(печатается в сокращении)

К 70-летию Великой Победы

Будто и не было детства

(печатается в сокращении)

Прошло тринадцать лет, как перестало биться сердце моего деда Василия Павловича Винникова, маленьким мальчиком встретившего весть о начавшейся войне. Он родился в деревне Сергиополь, которой посвятил всю свою жизнь, вернувшись после окончания войны. Его воспоминания о пережитых трудностях в военные годы навсегда запали в мою душу. В канун праздника Дня Победы я хочу поделиться ими с читателями районной газеты.

Весна 1941 года. В дорогу почти все готово. Черный мерин, перебирая копытами, рвался в путь. Горячие, только что испеченные матерью лепешки, завернутые в платок, и крынка с топленым молоком уже стояли в телеге. Мне нравилась вся эта суета перед моей поездкой. Я, одетый в новый серый костюм и обутый в ботинки, купленные на последние деньги, был в центре внимания. Все подходили ко мне, обнимали и целовали, а Клавка с Нинкой, младшие сестры, вцепившись в мою штанину, стали реветь. «Да что ж они, все ноют», – думал я. Последней подошла мама. Тоже обняла, но не так, как все, а как-то по-своему, по-матерински, поцеловала в щеку и, перекрестив, сказала:

– С богом, береги себя, сынок.

Я, еще раз обняв мать, вскочил на телегу, и мы тронулись. Через полтора часа я уже сидел в вагоне поезда и прислушивался к мерному стуку колес. Дело в том, что семья наша была большая – шестеро детей. Мой старший брат Иван жил в Донбассе, и я, как второй по старшинству, был отправлен к нему, так как всех нас родители прокормить были не в силах. Мне живо представилась жизнь в Донбассе: как поступлю в школу, стану усердно учиться, как приеду в деревню уже совсем другим, взрослым. Погрузившись в мечты, я, не замечая того сам, заснул. Меня разбудил смех солдат, видимо, севших на поезд, когда я спал. Они привлекали мое внимание, и мне очень хотелось подружиться с ними. Один из них, высокий и белокурый, заметил мой любопытный бегающий взгляд, подошел ко мне и спросил:

– Как звать тебя, паренек?

– Василием, – бойко ответил я, довольный тем, что со мной заговорил солдат. – Я в Донбасс еду.

Солдат потрепал меня по голове, достал из кармана гимнастерки кусочек сахара и отдал мне. Съев сахар, я продолжал разглядывать солдат, прислушивался к их разговору. Они говорили о каком-то Гитлере, фрицах, которые идут на нас. Мне ничего не было понятно, и я опять заснул.

Через два дня я был уже в Донбассе. Иван встретил меня на вокзале, и мы на троллейбусе поехали домой. Ваня со своей женой Эльзой, немкой по происхождению, жил на окраине города. На протяжении всего времени, пока мы добирались, я с необыкновенным восторгом рассматривал высокие многоэтажные дома, людей, которые все куда-то спешили, машины. Донбасс никак не походил на нашу деревушку. Я под впечатлением увиденного не заметил, что мы уже были на месте. Дом, в котором жил Ваня, стоял на холме. Он не был таким, какие я видел прежде: невысокий, трехэтажный, с облетевшей местами штукатуркой.

Нас встретила полная, краснощекая женщина. Это была Эльза. Она не понравилась мне, точно так же, как и я ей. Она сразу невзлюбила меня, мои веснушки, мои кривые, в цыпках, руки, мое чавканье за столом. Я стал сбегать из дома. Взбирался на чердак, захламленный старыми стульями, покрытыми многолетним слоем пыли и паутиной, пластинками и всякими ненужными никому вещами. Такой же, ненужной никому вещью ощущал себя и я. Из маленького, помутневшего окошка открывался необыкновенный вид на город: виден был вокзал, окруженный молодыми березами; где-то вдали поблескивали золотые купола церквей, а еще дальше виднелась крыша театра. Я целый день мог просиживать на чердаке, а то и ночь, глядя на звезды. Однажды, проводя время на чердаке, я услышал, как кто-то бойко карабкался по рассохшейся лестнице. То был Петька, соседский сын, с которым мне давно хотелось подружиться, но не было случая.

– Здорово, – звонко проговорил он. – А что ты здесь делаешь?

– Сижу, на город смотрю, – ответил я.

Так мы и познакомились. Петька был голубоглазый и рыжеволосый. С лица его, усыпанного веснушками, которые вовсе не портили, а наоборот, украшали его, не сходила улыбка. Петьке было столько же, сколько и мне – одиннадцать. Жизнь моя в Донбассе после знакомства с Петькой стала уже не в тягость. Целые дни напролет проводили мы на улице. Ваня вырезал из дерева пулеметы, и мы, выкрасив их в черный цвет и построив баррикады из камней и кирпичей, играли в войнушки. Однажды, проснувшись рано утром, я решил сходить на чердак. После знакомства с Петькой я перестал там бывать. Взобравшись, взглянул в окно. Яркое летнее солнце нехотя поднималось из-за горизонта. Город еще спал. Кругом тишина. Я вспомнил деревню, маму и всю нашу большую дружную семью. Вспомнил и понял, что хочу домой и как можно скорее. Но этому не суждено было случиться.

Петька, взобравшись на чердак, весь взъерошенный и запыхавшийся, проговорил:

– Васька, война началась! Настоящая! Мне папка сказал.

Я обрадовался, что теперь в войну можно будет играть по-настоящему. Мы с Петькой в своем одиннадцатилетнем возрасте не очень хорошо понимали смысл слова «война». Для нас она была игрой, где героями одерживались победы. Но все изменилось, когда Ваню и отца Петьки призвали на фронт. Эльза выгнала меня из дома, и через пару дней после призыва Вани в армию уехала куда-то. Я перебрался жить к Петьке. Однажды ночью нас разбудили пронзительные крики. Послышалось, как что-то врезалось в крышу нашего дома, и она обвалилась. Это была бомба. Мы выбежали из дома. Соседи были уже на улице и со слезами на глазах смотрели, как горит наш дом. Бомбежка не прекращалась. Снова, один за другим посыпались снаряды. Все с криком и плачем ринулись в разные стороны. Мне стало страшно. Я не знал, что делать, и тоже побежал. Куда и как долго я бежал, сам не знаю. Вдруг кто-то схватил меня за руку и потащил, что-то приговаривая на незнакомом языке. От мысли, что со мной рядом находится живой человек, мне стало спокойнее. Я не противился ему, а шел сам. Вдруг скрипнула дверь, меня толкнули, и я, скатившись по железной лестнице, больно упал на спину. Дверь закрылась. Судя по запаху сырости, место, где я оказался, было подвалом. Прошло немного времени, и я стал приходить в себя. Мне стало страшно находиться в этом темном и сыром месте. Я замерз. Жутко хотелось есть. К счастью, близилось утро. Слабый свет солнца медленно проникал через небольшое окно в подвал. За дверью послышались голоса. Двое людей в серой с черным воротником форме взяли меня за руки и вывели наверх. Теперь я понял, кто такие были фрицы. Я оказался в плену, в котором провел всю войну.

С другими мальчишками и девчонками работал на заводе в Польше по восемнадцать часов в день, спал у станка. Кормили скверно: давали только пару сырых картошек. Летом можно еще было жить. Мы ели траву и все, что могли поймать: кузнечиков, стрекоз, мышей. Зимой, кроме того, что нельзя ничего было добыть поесть, приходилось еще спасаться от холода. Голод и холод я мог переносить, но терпеть издевательства немцев становилось невыносимо. Однажды нам велено было построиться. Фашистский офицер должен был сообщить какую-то новость о нашем дальнейшем существовании. Катя Емельянова, самая маленькая в нашей рабочей бригаде (ей было восемь), уже давно болела туберкулезом. Пока фриц осматривал нас, Катя, едва стоявшая, присела. Немец, заметивший это, прокричал в бешенстве:

– Русский гаденыш!

Подбежав к Кате, он пнул ее в живот. Она застонанала. Пнул еще раз и еще. Я не мог смотреть на это. Во мне проснулась необыкновенная ярость и ненависть к этому человеку, какую я еще никогда ни к кому не испытывал. Не боясь никого и ничего, я подбежал к фрицу сзади и набросился на него. Немцы оттащили меня. Вдруг один из них вытащил пистолет и прицелился. Я замолк.… А потом, придя в себя, горько заплакал. Немец нажал на курок. Он выстрелил в землю у моих ног. Заметив испуг на моем побледневшем лице, выстрелил еще пару раз, забавляясь над тем, как я подпрыгивал.

На следующий день мы должны были переправиться через Одер и идти к Берлину. Мучительная боль, охватившая все мое тело, мешала идти. Я часто останавливался, чтобы передохнуть. По дороге встречались мертвые. Остановившись очередной раз, среди них я увидел знакомого и близкого мне человека…Это был Петька, тот самый рыжеволосый и озорной Петька! Я подбежал к нему.

– Петька, вставай, вставай, – кричал я, пытаясь поднять его, – пойдем со мной скорее!

Немец, заметивший, что я отстал, подошел и ударил меня кнутом. Я, едва сдерживая подступившие к горлу слезы, побрел. Мне стало абсолютно все равно, что со мной будет дальше, останусь ли я жив или погибну. Во мне уже все было убито, был убит ребенок. Много испытаний выпало на мою долю. Но я уцелел.

Домой я вернулся в середине августа 1945 года. Деревня, в которой мне все раньше казалось таким большим – дома, деревья, – предстала совсем маленькой и приземистой. Я робко вошел во двор. Стало страшно, страшно узнать, как моя семья пережила войну: все ли живы.

– Господи, – прошептала мама, – живой…

Я подбежал к ней и, зарыдав, припал к ее ногам. Но мама не плакала, потому что не было больше сил плакать, не было больше слез. Ее впавшие, потускневшие глаза дали понять, как она пережила войну. Сначала умер отец. А потом пришла похоронка о смерти Вани, героически погибшего под Сталинградом. Война закончилась не без потерь. Но нужно было жить. Теперь я, как единственный мужчина, должен был кормить семью.

Вот так я пережил войну, лишившую меня отца, брата, друга, детства… Я стал взрослым, не успев побыть ребенком.

Г. Винникова.

Дата добавления: 2015-08-28