Действительно, дом находился в нескольких шагах от первого ряда могильных табличек. Мэтью отметил, что ставни закрыты, из чего следовало, что Уинстона дома быть не должно. Жилье никак нельзя было назвать просторным, и вряд ли в нем было больше двух или трех комнат. Дом был когда-то выбелен, но со временем известка облезла, оставив клочковатые стены. Мэтью пришло в голову, что этот дом в отличие от особняка Бидвелла и некоторых крепких еще фермерских домов своей запущенностью напоминает хижины невольничьего квартала. Он продолжал идти по дорожке, состоявшей из утоптанного песка и дробленых ракушек, и, дойдя до двери, громко постучал.
Ждать пришлось недолго.
— Кто там? — раздался голос Уинстона — резкий и слегка, похоже, неразборчивый — изнутри дома.
— Мэтью Корбетт. Могу я с вами поговорить?
— Это о чем? — На сей раз в голосе слышались явные усилия скрыть неуравновешенность состояния владельца. — О ведьме?
— Нет, сэр. О землемере, который приезжал в Фаунт-Роял четыре года назад.
Молчание.
— Мистер Бидвелл мне говорил, что вы его сопровождали по городу, — надавил Мэтью. — Я бы хотел знать, что вы о нем можете вспомнить.
— Я... я не помню этого человека. А теперь, если вы меня извините... у меня дела с бухгалтерскими книгами.
Мэтью сомневался, что у Уинстона есть другие дела, кроме как пить и планировать очередной пожар.
— У меня есть информация, относящаяся к Рэйчел Ховарт. Вы не хотели бы взглянуть на решение магистрата? Я только что прочел его ей.
Почти сразу раздался звук отпираемой задвижки. Дверь приоткрылась на несколько дюймов — достаточно, чтобы лучи солнца проникли в дом и упали на осунувшееся небритое лицо Уинстона.
— Решение? — спросил он, прищуриваясь на свет. — Оно у вас с собой?
— Да. — Мэтью показал свернутый документ. — Можно войти?
Уинстон колебался, но Мэтью знал, что кости уже брошены. Дверь открылась так, чтобы Мэтью мог войти, и закрылась у него за спиной.
В маленькой прихожей на плетеном столике горели две свечи. Рядом с ними, перед той скамьей, где сидел недавно Уинстон, стояла приземистая синяя бутыль и деревянная кружка. До этого момента Мэтью думал, что Уинстон — судя по его обычной опрятной внешности и утонченным манерам — воплощение деловой аккуратности, но вдруг его мнение столкнулось с резко противоположной действительностью.
В этой комнате стошнило бы свинью. На полу лежали россыпью рубашки, чулки и брюки, которые Уинстон не дал себе труда подобрать. Запах мокрой и заношенной одежды — в сочетании с запахом тела от некоторых предметов белья — был далеко не привлекателен. Кроме того, пол усеивали скомканные бумажки, рассыпанный табак, осколки глиняной трубки, несколько книг с разорванными переплетами и еще куча всяких вещей, переживших свою полезность, но не направленных в соответствующую мусорную яму. И даже узкий очаг едва не захлебывался золой и мусором. Можно было без особого преувеличения сказать, что вся комната напоминала мусорную яму, и Мэтью содрогнулся при мысли, как может выглядеть спальня. Ведро воняющего серой химиката может оказаться там далеко не самым противным.
Неподалеку стоял стол, который Уинстон принес обратно из тюрьмы. Теперь Мэтью понимал, почему его так тщательно чистили перед тем, как принести туда, — его поверхность представляла собой мешанину смятых и заляпанных чернилами бумаг, догоревших дотла свеч и беспорядочной груды бухгалтерских книг. Даже странно было, что Уинстон способен найти в этом крысином гнезде чистый лист бумаги или непролитую чернильницу. В результате этого короткого, но информативного осмотра Мэтью понял, что все дела Уинстона с Бидвеллом происходили в особняке, поскольку Уинстон не желал открывать состояние своего жилища — а возможно, и своего ума — работодателю.
Сейчас Уинстон наливал себе синей жидкости в кружку. Он был одет в длинную серую ночную рубаху, на которой виднелось множество следов небрежной штопки, а также несколько прожженных дыр, из чего Мэтью понял, что власть этого человека над огнем не распространялась на искры из трубки.
— Так что, — спросил Уинстон, — значит, приговор вынесен? — Он заглотнул порцию своей радости, в которой Мэтью определил сидр или ром. — Давайте расстелите его здесь.
Мэтью расстелил, но держал на документе руку, потому что отвечал за него. Уинстон наклонился и стал читать каллиграфический почерк.
— Что ж, никаких сюрпризов. Значит, ее сожгут в понедельник?
— Да.
— Самое время. Ее надо было отправить на костер еще месяц назад, всем было бы лучше.
Мэтью свернул приговор и с отвращением оглядел обстановку.
— Вы всегда так живете?
Уинстон собирался сделать очередной глоток, но кружка остановилась на полпути.
— Нет, — ответил он язвительно. — Моих слуг отозвали. А обычно у меня здесь ливрейный лакей, горничная и поломойка, которая горшок заодно моет. — Кружка подвинулась ко рту, и Уинстон вытер губы тыльной стороной руки. — Можете идти, Сэр Ваше Преподобие.
Мэтью слегка улыбнулся, но натянуто. "Сэр Ваше Преподобие" — так на жаргоне трущоб назывались человеческие экскременты.
— У вас была долгая ночь, — сказал он.
— Долгая ночь? — поднял брови Уинстон. — В смысле?
— В смысле... долгая ночь. Я полагал, что вы встаете рано, а потому, наверное, работали в предрассветные часы.
— Работал... — Уинстон кивнул. — Да, я всегда работаю. — Он показал на заваленный стол. — Видите? Считаю его денежки. Его пенсы и гинеи да собачьи доллары. Его приход и расход. Вот что я делаю.
— Как-то вы не очень гордитесь своими достижениями для мистера Бидвелла, — сказал Мэтью. — Он ведь весьма полагается на вашу службу?
Уинстон поглядел на Мэтью — покрасневшие глаза насторожились.
— Вы можете идти, — повторил он с более зловещей интонацией.
— Сейчас пойду. Но мистер Бидвелл предложил мне найти вас и спросить про того землемера. Поскольку вы его сопровождали, я надеялся...
— Землемера? Да я его едва помню! — Уинстон снова хватанул из кружки, и на этот раз струйка потекла по его подбородку. — Это когда было? Четыре года назад?
— Или около того.
— Проваливайте! — проворчал Уинстон. — Нет у меня времени на ваши глупости!
Мэтью набрал в грудь воздуху:
— Ошибаетесь. Есть.
— Что?Вы хотите, чтобы я вас вышвырнул?
Мэтью спокойно ответил:
— Мне известно о вашей ночной деятельности.
Рука самого Господа опустилась остановить время и заглушить все звуки.
Мэтью продолжал, пользуясь преимуществом момента:
— Кроме того, у меня одно из тех шести ведер, которые закопали мистер Роулингс со своими спутниками. Поэтому нет смысла сегодня вечером идти их перепрятывать. А седьмое ведро, которое вы унесли с собой, очевидно, где-то в тайнике?
Рука Господа — могучий инструмент. Она превратила Эдуарда Уинстона в истукана с отвисшей челюстью. Еще через несколько секунд кружка выпала из руки Уинстона и стукнулась об пол.
— Я думаю, что убрали в тайник, — сказал Мэтью. — Вы ведь кистью пользовались, чтобы мазать стены домов, которые потом поджигали? Я угадал? Средство должно быть мощное.
Уинстон не шевельнулся, не издал ни звука, вообще почти не дышал. Цвет его лица и темную ткань ночной рубахи нельзя было отличить друг от друга.
Мэтью секунду оглядывал заваленную барахлом комнату, потом заговорил снова.
— Мое предположение таково, — начал он. — В одну из ваших поездок в Чарльз-Таун по поводу поставок, куда вас сопровождал Николас Пейн, к вам обратился некто, пользующийся влиянием. Возможно, мистер Данфорт, владелец судов и причалов, либо кто-то другой, столь же заинтересованный в том, чтобы Фаунт-Роял никогда не вырос таким, каким его рисует честолюбие мистера Бидвелла. Подозреваю, что вы отправили мистера Пейна с каким-то поручением, когда вступали в этот контакт. Он ведь не знает?
Мэтью не ожидал ответа от Уинстона и потому не был разочарован.
— Вряд ли он знает, — продолжал Мэтью. — Я думаю, это интрига ваша, и только ваша. Вы хотели воспользоваться обвинениями против Рэйчел Ховарт и поджечь как можно больше пустых домов, ускоряя тем самым процесс опустения других. Пока что я прав?
Уинстон медленно опустился на скамью все еще с открытым ртом.
— Проблема была в том, что в такую сырую погоду нужно что-то для поджога. — Мэтью пнул брошенную на полу одежду носком башмака. — Ведра химиката приходилось смешивать в Чарльз-Тауне и тайно везти сюда морем. У экипажа было несколько тяжелых рейсов, я полагаю. Но мистер Роулингс должен был иметь выгоду от такого риска. Я склонен думать, что вы от этого риска тоже ее имеете. А может быть, вам обещали должность в Чарльз-Тауне после падения Фаунт-Рояла?
Уинстон приложил руку ко лбу. Глаза его остекленели от потрясения.
— Надо отдать вам должное, вы не унижаете себя отрицанием, — заметил Мэтью. — Но мне все же любопытно. Бидвелл мне сказал, что вы у него работаете восемь лет. Почему же вы переметнулись к его врагам?
Уинстон уже прижимал к лицу обе руки. Дыхание его стало прерывистым, плечи сгорбились.
— Я достаточно видел человеческой природы, чтобы предположить. — Мэтью подошел к заваленному столу и стал перелистывать одну из бухгалтерских книг, продолжая рассуждать вслух. — Вы лучше всякого другого знаете, сколько стоит Бидвелл. Вы видите его богатство без прикрытия, вы видите его планы на будущее и видите... собственное существование, которое, судя по тому, как вы живете, весьма бедно. Так что я склоняюсь к мысли, что все это вертится вокруг вашей очевидной нищеты. Что вам обещали — особняк в Чарльз-Тауне? Статую в вашу честь? Что конкретно обещали вам, мистер Уинстон?
Уинстон потянулся дрожащей рукой к синей бутылке, поднес ее ко рту и как следует глотнул для храбрости. Опустив бутылку, он сморгнул слезы и сказал:
— Деньги.
— Существенно больше, чем платил вам Бидвелл?
— Больше, чем... я мог бы заработать за две жизни. — Он снова всерьез приложился к бутылке. — Где вам знать, что это такое — на него работать. Быть рядом с ним... вот таким, как он есть. Он на одни парики тратит каждый год столько, что я мог бы жить на это как принц. А одежда, а еда! Если бы вы знали цифры, вы бы поняли, и вас бы возмутила, как и меня, философия этого человека: ни одного лишнего шиллинга на нужды слуг, но не щадить золота на прихоти хозяина!
— Я не стану его защищать, скажу только, что это право хозяина.
— Ни у кого такого права нет! — с жаром возразил Уинстон. — Я образован, начитан, смею сказать, не бездарен! Но для него я не лучше раба! Даже хуже! В конце концов, Гуду Бидвелл хотя бы скрипку купил!
— Различие в том, что Гуд — раб, а вы — свободный человек. И можете сами выбирать себе работодателя. Хотя... — Мэтью кивнул. — Вы, кажется, так и сделали.
— Ах вы... чистоплюй! — Уинстон повернулся к Мэтью с выражением невероятного отвращения. — Посмотрите на мой дом и посмотрите на его дом! А потом загляните в бухгалтерские книги и увидите, кто управляет его деньгами! Я! Он строит из себя такого безупречного бизнесмена, а на самом деле только и умеет, что запугивать и хвастаться. Мне следовало бы быть партнером в его предприятиях за тот успех, к которому я их приводил! Но его действия показали мне ясно, что Бидвелл берет чужие успехи и выдает их за свои.
Он поднял палец, подчеркивая свои слова:
— А вот провальное предприятие — это дело другое. Неудача — это всегда вина кого-то другого... и этот другой должен быть изгнан из его царства. Я уже видел, как это бывает. Когда провалится затея с Фаунт-Роялом — а она провалится, сколько бы домов я ни сжег и сколько бы ни жарилась ведьма на своем костре, — начнется пушечная пальба обвинениями по всем возможным целям. В том числе и по этой. — Он ударил себя кулаком в грудь. — Так что, я должен смирно сидеть у него в передней и ждать мановения его пальчика, пока буду сползать в нищету? Ну нет! И к вашему сведению — можете распорядиться этим как хотите, — не я пошел на контакт. Они вышли на контакт со мной, пока мы с Пейном занимались в Чарльз-Тауне каждый своим поручением. Сперва я отказался... но тогда предложение подсластили домом и местом в Совете Судоходства. А поджигать дома — это была моя идея.
— И весьма умная, — сказал Мэтью. — Вы спрятались за юбками Рэйчел Ховарт и за тенью Дьявола. Вас не волновало, что не меньше трех пожаров были приписаны ей?
— Нет, — ответил Уинстон без колебаний. — Если вы прочтете документ, который у вас в руках, то увидите, что обвинений в поджоге там нет. Она сама слепила кукол, совершала убийства и якшалась с Сатаной. Я просто воспользовался ситуацией к своей выгоде.
— Просто? — повторил Мэтью. — Мне кажется, что простоты в списке ваших качеств нет, мистер Уинстон. Я бы выбрал слово "хладнокровно".
— Если вам так больше нравится, — сказал Уинстон с едкой улыбкой. — От Бидвелла я научился, что с огнем надо бороться огнем, а со льдом — льдом. — Он сощурился. — Ладно. У вас есть ведро. Я полагаю, вы его спрятали? — Он подождал, пока Мэтью кивнул. — Кто еще знает?
— Если вы рассматриваете насилие как решение, я бы посоветовал вам передумать. Есть человек, который знает, но пока что ваш секрет вне опасности.
Уинстон нахмурился:
— То есть как? Вы не собираетесь бежать доносить Бидвеллу?
— Нет. Как вы сами указали, пожары не включены в обвинения против мадам Ховарт. Я охочусь за лисой поумнее — и похладнокровнее — вас.
— Извините за тупость, но о чем вы говорите?
— Ваши чувства к Бидвеллу меня не касаются. И что вы будете делать с этой минуты, также не моя забота. Пока не будет новых поджогов, спешу добавить.
Уинстон испустил вздох облегчения.
— Сэр, — сказал он, — я низко и благодарно кланяюсь вашему милосердию.
— У моего милосердия есть цена. Я хочу узнать про того землемера.
— Про землемера, — повторил Уинстон и потер виски обеими руками. — Я же вам говорю... почти не могу его припомнить. Да и вообще, зачем это вам нужно?
— Мой интерес — мое личное дело. Вы помните, как его звали?
— Нет... Постойте... дайте мне минутку... — Он закрыл глаза, явно стараясь сосредоточиться. — Кажется... Спенсер... Спайсер... что-то в этом роде. — Уинстон открыл глаза.
— У него была борода?
— Да... большая борода. И он ходил в шляпе.
— В треуголке?
— Нет... Такая... с широкими полями, от солнца. Как у фермера или путешественника. И еще... одевался он тоже по-сельски.
— Вы его водили по Фаунт-Роялу. Как по-вашему, сколько времени вы с ним провели?
Уинстон пожал плечами:
— Кажется, почти всю вторую половину дня.
— И не помните его внешности?
— Борода и шляпа, — сказал Уинстон. — Все, что я могу вспомнить.
— Вероятно, это все, что вам полагалось помнить.
Уинстон глянул вопросительно:
— К чему относятся эти слова?
— Они относятся к манипуляциям памятью, — ответил Мэтью. — К тому, в чем моя лиса очень здорово разбирается.
— Если в ваших словах есть смысл, я не в силах его уловить.
— Думаю, у меня достаточно информации. Спасибо, что уделили мне время.
Мэтью двинулся к двери, и Уинстон встал.
— Послушайте! — заговорил он с ноткой настоятельности. — Если бы вы были на моем месте... что бы вы сделали? Остались бы здесь и ждали конца или перебрались в Чарльз-Таун, пытаясь спасти свое будущее, насколько возможно?
— Трудный вопрос, — сказал Мэтью после краткого размышления. — Я бы согласился, что настоящее ваше опасно, и, поскольку у вас к Бидвеллу ни любви, ни верности, вы можете попытать счастья в другом месте. Однако... какой бы собакой вы ни считали Бидвелла, ваши хозяева в Чарльз-Тауне, вероятно, псы той же породы. Вы сами это могли понять по той жадности, с которой они сожрали вашу душу. Так что... бросьте монету — и удачи вам.
Мэтью повернулся спиной и оставил одинокого и заброшенного Эдуарда Уинстона посреди устроенного им самим хаоса.
Глава 4
Все еще мрачно размышляя о предательстве Уинстона, Мэтью поднимался по лестнице взглянуть на магистрата, когда чуть не столкнулся с миссис Неттльз, которая спускалась с подносом, где стояла миска каши.
— Как он? — спросил Мэтью.
— Не очень, — ответила она, понизив голос. — Ему даже эту кашицу глотать трудновато.
Мэтью мрачно кивнул.
— Что-то я сомневаюсь, чтобы ему была польза от этих кровопусканий.
— А я видала, как они творят чудеса. Отравленную кровь надо выпускать.
— Надеюсь, вы правы. Но не уверен, что такая кровопотеря не подстегивает его болезнь.
Он стал обходить миссис Неттльз, что было опасным маневром из-за ее внушительных размеров и отсутствия на лестнице перил.
— Одну минутку, сэр! — сказала вдруг она. — К вам посетитель.
— Посетитель? Кто?
— Ребенок, — ответила она. — Вайолет Адамс. Она ждет вас в библиотеке.
— Вот как?
Мэтью тут же спустился обратно и пошел в библиотеку. Его внезапное появление испугало девочку, которая стояла возле открытого окна, изучая шахматного слона, взятого с доски. Она вздрогнула и попятилась, как загнанная в угол лань.
— Прости, — сказал Мэтью успокаивающим тоном. Он протянул открытую ладонь в знак отсутствия угрозы, другой рукой держа свернутый приговор. — Мне следовало объявить о своем приходе.
Она только таращилась на него, напрягшись, будто готовая броситься к двери или выпрыгнуть в окно. На этот раз она не была прилизана, как к выступлению в суде. Светло-каштановые волосы свободно лежали на плечах и явно просили мытья, клетчатый красно-коричневый наряд был в заплатах, а ботинки почти сносились.
— Ты меня ждала? — спросил Мэтью. Она кивнула. — Я полагаю, это не отец с матерью поручили тебе сюда прийти?
— Нет, сэр, — ответила она. — Они послали меня за водой.
Мэтью посмотрел вниз и увидел на полу два пустых ведра.
— Понимаю. Но ты решила сперва зайти сюда?
— Да, сэр.
— По какой причине?
Вайолет аккуратно поставила шахматную фигурку на место.
— Что это такое, сэр? Игрушки?
— Это называется "шахматы". Эти фигурки по-разному ходят по доске.
— А-а! — На девочку это произвело впечатление. — Как камешки, только в них на земле играют.
— Да, я думаю.
— Красивые, — сказала девочка. — Их мистер Бидвелл сам вырезал?
— Сомневаюсь.
Она продолжала смотреть на доску. Снова появилось подергивание верхней губы.
— Сегодня ночью, — сказала она, — ко мне в кровать залезла крыса.
Мэтью не очень понимал, что можно ответить на сообщение о таком факте, и потому промолчал.
— Она запуталась в постели, — продолжала девочка. — И не могла выбраться, и я чувствовала, как она дергается у меня в ногах. Я тоже не могла вылезти. Мы обе хотели выбраться. Тут пришел батюшка, а я боялась, что она меня укусит, и я кричала. Батюшка ее схватил через простыню и стукнул подсвечником, и тогда матушка стала кричать, потому что всюду была кровь и простыня погибла.
— Очень тебе сочувствую, — сказал Мэтью. — Очень травматичное событие.
"Особенно для девочки столь чувствительной", — мог бы он добавить.
— Трав... как дальше, сэр?
— Травматичное. Это значит, что было страшно.
— Да, сэр. — Она кивнула и на этот раз взяла с доски пешку и стала ее рассматривать в солнечном свете. — Только от этого... уже под утро я стала кое-что вспоминать. Про голос того человека, который пел в доме Гамильтонов.
Сердце Мэтью вдруг подскочило к горлу.
— Вспоминать — что?
— Чей это был голос. — Она поставила пешку и подняла глаза на Мэтью: — Все как в тумане... и когда я про это думаю, у меня голова болит и страшно делается, но... я вспомнила, что он пел.
Она набрала воздуху в грудь и запела тихо, приятным и чистым голосом:
— Выходите, выходите, выходите, детки. Выходите, выходите, кушайте конфетки...
— Крысолов, — произнес Мэтью. У него в уме зазвучал голос Линча, напевающий ту же жуткую песенку во время крысиной бойни в тюрьме.
— Да, сэр. Это голос мистера Линча я слышала из задней комнаты.
Мэтью внимательно посмотрел в глаза девочки:
— Скажи мне вот что, Вайолет: как ты узнала, что это голос Линча? Ты эту песенку раньше слышала?
— Однажды он пришел перебить гнездо крыс, которое нашел батюшка. Они все такие большие были, черные, как ночь. Мистер Линч пришел и принес свои зелья и острогу, и это он так пел, ожидая, пока крысы опьянеют.
— Ты кому-нибудь это рассказывала? Отцу или матери?
— Нет, сэр. Они не любят, чтобы я про это говорила.
— Тогда не говори им, что приходила сюда ко мне.
— Нет, сэр, я не посмею сказать. Меня бы за это ужасно выпороли.
— Значит, тебе надо набрать воды и идти домой. Только еще одно: когда ты вошла в дом Гамильтонов, ты там никакого запаха не почуяла? Такого очень неприятного запаха? — Он вспомнил разлагающийся труп. — И ты там собаку не видела или не слышала?
Вайолет покачала головой:
— Нет, сэр. А что?
— Да вот... — Мэтью нагнулся и поменял на шахматной доске местами королевских коня и слона. — Если бы тебе нужно было описать эту доску и фигуры кому-нибудь, кто их не видел, как бы ты это сделала?
Она пожала плечами:
— Сказала бы... деревянная доска со светлыми и темными квадратами, и на ней фигурки расставлены.
— А ты бы могла сказать, что они готовы для игры?
— Не знаю, сэр. Я бы сказала... готовы, но я же не знаю подробностей этой игры.
— Да, ты права. — Он улыбнулся слегка. — А в подробностях-то вся разница. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты пришла и рассказала мне, что помнишь. Я знаю, что тебе это было очень трудно.
— Да, сэр. Но матушка говорит, что, когда ведьму сожгут, у меня голова больше не будет болеть. — Она подняла свои ведра. — А могу я у вас спросить, сэр?
— Можешь.
— Почему, как вы думаете, мистер Линч был в той задней комнате и вот так пел?
— Не знаю, — ответил он.
— Я об этом все утро думала. — Она отвернулась к окну, золотое солнце окрасило ее лицо. — У меня от этого так болела голова, что я чуть не плакала, но было такое чувство, что я должна об этом думать. — Вайолет замолчала на миг, однако по положению ее подбородка Мэтью понял, что она пришла к важному выводу. — Я думаю... что мистер Линч в дружбе с Сатаной. Вот что я думаю.
— Вполне возможно, что ты права. Ты не знаешь, где я могу найти мистера Линча?
Она встревожилась.
— Вы хотите рассказать ему?
— Нет. Это я обещаю. Просто я хотел бы знать, где он живет.
Ей не хотелось говорить, но она понимала, что он все равно это выяснит.
— В конце улицы Трудолюбия. Его дом — самый последний.
— Спасибо.
— Я только не знаю, правильно ли будет туда идти, — сказала она, хмурясь. — Я хочу сказать... если мистер Линч — друг Дьявола, разве его не надо за это призвать к ответу?
— Его призовут к ответу, — сказал Мэтью. — В этом можешь не сомневаться. — Он тронул ее за плечо. — Ты правильно сделала, что пришла. Теперь иди, Вайолет, иди за водой.
— Да, сэр.
Вайолет вышла из библиотеки, волоча за собой ведра, и через минуту Мэтью увидел в окно, как она идет к источнику. Затем он поспешил наверх к магистрату, хотя в мозгу его пылали полученные сведения.
Вудворд снова заснул, что, наверное, было к лучшему. Лицо магистрата искрилось потом, а подойдя к кровати, Мэтью ощутил идущий от него жар, еще не коснувшись пальцами горячего лба.
Магистрат зашевелился. Рот его открылся, но глаза остались зажмуренными.
— Больно, — сказал он тем же измученным шепотом. — Энн... ему больно...
Мэтью убрал руку. Кончики пальцев будто обожгло горном. Мэтью положил свернутый приговор на комод и взял коробку, содержавшую остальные судебные документы, чтобы продолжить их чтение. Но сейчас, подумал он, есть еще и другая работа. Он пошел к себе, положил ящик с документами рядом с кроватью, плеснул в лицо воды из тазика для бритья, чтобы освежить увядшую энергию, и снова вышел.
День стал воистину великолепен. С ярко-синего безоблачного неба сияло по-настоящему теплое солнце. Легкий бриз задувал с запада, и в нем ощущалось благоухание дикой жимолости, сосновой смолы и сочный аромат плодородной почвы. Можно было бы посидеть на берегу источника, наслаждаясь теплом, как уже делали некоторые жители, но у Мэтью была работа, не оставлявшая времени на простые удовольствия.
Шагая вдоль улицы Трудолюбия — которую он уже начал отлично узнавать, — Мэтью прошел мимо стана Исхода Иерусалима. На самом деле раскаты громовой проповеди Иерусалима он услышал еще до того, как поравнялся с его стоянкой, и поразился, что ласковый бриз не превратился в жаркую зловонную бурю в этой части Фаунт-Рояла. Сестра Иерусалима — Мэтью не знал, понимает проповедник под этим словом кровное родство или нечестивое покровительство, — стирала одежду в лохани рядом с фургоном, а юный племянник — тут уж лучше воздержаться даже от мысленных комментариев — лежал на лоскутном одеяле в тени неподалеку, отрывая лепестки желтого цветка и лениво их разбрасывая. Однако сам облаченный в черное мастер церемоний трудился в поте лица. Стоя на перевернутом корыте, он ораторствовал и жестикулировал перед мрачной публикой, состоявшей из двух мужчин и женщины.
Мэтью смотрел прямо перед собой, надеясь стать невидимым, когда проскакивал мимо взгляда Иерусалима, но знал, что это не получится.
— А! — раздался расколовший небо крик. — Се шествует грешник! Вон он! Зрите все! Зрите, как крадется он, яко тать в нощи при свете дня Божьего!
То, что Иерусалим назвал "крадется", Мэтью назвал бы "прибавил шагу". Он не посмел остановиться и ответить на выпад Иерусалима, потому что тогда он превратил бы этого лжесвятого идиота в котлету. А потому продолжал идти прямо, хотя Иерусалим кричал такое, от чего у Мэтью кровь закипела:
— Да, зрите его, и будете вы зреть того, кто есть гордость ложа блудницы-ворожеи! Разве не все вы ведаете его гнусную истину? Да, она ясна, как писание Божие на душе мужа праведного! Сей грешник посмел ударить меня — ударить, говорю я, — защищая погибельную чародейку, кою столь жаждал защитить! И не только защитить! Стадо Господне, коль ведало бы ты грезы нечестивые грешного ума сего о темной жене, ты бы на колени пало в безумии! Ибо жаждет он плоть ея сжимать руками своими, открыть уста ея для своих потребностей мерзких, каждое отверстие плоти ея дабы восприняло богохульные члены похоти его козлиной! И се, шествует он, ослепленный грехом зверь, крадется подале от мира Божьего, дабы не сожгло светом очи его и не заставило увидеть путь погибельный, по коему столь поспешает он шествовать!
Единственный путь, по коему Мэтью поспешал шествовать, был путь прочь от Исхода Иерусалима. С радостью оставив вопли проповедника за спиной, он подумал, что стадо Господне наверняка расстанется с очередной парой монеток, чтобы услышать еще что-нибудь на тему отверстий плоти, богохульных членов и похоти козлиной — для чего скорее всего оно и собралось здесь. Мэтью должен был признать, что Иерусалим умеет рисовать возбуждающие картинки. Но пока что — до тех пор, пока ему, к собственному ужасу, не придется возвращаться той же дорогой, — внимание Мэтью будет сосредоточено на поиске обиталища крысолова.
Он миновал пустой дом Гамильтонов и обитаемый дом Вайолет и пошел по широкому задушенному сорняками полю, изгородь которого уже не подлежала ремонту. Далее мимо места, где пытались вырастить яблоневый сад — карликовые скрученные деревья будто взывали к милосердию топора. На той стороне улицы Трудолюбия опадали в предсмертной муке хилые деревца, и только отдельные листья еще держались, усыпанные коричневыми и охряными язвами. Хоть в этой части Фаунт-Рояла тоже сияло солнце, о радостном пробуждении природы говорить не приходилось.
Мэтью заметил, что сады Бидвелла сильно пострадали во время долгого периода бурь. Скудную песчаную почву смыло дождями так, что у некоторых деревьев корней было видно больше, чем ветвей, а те ветви, что остались, пожухли и деформировались в жалкой попытке дотянуться до солнечного света. Там и тут торчали какие-то узловатые штуки, но скорее это была зеленая плесень, нежели съедобные плоды. Эта выставка погибшего сельского хозяйства тянулась и тянулась, как предвидение жатвы Ада, и Мэтью легко понял, что Бидвелл и горожане могли приписать это опустошение не силам природы, но демоническому намерению.
Продолжая идти мимо этих жалких плантаций, Мэтью подумал над возможностью, что, помимо потопа, этот климат и эта почва неблагоприятны для растений, которые хотел вырастить Бидвелл. Конечно, Бидвелл хотел производить что-то, что принесло бы ему деньги и привлекло внимание метрополии, но может быть так, что, скажем, яблони в этом болотном воздухе обречены. И так же обречены те растения, что стали здесь вот этой зеленой плесенью. Может быть, подходящие для Фаунт-Рояла культуры еще только предстоит посадить, и Бидвеллу помог бы совет профессионального ботаника. Но ботаник потребует приличного гонорара, а если Уинстон прав насчет Бидвелла, насчет сочетания его наглости и распухшей самооценки (сомневаться же в словах Уинстона причин не было), то хозяин Фаунт-Рояла вполне способен себя считать таким же специалистом по выращиванию растений, как и по строительству кораблей.
Вскоре Мэтью дошел до последнего обитаемого дома на улице Трудолюбия, за которым поднималась крепостная стена.
Если крысолов желал жить подальше от людей, то более подходящее для этой цели жилье можно было создать, лишь выкопав нору в земле и закрыв ее земляной крышей. Рядом с этим домом — если его можно было удостоить таким словом — хижина Уинстона казалась ровней особняку Бидвелла. Вокруг разрослись кусты, с которыми никто и не думал бороться, и они почти закрывали дом спереди. Доски обвили ползучие растения, плющу вольготно было на крыше. Четыре окна закрывали некрашеные и сильно выветренные ставни, и Мэтью подумал, что лишь чудом дожди не вбили это строение в землю целиком.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |