Я скажу: «Каким-то чудом я избавился от них!»
* * *
Сетует она, а слезы — зримый след душевных смут,—
Слезы, смешанные с кровью, но щекам ее текут:
«До каких же пор украдкой мы встречаться будем, друг?
Где найдем мы избавленье от безмерных наших мук?»
***
Старуха молодится, уверяя, что дивно свеж ее лица овал,
Но век прошел с тех пор, как за распутство ее хозяин по щекам бивал.
Вот семенит она под покрывалом: шажочки спотыкливо-неверны,
А жалкие крысиные косицы, должно быть, из мочала сплетены!
* * *
О вино в стеклянном платье, о блаженно-молодое,
Нынче ты сыграло свадьбу с родникового водою!
Было ты — как яхонт алый, а едва с водой смешалось,
В буйную розовощекость превратилась эта алость!
* * *
О темнокожая девушка, я страстью к тебе сражен,
Тобой ослеплен я, единственной из множества дев и жен:
Кокетливо растягиваемые, пленительные слова,
Эбеновый торс, эбеновые плечи и голова!
***
Ах, друзья, вы не внимайте повеленьям благочестья,
А, восстав от сна, смешайте душу с винным духом вместе.
На траве святое утро плащ рассвета расстелило,
И росой отяготились вихрей влажные ветрила.
Пробил час — и перед кубком преклонил кувшин колени,
А петух вскричал: «Пируйте поутру, не зная лени!»
Громко флейта застонала от желания и страсти,
Ну, а ей красноречиво вторят струны сладострастья.
Что вся жизнь, весь мир подлунный, кроме этого мгновенья?
Что милей, чем виночерпий в миг покорного служенья?
***
Туча, чреватая ливнем, свинец вечеров распоров,
Пришла, шатаясь от тяжести, опираясь на плечи ветров.
Она внесла в мою темень дождей журавлиный стан
И ярость воды, изливающейся, как кровь из отверстых ран.
И небо в ту ночь, когда туча рассеялась наконец,
И звезды, ближе к рассвету, сплелись в единый венец,
Внезапно похоже стало на росных фиалок луг,
Где венчики белых лилий пораскрывались вдруг!
* * *
Седины отца я отдам за твой, скрытый гробницей, прах.
Благостны память, и тело твое, и вихрь на могильных холмах!
Кем был для меня ты, я знаю один; жаль, душен твой смертный кров,
О, если б я умер, о, если б ты остался жив и здоров!
Когда ж я с могилы твоей уйду, рыдая, казнясь и любя,
Мой разум и благородство мое оплакивать станут тебя.
* * *
На моих висках страстотерпца — украшенья сребристых седин,
Но доныне упорствует сердце в заблужденьях былых годин.
Безобразны седые пятна, но душою потребно пасть,
Чтоб гнедого коня безвозвратно перекрасить в другую масть!
Это будет поддельная младость, и подлога ничем не скрыть,
Ведь утрачена прежняя радость, порастеряна прежняя прыть!
***
Душу твою чаруют прекрасных очей дары,
Влекут твое сердце ночные и утренние пиры,
Гибкой ветви подобный тебя привлекает стан
И щеки, похожие дивно на спелых яблок дурман.
Ты в сорок лет не мудрее, чем двадцатилетний юнец,
Скажи мне, приятель, когда ж ты образумишься наконец!
* * *
Каюсь, друзья мои, я поступил повеленьям ума вопреки,
Поработил меня кубок, воссев на престоле моей руки!
Я встретил бродягу по кличке «Вино» и нападки его отражал,
Только прямо в мятежное сердце мое он вонзил свой острый кинжал!
Ей-богу, не знаю — единственный раз свершил я молитву вину
Или дважды к коварному кубку прильнул — и трижды, пожалуй, прильну?!
* * *
О ветер отчего края, родных пустынь и урочищ,
Уж лучше забудь меня, если моих дум развеять не хочешь!
Ведь нынче я свое ложе в ночи разделяю с тоскою,
Мне очи бессонница на ночь подкрашивает сурьмою.
Лишь страсть мне повелевает — угрюмо, властно и строго,
Я жалуюсь только богу — и никому, кроме бога,—
Подобно тому, кто томится, живьем от любви сгорая,
И больше не ждет ни покоя, ни дремы, ни вечного рая.
***
Как ночь для спящего коротка — проснулся и все забыл!
Как ничтожен чужой недуг для того, кто болящего посетил!
Та частица жизни, которую ты оставить во мне смогла,
Будь залогом счастия твоего: благодарность моя светла!
В ночь свиданья казалось мне, что лежу я в обнимку с душистой травой,
Источающей благоуханья волну в эту тьму, в этот холод живой.
И когда б облаченными в сумрака плащ нас кто-то увидеть успел,
Он одним бы единственным телом нас счел, хоть сплетенным из двух наших тел!
* * *
Сколько я ночей без сна проводил, а по постелям
Собутыльники мои полегли, убиты хмелем!
И под их блаженный храп о любви святой и пылкой
С флейтой вел беседу я да с хохочущей бутылкой.
Лютня пела о любви, ну а ночь во тьме витала
И огни падучих звезд гневно мне в лицо метала!
Бросила в меня она рой осколков мирозданья
С возгласом: «Ты Сатана, дух мятежный отрицанья!»
* * *
Флейте привет и лютне привет, привет воркованью голубок,
И тонкому станом, как гибкая ветвь, юнцу, подносящему кубок!
Привет виночерпию неспроста и месяцу молодому,
Собой отменившему власть поста, возвестившего радость дому!
***
Приятно охлажденное питье, а отчего — и сам я не пойму,
О да, друзья, я сомневался в нем, но нынче возвращаюсь я к нему.
Любому возвращению — хвала, подайте ж мне — в сорочке из стекла —
То зелье, что, как яхонт алый, спит в жемчужине, сгорающей дотла!
Вино, вливаясь в кубок, неспроста сребристую решетку чертит в нем,
Где ледяных колечек суета, то одиноких, то — вдвоем, втроем.
И кажется порой, что в кубке том поет нам дева абиссинских стран,
На ней шальвары из воды с вином, а их окрасил праздничный шафран!
Как разостлалась поверху вода, сносящая обиды уж давно,
А под водой бушует, как всегда, бунтарское тревожное вино.
Мы орошали жажду в сто глотков, и таяла прохлада пузырька,
Когда беспечных этих пузырьков касалась виночерпия рука!
***
Под сенью виноградных лоз мы напивались допьяна,
Лицо возлюбленной моей во тьме мерцало, как луна,
Любая зреющая гроздь преображалась на глазах
В скопления жемчужных звезд на изумрудных небесах!
***
О судьба, в жизни ты не оставила мне ничего, кроме горя с бедой,
И от горестных дум я к могиле бегу, к расточенью души молодой!
О судьба, ты дотла мои слезы слжгла, ты в глазах угнездилась моих;
Хватит, горестей ты мне сверх меры дала, сбереги их для многих других!
***
О, эта ночь, судьбы подарок, благодеянье горних сил,
Чей образ — он душист и ярок — я ныне в сердце воскресил!
О, ночь воспоминаний странных, та ночь, когда взнуздал я их,
Ту пару лошадей буланых, ту пару кубков золотых!
Те кони, устали не зная, свершали путь во мраке свой,
Их огревали, подгоняя, бичи погоды дождевой.
Рысцой бежали кони эти, пока не оказался я,
Хмелея, в пряном лунном свете — на луговине бытия.
Ах, там играла тонким станом пугливоглазая газель,
Косилась, воду уносила и приносила лунный хмель,
Она влекла созвездий реки к шатрам небесной вышины,
Блаженно трепетали веки, не чарами ль насурьмлены...
Сродни эбену, благовонии, но неподвластные живым,
Блаженно кудри-скорпионы к щекам прильнули восковым!
Те скорпионы были с нами, кусая щеки, плечи, лбы,—
О, ночь, украденная нами у роковой моей судьбы!
Та ночь в моем существованье была лишь проблеском огня,
Меня влечет ее дыханье, медовой свежестью маня.
Вино и мед, вино и мука, и скорпионов круговерть...
Смерть — это попросту Разлука, Разлука — это просто Смерть!
* * *
Долгой бессонной ночью моя тайна раскрылась глазам,
И зрачки воззвали на помощь, боясь покориться слезам.
В пучину тоски и волнений, неведомую досель,
Меня погрузила печали не знающая газель.
Она припадает к кубку, совсем подобна, смотри,
Месяцу молодому, что тает в багрянце зари!
***
Трезвым не будь, поскольку пьянство всего примерней,
Утреннюю попойку соединяй с вечерней.
Трезвенник пусть горланит, словно кимвал бряцая,
Слух легковерных ранит, радость твою порицая!
Пусть сей ничтожный малый, плоше щербатой крынки,
Вздорным своим благочестьем торгует на вшивом рынке!
Выбрав себе дорогу, занятье или забаву,
Делай лишь то, что по сердцу, что по душе иль нраву!
В этом я твердо уверен, не испытываю сомненья,
Это мое правдивое и справедливое мненье!
Выдержанные вина щедро пускай вкруговую
И, осушивши чашу, бери немедля другую!
Не пей ничего (о благе взывают наши напевы),
Кроме вина и влаги уст возлюбленной девы!
Разве не слышишь, как утром гудят облака блестящие:
«Эй, протирайте очи! Эй, пробуждайтесь, спящие!»
* * *
В кубок по уши влюбленный и коленопреклоненный,
Горлышко кувшин распялил, раб из глины обожженной!
И струна послала нынче флейте нежное посланье,
И они слились в едином развеселом колыханье.
Благородные особы нынче пьют, вину доверясь:
Трезвым быть в денек подобный — непростительная ересь!
Развлеките меня, ведь в жизни все — развлеченье, живем пока!
Жизнь, после которой приходит смерть,— отчаянно коротка.
Берите услады у времени, нам отпущенного взаймы,
Удары судьбы не медлят: пройдем и исчезнем мы.
Так дайте у этого мира мне взять все отрады его!
Когда я его покину, мне будет не до того.
* * *
Мою молодость отняло время, я теперь седой человек,
Юность лик от меня отвратила, я простился с нею навек.
Образумился я на диво после вешней былой суеты:
Стали помыслы благочестивы, целомудренны сны и мечты.
Приказав позабыть о кубке, запретил мне дурить имам,
И вино от меня вернулось к виночерпиям — просто срам!
Поневоле я стал воздержан, ведь имам этот между мной
И усладами краткой жизни нерушимою встал стеной!
* * *
Я наконец опомнился, но после каких безумств настали хлад и грусть.
Так не ищи любви на том погосте, куда я больше в жизни не вернусь!
Я нынче охладелый седоглавец, и юноши зовут меня: «Отец!» —
Мне нынче места нет в очах красавиц и в теплоте строптивых их сердец.
Я развлекаюсь, сам себе переча, почти лишен душевного огня.
Подумать только! Никакая встреча совсем уже не радует меня!
Я всеми позабыт в домах соседних — в своем привычном дружеском кругу,
Но, впрочем, есть веселый собеседник, на шалости его я разожгу!
Да есть еще хозяйка винной лавки, она исправно верует в Христа,
И постучался к ней, едва зарделась рассветная густая теплота.
Она услышала, кто к ней явился, узнала забулдыгу по шагам,
Того, которого не любят деньги, да и за что любить меня деньгам!
Потом она покинула лежанку, с кувшинов сбила хрупкую печать,—
Так сон дурной оставил христианку, ей веки перестал отягощать.
Ночь распустила крылья в блеске винном, вспорхнула, чтоб лететь в свои шатры,
Медь меж большой бутылью и кувшином был солнца луч припрятан до поры!
И вот хозяйка принесла мне в кубке такого золотистого вина,
Зрачки которого блестели, хрупки, ресницами не скрыты допьяна!
Вино хранилось бережно в подвале, и тень его гнала полдневный зной,
Когда чертоги дня торжествовали и душный день кипел голубизной.
Бутыль, увита в мягкость полотенец, стоит со сверстницами заодно,
А в ней, как созревающий младенец, крепчает вдохновенное вино.
Так будь подобен утреннему свету, и мрак гони, и пальцы растопырь,
Еще не пробужденный, не воспетый, дух винограда, мальчик-богатырь!
И подал мне мое вино с улыбкой, как чудо-ветвь сгибая тонкий стан,
Неумолимый виночерпий, гибкий и облаченный в шелковый кафтан.
И мускус цвел на лбу его широком, и виночерпий был, как солнце, юн,
А на виске его свернулся локон, как полукруг волшебной буквы «нун»!
* * *
Весна вселяет в нас безумий череду,
Но это лучшее из всех времен в году.
Отраду и любовь весна тебе дает,
Как бы в залог своих улыбчивых щедрот!
В проснувшемся лесу щебечет птичий хор,
На зелени лугов — веселых песен спор,
Лужаек островки расхохотались вдруг:
То благодатный дождь все оросил вокруг!
* * *
Загорится зорька пламенем-пожаром,
Выеду я утром на коне поджаром;
Выеду я утром по привольной сини,
На коне буланом с вызвездью на лбине.
Лихо мы скакали (спали звери в норах).
Нам земля раскрылась в лентах и узорах
И в цветах — незрячих и еще несмелых:
Вся в бутонах алых, желтых или белых!
Лепестки бутонов, нежные дремотно,
На уста похожи, сомкнутые плотно.
А иной — в соцветьях — распустился, зыбкий,
И глядит с опаской иль с полуулыбкой,
А пруды — прозрачны, луговины — немы,
И, дождем омыты,— блещут, как дирхемы!
И слезой, что чутко спит в глазу влюбленном,
Кажется нам солнце в воздухе зеленом.
А потом большими, жадными глотками
Мы вино хлебали, жаркое, как пламя.
Лишь взглянув на это дьявольское зелье,
Захмелеть возможно, начудить с похмелья!
Завертела дева смуглою ладошкой —
Взмыл в полет за дичью лунный сокол дошлый!
Заблистали перья, как кольчуги звенья,
А в очах вдруг вспыхнул светоч нетерпенья!
Клюв его кинжальный остротою страшен
И порою словно пурпуром окрашен.
Голова похожа на округлый камень,
И пестреет грудка буквами-значками,
Будто бы пергамент с тайною крамолой...
Ну, а хвост отточен, как палаш тяжелый.
Он подвижен злобно, как змея без кожи,
А кривые когти с письменами схожи.
Крыльев чернь, повыше рукавицы алой,
Оторочкой темной кажется, пожалуй...
* * *
Мы попали под дождь, утонули в пучине морской.
Нет, не я умолял, чтоб ниспослан был ливень такой!
Приближаясь к закату, взирая на нас из-за туч,
Солнце шлет нам последний, вечерний, болезненный луч,
Но не может прорвать облаков непроглядный свинец,
Как бессильный старик, что пошел с молодой под венец.
* * *
Платье желтое надела — и очаровала нас,
И пленила, покорила множество сердец и глаз,
Словно солнце на закате, волоча по нивам пряным
Драгоценные покровы, что окрашены шафраном!
* * *
Меня взволновала молния, блеснувшая в туче алой,
Когда закатное солнце посылало нам взгляд усталый.
Свет молнии то показывался, то шастал по дальним нивам,
Как будто скупец какой-то зажигает костер огнивом.
***
Красавице Хинд что-то не по душе густая моя седина:
Мою голову, как плотной чалмой, окутывает она.
О красавица Хинд, это вовсе не мне скоро так побелеть довелось,
Побелели пока лишь пряди одни, лишь пряди моих волос!
***
Любовь к тебе, о соседка, бессмысленною была,
От нее отвлекали другие помыслы и дела,—
И узнал я то, во что прежде молодой душой не проник,—
Поседел я, и седина мне подсказала, что я старик.
Созидающий замки зодчий, собирайся в далекий путь,
Человек, до богатств охочий, распроститься с ним не забудь!
* * *
Жил я в мире поневоле, будто кто меня заставил,
Я не прилагал стараний, ни хитрил и не лукавил.
Все изведав, знаю — нечем веселить мне сердце боле,
Жизнь — сосуд, где угнездились страсти, горести и боли!
Жизнь кляня, уйду однажды в царство вечного ночлега,
Не оставив ни отростка, ни ствола и ни побега!
* * *
О друг мой, разве не веришь ты, сколь чудесны мирские дела,
Зиждителю мира, его творцу — благодарность и похвала!
Та жизнь, которую вижу я, заставит влюбиться в смерть:
Завидна мне участь того, над кем уже помрачилась твердь!
Твердым-тверда глухая скала, и гладки ее края,
По которым скользит дождевая капель и ноженьки муравья,
Но и эта скала — в миг большой беды — не терпимей меня отнюдь.
Эти боли порой заставляют меня к пряной горечи рта прильнуть.
Ну так кто ж из объятий рока когда выходил невредим и дел,
Дажe если он в жизни отрады знал и годами жизни владел!
Жизнь унизит его. Он, что был велик, униженье воспримет вдруг.
Поневоле меч власти придется ему уронить из безвольных рук.
Беспечный, в пучине невежества ты купаешься, душу губя,—
Так бойся судьбы — я вещаю тебе, предостерегаю тебя!
***
Одинокие люди в доме тоски, ваши кельи невысоки,
И друг с другом не общаетесь вы, хоть друг к другу вы так близки!
Будто глиняные печати вас запятнали силой огня,
И ничья рука не взломает их, вплоть до самого Судного дня!
* * *
Предоставь врага его судьбе, чье неотвратимо торжество,
И тебя от недруга спасут все превратности судьбы его.
Ежели ты обещанье дал, выполни его, пока не стар:
Ведь посулы лживые всегда умаляют сердца щедрый дар.
Щедрый человек живет в веках, мы щедроты судим по делам,
Ибо подвиг есть в его судьбе, и она — благодеянье нам!
***
Сердце, ты на седину не сетуй, в ней обман, задуманный хитро:
Ведь нельзя платить такой монетой, бесполезно это серебро!
Я седого не хочу рассвета, страшен мне его угрюмый шаг:
Нет ему привета, нет ответа, враг ты мне, хоть светоносный враг!
Младость предала меня до срока, пегой сделалась волос река,
Вороненка пестрая сорока прогнала с крутого чердака!
***
Часто случалось, что щедрые люди нищали
И перед ближними уничижались в печали.
Так завяжи кошелек и не ссужай разгильдяям:
Знай, чем просить у скупца, лучше прослыть скупердяем!
* * *
Обрадованному большой удачей
Медь горестей еще послужит сдачей.
Надменный с униженьем незнаком,
Но он к нему все ближе с каждым днем!
Для скупердяя щедрый — вора гаже,
Что удивительней, чем скупость даже!
* * *
Я думал, что судьба моя — блаженных развлечений шум,
Но убедился в том, что жизнь — чреда из горестей и дум.
Теперь я счастьем пренебрег и отодвинул винный чан,
Теперь без стрел оставил я любви пленительный колчан!
Спросил я душу: «Что? Настал твоих безумств последний миг?»
Она в ответ мне: «Да, ведь я вошла в познания тайник!»
Перемежая свет и тьму, я с каждым часом все больней,
Вселился в плоть мою недуг до самого скончанья дней.
На одр болезни брошен я, чего хотел завистник мой,—
Иссох я — и моя душа влекома замогильной тьмой!
Последний воздуха глоток я сделал — такова судьба.
Над телом горестным моим власть жизни призрачно слаба!
Я стойкостью внушил врагам, что я еще вполне здоров,—
Но знаю, сколько ран укрыл терпенья моего покров!
***
О душа, человеческая душа, к гибели ты близка,
Но все еще питает тебя упований нетленных рука.
Человек лелеет надежды свои, и душа расстилает их впрок,
Только вскорости успевает свернуть их злосчастный, безжалостный рок!
***
Ловчего рука копья не мечет:
У него на рукавице — кречет.
Знает пусть беглец, что эта птица
К ловчему с добычей возвратится!
Выучен для кровожадной битвы,
Он спешит, летя на зов ловитвы.
Нет пороков у него нисколько,
Кроме жажды убивать — и только!
***
Солнышко прогнало поутру под воспламененным небосводом
Ночи тьму, подобную шатру с приоткрытым озаренным входом.
И звезда пылала на заре, украшая лик ее блестящий,
Как светильник в жарком серебре, пламенем томленья исходящий.
В этот самый миг над головой, словно бы померкнув от досады,
Знаменем, одетым синевой, корчились печальные Плеяды.
Мы травили дичь в часы погонь; сбруею поскрипывал потливой
Крепконогий и мохнатый конь, мой игрун, красавец густогривый!
Рысью он пускается подчас иль кичится, на дыбы взвиваясь,
Красоте, утехе наших глаз, в этот чудный миг уподобляясь.
Так бывают девы хороши, так бывают девы разодеты,
Те, на чьих запястьях не гроши, а неповторимые браслеты!
Крепок круп у моего копя, грива же в траву струится длинно,
Ребра у него в пылу огня стали как ободья паланкина!
Крепко связан у него костяк, и пускай дорога вся изрыта,
А над ней в неведомых краях реют бирюзовые копыта!
В длительном пути являет прыть этот благородный иноходец:
Если надо, может сам отрыть, сам пробить копытами колодец!
Но в укор ему любая быль; нравный, не смирив своей гордыни,
Тучами он поднимает пыль, что клубится, как песок пустыни.
Выезжаю с соколом сам-друг, нас теперь влечет ловитвы тропка,
Крылья так изогнуты, как лук, что привык держать чесальщик хлопка!
Сокол, сокол! Он, как некий царь, тонкою короною увенчан,
Глаз его— сверкающий янтарь — ярок и на диво переменчив.
Ах, как сокол дерзок и отважен, ах, как веки глаз его легки!
День и ночь на неусыпной страже неподвижные его зрачки.
Тонок хищный клюв его, как бровь, бровь дугой красотки знаменитой,
Крылья его щедро изнутри пятнышками белыми покрыты.
Как похож сей окрыленный стан, стан, охвостьем завершенный длинно,
На расшитый золотом кафтан счастьем взысканного властелина!
Сокол на перчатке у меня, быстрый, он на привязи пирует,
Возвращается быстрей огня и нередко пищу нам дарует!
X—XII века
АЛЬ-МУТАНАББИ
* * *
Доколе, живя в нищете, бесславную долю
Ты будешь покорно сносить,— доколе, доколе?
Ведь если ты честь обрести не сможешь в сраженье —
То, чести не обретя, умрешь в униженье.
Так, веруя в бога, лети с оружьем в руках:
Для гордого гибель в бою — как мед на устах!
* * *
О, сколько вас, подобно мне, израненных, убитых
Девичьей шеи белизной, румянцем на ланитах
И блеском этих глаз, больших, как у степных коров,—
Вконец измучен, из-за них погибнуть я готов.
Чудесна юность, славно Ячить, пока ты молод, витязь,—
О дни в Дар-Асла, дни любви, вернитесь, возвратитесь!
Пусть жизнь твою продлит Аллах,— пока ты бодр и юн,
Немало в бусах и платках встречаешь гордых лун.
Вонзая острия ресниц, на стаи стрел похожи,
Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи.
Тягучими глотками пьют они из губ твоих,
И слаще фиников уста красавиц молодых.
Они стройны, нежней вина, но в них и сила скрыта:
Их своенравные сердца — из крепкого гранита.
А волны их волос черней вороньего крыла,
И ни морщинки на лице судьба не провела.
О, запах девичьих волос,— как бы в одном настое
В нем с маслом розовым слились и амбра и алоэ.
Улыбку дарит нам она прохладным тонким ртом,
И мускус локоны струят, играя с ветерком.
Давно, красавица, с тоской сдружила ты Ахмада,
С бессонницей — его глаза, а тело — с мукой ада.
Тебе — все естество мое, тебе — и сон и явь,
Твори, что хочешь: боль мою убавь или прибавь.
Не может не страдать герой, добычей став твоею:
Я — пленник локонов твоих и этой гибкой шеи.
Пить не грешно хмельную кровь из виноградных
Так напои того, кто в дар любовь тебе принес.
Явился я в расцвете сил — и все, чем я владею,
Всего себя отдам тебе, от страсти пламенея.
К сединам ранним приглядись, к слезам и к худобе:
Они — свидетели любви, моей любви к тебе.
Коль ты порадуешь меня хоть кратким единеньем,
Три дня отказа я снесу с безропотным терпеньем.
В цветущем Нахле жизнь моя сурова и мрачна,
Как в Иудее — жизнь Христа в былые времена.
Моя подушка — круп коня, зато крепка, упруга
Рубахой служащая мне отменная кольчуга.
Она красива и прочна, блестит, глаза слепит,
Как будто кольца сплел ее когда-то сам Давид.
Добьюсь ли превосходства я, склонившись перед властью
Судьбы, что за несчастьем шлет лишь новые несчастьж
Ищу я пищу и приют — от поисков устал,
Вздыхает грудь, суров мой путь, и краток мой привал.
Скитаюсь я из края в край, нужда меня изводит,
Склоняется моя звезда, но помыслы — восходят.
Быть может, уповаю я на то, чего достиг,—
Достиг по милости того, кто Славен и Велик.
Кто благороден, будет горд и в грубом одеянье,
Но мерзко видеть мервский шелк на подлой обезьяне.
Живи бесстрашно — иль умри, по жизнь отдай свою
Под шум знамен, с копьем в руке, честь обретя в бою.
Ведь лучше острого копья нет средства, что могло бы
Врага избавить от вражды, завистника — от злобы.
Но не живи, как те, что жизнь бесславную влачат,
Чью смерть живые не сочтут утратой из утрат.
Храни достоинство свое и в огненной геенне
И даже в сладостном раю гнушайся унижений.
Ждет гибель немощных душой, трусливые сердца —
Того, кому не разрубить и детского чепца.
Зато от гибели храпим бесстрашный, с духом львиным,
За честь готовый в спор вступить и с грозным властелином.
Не родом славиться — свой род прославить я стремлюсь,
Не предками — самим собой по праву я горжусь.
Хотя их добрые дела известны всем арабам:
Они спасали беглецов и помогали слабым.
Когда чему-то и дивлюсь, то удивленью тех,
Кто ясно видит, что душой вознесся выше всех.
Я — щедрости родной близнец, я — властелин созвучьям,
Отрава недругам, позор завистникам живучим.
И лишь в общине у себя,— Всевышний ей судья! —
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |