и ласково ерошили ему волосы.
— Эй, а жеробоам? Брат робеет, не хочет брать свой приз!
— Нет, нет, покараульте мое шампанское! — крикнул Карл. — Брату надо умыться. Когда пот через край — это уже через край.
Док Браун важно кивнул.
— Точно сказано. Хорошо, когда ты чист и свеж, никто не спорит. Диджей, поставь нам пока что-нибудь.
Зазвучала музыка. Слушатели перестали быть слушателями и превратились в толпу.
— Тащи его сюда, — настаивал Рон и затем объявил студентам:
— Зора знает парня! Мы хотим с ним познакомиться!
— Это правда, Зора? Он очень талантлив, — сказала Клер.
— Я знаю его вот настолько. — Зора сложила кончики большого и указательного пальцев. Не успела она сделать это, как обернувшись, увидела перед собой Карла. В его лице еще сиял восторг артиста, только что спустившегося в дольний, плебейский мир своей публики. Карл узнал Зору, сгреб ее и запечатал ей рот щедрым, мокрым поцелуем. Его губы были мягчайшей, роскошнейшей плотью, когда либо прикасавшейся к коже Зоры.
— Ну что? — сказал он. — Вот тебе и поэзия. Мне нужно в душ.
Он уже собрался подставить спину следующему хлопку и дать в очередной раз взъерошить себе волосы, но Клер преградила ему дорогу. Позади нее сгрудились студенты, опасавшиеся возможных неприятностей.
— Привет! — сказала она.
Карл опустил взгляд и заметил препятствие.
— Да, спасибо, спасибо, — сказал он, думая, что она, как и все, хочет выразить ему одобрение. Он попытался обойти Клер, но она схватила его за локоть.
— Хотите отточить свой талант?
Карл остановился и всмотрелся в ее лицо.
— Что, простите?
Клер повторила вопрос. Карл нахмурился.
— Что значит «отточить»?
— Подойдите к нам после душа, ко мне и ребятам. Мы из колледжа, поэтический класс. Мы хотим с вами поговорить. Предложить вам кое-что.
Класс удивлялся ее неколебимой уверенности — должно быть, это приходит с возрастом и положением в обществе. Карл пожал плечами и расплылся в улыбке. Он победил в «Остановке». Он порвал ее в клочья. Мир улыбался ему. У него было время для каждого.
— Ладно, — сказал он.
Накануне Дня Благодарения случилось нечто удивительное.
Зора была в Бостоне, в новом для нее букинистическом магазине. Был четверг, свободный от учебы день, и, несмотря на штормовое предупреждение, Зоре взбрело в голову отправиться в город. Она купила томик ирландской лирики и, придерживая шляпу, выходила на улицу, когда перед ней вдруг остановился междугородний автобус. Из автобуса вышел Джером. Он вернулся домой на день раньше, никому не сказав, когда и как он приедет. Брат и сестра приникли друг к другу, поддаваясь порыву радости и противясь порыву шквального ветра, который норовил сбить их с ног, взметая в воздух сухие листья и опрокидывая мусорные баки. Не успели они открыть рот, как у них за спиной кто-то громко крикнул «Эй!». Это был принесенный к ним ветром Леви.
— Ну и ну! — воскликнул Джером, и какое-то время все трое повторяли этот возглас, обнимаясь посреди тротуара и загораживая проход. Подмораживало, ветер мог сдуть дошкольника. Надо было идти куда-нибудь под крышу пить кофе, но сдвинуться с места значило разрушить чары произошедшего, а к этому они были не готовы. Их подмывало остановить кого-нибудь и рассказать, что случилось. Только никто не поверит, наверное.
— С ума сойти! Я ведь случайно тут оказался, я обычно езжу поездом!
— Офигеть! Это неспроста, — сказал Леви, питавший склонность к заговорам и тайнам.
Они качали головами, смеялись и, чтобы смягчить аномальность встречи, рассказывали, как они сюда попали, не забывая взывать к здравому смыслу («В конце недели мы часто бываем в Бостоне», «Тут ведь рядом наша станция метро»), но здравый смысл никого не убедил, и чудо длилось. Желание поделиться с кем-нибудь достигло апогея. Джером позвонил Кики. Та сидела на своем посту (оклеенном фотографиями этой троицы) и вбивала назначения врача в истории болезней пациентов урологического отделения.
— Джей, детка, когда ты приехал? Ты нас не предупредил.
— Только что. Невероятно, да?
Кики перестала печатать и задумалась о том, что сказал ей Джером. Снаружи бушевала стихия. Ветер то и дело пригвождал к окну скользкие листья, распластывая их по стеклу. Каждое слово Джерома долетало к ней с ревом, словно он звонил с попавшего в шторм корабля.
— Ты столкнулся с Зорой?
— И Леви. Мы до сих пор в себя прийти не можем, так тут и стоим.
На заднем плане Кики слышала голоса рвавшихся к телефону Зоры и Леви.
— Кто бы мог подумать? Фантастика! Есть многое на свете, друг Горацио… — Это была единственная известная Кики цитата. Она прибегала к ней в разных загадочных и псевдозагадочных случаях. — Такое про близнецов рассказывают. Флюиды. Вы как-то чувствуете друг друга.
— С ума сойти, правда?
Кики улыбнулась в трубку, но без особого энтузиазма. К ее чувствам примешивалась грусть от мысли, что по миру без ее участия свободно разгуливают трое новоиспеченных взрослых, исследуя его тайны и красоту, сталкиваясь с неожиданными явлениями и, разумеется, не тратя времени на вбивание назначений врача в истории болезней пациентов урологического отделения.
— Разве Леви не должен быть в школе? Сейчас полтретьего.
Джером передал вопрос Кики брату и протянул ему телефон, но теперь Леви шарахнулся от него, как от взрывного устройства. Широко расставив ноги и с трудом удерживая равновесие на лютом боковом ветру, он энергично сложил губы в одно немое слово.
— Что? — спросил Джером.
— Леви, — повторила Кики. — Почему он не в школе?
— Окно, — объяснил Джером, успешно расшифровав пантомиму Леви. — У него окно.
— Неужели. Дай-ка ему, пожалуйста, трубку.
— Мам, мам, алло! Ты пропадаешь, я тебя не слышу. Тут просто торнадо. Как выберусь из города, перезвоню, — сказал Джером, и, конечно, это была наивная отговорка, но в тот момент сестра и два брата слились в нерушимое целое, и Джером не хотел рвать тончайшую нить, которую протянул между ними случай. Троица двинулась в ближайшее кафе. Они сидели на табуретах вдоль окна, выходившего на обескровленный пустырь парка Бостон - Коммон, и небрежно обменивались новостями, делая долгие, уютные паузы, чтобы отдать должное кексам и кофе. После двухмесячной необходимости быть умницей и гением в чужом городе среди чужих людей Джером наслаждался этим подарком. Говорят, между влюбленными царит светлая тишина, но и просто сидеть рядом с домашними, есть и молчать было прекрасно. Прежде возникновения и заселения мира, прежде войн, учебы и работы, походов в кино, выбора одежды, споров и поездок за рубеж — прежде всех и вся существовал лишь один человек, Зора, и лишь одно место: шатер в гостиной, сделанный из стульев и простыней. Спустя несколько лет появился Леви, и они потеснились ради него, и стало казаться, что он был с ними всегда. Глядя теперь на обоих, Джером видел замок из мизинцев, раковины с морем внутри, угловатые конечности и нечесаные кудри. Он слышал, как они шепелявят, как дрожит, упираясь в едва заметные, кривоватые зубики, их пухлый язык. Он не спрашивал себя, любит ли он Леви и Зору, как он их любит и за что. Они просто равнялись любви: они были первым ее доказательством в жизни Джерома, и они же станут последним ее подтверждением, когда все другое угаснет.
— Помнишь тот вечер? — спросил Джером Зору, кивая на парк через дорогу. — Мой великий демарш примирения. Глупая затея. Как там, кстати, наши родители?
При взгляде на место семейной вылазки почти не верилось, что когда-нибудь оно расцветет опять, — таким оно было голым и бесцветным.
— Нормально. Они ведь семья. И ведут они себя соответственно, — сказала Зора и слезла с табурета, чтобы взять еще молока со сливками и чизкейк. Если заказать чизкейк задним числом, это как бы уменьшает его калорийность.
— Ну и досталось же тебе, — сказал Джером, обращаясь к Леви, но не глядя на него. — Ты-то никуда не уезжал. Это все равно что жить на вулкане.
Леви отвел обвинение в стоицизме:
— Да ладно, чего уж там. Ты же знаешь, я дома не сижу.
— Нелепее всего то, — продолжал Джером, теребя кольцо на мизинце, — что Кики до сих пор его любит. Это очевидно. Я не могу понять, как можно любить человека, который так последовательно отрицает мир? Только пожив отдельно и пообщавшись с несемейными людьми, я понял, какой он псих. Кроме японской электронной музыки в доме ничего нет. Еще немного, и мы начнем музицировать на деревянных колодах. Ухаживая за Кики, он как-то спел ей половину «Волшебной флейты», причем на улице. Теперь же он не дает ей повесить в доме то, что ей нравится. Из-за его диких теорий страдают все. Как можно жить там, где на радость наложено вето?
Леви дул в соломинку, пуская пузыри в свой американо. Крутанувшись на табурете, он в третий раз за пятнадцать минут посмотрел на часы у себя за спиной.
— Я же сказал, я дома не сижу. И как там хреново, не знаю.
— Насколько я понимаю, у Говарда проблемы с благодарностью, — не унимался Джером, говоривший больше с собой, чем с братом. — То есть он знает, что благословен, но не знает, кого или что благодарить за это, и чувствует себя неуютно, поскольку здесь он вступает в область трансцендентного, а нам прекрасно известно, как он любит в нее вступать. Вот он и отрицает все дары мира, все сущностно ценное, чтобы обойти вопрос благодарности. Ведь если нет даров, то и о Боге, их источнике, думать не надо. Но именно здесь ключ к радости. Я каждый день молюсь на коленях. Непередаваемое ощущение, Ли, — поделился Джером, развернувшись к Леви и глядя на его безучастный профиль. — Просто фантастика.
— Круто, — безмятежно сказал Леви, чьи двери были открыты и для Бога, и для тьмы других вещей. — Каждый живет, как может, — философски добавил он и принялся выковыривать чернику из второго по счету черничного кекса.
— Зачем ты это делаешь? — спросила Зора, вернувшись на свое место между братьями.
— Мне нравится запах черники, — объяснил Леви, выказывая легкое нетерпение, — а не она сама.
Зора повернулась спиной к Леви для более доверительной беседы с Джеромом.
— Забавно, что ты вспомнил тот концерт. А парня помнишь? — спросила она, рассеянно постукивая пальцами по стакану и делая вид, что этот вопрос пришел ей в голову только что. — Парня, который решил, что я стащила его плеер?
— Конечно, помню.
— Теперь он учится вместе со мной. У Клер.
— У Клер? Парень из парка?
— Оказалось, что он замечательный лирик. Мы слушали его в «Остановке» всем классом, мы все сбежались на него посмотреть, а потом Клер пригласила его к нам. Он был уже на двух занятиях.
Джером заглянул в свою чашку.
— Странноприимица Клер… Ей бы о себе позаботиться.
— В общем, оказалось, что он потрясающий парень, — перебила Джерома Зора. — И я подумала, что, может быть, тебе будет интересно его послушать… познакомиться с его нарративной поэзией. Я сказала ему, что ты, наверное, захочешь пригласить его в гости, поскольку он очень талантлив и…
— Парень как парень, — встрял Леви.
Зора обернулась.
— Не можешь справиться с завистью?
Она вновь переключилась на Джерома и пояснила:
— Леви и - что это была за компания? — в общем, Леви и группа парней, на которых он наткнулся в порту, едва они сошли с корабля, выступали в «Остановке», и Карл их обскакал. Уничтожил. Бедняга Леви, он страдает.
— Ничего подобного, — очень спокойно, не повышая голоса, сказал Леви. — Карл молодец, никто не спорит.
— Вот именно. И кончим на этом.
— Просто он из тех рэпперов, которые нравятся белым.
— Перестань! Это мелко.
Леви пожал плечами.
— Это правда. Он не дикует, не пасет тараканов, за хмары не ломится, — сказал Леви, смакуя речь, темную не только его близким, но и 99 процентам населения Земли. — Он не чует, как парни с восточного побережья, что там затевается на западном. За моими ребятами — беды людей, а за этим пижоном — голый словарный запас.
— Извини, но… — Джером тряхнул головой, чтобы вернуть себе ясность мысли. — Почему я должен куда-то его приглашать?
Зора оторопела.
— Ты ничего не должен. Просто… ты только вернулся, я думала, несколько новых друзей тебе не повредят, и, возможно…
— Я сам найду себе друзей, хорошо?
— Как знаешь.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Дулась Зора всегда угнетающе — ее грозное молчание стоило любого надсадного крика. Покончить с ее угрюмостью можно было, либо извинившись, либо проглотив подсунутую Зорой ядовитую пилюлю в красивой обертке.
— В общем, есть и хорошие вести — мама стала чаще выбираться из дома, — сказала Зора, снимая ложечкой пенку со своего мокко. — Думаю, для нее это как глоток свежего воздуха. Она видит людей и все такое.
— Здорово. Я так хотел, чтобы она с кем-нибудь общалась.
— Она и общается. — Зора всосала пенку с ложки. — С Карлин Кипе. Можешь себе представить?
Вот вам, пожалуйста, змеиный сюрприз Зоры. Джером поднес кофе к губам и неторопливо отхлебнул, прежде чем ответить.
— Я знаю. Мама говорила.
— Да? Ну вот… Похоже, они решили тут осесть всей семьей. Я про Кипсов. Один только сын не с ними, но, кажется, он приедет сюда венчаться. А лекции Монти начнутся после Рождества.
— Майкл? — воскликнул Джером с глубокой теплотой в голосе. — Да ты что! И на ком он женится?
Зора нетерпеливо мотнула головой. Не к тому она вела разговор.
— Не знаю. На какой-то христианке.
Джером резко и твердо поставил чашку на стол. Зора проверила и убедилась, что опасный аксессуар, который то носил, то не носил Джером, в настоящий момент был при нем: на шее брата висел золотой крестик.
— Папа хочет помешать Монти, — затараторила она. — Обвинить его в нетерпимости и не дать прочесть курс. Он требует, чтобы ему предоставили текст лекций Монти, прежде чем они начнутся, — надеется уличить сэра Кипса в гомофобии. Не думаю, что у папы это получится. Я желаю ему удачи, но Монти — крепкий орешек. Пока мы знаем только название курса. Это что-то с чем - то. Просто прелесть.
Джером молчал. Он смотрел, как ветер взрывает поверхность маленького паркового озера: оно вспухало и колыхалось, словно ванна, в которую снова и снова, с обоих концов, ныряют два толстяка.
— «Университетская этика — двоеточие — долой либерализм из artes liberales». Прелесть, правда?
Джером одернул рукава своего длинного черного плаща. Сначала один рукав, потом другой. Прижал края манжет указательными пальцами, поднес кулаки - клипсы к лицу и подпер ими щеки.
— А Виктория? — спросил он.
— Ммм… а что Виктория? — невинно осведомилась Зора, хотя играть в невинность было поздно.
В мягком голосе Джерома послышались дальние раскаты грома:
— Ты с такой радостью поведала мне о Кипсах — скажи что-нибудь и о ней.
Зора от «радости» отреклась, Джером на «радости» настаивал. Начался типичный семейный спор об оттенках слов и интонаций, в котором ничего нельзя ни опровергнуть, ни доказать.
— Поверь, — резко сказала Зора, чтобы положить конец препирательству, — меня вовсе не радует мысль о Виктории Кипе. Что тут радостного? Мы с ней вместе слушаем лекции. Папины лекции. Она могла выбрать любой из классов первого курса, но нет — она предпочла семинар второкурсников. Это нормально?
Джером улыбнулся.
— Ничего смешного. И зачем она к нам ходит? Ее роль чисто декоративная.
Джером взглянул на сестру, давая понять, что ждет от нее большего. Этот взгляд был знаком ей с детства, и она защитилась от него так же, как всегда, — нападением.
— Извини, но она мне не нравится. Зачем я буду делать вид, что это не так, когда это так. Она меня раздражает. Типичная смазливая пустышка, чей девиз: «красота — страшная сила». Прочла одну книгу Барта и думает спрятаться за ней. Она только и делает, что цитирует Барта. Вот тоска! А чуть жареным запахнет, тут же пускает в ход свои чары. Это отвратительно. К тому же за ней вечно ходит хвост ухажеров. Не то чтобы я против: выглядит это, конечно, смешно, но чем бы дитя не тешилось… Однако какого черта она стопорит работу класса своими бессмысленными вопросами? И еще нос задирает. Как она задирает нос! Тебе повезло, что ты в отъезде.
В лице Джерома отразилось страдание. Он терпеть не мог, когда при нем кого-нибудь поливали грязью.
Исключение составлял разве что Говард, но и тут Джером предпочитал брать дело в свои руки. Он сложил обертку из-под кекса вдвое и от нечего делать протащил ее между пальцами, как игральную карту.
— Но ты ведь ее совсем не знаешь. Не такая уж она пустышка. Просто она еще не привыкла к своей внешности. Она же почти ребенок. И пока не решила, что ей с собой делать. Это великий дар — выглядеть, как она.
Зора расхохоталась.
— Все она решила. И стала орудием зла.
Джером закатил глаза, но рассмеялся вместе с Зорой.
— Ты думаешь, я шучу? Она сущая змея. Ее надо остановить. Пока она еще кому-нибудь жизнь не отравила.
Это было слишком. Зора поняла, что переборщила, и осела на своем табурете.
— Не смей говорить такие вещи. По крайней мере, мне, — сердито сказал Джером, и Зора, чьи обвинения основывались на голых эмоциях, почувствовала себя неловко. — Ведь я… я ее больше не люблю. — Казалось, на эту простейшую фразу ушел весь запас воздуха в легких Джерома. — Вот что я понял в последние месяцы. Это было трудно, это стоило громадных усилий. Я ведь думал, что не смогу стереть в памяти ее лицо. — Джером уперся взглядом в столешницу, но тут же поднял его и посмотрел в глаза Зоре. — Однако я смог. Я не люблю ее больше.
Он сказал это так торжественно и серьезно, что к горлу Зоры подкатил смех, — раньше в подобном случае они бы точно рассмеялись. Но не теперь.
— Я пошел, — объявил Леви и спрыгнул с табурета.
Зора с Джеромом изумленно уставились на него.
— Мне пора, — повторил Леви.
— В школу? — спросил, глядя на свои часы, Джером.
— Угу, — сказал Леви, поскольку чего зря людей беспокоить? Он попрощался, надел куртку, превращавшую его в мишленовского Бибендума[59], бодро хлопнул сначала сестру, а затем брата между лопаток, и включил iPod (наушники никогда не покидали его ушей). Ему повезло: зазвучала отличная песня, которую написал самый толстый рэппер в мире, уроженец Бронкса, латиноамериканский гений весом почти два центнера. В двадцать пять лет он уже скончался от инфаркта, но был живее всех живых для Леви и миллионов ему подобных[60]. Под искусную похвальбу толстяка, напоминавшую своей условностью (как некогда объяснял Эрскайн) эпическое хвастовство героев Мильтона или Гомера, Леви и спружинил из кафе на улицу. Разумеется, сравнения с «Илиадой» ни о чем ему не говорили. Его тело просто любило эту песню. Он даже не пытался скрыть, что танцует на улице: ветер гнал его в спину, и понукаемый им Леви работал ногами с быстротой Джина Келли[61]. Вскоре он увидел шпиль церкви, а еще через квартал — белые до рези в глазах баулы, прикрученные к черной вагонетке. Он почти вовремя. Ребята только распаковываются. Феликс, лидер группы — по крайней мере, ее финансовый директор, — махнул Леви рукой. Тот подскочил поздороваться. Феликс и Леви сдвинули кулаки, ударили по рукам. У некоторых руки мокрые, у многих влажные, но только у избранных вроде Феликса они сухие и прохладные, как камень. Леви гадал, не связано ли это с цветом его кожи. Он в жизни не видел людей чернее Феликса. Феликс сиял чернотой, как графит. Леви казалось, — хотя он никогда не высказал бы вслух такой вздор, — что Феликс — олицетворение чернокожести. Смотришь на него и думаешь: так вот что это значит, быть совсем другим; вот чем восхищаются, чего боятся, к чему тянутся и от чего открещиваются белые. Он был настолько же черен, насколько белы были его антиподы — нереальные шведские мальчики с прозрачными ресницами. Одним своим видом Феликс растолковывал, что значит черное, не хуже любого словаря. Фантастика! Словно подчеркивая собственную неповторимость, он даром времени не тратил, не шутил, как остальные. Он был сама деловитость. Смех Феликса Леви слышал лишь однажды — когда спросил у него в ту первую субботу, есть ли толк от их уличного бизнеса. Это был африканский смех, глубокий и звучный, как гонг. Феликс родился в Анголе. Другие ребята были из Гаити и Доминиканы. Один был кубинец. И вот теперь к ним примкнул американец-полукровка, неожиданно как для Феликса, так и для самого Леви. Через неделю настойчивых просьб Феликс наконец поверил, что он и впрямь хочет с ними работать. И теперь, по тому, как Феликс держал его руку и мял его спину, Леви понял, что он Феликсу нравится. Люди обычно любили Леви, и он принимал их симпатии с благодарностью, не зная, правда, кому адресовать ее. Последний лед между ним и компанией Феликса растопил тот вечер в «Остановке». Они не думали, что он придет. А тем более будет выступать. Они считали его проходимцем. Но он пришел, и они его за это уважали. Мало того, он доказал, что может быть очень полезен. Именно его относительно четкий английский позволил им поставить собственную запись, добиться разрешения ведущего выйти на сцену вдесятером и не забыть получить ящик пива, обещанный участникам каждого выступления. Он был с ними в связке. И это было мощное чувство. Последние несколько дней, спеша к ним после школы, болтаясь с ними по городу, Леви переживал откровение. Хочешь увидеть панику в глазах прохожих — пройдись по улице в обществе пятнадцати гаитян. Он чувствовал себя, как Иисус в компании прокаженных.
— Ты снова здесь, — сказал, кивая, Феликс. — Хорошо.
— Да, — сказал Леви.
— Значит, ты можешь по субботам и воскресеньям. Всегда. А по четвергам?
— Нет, по четвергам нет. Только по субботам и воскресеньям. Этот четверг — исключение. Вышло так, что я сегодня свободен. Повезло.
Феликс снова кивнул, достал из кармана блокнот с ручкой и что-то в нем отметил.
— Рад, что ты хочешь работать. Это здорово, — заключил он, ставя ударения в разных неожиданных местах.
— Я очень хочу работать, Фе.
— Очень хочешь работать, — с одобрением повторил Феликс. — Отлично. Пойдешь на ту сторону. — Он показал на угол улицы через дорогу. — У нас новенький. Будешь работать с ним. Пятнадцать процентов с выручки. Будь начеку — чертовы копы повсюду. Не зевай. Вот твой товар.
Леви послушно взял два баула и двинулся было через дорогу, но Феликс окликнул его.
— Твой напарник. Чучу.
Он вытолкнул вперед тощего парня — плечи не шире, чем у девчонки, между позвонками поместится яйцо. Пышное от природы афро, маленькие пушистые усы и кадык больше его собственного носа. Лет двадцать пять, подумал Леви, может быть, двадцать восемь.
На нем был дешевый оранжевый свитер из акрила, закатанный, несмотря на холод, до локтей, и на правой руке красовался продольный шрам, розовый на черном, начинавшийся в одной точке и расплывавшийся по коже подобно кильватерной струе.
— Тебя так зовут? — спросил Леви, когда они перешли через дорогу. — Как поезд?
— Какой еще поезд?
— Ну, поезд, который мчится на всех парах — чу-чу!
— Это гаитянское имя — Чуч…
— Да, да, конечно. — Леви прикинул, как быть. — Знаешь, я не могу звать тебя так. Давай, ты будешь просто Чу. Это лучше, это звучит — Леви и Чу.
— Но я не Чу.
— Я понимаю, просто моим ушам так больше нравится. Чу, Леви и Чу. Ты вслушайся!
Молчание.
— Это по-уличному — Чу, тот самый Чу. Круто же! Ты вот тут возьмись — не так, а вот так. Теперь хорошо.
— Давай-ка лучше делом займемся, — сказал Чу, убирая свою руку из-под руки Леви и оглядываясь по сторонам. — При таком ветре товар нужно чем-то придавливать. Я взял у церкви несколько камней.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |