«Центр загара» работает вовсю. Когда я, повернув на Бродвей, иду к своему офису, вижу, как входящая девушка чуть не сталкивается с выходящей. Заведение каждый день открыто допоздна (даже если засиживаюсь вечером, все равно знаю, что этажом ниже кто-то загорает голышом). Ноябрь, дни короткие – значит, самый бизнес. Обратный эффект: зимний загар, искусственное солнце в темноте. Ничего невозможного в наше время.
Сияют витрины магазинов. «Огни Бродвея». Избитая уимблдонская шутка, которую тут, однако, повторяют опять и опять (клиентам, ради непринужденности). У меня офис не где-нибудь, а на Бродвее. Мои окна глядят на огни Бродвея.
Две девушки, смеясь, разминулись.
Иногда я смотрю на все так, как, должно быть, представляет себе нашу жизнь Сара. Другой, диковинный мир, похожий на сон.
Заглядываю, идя к двери своего офиса, в окно «Центра загара» и вижу плетеные кресла, ярко-красные подушки, пальму в кадке. Одним махом переносишься в Марракеш. Девушка, которая только что вошла, нелепо смотрится в пальто.
Достаю ключ и открываю свою уличную дверь. Черная, одноцветная, слегка утопленная в стену, она втиснута между «Центром загара» и аптекой и выглядит немножко неправдоподобно – можно подумать, ведет в какой-нибудь потайной коридор или всего-навсего в узкий зазор между двумя стенами.
Сара в свое время, должно быть, остановилась тут, недоумевая. Одним холодным солнечным утром.
На двери латунный ящик для писем и латунная круглая ручка – она не поворачивается и нужна скорее для вида. Сбоку кнопка звонка, переговорное устройство и небольшая скромная табличка: «Уэбб Инвестигейшнз».
Открываю дверь. За ней почти сразу узкая лестница, ведущая вверх. Крохотный пятачок пола перед лестницей нельзя назвать ни прихожей, ни вестибюлем. Вряд ли это может понравиться, вряд ли клиенты испытывают здесь прилив бодрости. Но, если на то пошло, именно этого, наверно, они и ждут: ощущение чего-то закулисного и тайного, ощущение стиснутости.
Это уже не Бродвей – не «широкий путь». Это узкий путь.
Поднимаю голову. Наверху, на лестничной площадке стоит Рита. Не припомню, чтобы она встречала меня здесь, и у меня внезапное чувство, будто за время моего отсутствия произошел переворот. Революция. Теперь это Ритин офис. Сейчас она спустит меня с лестницы.
Или же я клиент, явившийся неизвестно по какому делу, и Рита вышла мне навстречу, как выходит к посетителям, чтобы смягчить впечатление от неприветливой лестницы.
Выглядит как стюардесса над трапом самолета.
Без двадцати с чем-то шесть. Поздновато, конечно, но с миссис Лукас договорились на без четверти. Рита знает, где я был (если не считать Бичем-клоуз). Как она настроена? Чувствует облегчение? Рада мне? Или просто хотела увидеть мое лицо, пока я еще не придал ему фальшивое выражение?
Поднимаюсь. Вспоминаю свои дайсоновские сны. Но вдруг мне становится ясно, почему она тут стоит. Маленькие жесты, знаки: показывает на часы, кивает в сторону офиса. Вот оно что. Миссис Лукас уже здесь, приехала раньше, и Рита, приветливо улыбаясь, провела ее в мой кабинет, предложила чаю и заверила ее, что я буду с минуты на минуту.
Говорит мне бодрым специальным голосом:
– Миссис Лукас уже вас ждет, мистер Уэбб.
Но пристально на меня смотрит, пока я снимаю куртку. Какой у меня вид? Понятия не имею. Шепчу:
– Папка, фотографии?
– Здесь. – Показывает.
Берет у меня куртку, шарф. Поправляю галстук. Похоже на какие-то тайные манипуляции в чулане. Беру папку и конверт. Вдруг она протягивает руку и быстрым, легким движением приглаживает мне волосы. Не припомню, чтобы раньше так делала. Что, скверно выгляжу? Улыбается какой-то необычной улыбкой – точно ей не до улыбок вовсе. Под розовой шерстяной кофточкой выступает грудь.
– Готов? – спрашивает. И это тоже необычно – как будто мне выходить на сцену.
Иду в кабинет с ощущением, что меня слегка подталкивают в спину.
– Здравствуйте, миссис Лукас, извините, что заставил вас ждать.
Не лучшее вступление.
Мы уже виделись, конечно. Предварительная беседа. Под сорок, приятного вида, хорошо одета. Обеспечена. Положила ногу на ногу, в руке чашка чая. Нервозности никакой. Видимо, даже довольна была, что опередила меня, что может оглядеть мой кабинет, мой стол.
– Я пришла слишком рано. – Живая, быстрая улыбка.
Деловитая, не из тех, что рассусоливают. Подозрение, уточнение... Но никогда не знаешь, как отреагирует, когда увидит содержимое конверта.
Обхожу стол, сажусь. Смотрит на то, что я принес.
Запах мебельного лака. Рита, пока меня не было, занималась уборкой, наводила лоск. Но штору не опустила. Черное стекло – словно нет за ним никакого Уимблдона – похоже на неэкспонированную пленку.
Папку кладу в сторону, конверт перед собой. Твердо опускаю на него сцепленные руки. Прежде чем начать, вежливо откашливаюсь.
Она подается вперед – внимательная, чуточку даже нетерпеливая. Ставит блюдце с чашкой на стол. Карие глаза. Обручальное кольцо. Как мы выбираем?
Почему, спрашивается, она должна болезненно реагировать на фотографии? Это же не снимки ужасов, зверств. Просто два человека... ну... делают друг другу приятное. Ничего общего с тем, что видишь, служа в полиции, что приходится протоколировать, фотографировать. Что иногда приходится совать под нос присяжным.
Но надо быть готовым ко всему (Рита на всякий случай будет стоять за дверью). Мои руки по-прежнему лежат на конверте, я снова откашливаюсь и, еще не начав говорить, слышу слова, которые произносил множество раз.
– Миссис Лукас, я всегда на этом этапе говорю клиентам, что не поздно еще остановиться. Все зависит от вас, от вашего решения. Эти... улики могут быть уничтожены. Это очень легко сделать. Мы не в суде. И никто не будет знать.
Как будто объясняешь права арестованному.
«Это пройдет», – сказала Рита.
Ее последний залп год назад, когда она стояла перед моим столом со светом в глазах, который мог обернуться чем угодно. Ливнем, льдом. Пустой след, это пройдет.
Последний залп, который был больше похож на акт милосердия, на гуманную отсрочку. Она только хотела меня спасти – неужели я не вижу? От будущей боли и сожалений. От того, чтобы выглядеть в будущем дураком. Еще большим дураком, чем теперь.
Неужели я не вижу, что меня ждет, – и неужели не вижу, что стоит передо мной сейчас?
Ей следовало бы повернуться и выйти, но она, казалось, вросла каблуками в ковер.
И она не собиралась разжижаться, течь струями, использовать эту последнюю дешевую уловку (хотя дело обычное, известное – именно так нередко все и начинается, плачущая секретарша в кабинете начальника, спросите любого юриста по разводам, спросите любого частного детектива).
Свет в ее глазах был просто Ритиным светом, Ритиной аурой.
Посмотри на меня, Джордж. Товар, может, и не первой свежести, но по крайней мере ты знаешь, что берешь. Подумай об этом, Джордж. Пустой след, холодная постель. А ее ты даже не видел обнаженной.
(Надо же, сколько всего можно прочесть в светящихся глазах.)
Не видел обнаженной? Ты так думаешь? А когда ее, одетую совсем для другого, сажали в полицейскую машину? А когда я в первый раз приехал туда, где она сейчас?
Не видел обнаженной?
«Подумай об этом, Джордж. Это пройдет».
Нет, не проходит. Неправду говорят, будто это проходит, остывает с возрастом. Растет, цветет тем сильней, чем меньше остается времени. Восемь, девять лет... Сколько ей еще? С годами ценность увеличивается, а не уменьшается. Вот одно, к чему я пришел. И о том, что у нас внутри, мы не имеем понятия, узнать это невозможно. Вот другое.
Этого вообще могло не случиться, мы могли так и остаться в неведении. Какая-то пружина в тебе ждет случая распрямиться.
Восемь, девять лет... Но когда-нибудь я поеду туда в последний раз, буду не просто посетителем и вернусь не один.
Рита могла уйти от меня еще год назад. Сейчас уйдет точно.
Когда-нибудь останутся уже не годы, а месяцы, не месяцы, а недели. Не недели, а дни. Когда-нибудь останется только простой маленький шаг, шаг через черту, которой даже не видно. Простой огромный шаг. Он, может быть, даже покажется шагом в новую пропасть.
Но я буду наготове, сердце мое. Буду наготове и подхвачу тебя.
Как это произойдет? Сколько раз я воображал, репетировал, мечтал... Глупо, я знаю. Ноябрьский день? Хотя почему обязательно ноябрьский? Туманный хмурый ноябрьский день. Часто, сам не знаю почему, я вижу это именно так. Мне чудится, что из-за тумана я застреваю в кошмарной уличной пробке. О господи, я опоздаю – в такой день.
(Я знаю, что задолго буду на месте.) Туман. Все скрыто, затеряно. Правильно это будет? Скользнуть в мир, когда он существует только наполовину. Тайком, невидимкой поначалу – иначе было бы слишком. Как арестованные, которые идут в тюрьму под одеялами, точно прикрывая наготу, через последнюю полосу света.
Одеяло тумана. Вот, вот тебе одеяло. Все одеяла на свете.
Туманный день, кутающий все в серое.
Нет. Я хочу, чтобы день был похож на сегодняшний, который уже сменился ночью. Суровой ночью, морозной, это ясно. Но завтра опять будет ослепительный день, голубой и тихий.
Я хочу, чтобы тогда было как сегодня. Буду стоять, ждать с колотящимся сердцем, волны моего дыхания перед глазами. И наконец она появится, выйдет на ясный свет дня.
SwiftLight of Day
Уимблдон – район на юго-западе Лондона. Бродвей – улица в Уимблдоне. (Здесь и далее прим. перев.)
Паста из маслин.
Гора Пан-ди-Асукар («Сахарная голова») находится у входа в бухту Гуанабара, на которой стоит город Рио-де-Жанейро.
Умышленное убийство в Великобритании карается пожизненным заключением с возможностью освобождения по прошествии определенного срока. Тюремный срок делится на стадии, различающиеся режимом.
Петух в вине (франц.).
Здесь умер Наполеон III, император Франции (франц.).
января 1873 года (франц.).
See more books in http://www.e-reading-lib.com
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |