Один день из жизни военнопленного.

Один день из жизни военнопленного.

Утро… Очередное грубое серое утро, беспощадно напоминающее о том, кто я и где я. Какое оно уже по счету? А я и сам не знаю… В плену, словно в отдельном мире, все по-другому: здесь стираются грани и порядки нормальной человеческой жизни. Здесь человек перестает быть человеком. Все мы – двадцать с лишним пленных – беспардонно свалены в какой-то большой камере и образуем полуживую массу. Кто из нас кто – сложно уже понять. Мы даже по цвету не различаемся – все серые, грязные, одинаковые. Нас различают лишь по номерам, набитым на руку. Я, вот, имею номер 1766. Что это значит?.. Они что-то понимают, а для меня это не более, чем просто четыре цифры… Хотя, спустя какое-то время моего здесь пребывания, я стал откликаться на этот номер – выработался рефлекс.

Вообще жизнь в плену (а точнее существование) протекает чисто рефлекторно. Поначалу каждый пытается думать: оценивает обстановку, что-то просчитывает, пытается даже календарь вести. Особенно рисковые предпринимают попытки побега, но обычно это плохо заканчивается, а другим уже неповадно. Но поначалу пытаются думать абсолютно все: кто-то больше, кто-то меньше, но потом проходит время, и все устают от этого бессмысленного действия и начинают жить на рефлексах: на рефлексе вставать каждое утро, на рефлексе строиться и откликаться на свой номер, на рефлексе выполнять любую заданную работу, на рефлексе жить… И так абсолютно все, и чем дольше солдат в плену, тем меньше он походит на человека. Серая полуживая масса безвольных существ…

***

Итак, утро. Как и всегда меня будит до крайности противный гул, а вслед за ним боль во всем теле. Еще сонный взгляд тут же упирается в однотонный серый потолок. Любое движение приносит адскую боль, поэтому я просто лежу и смотрю вперед.

Когда гул стихает, пространство камеры, словно ядовитым газом, наполняется тишиной. Она давит, и от нее закладывает уши. Но это ненадолго: вскоре где-то сбоку начинают слышаться стоны и хриплый кашель – это другие, как и я, осознают новое утро.

Некоторое время спустя где-то за стенами слышатся тяжелые быстрые шаги, и все обитатели камеры, как по команде, преодолевая боль и недосып, встают с пола и строятся в ряд у стены. Я стою крайним слева, почти в углу, а рядом со мной такие же, как я, существа. Раздается лязг замка, затем скрип ржавых наличников, и в сумрачное пространство камеры врывается тусклый луч света. Дверной проем тут же заполняется темными силуэтами, и луч гаснет, как гаснет с каждым днем надежда каждого из нас на то, что мы выберемся отсюда.

Силуэты грузно входят в камеру, и, сопя, оглядывают нашу шеренгу, после чего начинают выкрикивать номера. На каком языке они кричат, не знает никто, но все этот язык понимают.

- 1766! – сиплый бас прокатывается по шероховатым стенам, задевая каждую их неровность.

- Я! – я делаю какое-то подобие шага вперед, после чего меня отшатывает обратно в строй.

Звучит следующий номер, но на него никто не отвечает. Все тот же бас повторяет цифры, но уже с нотками не равнодушия, а недовольства. Ответа снова нет. Третий раз – тишина. Одна из фигур, угрюмо кашлянув, медленно направляется вглубь камеры. В кромешной тишине слышен сухой и нервный хруст суставов. А затем снова тишина – остановился. Смотрит.

В дальнем углу, скорчившись, лежит еще одно существо. С первого взгляда его легко перепутать с тенью или горой тряпок и лишь через какое-то время приходит осознание, что это существо. Оно не движется. Поняв, в чем дело, фигура, не оборачиваясь, лениво произносит:

- Сдох. – в это время фигура с сиплым басом достает из кармана блокнот и длинно зачеркивает там что-то. Видимо, номер умершего существа. Это не новость – каждые несколько дней из нас умирает кто-нибудь: кто во время работ, а кто, вот так вот, не просыпается. Это уже обычное дело. Сейчас труп выволокут из камеры и закопают где-нибудь вместе с не проснувшимися из других камер.

А мы… А что мы? Нам все равно уже. Я, вот, даже не помню, как выглядел этот умерший, не помню его номер. Я настолько привык к этим смертям, что уже не замечаю их. Мне иногда кажется, что если и я однажды так же не проснусь, то, вероятно, не замечу, и мой призрак по привычке с утра встанет в шеренгу и беззвучно откликнется на свой номер.

***

Завтрак, как таковой, нам не полагается, ведь мы не люди. Нам просто дают кривые куски хлеба и что-то еще, не сильно съедобное. Поначалу голод тенью сопровождал нас всюду, а потом мы привыкли: привыкли мало есть, мало спать, мало думать, мало жить. «Привычка свыше нам дана…» - как говориться. И ведь печально то, что не помню, кто, когда и зачем это говорил… Ну и ладно. Вряд ли мне это пригодится в ближайшее время.

После жалкого подобия завтрака нас, как скот, гонят работать. Сегодня мы опять что-то строим… или разбираем… Какая разница? Мое дело – таскать камни с одного места и складывать в другом. Один за другим, пока они не кончатся. К этому я тоже привык и работаю уже целиком машинально. Меня не волнует все происходящее вокруг. Я сосредоточен на камне, который мне надо отнести. Все окружающие звуки заглушаются моими шаркающими шагами. Как это ни странно, но мне нравится этот звук: я слышу в нем свою особую музыку – равнодушие и спокойствие. Словно личный мирок, где лишь я один и больше никого…

- Эй! – сначала я даже не заметил этого обращения и обернулся, остановившись, только, когда кто-то дернул меня за плечо, – мне сказали таскать с тобой камни.

Передо мной стоял парень лет 19-ти (может, больше - я разучился узнавать возраст по лицу): худой, невысокий, бледный (именно бледный, а не серый, как все) со смешным выражением лица. Я осмотрел его с головы до ног, а затем, вновь отвернувшись и продолжив путь, равнодушно произнес:

- И что?

- Как что? – удивился тот, - вместе не так скучно! – он ускорил шаг и поравнялся со мной.

- Новенький? – все так же безэмоционально спросил я.

- Да.

- Ясно.

Ну вот, еще один невинный заложник этого бесчеловечного, изолированного от всего живого мира. Это пока он такой живой. Скоро ему надоест, и он тоже посереет. Даже как-то жаль его. Впрочем… все равно…

- А как тебя зовут? – спросил он через какое-то время. Этого вопроса я не ожидал, отвык от него. Я привык уже, что меня здесь называют по номеру, что напрочь забыл свое настоящее имя.

Не придумав ничего лучше, я так и ответил:

- 1766. А тебя?

- Йова.

- Странное имя, – оно действительно казалось мне странным, хотя бы только потому, что это имя, а не номер.

- Нет ничего странного – почему-то обиделся Йова. – Имя, как имя.

- Смешной ты, Йова - я впервые за долгое время улыбнулся. – Не обижайся.

- Ладно – протянул он, скартавив первую букву. Мне показалось это забавным, но я не стал акцентировать на этом внимание. Все равно…

- А ты здесь давно? – немного помолчав, спросил парень.

- Давно…

- А откуда ты?

- Не помню, – грубо ответил я и ускорил шаг. Меня начали уже утомлять его расспросы, да и вообще то, что со мной кто-то говорит. Это было мне непривычно, и от этого утомляло.

Йова не стал больше приставать с разговорами и, молча, стал таскать камни вслед за мной. Я ходил от одного места к другому, делая вид, что не замечаю его, но все это время внимательно вслушивался в звук его шагов и дыхания: постепенно он становился менее бодрым – он уставал от тяжелой монотонной работы. Я не хотел ему помогать: пусть привыкает, ему здесь еще долго торчать. Лишь когда он стал явно спотыкаться и закашливаться, я повернулся к нему:

- Ты неправильно расходуешь энергию, - голос мой был строг. – Так ты быстро выдохнешься и сдохнешь. Не отвлекайся на постороннее. Сконцентрируйся целиком на деле. Так энергии на дольше хватит.

- И что же, - с жаром, все еще задыхаясь, воскликнул Йова. – надо полностью покориться ИМ? – он с особой яростью произнес это слово – и стать безвольной куклой? Их куклой! – парень остановился посреди пути и хотел было уже бросить камень на землю.

- Стой, идиот! – шепотом огрызнулся я, не дав ему это сделать. –Не привлекай внимания. Они же все видят. – Йова тут же понятливо мне кивнул, и мы продолжили путь. Зайдя за гору камней, я жестом приказал парню сесть на один из них и продолжил. – Тебе выжить здесь надо, Йова, понимаешь? Здесь свои законы, своя жизнь. Поверь, никто не придет и не вытащит тебя отсюда.

- А сам? – он говорил в пол голоса, но, не понизив напора. – Сам бежать не пробовал?

- А куда? Кому я нужен? Кто я? Я даже имени своего не помню! Я – никто!.. Как и все здесь!.. Мы умерли для того мира! Бежать некуда… - я глубоко вздохнул и замолчал, дивясь тому, что сам только что сказал. Я никогда не задумывался, почему не хочу бежать отсюда. Я не могу сказать, что мне здесь нравилось. Я просто не думал о побеге. Не думал, но чувствовал, что побег бессмысленнен. И теперь, вот, сам от себя услышал причину.

- Ты прав, - тихо сказал Йова, - Вам некуда бежать. Вы умерли. А я еще жив, и я все сделаю, чтобы выбраться отсюда!

- Ага… - безэмоционально встретил я этот порыв. – Флаг в руки… - Ты – не первый, кто пытался бежать… Я не буду тебе мешать, но и помогать не буду. Это твое дело… - с этими словами я встал с камня и вновь пошел работать.

Все последующее время я старательно пытался сосредоточиться на своем деле, но у меня не получалось: мысли, не давая отключиться от мира, лезут в голову. Я беспорядочно думал об этом странном слегка картавящем мальчике, о его светлой и утопичной мысли о побеге, о жизни в этом месте и о том, что все мы умерли. Мысли, перебивая друг друга и бесцеремонно толпясь, заполнили голову. Мне начинало это приносить дискомфорт, раздражать. Я отвык уже так много думать, размышлять, анализировать. Мозг отрафировался, и любое движение какой-либо мысли причиняло мне, чуть ли не физическую боль. Я всячески пытался абстрагироваться, не думать ни о чем и снова, как обычно, все делать на рефлексе, но проникшие в голову мысли даже с боем не отдавали захваченных позиций. В конце концов, я смирился с этим и поддался мыслительному потоку.

«Нет, - думал я, - я не буду ему помогать. Это его дело, его желание. Пусть он эту кашу сам заваривает и сам же расхлебывает».

Не то, чтобы мысль о побеге не вдохновляет меня, или я боюсь. Нет! Я просто четко осознаю, что для меня жизни за пределами этого изолированного от всех мира нет. Я и правда там никому не нужен. Я уже столько здесь нахожусь, что, скорее всего даже те, кто ждал моего возвращения, сочли меня погибшим или пропавшим без вести. Так какой смысл бежать из одного безликого мира в другой? Ведь я буду там таким же серым существом, как и здесь. Тем более что здесь от меня все-таки есть какая-то польза, а там - уже нет. Я умер для того мира.

***

Вечер выдался необычайно жарким. Лучи заходящего солнца пробиваются сквозь царствующие весь день на небе тучи и тяжелую горькую пыль с места работ. Около сотни уставших полуживых военнопленных что-то копают, таскают куда-то камни, крошат их зачем-то и снова куда-то таскают. Все это действо очень походит на известное еще со школьного курса физики Броуновское движение – так же хаотично и бессмысленно. К концу дня на лицах каждого появился новый слой грязи, и мы стали еще серее. Как всегда.

Скоро придет проверка: несколько солдат будут смотреть результаты нашей работы. Зачем? Кому это надо? Мне иногда кажется, что война уже давно закончилась, и мы им, по сути, не нужны, но отпустить просто так они нас не могу – вот и создают видимость какой-то деятельности.

За весь день Йова больше не проронил ни слова (обиделся, наверное), и все время глядел по сторонам и подмечал что-то. Судя по всему, идея побега его не покинула. Что ж, удачи ему…

Мне немного жаль его (я знаю, чем все закончится, если он решит бежать), он начал мне нравиться. Впервые за долгое время мне стал кто-то нравиться, да и вообще кто-то смог привлечь мое внимание. А тут вдруг раз, и его не станет. Жалко.

«Нет, этот парень определенно на меня влияет» - подумалось мне вдруг.

И правда, за эти несколько часов я изменился: стал смотреть по сторонам (хотя бы только ради того, чтобы увидеть Йову), прислушиваться, вновь стал думать.

Близилось время проверки. Пленные инстинктивно становятся более нервными, предчувствуя не разумом, а мышцами уже все «прелести», которые придут вместе с солдатами и надзирателями. Каждый вечер, видимо, чтобы потешить свою скуку, они находили, к чему придраться, и обязательно избивали несколько пленных, а то и большую часть. Зачем они это делают – никто не знает, но все привыкли уже, и каждый вечер в мышцах военнопленных появляется мерзкая болезненная дрожь, и именно там же скромно, как слабое пламя свечи, подрагивает надежда, что в этот раз данное тело бить не будут.

Йова об этом, разумеется, догадывался – он неглупый парень и скорее всего наслышан об обычаях всех, абсолютно всех лагерей. Он догадывался также и о том, что охрана в подобных местах сильна, а провинившихся жестоко наказывают. И, все же, по лицу его было видно, что он не оставил мысль о побеге, и обязательно воплотит ее.

В нашем лагере есть каждодневный обычай, связанный с проверкой и все, что за ней следует. Каждый вечер наказания пленных сами собой превращаются в представления. Надзиратели тешат фантазию тем, что всячески издеваются над пленными: их гоняют автоматными очередями, натравливают друг на друга и устраивают гладиаторские бои. Причем, если кто-нибудь из участников откажется, то ему просто выстрелят в колено (он не умрет, но боль будет адской, и ходить он уже не сможет, а значит, сдохнет. Не умрет, а сдохнет, как бездомное брошенное всеми животное).

И сегодня нас ждет то же самое. В одночасье весь рабочий шум стихнет. Мы снова покорно встанем в шеренгу и будем смиренно ждать своей участи.

***

Снова противный гул, знаменующий приход надзирателей и солдат. Интересно: сегодня и эти, войдя на территорию, встают, вытянувшись, в ряд. Тишина. Кромешная, непроглядная тишина посреди липкого солнечного вечера. К этой тишине прилипает пыль, и этой пыльной тишиной дышим мы. Неприятное, в сущности, ощущение от этого создается. Причем, неприятное оно не только у нас, но и у солдат. Судя по всему, сегодня – особенный день, и нас решило посетить какое-то высокое начальство.

И правда, минуту спустя, в начале шеренги появляется несколько человек, которым солдаты старательно отдают честь и вытягиваются так, что тела их начинают мелко дрожать от напряжения. Пройдя солдат, эта делегация направляется к нам. Главный из них широко и наигранно улыбается в нашу сторону, но в глазах его читается неприкрытое презрение и насмешка. Он ненавидит нас. За что? Что мы ему сделали? Мы работаем на него, мы терпим боль от его солдат… А он ненавидит нас за то, что мы еще живы и держимся, хоть и из последних сил.

За этим главным, пресмыкаясь, идут его подданные – начальник лагеря и его заместитель. Они злобно скалятся и бью дубинкой тех, кто был не в состоянии стоять ровно. Они тоже нас ненавидят. Ненавидят за то, что мы просто есть на этом свете.

«Сейчас начнется…» - промелькнуло в голове. Тело инстинктивно затряслось, а по старым ранам прошелся нервный ток.

Ничего не говоря, главный указал пальцем на одного из пленных. Двое ребят из солдатской шеренги, кивнув, выволокли несчастного, едва держащегося на ногах, старика на середину и швырнули главному под ноги. Старик был так слаб, что, не сумев удержаться, упал, уткнувшись носом в начищенные до блеска ботинки. Трясясь всем телом, пленный медленно поднял глаза на стоящую перед ним фигуру. Главный широко улыбнулся, после чего поднес до противного блестящий ботинок к лицу старика. Тот так же медленно опустил взгляд, а затем вновь непонимающе уставился на главного. Этот человек, если можно его таковым назвать, сложил губы трубочкой, изображая поцелуй, после чего еще шире и противней улыбнулся. На глазах старика показались слезы. Затрясясь еще больше, он безропотно повиновался и поцеловал ботинок.

- Мерзость какая! – услышал я слева от себя знакомый уже, слегка картавящий голос. Йова стоял рядом со мной, не отрываясь глядя на происходящее, и правая рука его нервно подрагивала от злости. Для меня было большой загадкой то, как он вдруг оказался рядом со мной, хотя перед этим стоял в другом конце шеренги.

- А что сделаешь? – едва шевеля губами (чтобы этого не заметили) ответил я.

На это парень лишь вздохнул, не отводя напряженного взгляда от происходящего.

В это время главный что-то сказал рядом стоящему солдату, после чего, бросив презрительный взгляд на старика, не сводящего с него глаз, как с удава, ударил того ногой в челюсть. Ослабленного неволей, не ожидавшего этого старика перевернуло и отбросило почти на метр. Облако пыли заволокло пленного. Он еще жив – я точно это знаю. Я не вижу его за пыльной завесой, но знаю, что он жив. Он лежит на спине с закрытыми глазами. Он боится их открыть, ибо знает, что в тот же момент увидит над собой чью-то огромную с его ракурса фигуру, после чего ему будет еще больнее.

Главный властным жестом указал на другого пленного, и его тоже выволокли из строя. Это был высокий худой мужчина с интеллигентно-слабым лицом. Он едва ли крепче старика держался на ногах. Грязные липкие волосы закрывали почти все его лицо, что разглядеть его черты не представлялось возможным. Глаза мужчины боязливо бегали по сторонам, а руки тряслись. Окинув пленного с головы до ног, главный усмехнулся, а затем поманил того пальцем. Нерешительно, озираясь и дергаясь, будто его сейчас ударят, мужчина подошел ближе.

«Подними его!» - жестом приказал главный. Мужчина трясущимися руками помог подняться с земли старику, все еще старательно сжимавшему веки. Борода несчастного была испачкана кровью, смешавшейся с пылью и образующей грязное месиво. Осторожно, словно бы боясь, старик открыл сначала один глаз, а потом другой. Стоявший рядом с ним другой пленный все так же трясся и бегал глазами. Лицо же старика, как ни странно, было спокойно. Он понимал, что сейчас будет и принимал это со смирением и равнодушием.

Главный снова поманил мужчину, и тот подошел еще ближе, так близко, что между ним и главным было меньше метра. Пленный был выше главного, и тому пришлось задрать голову, чтобы заглянуть в его беспокойные трусливые глаза.

- Неплохо…

После этих слов главный жестом подозвал одного из солдат и приказал дать пленному оружие. На сомнение в глазах солдата, он одними губами произнес: «Этот слишком слаб, чтобы стрелять в меня или в вас». Кивнув, солдат протянул оружие мужчине, на что тот затрясся всем телом и начал судорожно мотать головой. Тогда солдат ударил его прикладом в живот и, дождавшись, пока пленный выпрямится, снова повторил первоначальное действие. В этот раз, мужчина безропотно взял оружие в руки и вопрошающе посмотрел на главного. Тот кивнул в сторону старика и улыбнулся. Худой нервно сглотнул, повернулся к старику, трясущимися руками взвел курок и медленно стал прицеливаться. По его лицу стали одна за другой стекать струи пота. Каждая капля, скатываясь по волосам, капала на землю и плечи и, мне казалось, я слышал, как бьется сердце трусливого пленного. Он боялся. Он однозначно боялся. Боялся не чего-то конкретного, а всего сразу. Ему даже бояться было страшно.

- Стреляй! – приказал главный.

Мужчина судорожно стер пот со лба, еще больше размазав на нем грязь, и снова прицелился. Руки его тряслись, и оттого все время сбивался прицел, что заставляло пленного бояться еще больше.

- Стреляй! – повторил главный с ноткой раздражения в голосе.

Худой снова сглотнул и посмотрел на старика. Тот стоял, даже не пошатываясь, и смотрел в глаза мужчине. Спокойно так смотрел, без мольбы, без страха. Спокойно и даже… равнодушно. Ему было все равно…

Раздался громкий хлопок, и старик повалился на землю. Из пробитого лба по серому лицу текла, как бы стараясь скорее убежать отсюда, ярко алая кровь. Глаза старика были широко раскрыты, и в них читалось неприкрытое равнодушие. Как будто он не чувствовал ни боли, ни обиды, ни страха, ни даже того, что, наконец, свободен. Как будто и не произошло ничего. Как будто не убили его только что. Старик не был уже похож на человека. И не потому, что он был мертв, а потому что души у него не было, и не было ее уже давно – ровно столько, сколько он пребывал здесь. Йова прав – здесь все однозначно уже умерли…

***

Прошло около минуты, и мои раздумья были прерваны еще одним выстрелом и последовавшим за ним душераздирающим хриплым криком: один из солдат по приказу главного прострелил худому колено. Тот упал на землю, сжался и забился в судорогах. Непонятно было, что заставило его так громко крикнуть: боль или страх боли? В любом случае, в совокупности обоих факторов, пленный впал в неадекватное состояние: он стонал и взвизгивал, катался по земле, обнимая раненное колено и вызывая тем самым лошадинообразный смех солдат.

Раздался еще один выстрел, и худой перестал стонать и дергаться. Кто-то из солдат сжалился над ним и выстрелил несчастному в голову. Теперь худой лежал в пыли неподвижно, сжавшись и слегка откинув простреленную голову. На лице его застыло выражение немого ужаса. Жил в страхе и умер в страхе…

Повисла довольно долгая пауза, и все вокруг замерло. В недвижимом воздухе было слышно робкое неровное дыхание моих «соседей» по шеренге и собственное сердцебиение. Напряжение росло и звенело, как натягивающаяся струна, готовая вот-вот лопнуть. Главный смотрел на нас, солдаты смотрели на главного, а мы – то на главного, то на солдат. И все чего-то ждали, а чего – видимо, не знал никто.

- А что дальше будет? – тихо, почти не шевеля губами спросил Йова.

- А черт их знает. Что придумают – то и будет.

Пауза длилась еще несколько минут. Главный закурил и медленно пошел вдоль нашей шеренги. Он шел, не торопясь и присматриваясь к каждому из нас. Перед некоторыми он останавливался, пристально смотрел в глаза, затем густо выдыхал дымом в лицо и шел дальше. Дойдя до конца шеренги, он вздохнул, еще раз окинул нас взглядом и быстрым шагом вернулся на свое место. Коротко сказав что-то стоящему рядом солдату, главный указал в нашу сторону и криво улыбнулся. Я даже не успел о чем-либо подумать, как свет мне загородила солдатская фигура, вдвое больше меня размером. В то же мгновение земля ушла из-под моих ног, а пространство закружилось. Удар. Шероховатый шум. Я открыл глаза и увидел перед собой серую вонючую пыль. Значит, и до меня дошла очередь… Что ж…

Не дожидаясь дальнейший действий со стороны солдат, я поднялся на ноги и, пошатнувшись, оглянулся: я находился в центре круга из солдат и пленных, напротив меня стоял еще один пленный и так же оглядывал окружающих. Мне даже не хотелось думать о том, что с нами сейчас будет. Собственно, я и не успел даже попытаться о чем-либо подумать, так как в круг вошел главный, и поочередно посмотрев на меня и на другого пленного, заговорил:

- Сегодня ваш день! Благодаря моему хорошему настроению один из вас получит сегодня свободу. Но получит ее тот, кто окажется сильнее и выносливее. Словом, кто из вас одержит победу над соперником – тот и сможет покинуть эти стены, – он снова криво улыбнулся и удалился с «поля боя».

Я стал рассматривать своего соперника: невысокий, коренастый, но довольно измученный мужчина средних лет, такой же серый, как и я. В его глазах, так же, как и у меня, не было ничего, кроме равнодушия. Сплюнув, он медленно и спокойно двинулся на меня. Лицо его не выражало ровным счетом ничего. Я не хочу с ним драться, потому как знаю, что в любом случае ни один из нас живым эти стены не покинет.

Соперник остановился в метре от меня и сжал кулаки. Я увидел на его руке покрывшийся пылью номер – 1501. Теперь хоть буду знать, с кем мне предстоит драться. 1501 слегка наклонил голову и пристально посмотрел на меня – я никак на это не отреагировал – мне все равно. Он сделал шаг вперед – я остался недвижим. Видимо, я настолько отвык от какой-либо борьбы, что даже забыл, как сжать кулак.

Вокруг меня стал слышаться шепот, и моего соперника, похоже, это стало раздражать, так как он нервно оглянулся, а затем со всего размаху направил свой кулак в мою сторону. Я увернулся. Он попытался ударить еще раз – я снова увернулся. У меня не было абсолютно никакого желания с ним драться, но, видимо, придется… Я тоже сжал кулак. Увидев это, 1501 оскалился и набросился на меня, повалив на землю. Пространство снова закружилось: земля, небо, люди – все слилось воедино. Я старательно пытался скинуть с себя соперника, но вместо этого несколько раз получил по лицу. Это разозлило меня, и я стал неразборчиво бить туда, куда попаду. Азарт захватил меня и приказывал не останавливаться. Я не чувствую боли, я ничего не слышу и не вижу вокруг.

В нос ударил железный запах, и я на секунду остановился, чтобы оглядеться: 1501 стоял на четвереньках, сплевывал кровь и пытался отдышаться, толпа галдела, требуя продолжения. Вновь охваченный азартом, я подошел к своему сопернику и, что есть силы, дал ногой в челюсть – он опрокинулся на спину и уставился на меня. Я сделал еще шаг к нему и посмотрел в глаза: в них читался страх. Снова страх! И этот тоже всего боится. Как же это мерзко! Не дав 1501 отдышаться, я резко ударил ногой ему в грудь. Изо рта мужчины вырвался хрип, смешанный с кровью, после чего он обмяк, а голова упала набок. Он был мертв. Толпа загалдела еще громче, а я отшатнулся, осознав, что убил человека. Голова закружилась, и, сделав несколько шагов назад, я упал в залитую кровью грязь. В носу нестерпимо свербело от железного запаха, шум стучал в венах. Кто-то похлопал меня по плечу и сказал что-то, но я не разобрал, что. Очень хотелось потерять сознание и забыть все это, но у меня не получалось. Поэтому я стал беспорядочно блуждать глазами по толпе.

Все смешалось: я не мог понять, где пленные, а где солдаты – все стало однообразной движущейся орущей массой. Вдруг вдали от толпы я увидел Йову. Он, крадучись, шел в сторону дверей, из которых ранее пришли солдаты и главный. Он хочет бежать… Воспользовался тем, что всеобщее внимание обращено ко мне. Глупец! Его заметят, обязательно заметят и убьют, не дав уйти…

«Глупец! Куда же ты идешь? Тебя же заметят!..» - душераздирающее отчаяние охватило меня от мысли, что мальчик так глупо погибнет, и тут я, сам не осознавая, зачем я это делаю, поднялся на ноги и ударил первого попавшегося. Мне было плевать, кто это. Главное – как можно дольше держать внимание на себе, чтобы ни в коем случае никто из солдат не заметил Йову.

Откуда-то справа мне в висок прилетел чей-то кулак, и меня отнесло в сторону. Толпа поймала меня и бросила обратно в круг. Я увидел своего противника – это был один из солдат: высокий, накаченный, с ножом в руке. Он стоял напротив меня и неприятно скалился. Губа у него была разбита и слегка распухла. Видимо, его я ударил. Недолго думая, он бросился на меня, а я снова увернулся. Солдат размахивал ножом из стороны в сторону, а я лишь отступал, уклоняясь. Я вновь столкнулся с толпой, и в этот момент кто-то сунул мне в руку кривую заточку.

«Надо же! – подумал я, - кто-то, все же, здесь не просто существует…»

Я не успел посмотреть, кто это, ибо толпа снова бросила меня в центр круга. Не удержавшись на ногах, я упал на четвереньки. Едва я успел перевернуться на спину, как на меня прыгнул мой противник и начал душить. Тут же картинка перед глазами стала покрываться грязно-желтыми пятнами, а дышать стало нестерпимо тяжело. Я на секунду закрыл глаза. Почувствовав ослабление хватки, я тут же открыл их и увидел, что голова солдата повернута в сторону: сквозь пространство в толпе он увидел, как один из пленных направляется воротам. Это был Йова.

«Все-таки заметил…» - пронеслось в голове, а затем на рефлексе моя рука дернулась вперед, воткнув в грудь солдату заточку. По руке потекла горячая красная жидкость. Мой противник удивленно посмотрел на рану, а затем грузно повалился на меня.

Кто-то из окружающих понял, что произошло, и тело солдата сняли с меня. Тут же чьей-то властной рукой я был поднят из грязи и поставлен на ноги. Я поднял глаза – передо мной стоял главный. Лицо его выражало крайний гнев. Сжав зубы и нахмурив брови, он смотрел на меня. А я смотрел сквозь него, туда, где все еще никем более не замеченный Йова шел к воротам. Ему оставалось пройти метров сто, открыть тяжелую на вид дверь, а за ней, как казалось всем нам, свобода.

Удар под дых заставил меня вновь вспомнить, что я сильно провинился, и меня ждет расплата. Дыхание сбилось, и я закашлялся, согнувшись. Рядом раздался чей-то смех, после чего мощным ударом приклада я был повален в пыль. По телу прошелся ток, заставив содрогнуться каждую конечность и гулом отозвавшись в голове. Меня снова подняли на ноги и снова ударили куда-то. Мне все равно. Пространство и звуки слились воедино и неистово отбирают у меня мой кислород. Голова раскалывается, тело ноет. Но я все еще стою. Я должен стоять. Я не знаю, зачем, но я должен стоять! Сколько бы меня не били, я ни в коем случае не должен упасть! Ради чего? Не знаю…

Что-то мелькнуло перед глазами, и по лицу прокатила обжигающая волна. Легкий хруст, слышимый на уровне сознания – и вот по моим высохшим потрескавшимся, покрытым пылью губам медленно поползла теплая железная жидкость. Нос сломан, кажется… К горлу подкатывает неприятный ком, а картинка перед глазами вновь покрывается пятнами. Еще удар, и почва уходит из-под ног. Такое ощущение, что мое падение длится вечно. Что-то со свистом вонзилось мне в бок, изменив траекторию моего полета. Когда же я, наконец, упаду?..

Вонючая грязь встретила меня, как доброго друга, а облако пыли обняло, словно родного. Каждое едва заметное движение приносит мне адскую боль, из-за сломанного ребра воздух в легкие почти не проходит, а тот, что проходит, наполнен пылью и смрадом. Каждый вздох сопровождается кровяным кашлем.

Я не чувствую ног и левой руки, правая нестерпимо и резко болит. Боль застилает все чувства и разум. Очень хочется закричать, чтобы заглушить это отвратительное ощущение. Все, что я вижу – это ноги солдат и пленных: они ходят вокруг меня, изредка останавливаясь и ударяя в безвольное израненное тело. Что происходит? Я ничего не понимаю и ничего не помню.

Ударам нет конца, и я почти не чувствую их уже. Боль, равномерно растекшаяся по всему телу, стала щитом от новой боли. Мне жарко. Дико жжет лицо и правую руку. Воды бы… Здесь, внизу, у всем под ногами, совсем нет воздуха – только пыль. Дышать нечем. Пятна перед глазами становятся все больше и темнее – я слепну. Когда же это кончится?..

Очередной удар переворачивает меня набок, и сквозь пятна я могу разглядеть размытые очертания фигуры, находящейся у стены рядом с воротами.

«Йова!» - вот, ради кого я умираю. Что ж, тогда все не зря…

***

Вечер. Красное, ярко красное солнце медленно ползет к горизонту. Жарко. Все, чего я хочу сейчас – это воды. Хотя бы каплю... Хотя бы пол капли…

Что-то холодное упало мне на лицо и скатилось по лбу. Потом еще. И еще. Дождь. Неужели? Да, точно дождь. Блестя на закатном солнце, миллионы живых и радостных капель падают на стены, на пленных и на солдат, смывая с них серость. Дышать стало легче – пыль прибилась к земле. По обожженному ранами лицу прошла прохладная волна, и я улыбнулся. Выступившие на глаза слезы вернули мне зрение, и теперь я ясно видел, как отворяются ворота, и как Йова, обернувшись, смотрит на меня. Он улыбается, и я рад этому. Он живой, и потому должен быть свободен. Он был прав на счет всего, что здесь творится. Он – единственный, кто не посерел, попав сюда. Он живой!

Впервые за долгое время я стал что-то чувствовать. Я счастлив! Я счастлив, что этому мальчику, все же, удалось сбежать. Я счастлив, что, наконец, пошел дождь. И ведь, не проведи я столько времени в плену, я бы и не заметил, как это прекрасно, когда идет дождь! И ведь сколько всего простого и прекрасного есть в мире, чего никто из нас не замечает. Все мы: и пленные, и солдаты – живем здесь на рефлексе. Даже не живем, а существуем. Именно поэтому никому из нас не суждено было покинуть это место. Потому что мы сами перестали жить. Ведь только живой может бороться и добиваться чего-либо, как это сделал Йова. Я благодарен ему за то недолгое время, что я был знаком с ним. Я был неправ по отношению к нему: он не глупец, он очень мудр! Он открыл мне то, на что я упорно закрывал глаза всю свою жизнь. И именно поэтому я, абсолютно ни о чем не жалея, готов отдать жизнь ради того, чтобы он сбежал.

Дождь! Как же хорошо, что он, наконец, пошел! Собрав последние силы, я перевернулся на спину и стал смотреть вверх. Оттуда мне на лицо падают миллионы холодных капель счастья. Откуда они? На небе почти нет облаков, но при этом идет дождь… А небо!.. Оно такое большое и светло-синее! Какой прекрасный цвет! Это оно! Оно падает на меня холодными каплями, обволакивая и обнимая меня счастьем и спокойствием! Еще немного, и оно обнимет меня всей своей глубиной, и тогда предела моему счастью не будет!

Слитый воедино шум перерезала автоматная очередь, и все стихло. Все исчезло: пленные, солдаты, главный, эти унылые серые стены, боль… Остался лишь я и бездонное светло-синее небо…

Дата добавления: 2015-08-28