Данный рассказ не имеет отношения ни к одному из знакомых мне Иванов: от Иванушки-дурчка до Ивана Фёдоровича Крузенштерна включительно ..

Жил-был Ваня.

Предисловие:

Данный рассказ не имеет отношения ни к одному из знакомых мне Иванов: от Иванушки-дурчка до Ивана Фёдоровича Крузенштерна включительно…..

Родился он в конце зимы, когда голубые сугробы лежали по улицам Заднеуральска и закрывали окна почти до второго этажа. Папа, электрик третьего разряда, укреплял обороноспособность страны на одном сильно секретном заводе, мама – «обслуживала» работяг в магазине круглосуточного типа. Появился он на свет в свой срок, «в рубашке» и с копной белых волосиков на прелестной головке. Чуть позже открылись миру пронзительные, ярко-голубые глаза мальчика. Ванечка, так назвали малыша, тянулся ручонками к маме, улыбался ей и всему миру, пускал пузыри, время от времени мучился животиком – в общем, вёл себя как образцовый младенец. В раннем Ванечкином детстве также не было ничего сколько-нибудь примечательного: пелёнки-распашонки, кашка-размазняшка, агу-угу, мама, папа, баба, киса, ав-ав и «Курочка Ряба» с «Колобком» на десерт. Мама в ребёнке души не чаяла. Папа ребёнка стоически терпел. Тётки наперебой расхваливали и баловали Ванечку, а одна, тётя Даша, даже ласково называла его, видимо за непоседливый нрав, «моя белокуренькая бестия». Так и жил Ванечка в полной любви и согласии до старшей группы детсткого сада, где случилось с ним одно очень важное происшествие. Ну, как – происшествие, так – ничего особенного. Подрался он. Даже не подрался, а так – звезданул (по папиному выражению) одному пацанёнку в нос, да и всё. Даже нос не сломал – так, свернул слегка насторону и всё. Непонятно, чего тут скандал устраивать, на пустом, можно сказать, месте. Да и с пацанёнком этим, Карэн его звать, Ванечка потом довольно долго дружил, пока не развела их, так сказать, «судьба-дорога». Ну - подрался и подрался. А воспиталка, Анастасия Петровна, (вот дура-то) крик подняла: «Да как можно! Да ребёнка по лицу! Да я заведующей! Да с родителями сегодня же!» Дурит, короче, орёт. Ну ладно, делать нечего. Пришли папа с мамой и Ванечкой к заведующей, к Клавдии Николаевне то есть. Та тоже: то за сердце, то за корваллол хватается: «Да у меня в садике! Да никогда такого! Да извинись сейчас же!». А чё извиняться-то? Ну съездил в рыло кому – не убил же, правда? А заведующая ругается, ещё и папу с мамой ругает: «Да как вы могли!», «Да ваш ребёнок другого по лицу ударил!». Ну ударил и ударил, ладно, замяли. Ну, папа, как полагается, слова все нужные сказал, перед отцом этого Карэна, Ашотом, извинился. Ванечка тоже сказал всё, что нужно. Папа обещал дома сыну всё дополнительно разъяснить и уверял, что подобного больше места иметь не будет. Дома Ванечка узнал от папы много новых слов и усвоил несколько простых, но глубоких мыслей. Он узнал, что все эти Карены, Махмуды, Мансуры, Алии и прочие Гюзели Ахмедовны правильно называются «черножопые», что в город наш они понаехали из своих Таджикистонов, где ослам хвосты крутили, что у них тут «мафия» и они всё тут скупили и все места заняли. Мама эту нехитрую мысль, как труженник торговли, поспешила подтвердить. Ванечка понял не всё из того, о чём говорили мама с папой, но задал папе один очень нетактичный вопрос. Он спросил, что может быть папа Карэна всё купил не потому что «мафия», а потому, что он с утра до вечера без выходных и праздников таскает мешки с фруктами и овощами из лавки на склад и обратно, а папа Ванин таскает пиво из ларька и до дивана. На это папа Ванечке внедрил в голову три мудрые мысли, приправляя каждую из них подзатыльником, видимо, чтобы лучше запомнил:

- Не думай много (ой, больно).

- Не болтай лишнего (ой, больно).

- Не лезь не в своё дело (ой, больно).

А мама Ванечку пожалела и сказала ему, что он, Ванечка, правильный, а Карэнчик – нет, потому, что Ванечка – православный (ты ведь помнишь – дядя-поп тебе крестик повесил), а Карэн – непонятно кто, вообще-то. Поэтому Бог Иисус, который всех любит, Ванечку всегда любит особенно и защищает. А когда Ванечка спросил маму, кто такой Иисус, почему он – Бог, и как он может любить Ванечку особенно, если он любит всех (в том числе, видимо, и маленького Карэнчика, которого Ванечке, если честно, было даже немножко жалко). На это мама ответила Ванечке, что нужно обязательно ходить в «правильную» церковь, стоять, когда все стоят, кланяться, когда все кланяются, креститься, когда все крестятся и тогда – Бог будет любить именно Ванечку, а Карэнчика – не будет. А об остальных вопросах мальчика мама сказала Ванечке три важных мысли, сопровождая каждую мысль поглаживанием по голове, видимо, чтобы лучше запомнились:

- Не думай много (погладила).

- Не болтай лишнего (погладила)

- Не лезь не в своё дело (погладила).

И так эти мысли Ванечке в головку запали, что вышибить их уже было почти что невозможно.

Дальше всё было, как всегда – выпускной в саду, здравствуй школа, учительница первая моя и прочая лирика с цветами и букетами. В третьем классе, правда, с Ванюшей случился ещё один казус – опять подрался. На этот раз серьёзнее – разбил соседу по парте губу и выворотил один зуб. (Ну что, виноват он что ли, что у того зубы слабые какие-то оказались? Нет же, правда? Морковку надо есть, творОг – тогда и зубы вылетать не будут, правда же?). А дело было так. Задала им училка, Луиза Львовна, на дом стишок какой-то выучить, какого-то там Фета чуднОго. И имя-отчество у него, вроде, русское – Афанасий Афанасьевич, а фамилия – странная какая-то. А ещё и учить его…. Надо сказать, что Ванюша в школе особо не напрягался, а папа с мамой по этому поводу сильно не переживали. А чё? Читать-считать-умножать-делить умеет? Ну и ладно. А большего в жизни ни папе Ваюшиному, ни маме отродясь не пригождалось. А книжки читать – упаси Господь. Ещё начитается чего не того, знаем мы эти книжки – ничего хорошего от них нет. Вот Ванюшин папа – прочитал в своей жизни одну книжку – и ту – «Колобок» сыну. И ничего. И живёт не хуже других, что называется. А лишнее учение – один вред от него – и горбатым будешь, и глаза испортишь. Пусть лучше дитё хоккей-футбол на улице с пацанами гоняет – здоровее будет (Ну, правда же?). Воооот. И задала им училка учить этот самый стишок этого самого Фета. А Ванюша – в футбол, а в Фета – ни одной строкой, так сказать. А папа рад – смотрит на Ванюшу и радуется: «Ну вылитый Аршивин, ну просто вылитый. Молодец. Тебе бы ещё пакетик чипсов в руку и, прям, - картинка» А папа у Ванюши, надо сказать, болельшик был страстный, со стажем (за все команды болел) – всё (по телевизору, правда) на футбол «ходит». Всё, понимаешь, болеет. И болезнь свою лечит (запивает, то есть), всё больше, водкой. Ну, пивом ещё «лакернёт» для верности и удачи. Ну и вот. Ну и дальше. С Фетом-то этим, будь он, окаянный, неладен, что вышло. Гоняет, значит, Ванюша футбол, а сосед его, по парте, Мойшик (Моисей, если по-взрослому), Фета того самого учит. И ещё математику учит. И ещё на пианинах играет целый день. С этими пианинами, вообще, беда. Нет бы подышать ребёнку выйти, с пацанами на лавочке посидеть, в «жопа-ноги» поиграть. Нет, бабушка его, злюка такая, Алефтина Иосифовна, всё внука за инструмент загоняет, да за книжки всякие – садистка, одним словом. Как во двор ни выйдешь – всё музыка у них из окна – то мама играет, то папа на скрипке скрипит, понимаешь. Они, вроде, красиво, играют, но непонятно как-то. Я, может чего не понимаю, конечно, но Пугачёва лучше. А Мойшик играть сядет – хоть святых выноси – «трень» да «брень». Хрень, одним словом. Они говорят – джаз. Ну, не знаю я…. Был Ванюша, даже, у Мойшика дома. Только скучно ему там было. А чё делать-то? В квартире одни книги да фортепьана. Тоска. За столом бабушка эта, Алефтина Иосифовна, тоже привязалась: «В обуви не ходи. Руки вымой. Руками не бери. Пальцы не облизвай». Скука, одним словом.

Короче, спросили на уроке Ванюшу – а он и слыхом про Фета не слыхивал и видом такого стиха не видывал. А Мойшик, ничего себе, стишок прочитал, да ещё и про жизнь этого самого «Фета» рассказал, коротенько, правда, минут на пять всего. Но тоже ничего. И стало Ванюше обидно очень, что ему, такому хорошему, двойку поставили, а Мойшику этому – пятёрку. Это же неправильно. Ванюша и красивый, и статный, и беленький – всё как полагается, а ему – двойку с маргарином. А этот – в чём душа держиться – маленький, щуплый, чернявый, кучерявый такой, в очках толстенных и с носом горбатым. А ему, нате вам– пятёрку, да ещё и с плюсом. Ну, понятно, не выдержал Ванюша такого. Ну дал Мойшику раза, чтоб, значит, место своё лишенческое знал. Ну что? Ну зуб выбил. Ну, губу – расквасил. Ну – очки – разбил. Дело-то житейское – с кем не бывает. Так нет же. Эта стерва, Луиза Львовна то есть, давай кричать: «Родителей в школу! К директору! Я не потерплю у себя в классе мордобоя!» (хера тебе – потерпит, куда денется). Ну, Ванюшиным родителям деваться-то тоже, особо, некуда – надо идти. Ну ладно, чё. Пришли. Директриса – истеричка вопит: «Как Вы воспитываете сына?!» (А чё, как все воспитываю) «Что Вы себе позволяете?» (А чё я сказал-то, такого). «Тут Вам не завод! Тут дети учатся!» (А я, чё, им мешаю?). Короче – цирк с клоунами. А тут ещё Мойшик с бабушкой своей сидит. Ничё так не скажу, негромко сидят – молчат и в пол смотрят. Ладно, хоть эти не истерят. У Мойшика юшка из губы капает (Молодец, Ванюша, хорошо ему дал – пацан растёт), бабушка евойная очки разбитые в руках крутит (да хрен с ними, с очками-то – починим на производстве, штифт вставим и делов-то, как новые будут). Ну что, извинились Ванюша с папой и перед училкой-стервой (чтоб ей пусто было), и перед директрисой-истеричкой (пусть подавиться). Ну и, само-собой, пришлось и Мойшику с бабушкой свои, так сказать, извинения принести. Ванюша сказал, что осознал, а папа обещал провести с Ванюшей дома воспитательную беседу. Беседу папа, конечно, провёл. И, надо сказать, довольно успешно. А Ванюшу, к слову, до этого случая, не пороли. Но и слов важных Ваня узнал немало. Самое важное слово было – «жид». Если вернее, «жиды». Кто такие «жиды» Ваня в точности не понял, но понял, что Мойшик с Алефтиной Иосифовной и вся их родня – люди не наши, не русские, не православные, а злые и вредные. Ваня (кстати, вот ведь любознательный мальчик), даже, на следующий день у Мойшика спросил про «жидов». Кто это, типа, такие-то? Только Мойшик ничего ему, почему-то не ответил, только посмотрел как-то странно, а на следующем уроке с Ваней не сел и не садился потом всё время, пока в школе вместе учились. А что такого ребёнок спросил? Слово-как слово. Не лучше других, но и не хуже. А как «их», «этих» ещё назвать после этого? Ребёнку, можно сказать, психику чуть не сломали – училка ругала, директриса ругала. А за что? Чё такого-то? У всех Ваня – плохой. А Мойшик что – лучше? Вооот… и я о том же.

Ну, среднюю школу мы пропустим – ничего там особенного не было. А что говорить-то – как у всех. Пару раз двойки за год хватал: раз по физике и раз по биологии. Дрался, конечно. А как без этого? Все ведь такие, правда же? Короче, ничего особенного там не было. А, кстати, да, Ваня ещё в секцию бокса тогда записался, после того, как ему самому как-то «юшку пустили». И папа ещё тогда насоветовал правильно: «Бей, говорит, сына так, чтоб не встал потом. а ещё надёжнее – если с друзьями вместе. Тогда тебе, вообще, никто не страшен». Вот Ваня с друзьями на бокс и пошёл. Занимался,правда, недолго (месяц всего). А чё там – скучно оказалось – сплошные отжимания и беги с прыгом. Так, ерунда одна, джентельментсво свинячье. Если уж бить, так лучше прутом железным резиной обёрнутым или бутылкой пластиковой с водой (это если сзади) – чтобы следов не оставалось. А как же – не дурнее других, чай. Дурные-то все уже в колонии сидят, как папа сказал.

Ну и вот. Как это поэт Лермонтов говорил: «…когда же юности мятежной…». И Ваньке пора такая пришла. Учёбу совсем забросил (А чё я как лох с книжками ходить буду?) и всё в батином гараже обретается – мопед старый починяет. Мама уже, даже, волноваться начала – всё ли с дитём в порядке. А то, глядишь, из школы выпрут. Куда же он тогда, пропадёт ведь. Хорошо соседка по магазину надоумила (голова-баба). Из школы, говорит, выгнать правов не имеют. У нас, говорит, для всех государством га-ран-ти-ру-ет-ся (так и сказала «гарантируется») всеобщее общее, говорит, образование. Так что, говорит, правильно твой Ванька делает. Вот, говорит, видишь – в автослесари готовится. Но матери как-то не очень хотелось, чтобы её Ванечка автослесарем был. Это что же- как Карэн с отцом (а у них, к тому времени, уже свой автосервис образовался, и Карэн там вечно чё-то крутит, вертит, носит – отцу, типа, помогает после школы и до ночи)– вечно чумазым и в масле ходить? Ну и пришла как-то мама к Ваньке в гараж и спрашивает его, так по-родительски строго: «Что же ты всё с мотопёдами-то копаешься? Кем ты быть-то в жизни хочешь? Автослесарем что ли, как Карэн?» А Ванька, по-взрослому так, ей отвечает, типа, не волнуйся мать, автослесарем я быть не хочу и не буду, а в мопедах копаюсь потому, что хочу быть Хирургом. Мать не очень поняла, какая связь между медициной и мопедом, но сына похвалила и, втайне, начала им гордиться. А как же – единственный хирург, которого она знала, был Пётр Фёдорович, из городской поликлиники. Так он ей ещё в молодости лечил «защемление грыжи аппендицита». Мужчина он из себя такой видный, статный, обходительный и всё хохотал чего-то, басом так. Мама к нему на процедуры почти полгода бегала. Так что, когда в семье Ивана речь заходила о хирургах, то мама всегда немножко краснела, а папа, наоборот – бледнел и внепланово заболевал на какой-нибудь матч. В это же время Иван записался в военно-патриотический клуб имени Василия Блаженного (мать сказала, что святой такой был). Занятия там вёл бывший полковник, а теперь военрук Ванькиной школы Александр Сидорович Кавычков. Вот где кладезь мудрости и жизни для Вани-то открылся. Вот, кто ему глаза-то на жизнь и открыл по-настоящему-то. А то в школе всё «история-шмистория» и «литература-мукулатура». А тут – жизнь человек повидал. Да… Ну и раскрыл он Ваньке глаза-то, на жизнь-то. Всё что, оказывается, говорил на уроках истории пожилой Степан Михайлович – всё лабудой оказалось (а Ванька всегда так подозревал – уж очень сложно всё Степан Михайлович заворачивал. Этот князь туда – тот сюда. Греки какие-то, печенеги. Америкосы, по его выходило, и не плохие вовсе – в войну нам типа помогали. А по телевизору-то че, врут что ли?). И по литре училка всё заливала, типа Гроссман с Пастернаком каким-то, да Василь Быков с Ахматуллиной. Муть, короче. А Александр Сидорович всё прямо объяснил. Так и сказал: «Мы, говорит, Ваня, воевали в этой войне вместе с православными славянами против либерастных пиндосов, гейропейцев и злых жидов. Немцы нам тоже хорошо помогали тогда, жаль только, что мало. А хотели эти пиндосы с жидами и гейропейцы с азиатами черножопыми наш православный славянский род извести под корень, всех перекрестить в жидовскую веру, ввести у нас доллар, детей и женщин наших на органы продать. А ещё хотели они нашу Родину Великую, скрепами духовными скреплённую… (тут Ванька понял не очень, потому что из креплёного знал одно только вино)… скреплённую расчленить, наши недра богатейшие захватить, а весь народ сделать жидами и геями с лесбиянками. А то, что вам на истории с литературой рассказывали в школе – это всё жидовские фальши и выдумки. Я, говорит, раньше почему молчал? Нельзя, говорит, было всем говорить. Да и сейчас, говорит, можно немногим, а только, говорит, избранным богом и честно православным можно. Вот, говорит, ты (то есть Ванька) – правильный пацан, а значит – богом избран. Тебе, говорит, можно истинные знания сказать». Про свою боевую карьеру, правда, Александр Сидорович распространялся не очень и всё больше уклончиво. Из этого Ванька понял, что Александр Сидорович – разведчик и воевал он, наверное, против Шварценеггера с Вандамом во Вьетнаме за счастье северокорейского народа. Тогда-то, в то самое время, Ванька и понял, почему его родители душой своей не любили «жидов» и «черножопых», чувствовали, стало быть. И понял Ванька, что обманывали его всю-то его жизнь, как дурачка последнего жиды с пиндосами. Понял он, что развели его «черножопые», как лоха ушастого и будет он, Ванька, теперь на них горбатиться, как мать его и отец – всю свою жизнь. Надел тогда Иван ботники высокие на шнуровке, побрил Иван голову налысо и решил становиться «избранным». Татуировку сделал – «Русь или смерь» и свастику рядом. Но – не сложилось у него - втрескался наш Иван. И ладно бы в кого путного – так нет же. В Таньку Смоковину втюрился, из соседнего дома которая. Так она девка ничего, не скажу плохого – из себя видная, только уж худа очень и глазищи – как у ведьмы – чернущие, большие. Волосы рыжие. Ведьма, одним словом. Чего уж такого-этакого Иван в ней нашёл? Не понимаю…. Родители у неё тоже – неплохие люди. Только уж книжек очень много читают и дочке не по возрасту книжицы подсовывают – такие, знаете, всё больше толстые, серьёзные, и авторы у них какие-то нерусские. Одну книжку точно помню название, автора только забыл – «Обком звонит в колокол» называется. Танька говорила, что ей понравилось. Про любовь чё-то. Хотя, причём тут «Обком»…. Ну, не знаю, короче. Сама Танька, вроде, стишки нелохие писала – так, баловство, конечно, и глупость одна. Но мамка Ванькина даже разок плакала. В общем, влюбился наш Иван по самые, как сказать, уши. И на мотопёде с волком на бензобаке её по лесам да по полям окрестным возил. Даже гордость свою – каску немецкую с двумя молниями ей показывал. Говорил, что это всё, что осталось от наших помошников в той войне. Страшо мало их было, говорит, и страшно далеки они, говорит, были от народа. Всё уговаривал Татьяну: «Хочу, говорит, от тебя четверых детей. И родить всех, говорит, чтоб обязательно по-есенински – в поле. Я, говорит, уж и место присмотрел – красивое – берёзки там, рожь, вот всё это. Загляденье.». И стихи ей читал. Вернее, одно стихотворение, Есенина, которое помнил - про «особенную стать России». Танька, правда, с ним спорила. Говорила, что стихотворение совсем даже не Есенина, а какого-то Тютчева. Но Иван был твёрд. Он у Кавычкова спросил. Так тот прямо ответил – Есенин. И написано, говорит, стихотворение ровно за 666 дней до смерти поэта. Есенина, говорит, убил пиндосский гей и либераст Дантес. На дуэли. На Кавказе, говорит, дуэль была, около горы «Машук», в гостинице «Англетер». А Татьяна, чего-то, смеялась над Ванькой, как угорелая. А чё смешного – убили человека. Не понимаю. Вообще, Иван с Таней много спорили: и о «жидах», и о «славянах», и об истории с литературой (ну, то есть о том, что Иван помнил из рассказов Кавычкова). Видно, не пара были. Ушла от него Танька. К Моисею ушла. И чем он её так соблазнил? Очками что ли своими? Дипломом какой-то Буаманки? Или фортепьянной своей? Не знаю. И мать Иванова тоже не поняла. Чего нашла? Но недолго, как говорится, музыка играла. Не сошлась Татьяна с Моисеем. А чё – понятно всё. Она – девка горячая. А он всё со своими железяками электронными валандается, да в интернетах, прости Господи, сидит. Ну и – зачахла девка. А тут, как раз, Карэн из армии вертанулся. И такая у них закрутилась любовь горячая, что кончилось даже свадьбой и детьми.

А Иван? А что – «Иван»? Иван – как все. После профучилища – на завод фрезеровщиком. Пока туда-сюда – четвёртый разряд дали. Не женился пока. Всё что-то не то получается. Была у него одна. Ничего не скажу – смирная девка. Иван от неё и не гулял особо и не бил сильно. Так уж – как у всех. Ничё. Терпела. А чё? – все терпят, а она – особенная что ли? Ну и вот. И про Есенина она с ним соглашалась, и в стогу ночевала, и про «жидов» с «черножопыми» помалкивала. Говорю же – смирная. Но только забеременЕла она – как подменили бабу. Он ей говорит – рожать, говорит, будешь по-есенински – с берёзками и рожью. Она ему: Какие берёзки – зима, ведь, будет. Может лучше – в больничку, к врачам, чтоб под присмотром. А он: Всё равно, говорит, чтоб берёзки и поле с платком расшитым – обязательно. Она посмотрела на него так печально – дурачок ты у меня, говорит. И ушла. Тихо ушла. Потом, люди говорят, в другой город переехала. А родилось дитё или как, мне это неведомо.

Так и текла жизнь Ивана, как река наша Волга – то сжимаясь в буруны под мостами, но, всё больше, по заливам да по протокам вольно расплёскиваясь. И дожил Иван, таким манером, до 33х лет с небольшим. И вот пришёл как-то Иван со смены. Ну, как – со смены? Посидели, конечно, с дружбанами – водочки выпили, пивком «лакернули». Это всем известно – «Водка без пива – деньги на ветер». Ещё батя Ивану так говорил. А тут всё – как всегда. Дома отец – у телевизора «мячик» смотрит с пивом. Постарел, конечно. Водку уже не пьёт – печень не та. А почки пока ничего – ходят. Мать на кухне то ли огурцы крутит, то ли минтая чистит – не поймёшь толком. Ну и – запахи в дому соответствующие – то ли капустой, то ли бельём несвежим пахнет. Не разберёшь, в общем. И такая что-то Ивана взяла тоска, и так-то ему стало томно. И начал он думать:

- А склалась ли у меня жизнь? Почему же мне так хреново? Вроде, всё, как у людей. Училище закончил – пусть с трояками, но закончил же! Работаю в смену, стою у станка. Не по клавишам, чай, луплю – на это много мозгов не надо. А ты – деталь выточи? На станке? А? Завод у нас, вроде, хороший. Про него даже ещё поэт какой-то написал «Мы же в счёт восьмидесятого года// Выдаём свою продукцию людям» - это как раз про наш завод. Зарплата – небольшая, но стабильная. А чё? Как у всех – на хавку хватает? Хватает. Ну и ладно. Чё же я живу-то как, а? Вроде бы – всё правильно. А что-то плохо мне как-то….

И вспомнилась ему, не поверите, - Танька Смоковина. И ещё вспомнились Моисей с Карэном. И так муторно ему на душе стало. И пошёл Иван спать. И приснился ему в ту ночь очень странный сон…..

Снилось ему, что он, вроде как, на педсовете или в комиссии по делам несовершеннолетних. Был он там пару раз, так – по молодости дурику одному по голове монтировкой заехал….. случайно, конечно. И сидят там, вместо инспекторов, - не поверите – бабушка Моисеева, Алефтина Иосифовна, и дедушка Карэна – Аргам Ашотович Карапетян. И между ними сидит старый его школьный историк – Степан Михайлович. А выше их, совсем почти в небе стоит пустое кресло – то ли золотое, то ли что – но сверкает оттуда – глаза не выдерживают смотреть. А сам Иван стоит там, будто бы, голый совсем. Только стоит он в позе Геракла с картинки (у Александра Сидоровича в «качалке» такая висела) опираясь на бейсбольную биту в виде ракеты с атомным зарядом. И говорит ему Степан Михайлович:

- Ты очень правильные вопросы задаешь себе, Ваня. Ты знаешь, это, наверное, самые важные вопросы в твоей бестолковой жизни. Хочешь понять? Тогда – слушай.

И первой заговорила Алефтина Иосифовна.

- Ты, Ваня, Мойшика моего помнишь ведь, да? Ты ему ещё тогда очки разбил, а папа твой их так и не починил. Ну да – бог с ними. Ты знаешь, мой Мойшик, таки, закончил Бауманку. Я была за него так рада. Он всегда был умный мальчик, я знаю, я всегда в него верила, но я была рада. Он ведь много читал, мой Мойшик и много думал. Много думал и много читал – и мало спал, знаешь, Ваня, мне каждое утро было жалко его будить и вести в школу. Потом в музыкальную школу. Потом – к репетиторам. Потом- на английский. Потом – на курсы идиша. Он хорошо говорит на идиш, ты не знал? Первую свою работу Мойшик получил ещё на третьем курсе. Какой он был гордый! И я была за него гордая, и отец и мать тоже. Он был так рад своей работе, Ваня. Он же у меня – программист. И ты знаешь – он очень хороший программист. Он остался после учёбы в Москве и почти сразу нашёл работу. Ты знаешь, ему хорошо платили. Он ведь был хорошим программистом, а такие нужны всегда и везде. А потом к нему на улице стали подходить такие же мальчики, каким был когда-то ты. Они говорили ему – «жид». Они упрекали его в том, что он – еврей. Они говорили ему: «Чемодан – вокзал – Израиль». Мой Мойшик много читал и много думал, он же был умным мальчиком. Он очень много читал. Он очень мало спал – он работал по ночам, а днём он учился, и хорошо, я тебе говорю, учился. Он получил «красный диплом». А ещё он любил играть на фортепиано. Ты помнишь наше фортепиано, Ваня? Ты знаешь, Моисей хорошо играл не только джаз…. Он очень любит музыку. Я тогда над ним смеялась и все спрашивала: Зачем тебе эти железки? Будь музыкантом, как твой дедушка – его дедушка Арон был музыкантом. Или будь литератором – как твоя мама, или врачом – как твой папа. А он улыбался. Понимаешь, он был очень добрый и всегда улыбался. И даже, когда ему говорили – «жидовская морда» - он всё равно улыбался. Но он ещё и думал. И вот когда ему, в очередной раз, посоветовали убираться на историческую родину, мой Мойша подумал: «А почему бы и нет?». Он собрал вещи. А через три месяца я умерла. Видишь ли, Ваня, у меня, как оказалось, было очень доброе, очень большое и очень слабое сердце. Оно не выдержало. Просто как-то вечером я уснула, а утром не смогла проснуться. Вот так……. Да, Моисей. Он уехал не в Израиль – он не хотел туда. Он был молод и горяч. Ты не знаешь, каким горячим мог быть мой внук. Он хотел и дальше возиться со своим железом и интернетом. Он уехал в Таиланд – туда едут многие хорошие программисты. Хотя, многие нехорошие тоже едут и тоже туда, как это ни странно. Через два года Моисей женился на тайке. Мать его была очень против, но Мойша настоял на своём – он ведь у нас ещё и упрямый, как его отец и дед. А теперь эти два тайца нарожали нам кучу чёрненьких худеньких тайчат. Они говорят по-тайски, по-русски и, немножко, на идиш. Он счастлив, мой Мойшик. Вечером, на открытой веранде своего дома он играет своей семье на фортепьяно Чайковского. И соседи приходят послушать его игру. Он же хорошо играет. А фортепьяно у него – то самое, из нашей квартиры в Заднеуральске. Он ведь вывез из России всего три вещи – свою голову, свой компьютер и своё фортепиано. Друзья говорили ему: «Мойша – ты идиот. Возьми в багаж лучше что-нибудь не такое сильно тяжёлое, но чуть более ценное». А он улыбался и отвечал, что всё самое ценное у него уже с собой. Смотри, вот он сейчас закончил работу и играет для своей большой семьи Шуберта. Слышишь, Ваня? А его чёрненькие детки спрашивают его о том же, о чём его спрашивала когда-то и я: Папа, почему ты не стал музыкантом? Ты же так хорошо играешь… А он улыбается, целует их в смугленькие щёчки и обнимает их худенькие плечики. Ты это видишь, Ваня? Он счастлив…..

Ты помнишь, дорогой, моего Карэна,э? Он очень хороший мальчик. Понимаешь, Ваня, Карэн не просто хороший мальчик, он ещё и умный, и трудолюбивый мальчик – ты знал об этом? Он не пошёл в институт, да? Значит - дурак, да? Нет, Ваня, он не дурак. Просто надо было помогать отцу – сначала в лавке, потом в сервисе. Ты знаешь, как работал Карэн? Он работал так же, как и его отец – от зари до зари без перерыва на обед. Он очень хотел свой дом, свою семью и пятерых детей. И ещё – ты знал, что он с детства хотел жениться на Тане? Нет? Серьёзно не знал? Он тебе этого не сказал? Он, по моему, прожужжал своей Таней все уши всем нашим родственникам и друзьям. Ну, ничего – не знал и не знал. Он работал как ишак. Он был в грязи и в масле от этих железных машин, как чёрт. Он очень много работал и очень мало спал, Ваня. Но он понял эти машины, да? Он стал большой мастер, понимаешь. Он знал – какая гайка где стоит, и он знал больше – он знал, для чего здесь стоит эта гайка или эта трубка. Он заработал денег для семьи и женился на Тане. Знаешь, Ваня, это было как раз через год после того, как твои друзья убили в лесу его отца и моего сына. Мой сын просто шёл домой с работы. Он очень устал и хотел только есть и спать. Твои друзья сказали, что мой сын мешает им жить, что он – неправильный, что он - «черножопая чурка». Они убили его. Просто так – для развлечения, да. Они были молоды и пьяны. И вот у Карэна не стало отца, а у меня не стало сына. Я не смог его похоронить Единственное, что я мог для него сделать – я мог лечь рядом с ним. И я лёг. Просто лёг. И не встал больше…. Сначала Карену с Татьяной было очень тяжело жить – конечно, э, ведь у них сразу родились двое. Представляешь себе - ДВОЕ детей – мальчик и девочка. Но Карэн много работал. И сначала у них появилась большая квартира, потом у них появились ещё два сервиса и три ребёнка – один за другим. Карэн – молодец. Теперь у него сеть автосервисов в вашем городе. За городом у него дом, как он и мечтал. Во дворе дома бегают пять (как он и хотел) его детей – три мальчика и две девочки. Они немножко темнее, чем их мама, но немножко светлее, чем их папа. В школе они говорят по-русски. В магазине они говорят – по-русски. С мамой они говорят – по-русски. А с отцом – они говорят по-армянски. Ты знаешь, одного мальчика (Татьяна упросила) Карэн назвал Ваня – в честь тебя. Теперь в твоём городе живёт хороший мальчик – Ованес Каренович Карапетян. Он такой же красивый, как его мама и такой же трудолюбивый, как его папа. Э, у него лучшие сочинения в школе, почти нет ошибок. Он только иногда путает мужской и женский род, да? Смешно, правда? Но он никогда не спутает Есенина и Тютчева. Он много читает. Конечно, с такой-то мамой. Ведь Татьяна осуществила свою мечту. Она защитила диссертацию, кандидатскую диссертацию. По творчеству этого, как его…а – Фета. Теперь она у нас – кандидат филологических наук. Учит студентов. Много работает и мало спит. Мне её бывает ужасно жалко, но я горжусь, что жена моего внука – кандидат филологических наук, да. А Карэн каждый вечер проходит по спальням своих детей и желает им «Доброй ночи», и тихонько считает их – все ли на месте, все ли дома? Знаешь почему он так волнуется, Ваня? Потому что в перелеске, где убили его отца и моего сына, сидят молодые люди и пьют пиво. Как те…. Мой внук потерял отца и деда. Он хочет работать, но он не хочет и не может потерять своих детей. Смотри, вот как раз сейчас он укладывает младшую дочку спать, видишь, да? Ты видишь, какой он счастливый – мой Карэн?

И опять встал старый историк Степан Михайлович и спросил:

- Ты получил ответы на свои вопросы, Ваня?

Ваня посмотрел на него исподлобья, недобро усмехнулся, прикинул, как лежит в руке бита и сказал:

- Ща ведь, ёбну….

Но тут с золотого трона что-то ослепительно блеснуло, залив всех нестерпимо ярким белым светом.

Иван вздохнул.

Икнул.

И умер.

Не просыпаясь и не приходя в сознание.

Фафанов М.Г.

18 июня 2015 года.

Дата добавления: 2015-08-28