Предисловие Web-издателя. 8 страница

ГЛАВА VI ВОЕННАЯ ПРОПАГАНДА ^

Начав все глубже вникать во все вопросы политики, я не мог не остановить своего внимания и на проблемах военной пропаганды. В пропаганде вообще я видел инструмент, которым марксистско-социалистические организации пользуются мастерски. Я давно уже убедился, что правильное применение этого оружия является настоящим искусством и что буржуазные партии почти совершенно не умеют пользоваться этим оружием. Только христианско-социальное движение, в особенности в эпоху Люэгера, еще умело с некоторой виртуозностью пользоваться средствами пропаганды, чем и обеспечивались некоторые его успехи. Но только во время мировой войны стало вполне ясно, какие гигантские результаты может дать правильно поставленная пропаганда. К сожалению и тут изучать дело приходилось на примерах деятельности противной стороны, ибо работа Германии в этой области была более чем скромной. У нас почти полностью отсутствовала какая бы то ни было просветительная работа. Это прямо бросалось в глаза каждому солдату. Для меня это был только лишний повод глубже задуматься над вопросами пропаганды. Досуга для размышлений зачастую было более чем достаточно. Противник же на каждом шагу давал нам практические уроки. Эту нашу слабость противник использовал с неслыханной ловкостью и поистине с гениальным расчетом. На этих образцах военной пропаганды противника я научился бесконечно многому. Те, кому сие по обязанности ведать надлежало, меньше всего задумывались над прекрасной работой противника. С одной стороны, наше начальство считало себя слишком умным, чтобы чему бы то ни было учиться у других, а с другой стороны, не хватало и просто доброй воли. Да была ли у нас вообще какая бы то ни было пропаганда? К сожалению, я вынужден ответить на этот вопрос отрицательно. Все, что в этом направлении предпринималось, было с самого начала настолько неправильно и никудышно, что никакой пользы принести не могло, а зачастую приносило прямой вред. Наша «пропаганда» была по форме непригодной, а по существу совершенно шла вразрез с психологией солдата. Чем больше мы присматривались к постановке пропаганды у нас, тем больше мы в этом убеждались. Что такое пропаганда – цель или средство? Уже в этом первом простом вопросе наше начальство совершенно не разбиралось. На деле пропаганда есть средство и поэтому должна рассматриваться не иначе, как с точки зрения цели. Вот почему форма пропаганды должна вытекать из цели, ей служить, ею определяться. Ясно также, что в зависимости от общих потребностей цель может изменяться и соответственно должна изменяться также и пропаганда. Цепь, стоявшая перед нами в мировой войне, за достижение которой мы вели нечеловеческую борьбу, представляла собою самую благородную цель, какая когда-либо стояла перед людьми. Мы вели борьбу за свободу и независимость нашего народа, за обеспеченный кусок хлеба, за нашу будущность, за честь нации. Вопреки обратным утверждениям, честь нации есть нечто реально существующее. Народы, не желающие отстаивать свою честь, раньше или позже потеряют свою свободу и независимость, что, в конце концов, будет только справедливо, ибо дрянные поколения, лишенные чести, не заслуживают пользоваться благами свободы. Кто хочет оставаться трусливым рабом, тот не может иметь чести, ибо из-за нее ему неизбежно придется входить в столкновения с теми или другими враждебными силами.

Немецкий народ вел борьбу за человеческое существование, и цель нашей военной пропаганды должна была заключаться в том, чтобы поддержать эту борьбу и содействовать нашей победе. Когда народы на нашей планете ведут борьбу за свое существование, когда в битвах народов решаются их судьбы, тогда все соображения о гуманности, эстетике и т. п. конечно отпадают. Ведь все эти понятия взяты не из воздуха, а проистекают из фантазии человека и связаны с его представлениями. Когда человек расстается с этим миром, исчезают и вышеупомянутые понятия, ибо они порождены не самой природой, а только человеком. Носителями этих понятий являются только немногие народы или, лучше сказать, немногие расы. Такие понятия как гуманность или эстетика исчезнут, если исчезнут те расы, которые являются творцами и носителями их. Вот почему, раз тот или другой народ вынужден вступить в прямую борьбу за само существование на этом свете, все подобного рода понятия сразу получают только подчиненное значение. Раз понятия эти идут вразрез с инстинктом самосохранения народа, которому теперь приходится вести такую кровавую борьбу, они не должны более играть никакой сколько-нибудь решающей роли в определении форм борьбы. Уже Мольтке сказал относительно гуманности, что во время войны наиболее гуманным является – как можно скорее расправиться с врагом. Чем беспощаднее мы воюем, тем скорее кончится война. Чем быстрее мы расправляемся с противником, тем меньше его мучения. Такова единственная форма гуманности, доступная во время войны. Когда же в таких вещах начинают болтать об эстетике и т. п., тогда приходится ответить только так: раз на очередь становятся вопросы о самом существовании народа, то это освобождает нас от всяких соображений о красоте. Самое некрасивое, что может быть в человеческой жизни, это ярмо рабства. Или наши декаденты находят, быть может, очень «эстетичной» ту судьбу, которая постигла наш народ теперь? С господами евреями, в большинстве случаев являющимися изобретателями этой выдумки об эстетике, можно вообще не спорить. Но если эти соображения о гуманности и красоте перестают играть реальную роль в борьбе народов, то ясно, что они не могут больше служить и масштабом пропаганды.

Во время войны пропаганда должна была быть средством к цели. Цепь же заключалась в борьбе за существование немецкого народа. Критерий нашей военной пропаганды мог таким образом определяться только вышеназванной целью. Самая жестокая форма борьбы являлась гуманной, если она обеспечивала более быструю победу. Любая форма борьбы должна была быть признана «красивой», если она только помогала нации выиграть бой за свободу и свое достоинство. В такой борьбе на жизнь и смерть это был единственный правильный критерий военной пропаганды. Если бы в так называемых решающих инстанциях господствовала хоть какая-нибудь ясность в этих вопросах, наша пропаганда никогда не отличалась бы неуверенностью в вопросах формы. Ибо пропаганда является тем же орудием борьбы, а в руках знатока этого дела – самым страшным из орудий. Другой вопрос решающего значения был следующий: к кому должна обращаться пропаганда? К образованной интеллигенции или к громадной массе малообразованных людей. Нам было ясно, что пропаганда вечно должна обращаться только к массе. Для интеллигенции или для тех, кого ныне называют интеллигентами, нужна не пропаганда, а научные знания. Как плакат сам по себе не является искусством, так и пропаганда по содержанию своему не является наукой. Все искусство плаката сводится к умению его автора при помощи красок и формы приковать к нему внимание толпы. На выставке плакатов важно только то, чтобы плакат был нагляден и обращал на себя должное внимание. Чем более плакат достигает этой цели, тем искуснее он сделан. Кто хочет заниматься вопросами самого искусства, тот не может ограничиться изучением только плаката, тому недостаточно просто пройтись по выставке плаката. От такого человека надо требовать, чтобы он занялся основательным изучением искусства и сумел углубиться в отдельные крупнейшие произведения его. То же в известной степени можно сказать относительно пропаганды. Задача пропаганды заключается не в том, чтобы дать научное образование немногим отдельным индивидуумам, а в том, чтобы воздействовать на массу, сделать доступным ее пониманию отдельные важные, хотя и немногочисленные факты, события, необходимости, о которых масса до сих пор не имела и понятия. Все искусство тут должно заключаться в том, чтобы заставить массу поверить: такой-то факт действительно существует, такая-то необходимость действительно неизбежна, такой-то вывод действительно правилен и т. д. Вот эту простую, но и великую вещь надо научиться делать самым лучшим, самым совершенным образом. И вот, так же как в нашем примере с плакатом, пропаганда должна воздействовать больше на чувство и лишь в очень небольшой степени на так называемый разум. Дело идет о том, чтобы приковать внимание массы к одной или нескольким крупным необходимостям, а вовсе не о том, чтобы дать научное обоснование для отдельных индивидуумов, и без того уже обладающих некоторой подготовкой. Всякая пропаганда должна быть доступной для массы; ее уровень должен исходить из меры понимания, свойственной самым отсталым индивидуумам из числа тех, на кого она хочет воздействовать. Чем к большему количеству людей обращается пропаганда, тем элементарнее должен быть ее идейный уровень. А раз дело идет о пропаганде во время войны, в которую втянут буквально весь народ, то ясно, что пропаганда должна быть максимально проста. Чем меньше так называемого научного балласта в нашей пропаганде, чем больше обращается она исключительно к чувству толпы, тем больше будет успех. А только успехом и можно в данном случае измерять правильность или неправильность данной постановки пропаганды. И уж во всяком случае не тем, насколько удовлетворены постановкой пропаганды отдельные ученые или отдельные молодые люди, получившие «эстетическое» воспитание. Искусство пропаганды заключается в том, чтобы правильно понять чувственный мир широкой массы; только это дает возможность в психологически понятной форме сделать доступной массам ту или другую идею. Только так можно найти дорогу к сердцам миллионов. Что наше чересчур умное начальство не поняло даже этого, лишний раз говорит о невероятной умственной косности этого слоя. Но если правильно понять сказанное, то отсюда вытекает следующий урок. Неправильно придавать пропаганде слишком большую многосторонность (что уместно, может быть, когда дело идет о научном преподавании предмета). Восприимчивость массы очень ограничена, круг ее понимания узок, зато забывчивость очень велика. Уже по одному этому всякая пропаганда, если она хочет быть успешной, должна ограничиваться лишь немногими пунктами и излагать эти пункты кратко, ясно, понятно, в форме легко запоминаемых лозунгов, повторяя все это до тех пор, пока уже не может быть никакого сомнения в том, что и самый отсталый из слушателей наверняка усвоил то, что мы хотели. Как только мы откажемся от этого принципа и попытаемся сделать нашу пропаганду многосторонней, влияние ее сейчас же начнет рассеиваться, ибо широкая масса не в состоянии будет ни переварить, ни запомнить весь материал. Тем самым результат будет ослаблен, а может быть, и вовсе потерян. Таким образом, чем шире та аудитория, на которую мы хотим воздействовать, тем тщательнее мы должны иметь в виду эти психологические мотивы. Так например, было совершенно неправильно, что германская и австрийская пропаганда в юмористических листках все время пыталась представлять противника в смешном виде. Это было неправильно потому, что при первой же встрече с реальным противником наш солдат получал совершенно иное представление о нем, чем это рисовалось в прессе. В результате получался громадный вред. Солдат наш чувствовал себя обманутым, он переставал верить и во всем остальном нашей печати. Ему начинало казаться, что печать обманывает его во всем. Конечно это никак не могло укреплять волю к борьбе и закалять нашего солдата. Напротив, солдат наш впадал в отчаяние. Военная пропаганда англичан и американцев, напротив, была с психологической точки зрения совершенно правильной. Англичане и американцы рисовали немцев в виде варваров и гуннов; этим они подготовляли своего солдата к любым ужасам войны. Английский солдат благодаря этому никогда не чувствовал себя обманутым своей прессой. У нас же дело обстояло как раз наоборот. В конце концов наш солдат стал считать; что вся наша печать – «сплошной обман». Вот каков был результат того, что дело пропаганды отдали в руки ослов или просто «способных малых», не поняв, что на такую работу надо было поставить самых гениальных знатоков человеческой психологии. Полное непонимание солдатской психологии привело к тому, что немецкая военная пропаганда стала образцом того, чего не надо делать. А между тем уже у противника мы могли бы научиться в этом отношении очень многому. Нужно было только без предрассудков и с открытыми глазами наблюдать за тем, как в течение четырех с половиной лет, не ослабляя своих усилий ни на одну минуту, противник неустанно бил в одну и ту же точку с громадным для себя успехом. Но хуже всего у нас было понято то, что является первейшей предпосылкой всякой успешной пропагандистской деятельности, а именно, что всякая пропаганда принципиально должна быть окрашена в субъективные цвета. В этом отношении наша пропаганда – и при том по инициативе сверху – так много грешила с первых же дней войны, что поистине приходится спросить себя: да полно, одной ли глупостью объяснялись эти вещи!? Что сказали бы мы например по поводу плаката, который должен рекламировать один определенный сорт мыла, но который стал бы при этом проводить в массу ту мысль, что и другие сорта мыла довольно хороши. В лучшем случае мы бы только покачали головой по поводу такой «объективности». Но ведь это относится и к политической рекламе. Задача пропаганды заключается, например, не в том, чтобы скрупулезно взвешивать, насколько справедливы позиции всех участвующих в войне сторон, а в том, чтобы доказать свою собственную исключительную правоту. Задача военной пропаганды заключается в том, чтобы непрерывно доказывать свою собственную правоту, а вовсе не в том, чтобы искать объективной истины и доктринерски излагать эту истину массам даже в тех случаях, когда это оказывается к выгоде противника. Огромной принципиальной ошибкой было ставить вопрос о виновниках войны так, что виновата-де не одна Германия, но также-де и другие страны. Нет, мы должны были неустанно пропагандировать ту мысль, что вина лежит всецело и исключительно только на противниках. Это надо было делать даже в том случае, если бы это и не соответствовало действительности. А между тем. Германия и на самом деле не была виновата в том, что война началась. Что же получилось в результате этой половинчатости. Ведь миллионы народа состоят не из дипломатов и не из профессиональных юристов. Народ не состоит из людей, всегда способных здраво рассуждать. Народная масса состоит из людей, часто колеблющихся, из детей природы, легко склонных впадать в сомнения, переходить от одной крайности к другой и т.п. Как только мы допустили хоть тень сомнения в своей правоте, этим самым создан уже целый очаг сомнений и колебаний. Масса уже оказывается не в состоянии решить, где же кончается неправота противника и где начинается наша собственная неправота. Масса наша в этом случае становится недоверчивой, в особенности когда мы имеем дело с противником, который отнюдь не повторяет такой глупой ошибки, а систематически бьет в одну точку и без всяких колебаний взваливает всю ответственность на нас. Что же тут удивительного, если в конце концов наш собственный народ начинает верить враждебной пропаганде больше, чем нашей собственной. Беда эта становится тем горше, когда дело идет о народе, и без того легко поддающемся гипнозу «объективности». Ведь мы, немцы, и без того привыкли больше всего думать о том, как бы не причинить какую-нибудь несправедливость противнику. Мы расположены думать так даже в тех случаях, когда опасность очень велика, когда дело идет прямо об уничтожении нашего народа и нашего государства. Нужды нет, что наверху это понимали не так. Душа народа отличается во многих отношениях женственными чертами. Доводы трезвого рассудка на нее действуют Меньше, нежели доводы чувства. Народные чувства не сложны, они очень просты и однообразны. Тут нет места для особенно тонкой дифференциации. Народ говорит «да» или «нет»; он любит или ненавидит. Правда или ложь! Прав или неправ! Народ рассуждает прямолинейно. У него нет половинчатости. Все это английская пропаганда поняла самым гениальным образом поняла и – учла. У англичан поистине не было половинчатости, их пропаганда никаких сомнений посеять не могла. Английская пропаганда прекрасно поняла примитивность чувствований широкой массы. Блестящим свидетельством этого служит английская пропаганда по поводу «немецких ужасов». Этим путем англичане просто гениально создавали предпосылку для стойкости их войск на фронтах даже в моменты самых тяжких английских поражений. Столь же превосходных для себя результатов достигали англичане своей неустанной пропагандой той мысли, что одни немцы являются виновниками войны. Чтобы этой наглой лжи поверили, необходимо было ее пропагандировать именно самым односторонним, грубым, настойчивым образом. Только так можно было воздействовать на чувство широких масс народа и только так англичане могли добиться того, что в эту ложь поверили. Насколько действенной оказалась эта пропаганда, видно из того, что мнение это не только целых четыре года удержалось в лагере противника, но и проникло в среду нашего собственного народа. Нет ничего удивительного в том, что нашей пропаганде судьба не сулила такого успеха. Уже внутренняя двойственность нашей пропаганды имела в себе зародыш импотентности. Само содержание нашей пропаганды с самого начала делало маловероятным, что такая пропаганда произведет должное впечатление на наши массы. Только бездушные манекены могли предполагать, что при помощи такой пацифистской водички можно вдохновить людей идти на смерть в борьбе за наше дело. В результате такая несчастная «пропаганда» оказалась не только бесполезной, но и прямо вредной. Даже если бы содержание нашей пропаганды было совершенно гениальным, все-таки она не могла бы иметь успеха, раз забыта главная, центральная предпосылка: всякая пропаганда обязательно должна ограничиваться лишь немногими идеями, но зато повторять их бесконечно. Постоянство и настойчивость являются тут главной предпосылкой успеха, как впрочем и во многом остальном на этом свете. Как раз в области пропаганды меньше всего можно прислушиваться к эстетам или пресыщенным интеллигентам. Первых нельзя слушаться потому, что тогда в короткий срок и содержание и форма пропаганды окажутся приспособленными не к потребностям массы, а к потребностям узких кружков кабинетных политиков. К голосу вторых опасно прислушиваться уже потому, что, будучи сами лишены здоровых чувств, они постоянно ищут новых острых ощущений. Этим господам в кратчайший срок все надоедает. Они постоянно ищут разнообразия и совершенно неспособны хоть на минуту вдуматься в то, как чувствует простая безыскусственная толпа. Эти господа всегда являются первыми критиками. Ведущаяся пропаганда не нравится им ни по содержанию, ни по форме. Все им кажется слишком устаревшим, слишком шаблонным. Они все ищут новенького, разностороннего. Этакая критика – настоящий бич; она на каждом шагу мешает действительно успешной пропаганде, которая способна была бы завоевать подлинные массы. Как только организация пропаганды, ее содержание, ее форма начнут равняться по этим пресыщенным интеллигентам, вся пропаганда расплывается и потеряет всякую притягательную силу. Серьезная пропаганда существует не для того, чтобы удовлетворять потребность пресыщенных интеллигентов в интересном разнообразии, а для того, чтобы убеждать прежде всего широкие массы народа. Массы же в своей косности всегда нуждаются в значительном промежутке времени, раньше чем они даже только обратят внимание на тот или другой вопрос. Для того же, чтобы память масс усвоила хотя бы совершенно простое понятие, нужно повторять его перед массой тысячи и тысячи раз. Подходя к массе с совершенно различных сторон, мы ни в коем случае не должны менять содержание своей пропаганды и каждый раз должны ее подводить к одному и тому же выводу. Пропагандировать наш лозунг мы можем и должны с самых различных сторон. Освещать его правильность тоже можно по-разному. Но итог всегда должен быть один и тот же, и лозунг неизменно должен повторяться в конце каждой речи, каждой статьи и т.д. Только в этом случае наша пропаганда будет оказывать действительно единообразное и дружное действие. Только в том случае, если мы будем самым последовательным образом с выдержкой и настойчивостью придерживаться этого, мы со временем увидим, что успех начинает нарастать, и только тогда мы сумеем убедиться, какие изумительные, какие прямо грандиозные результаты дает такая пропаганда. Успех всякой рекламы – и это одинаково относится к коммерческой и к политической рекламе – заложен только в настойчивом, равномерном и длительном ее применении. И в этом отношении пропаганда противников была образцовой. Она велась с исключительной настойчивостью, с образцовой неутомимостью. Она посвящена была только нескольким, немногим, но важным идеям и была рассчитана исключительно на широкую народную массу. В течение всей войны противник без передышки проводил в массу одни и те же идеи в одной и той же форме. Он ни разу не стал хотя бы в малейшем менять свою пропаганду, ибо убедился в том, что действие ее превосходно. В начале войны казалось, что пропаганда эта прямо безумна по своей наглости, затем она начала производить только несколько неприятное впечатление, а в конце концов – все поверили ей. Спустя четыре с половиной года в Германии вспыхнула революциями что же? Эта революция почти все свои лозунги позаимствовала из арсенала военной пропаганды наших противников. Еще одно отлично поняли в Англии: что успех пропаганды в сильной степени зависит еще от массового ее применения; англичане не жалели никаких денег на пропаганду, памятуя, что издержки покроются сторицей. В Англии пропаганда считалась орудием первого ранга. Между тем у нас в Германии пропаганда стала занятием для безработных политиков и для всех тех рыцарей печального образа, которые искали теплых местечек в тылу. Вот чем объясняется тот факт, что и результаты нашей военной пропаганды равнялись нулю.

ГЛАВА VII РЕВОЛЮЦИЯ ^

Военная пропаганда противников началась в нашем лагере уже с 1915 г. С 1916 г. она становится все более интенсивной, а к началу 1918 г. она уже прямо затопляет нас. На каждом шагу можно было ощущать отрицательные влияния этой ловли душ. Наша армия постепенно научилась думать так, как этого хотелось врагу. Наши меры борьбы против этой пропаганды оказались никуда негодными. Тогдашний руководитель армии имел и желание и решимость бороться против этой пропаганды всюду, где она проявлялась на фронте. Но, увы, для этого ему не хватало соответствующего инструмента. Да и с психологической точки зрения меры противодействия должны были исходить не от самого командования. Для того, чтобы наша контрпропаганда возымела свое действие, надо было, чтобы она шла из дому. Ведь именно за этот дом, ведь именно за наше отечество солдаты на фронте совершали чудеса героизма и шли на любые лишения в течение почти четырех лет. И что же оказалось в действительности? Чем отозвалась родина, чем отозвался дом наш на всю эту возмутительную пропаганду противников? Когда мы знакомились с нашей, с позволения сказать, контрпропагандой, мы частенько спрашивали себя: что это – глупость или преступление? К концу лета 1918 г. после очищения нами южного берега Марны наша пресса повела себя настолько бесталанно, настолько преступно глупо, что я с возрастающим негодованием каждый день задавал себе один и тот же вопрос: да неужели же у нас никого не осталось в Берлине, чтобы положить конец этому позорному расточению героических настроений армий? Как поступила Франция, когда в 1914 г. наши победоносные копаны лавиной вторглись в пределы этой страны? Как поступила Италия в дни катастрофы, которую потерпели ее армии на Изонцо? Как поступила та же Франция весною 1918 г., когда германские дивизии начали штурмовать важнейшие окопы французских войск и когда наша дальнобойная артиллерия стала бить по Парижу? Во всех этих случаях противник всеми силами старался вернуть бодрость поколебавшимся полкам и с этой целью снова доводил национальные страсти до точки кипения. С какой невероятной силой, с какой гениальностью работала тогда их пропаганда, дабы во что бы то ни стало вернуть войскам уверенность в окончательной победе и всеми силами вбить им в голову ту мысль, что отступать дальше означает губить себя, свою родину, свой очаг. Ну, а что сделано было в аналогичных условиях у нас? Да ровным счетом ничего, а зачастую еще похуже этого. Каждый раз, когда я получал свежую газету, я рвал и метал и был вне себя от негодования по поводу той гнусной агитации, которая явно на наших глазах губила фронт. Этот психологический яд был равносилен прямому подкашиванию наших боевых сил. Много раз меня мучила мысль, что если бы на месте этих преступных невежд и безвольных манекенов руководителем нашей пропаганды оказался я, то исход войны был бы для нас совершенно иным. В течение этих месяцев я впервые почувствовал, насколько коварна была ко мне судьба, бросив меня на передовую линию фронта, где шальная пуля любого негра могла в любую минуту меня прикончить, между тем как на другом посту я мог бы оказать своей родине куда более значительные услуги. Я был уже достаточно уверен в себе, чтобы знать, что дело пропаганды я сумел бы поставить как следует. Но, увы, что толку! Ведь я был только один из безымянных, один из восьми миллионов солдат. Ничего не оставалось делать кроме того, как держать язык за зубами и добросовестно выполнять свои скромные обязанности. * * * Первые прокламации противника попали в наши руки летом 1915 г. Их содержание с небольшими модификациями всегда бывало одно и то же. В прокламациях этих говорилось, что нужда в Германии растет с каждым днем; война длится бесконечно и нет никаких видов на то, что Германия может выиграть эту войну; немецкий народ в тылу жаждет мира, но мира не хотят «милитаристы» и прежде всего сам «кайзер»; весь мир прекрасно знает, что немецкая нация тоскует по миру; поэтому «мы» ведем-де войну вовсе не против немецкого народа, а только против кайзера, являющегося единственным виновником войны; война поэтому не может кончиться и не кончится до тех пор, пока этот враг всего человечества не будет отстранен; зато, как только кончится война, свободные демократические нации братски примут немецкий народ в свой союз вечного мира, и как только пробьет час уничтожения «прусского милитаризма», мир и благоденствие будут-де обеспечены навсегда. Для лучшей иллюстрации всего сказанного в прокламациях приводились многочисленные «письма от родных», полностью подтверждавшие сказанное. Спадала над этими прокламациями большею частью просто смеялись. Листки прочитывались и направлялись по команде в штабы армий, где на них не обращали никакого внимания, пока ветром опять не занесет в окопы новых прокламаций. Листки противника распространялись большею частью с аэропланов. Вскоре мы обратили внимание на следующее. На всех тех участках фронта, где находились солдаты баварцы, неизменно появлялись листки, которые главным своим острием обращались против пруссаков. В листках этих говорилось, что противник ровным счетом ничего не имеет против баварцев, что во всем виновата одна Пруссия, которая и должна была бы нести всю ответственность за совершенные ею злодеяния. Противник и рад был бы не причинять зла баварцам, да что же делать, если они сами совершенно напрасно связали свою судьбу с Пруссией и таскают для нее каштаны из огня. И надо сказать, что такого рода пропаганда начинала оказывать свое влияние уже в первые месяцы 1915 г. Среди солдат совершенно явственно росли настроения против Пруссии, а между тем сверху у нас пальцем о палец не ударяли, чтобы противодействовать этому. Это было уже не простое упущение. И конечно такие ошибки после отомстили за себя самым печальным образом. От этого пострадала вовсе не одна «Пруссия», но и весь немецкий народ, в том числе конечно и баварцы. Начиная с 1916 г., пропаганда противников могла уже зарегистрировать совершенно определенные успехи в этом направлении. Но надо признать и то, что многочисленные письма от родных, которые действительно шли из дому, теперь были переполнены жалобами, и эти «жалостные» письма тоже стали оказывать свое влияние. Противнику теперь уже не нужно было распространять подобные письма с аэропланов. Против этого потока жалобных писем из тыла тоже ничего решительно не было предпринято, оспине считать некоторых с психологической точки зрения крайне глупых «напоминаний» «правительственного» характера. Фронт продолжал наводняться этим ядом. Бедные неразумные женщины, фабриковавшие дома эти письма сотнями тысяч, совершенно не подозревали, что этим они только увеличивают уверенность противника в победе, а тем самым только затягивают войну и умножают страдания своих близких на фронтах. Эти бессмысленные письма немецких женщин стоили жизни сотням тысяч наших солдат. Таким образом уже в 1916 г. можно было наблюдать различные тревожные симптомы. Фронт ворчал, а иногда и «крыл» во всю; фронт был уже многим недоволен и иногда выражал совершенно справедливое возмущение. Пока фронт голодал, пока родственники дома терпели всяческую нужду, в других местах, наверху господствовали изобилие и расточительство. Даже на самом фронте в этом отношении далеко не все обстояло благополучно. Таким образом симптомы кризиса были уже налицо в 1916 г., но пока дело шло еще только о своих домашних «внутренних» делах. Тот самый солдат, который только что ворчал и ругался, спустя несколько минут молча выполнял свой тяжелый долг как нечто само собою разумеющееся. Та самая рота, которая только что выражала недовольство, через полчаса дралась за свой участок окопов с таким героизмом, как будто от этого зависела судьба всей Германии. Это все еще был фронт старой превосходной героической армии. Вскоре получил я возможность убедиться в той резкой разнице, какая уже существовала в эту пору между положением на фронте и положением в тылу. В конце сентября 1916 г. моя дивизия приняла участие в боях на Сомме. Это был для нас первый из целой серии будущих боев, где главную роль играла техника. Впечатление с трудом поддается описанию – не война, а настоящий ад! Под истребительным огнем неприятеля, продолжавшимся непрерывно в течение многих недель, немецкий фронт удержался. Иногда мы чуть-чуть отступали, затем выправляли положение, но никогда не сдавали ни одного вершка земли без боя. 7 октября 1916 г. я был ранен. Я счастливо добрался до перевязочного пункта и с первым транспортом меня отправили вглубь страны. Прошло два года, как я не видел родины, – срок при таких условиях бесконечно большой. Я с трудом мог представить себе, как выглядит немец, не одетый в военную форму. Когда я попал в первый лазарет в Гермиссе, я вздрогнул от испуга, когда внезапно услышал голос женщины, сестры милосердия, заговорившей с близлежащим товарищем. Впервые услышал я после двух лет женский голос. Чем ближе поезд наш подъезжал к границе, тем неспокойнее становилось наше состояние. Мы проезжали через все те города, через которые проходили два года назад еще совсем необстрелянными солдатами: Брюссель, Льеж и т. д. Наконец показался первый немецкий дом на холме. Сколь прекрасной нам показалась эта постройка. Дорогое отечество! Наконец! Когда в октябре 1914 г. мы впервые переезжали границу, мы все сгорали от нетерпения и энтузиазма. Теперь мы ехали молча и были погружены в печаль. Каждый из нас испытывал чувство счастья по поводу того, что судьба дала ему еще раз взглянуть своими собственными глазами на родину, за которую он отдавал свою жизнь. Все мы были так тронуты, что почти стыдились смотреть друг другу в глаза.

Дата добавления: 2015-08-28