Помилуй, князь! Ведь солнце встает над землей, а не земля над солнцем...
– Нарушив ход вещей и суть обычая, ты избегнешь зловещих чар. Сделай, как я говорю.
– Добро, князь... И что же, Русью станет править Раджа?
– Нет, не Раджа. Твое замужество должно остаться в тайне. Пусть суть народов стран Полунощной и Полуденной соединятся в твоем чреве.
– А как же сын мой, Святослав? – чуть ли не крикнула княгиня. – Завтра в полдень его казнят! На кол посадят, пригвоздят к земле...
– Его не казнят...
– Кто же остановит казнь? Или по воле Рода...
– Нет, по твоей воле, княгиня.
– Ах, если бы могла я пойти против боярского суда!..
– Против не ходи, – посоветовал Вещий князь. – Пойдешь ты, и за тобой все остальные. Вот и погублена будет русская Правда. Но ты можешь спасти сына для себя и Великого князя для Руси.
– Скорее же, научи, что мне сделать!
– Когда возведут Святослава на лобное место – отринь свой рок, прокляни материнство.
Княгиня закричала, дабы отпугнуть созревающую в голове мысль. И пробудилась от своего крика. Над нею склонилась боярыня-служанка.
– Воды, – опамятовавшись, попросила княгиня, – ан нет, вина...
В тот час же перед нею был полный кубок. Она сделала несколько глотков и перевела дух. За слюдою окон синел расплывчатый рассвет...
Сейчас взойдет солнце, и Святослава поведут из сруба на лобное место. А там прикуют цепью к судному древу – тысячелетнему дубу с кроной, разбитой молнией Перуна.
Княгиня велела немедля разыскать Претича: тяжелый железный посох стоял в изголовье ложа. Подручный боярин явился в белом рубище – приготовился к смерти. Княгиня посмотрела в его глаза – ни тени страха, ни мути отчаяния, разве что на высоком лбу его остались следы от пальцев – знать, долго сидел, уронив голову.
Княгиня подала ему посох, но Претич отступил на шаг:
– Сажай на кол, княгиня. Был Гоем и умру. А изгоем мне не бывать.
– Я отпустила с миром убийцу мужа, – сказала княгиня. – И тебя прощаю, крикнувшего «Смерть!» сыну моему... Но ты сослужишь мне службу. В сей же час отправляйся в страну Полуденную, на реку Ганга. Без меча, с посохом этим... Там поклонись волхвам и проси у них Раджу мне в мужья. Теперь не воевода ты, а мой сват.
– Ты милостива стала, княгиня, – промолвил Претич. – Только не сослужить мне службы твоей, не найти дороги на реку Ганга. Я не знаю земных Путей. Жизнь дорога, но обнадеживать тебя не стану. Уж лучше мне на кол...
– Изведай Путь! – приказала княгиня. – Сыщи его! Найди путников-волхвов, калик перехожих! Пройди торги, где продают рабов, сыщи невольника из страны Полуденной! Попытай сведомых мореходов!.. Путь изведай! Ты клялся послужить Руси, так послужи ей. На кол всегда поспеешь...
– Верно говорят: пока жив – не изведать рока, – промолвил боярин. – Я князю кол пророчил, но сам был обречен на него; весть черную принес, а послан изыскать благую...
Он принял посох, взвесил в руке, примерился к нему и неуклюже пошел к двери. На пороге обернулся, глянул через плечо.
– Добро, княгиня... А посох-то – тяжелее меча.
Ушел подручный боярин в дальнее странствие – исполнила княгиня волю Вещего князя, но стало ей еще горше, ибо следовало исполнить вторую его волю. Рассвет уж голубил небо, на востоке, словно далекий пожар, назревала утренняя заря. Брызнет солнечный поток из-за холмов – поведут Святослава...
А ей придется изронить слово, о котором она и думать страшилась!
– Повинуюсь року, – шептала она, чтобы не потерять дара речи в нужный миг. – Повинуюсь року, повинуюсь...
Но что это? Над спящим Киевом послышался шум: глухая молва и звон оружия. Копыта лошадей стряхнули предутренний сон с города, заклубился рой светочей.
Ужели ведут Святослава?!
Княгиня выбежала на гульбище. Сквозь томный травяной дух пахнуло конским потом, гарью, кровью... Не печенеги ли в город ворвались?..
– Эй, стража! – крикнула она с гульбища. – Что это за шум? Пошлите гонцов! Немедля разузнать!
А гонцов слать было поздно – застучали в теремные ворота:
– Отпирай! Это я иду, Свенальд!
Чуть отлегло... Но зоревое небо грозило объять пожаром весь Киев!
Княгиня велела отпереть и спустилась во двор. Свенальд оставил дружинников за воротами и вошел один, с мешком на плече.
– Исполнил волю твою, княгиня... Добычу принес.
– Где Святослав?
– В надежном месте утаил, – признался воевода. – Бояре не достанут.
Не сдержалась княгиня, бросилась к Свенальду и, обняв его, облобызала.
– Ты спас мой рок! Мою честь материнскую! Вовеки твоей службы не забуду!
Но что это? От старого наемника пахнуло свежей кровью! Щемящий разум сладковатый дух... Она отшатнулась и заметила, что мешок на плече воеводы весь в алых пятнах и разводьях.
– Что ты принес мне...
Свенальд молча вытряхнул мешок к ногам княгини – три сивобородых головы раскатились по траве. Смерть исказила лики, однако признала она своих вельмож – судных бояр.
– Одной головы недостает, – проговорил старый наемник. – Утек тот, что верховодил и склонил к измене, Претич именем. Но дай срок, и его достану.
– Переусердствовал ты, воевода... Бояре не простят. Быть смуте великой!
– Я спас от смерти сына твоего, хотя он надо мной смеялся...
– Князьям не след вставать против своих бояр! – воскликнула княгиня. – Ты сына спас, но ныне погубишь меня! Казнь судных бояр – се смерть моя! Все скажут, по моей воле...
– А ты не вставай против, – посоветовал старый наемник. – Спрос учинят – на меня сошлись, мол-де, Свенальд лишил жизни бояр по своей воле. Кто же более всего заедать тебя станет – мне поведай. Я укрощу сивобородых.
– Ты храбрый муж, Свенальд, – княгиня огляделась – не слышит ли кто. – За эти головы бояре потребуют твою.
– Потребуют – отдай... Но скажи при этом: «Подите и возьмите сами Свенальдову голову. Я жена, и не рубить мне его головы». – Он помедлил, воззрившись на княгиню, и вдруг предложил: – Давай сговоримся, княгиня? Отдай под меч всех бояр! В отместку за сына! И некому будет смуты чинить...
Княгиня склонилась над головами бояр, несмелой рукой закрыла им очи. Они судили сына... Но жаль смысленных бояр! К добру или худу казнил Свенальд судных? Иным неповадно будет руку поднимать на княжеское семя, возмущать народ... А у кого совета спросить в трудный час? На кого опереться, когда земля уходит из-под ног?.. Три головы – жертва за сына... Но сколько Святослав потребует жертв? Сколько прольет крови, порушит древнейших родов, прядущих свою нить из глубины веков? Сын – продолжение рода, правая рука – десница... А ежели она отсохла, очужела и стала неразумной? И след ли отдавать за нее под Свенальдов меч мужей боярых, из коих состоит живая плоть народа и разум отчины?
– Бояр не отдам! – сказала княгиня. – Довольно и трех... Претича же встретишь – не смей и волоса коснуться! Уразумел, воевода?
Свенальд взлохматил брови, промолчал. Княгиня встала.
– Ты спас мне сына, когда уж никто не мог спасти... Но впредь самовольства твоего не потерплю! Служи покорно мне!
– Я не тебе служу, – вдруг мрачно сказал старый наемник. – И не себе, а Руси и молодому князю.
Глянув на воеводу, княгиня отступила: сквозь мрачность голоса почудилось ей, будто этот древний витязь, искушенный службой и притомившийся от нее, в сей час, словно отрок, пылает усердием и любовью.
– Скажи мне, Свенальд... Отчего прыть твоя? Ведь прежде ты иной был, не служил, а время коротал. Ужели возлюбил князя? Того, кто посмеялся над тобой?
– Верно, он смеялся... Но я возлюбил его, – сказал воевода и поднял взгляд – явил прежде незримые глаза свои. – Князь Святослав – великий муж. Из всех князей, коим служил, этот молодой князь достоин, чтоб не за мзду служить ему, а за веру.
– Чудно мне это слышать... Ты же варяг наемный, и Русь – не твоя отчина, чтобы служить за веру. И князь – не родич тебе.
– Ты хоть и княгиня, но жена, – не смутясь ответил Свенальд. – Тебе мужского чувства не изведать... Я стар телом, но дух мой всегда жаждал обрести не золото, а воеводской славы... Князь покуда молод, но придет срок, он станет править миром! Какой бы витязь не утешился радостью послужить такому князю? Я поклялся себе: умру за Святослава. Этого князя мне уже не пережить. Не я, а он смеялся надо мной!
Приблизившись к Свенальду, княгиня взяла его за бороду, запрокинула голову седую – шлем свалился и, ударившись о землю, скатился к мертвым головам...
– Что замыслил, воевода?.. Князь изрочен, слаб разумением. Но ты – мудрый муж! Или у тебя от старости рассудок помутился, коль вторишь за детиной: «Он миром станет править?»
– Он миром станет править, а я – служить ему, – проговорил наемник. – Ибо поверил в Святослава! Я, старый мздоимец, утверждаю: этому князю достойно служить за веру!
Сказав это, он не моргнул и глазом. Княгиня отпустила воеводу, смущенная душа не утешилась его словом.
– Коль вознамерился служить за веру – служи... Да только помни мой наказ: не потакай детине! Не восхваляй, не славь его действий, покуда разум слаб! Покуда лежит на нем печать изрока!
– Исполню твой наказ... – скрипя костями, вымолвил Свенальд. – Но вижу я: твой сын велик и в веках прославится. Ужели ты не дозволишь мне потакать сыновней чести и славе?.. Годи, княгиня, придет час – ты возгордишься Святославом! Не ведал бы этого – не спасал бы ему жизнь. Не чинил бы с тобой сговора супротив судных бояр.
Поправ ногой мертвые головы, он вышел за ворота: сам себе князь и сам себе владыка...
А за воротами возликовала наемная дружина, ожидающая своего воеводу. В тот же миг над Русью взошло солнце и лучи пронизали пространство над Киевом, исполненное уже шумом молвы.
Возмущенный Киев ждал утра, чтобы позреть, как поведут разбойного князя к лобному месту; изготовились горожане встретить его на позорном пути тухлыми яйцами да гневным словом. Но встало солнце, а не ведут Святослава! Бросились к срубу на берег Лыбеди. Там же лишь тела бояр, изрубленные и обезглавленные...
Кто мог сотворить это? Она, мать-княгиня! Кто же отважится рубить судных бояр? Бросилась толпа к терему, обступила заплот, застучали в ворота, требуя выдать сына: коли в рощенье сказали ему: «Смерть!» – правый суд свершиться
должен! А думные бояре, взвалив на телегу судных, подвезли к воротам и требовали, чтобы княгиня вышла либо их впустила в терем: след было учинить спрос за безвинно погубленных.
Тем часом княгиня стояла перед крестом – Христом распятым – и, взирая на мертвеца, думала о жизни. В изнывшем материнском сердце, словно трава под камнем, прорастала надежда. Не волею ли Христа спасен был сын? Не молитвами ли старца-чернеца? Ведь как сказал он, так и вышло! С чего бы вдруг старый наемник Свенальд о благородных делах начал мыслить, о службе за веру? Кто подтолкнул его к поиску не золота, но чести?.. И если этот бог Христос, слыша молитву, вступился за Святослава, знать, мертвый бог сильнее богов живых...
Не потому ли именуют его – Спаситель?
А коли так, то этот мертвый Христос достоин быть с живыми, и след приобщить его к сонмищу богов народов Ара. Ему ведь одиноко висеть в покоях, не с кем и словом перемолвиться... Сняв со стены распятие, княгиня отнесла его в гридницу и утвердила среди кумиров – между громогласным Перуном и тихим Волосом.
Занятая этими мыслями и делами, она не слышала ни шума людского, ни стука в ворота, и лишь когда разъяренная толпа, сминая стражу, ворвалась на княжеский двор, княгиня словно пробудилась от сна. Бояре несли на руках убиенных Свенальдом и требовали правды; их скорбные родичи грозили местью, а народ требовал выдать Святослава.
И не у кого было спросить совета...
Княгиня затаилась у окна, призвав тиуна, велела ему выйти во двор и сказать киевлянам, кто сотворил злодейство и кто выхватил из сруба приговоренного князя. Бледный молодой тиун оставил оружие и вышел на красное крыльцо. На какой-то миг за стенами терема стало тихо, однако ор и крик взметнулся с новой силой и задрожала в окнах мутная слюда.
– Возьмем Свенальда! – кричали в толпе, и над головами уж заблистали мечи. – Где Свенальд?! Айда к его хоромам!
– И княгиню возьмем! – продолжали настаивать бояре. – Она напустила варяжскую дружину! Будет в наших руках мать – возьмем и сына ее и воеводу-злодея!
– Княгиня оправдалась, выдав Свенальда! – протестовали им. – След взять Свенальда и поднять на встряску!
– На дыбу! На дыбу его!.. Не виновна княгиня! Сама отдала сына суду!
– Пусть выйдет княгиня! Хотим ее послушать!
– Ара-ра-ра-ра!..
Единодушие толпы раскололось: одни тянули к хоромам воеводы, другие намеревались идти на приступ терема и уж таран готовили, чтобы выломать окованные двери. Княгиня решилась выйти на гульбище и предстать перед киевлянами, но шум вдруг оборвался. Обманчивая тишь повисла над двором, переполненным народом: зазвенело в ушах! Она, словно напуганная птица, ударяясь о стены галерей, взлетела на гульбище...
И тут позрела, как во двор вступает тот, о ком забыли уж в Киеве, – Лют Свенальдич! Кольчуга поржавела, шлем мечами поскопан, вместо левого глаза – черный провал...
В сопровождении подручных дружинников он шествовал к красному крыльцу, и оцепеневший народ расступался перед ним, словно перед навьей. Уж и забыли о княгине, воззрившись на Люта. Да недолгим было ошеломление, и Свенальдич одолел княжий двор лишь до середины. Над скуфьями бояр прозвенел медью суровый, гневный голос:
– Свенальдов отпрыск! Ату его! Возьмем волчонка – волк прибежит на зов!
И дюжие молодцы, сыны боярские, в единый дух скрутили Люта и подручных его, поставили на колени. Лют же не противился, ибо увидел княгиню на гульбище.
– Княгиня-матушка! Я вернулся!..
Рой тяжких кулаков взметнулся и доскепал шлем, Свенальдич взбугнул, ровно бык, и, обмякнув, расстелился по земле. Молодцы же лихие, забывши правду боя, взялись молотить лежащего и, верно, забили бы насмерть, но тут затворились ворота и над заплотом округ терема встали ратники с обнаженными мечами – дружина Лютова – застучали о щиты, грозя свалиться на головы толпе.
Все предусмотрел Свенальдич!
Подхватывая шапки, боярские сыны отпустили Люта, и сами бояре, сплевывая гнев и ярость, примолкли. Свенальдич утер кровь с лица и попытался встать на ноги, да не удержался, вновь упал на колени. Содрал с головы измятый шлем.
– Вернулся я, матушка-княгиня!..
И тут воззрился народ туда, куда Лют смотрел – княгиня на гульбище стоит, в белых одеждах и сама белая, словно полотно. Среди вельмож промчался шепот, ровно ветер-низовик.
– Испугалась княгиня-то...
– Должно быть, виновата...
– Дайте витязю слово молвить! – звенящим голосом сказала княгиня.
Лют отплевал кровь, утер бороду и, скрипя кольчугой и опираясь на ножны меча, поднял себя с земли.
– Благодарствую, матушка, добром встречаешь... Что псов-то своих натравила?
– Не я натравила, – сдержанно ответила она. – Твой отец против себя и против меня бояр поставил, народ возмутил. Сам утек, а киевляне пришли учинить с меня спрос.
Толпа окончательно умолкла. Бояре положили на землю обезглавленные тела, рукава опустили.
– Устал с дороги, день и ночь скакал, – проговорил Лют. – Ты бы хоть чарку поднесла, как водится. Не по своей нужде ходил – твою волю исполнял.
Княгиня махнула отрокам, и те проворно вынесли Свенальдичу двуручный ковш с хмельным медом.
– Испей, витязь, да сказывай, с какой вестью явился.
– Могла бы и сама поднести, – дерзил Лют. – Любо было бы из твоих рук принять.
– Честь воздам по чести, – отрезала княгиня. – Хочу на сокровища позреть.
Свенальдич отпил меда, не тая злобы, уставился на бояр.
– Опять измену замыслили, сивобородые? Затеяли князей судить? На колы сажать?.. Вам, племя воронье, хоть Рода призови править – все не по нраву!
– Нишкни, Лют! – прикрикнула она. Не смей порочить бояр! За ними правда!.. Показывай, что добыл за морями.
– Спустись же ко мне, матушка. Или дозволь к тебе подняться.
Помедлив, княгиня не спеша спустилась во двор, к народу. Толпа расступилась...
– Где сундуки с золотом? Где камни-самоцветы?
– А здесь все поместилось, – Свенальдич огладил свою грудь. – Поболее принес, чем ожидала.
– Показывай!
Два тиуна по обе руки княгини замерли, готовые в любой миг сразить Люта, а тот распустил кольчугу на груди и неторопливой рукой достал нательный крест.
– Позри, матушка... Довольно ли здесь золота?
Помудрел Свенальдич, блуждая по Северу и по студеному морю. Или кто надоумил? Эвон как все ловко обернул! И посмел ко двору явиться...
– Это золото ты себе добыл. А что же мне принес?
– И тебе достанет, – проговорил Лют. – И всей Руси будет довольно золота...
Словно чародей-потешник, он вдруг извлек из-под кольчуги серьгу – Знак Рода! Воздел ее над головой.
– Добра ли серьга нашему князю?
Княгиня просияла и уста сами возопили:
– Ликуйте! Ликуйте, люди!
Она приняла из рук Свенальдича священный Знак, прижала его к устам. Бояре сгрудились, взирая на радость княгини, затаили дух: знать, сговорились варяги – отец и сын. Один умыкнул князя из сруба, другой принес ему утраченный Знак Рода... Но видится в этом промысел божий!
Княгиня взяла за руку Люта, возвела его на красное крыльцо.
– Здесь стоять тебе! – обернулась к боярам. – Что призадумались, вельможи? Срядили скорый суд, а ныне срядите славу Люту! Долой скуфей! Поклонитесь витязю!
И сама отступила, поклонилась ему земным поклоном. Оторопелые бояре мяли шапки...
– Не свычно кланяться? Спины не гнутся?
Опомнились мужи, поклонились Свенальдичу, воздавая честь. Однако мудрый Лют не закичился славой, напротив, будто бы сробел.
– Не мне и честь, не мне и слава. Сего я не достоин. Христа восславьте! Ему кланяйтесь. Бог-Спаситель князя спас от смерти и род ему вернул. Христос – суть господин, а мы рабы его.
– Полно уничижаться, витязь! – взбодрила его княгиня. – За подвиг твой проси у меня все, что пожелаешь.
Свенальдич обернулся к ней, потупил взор и заговорил так, словно не воином был, а смиренным чернецом:
– Прослышал я, матушка, ты веру в Христа обрела и позрела на свет его истинный. Коль так, то теперь ты мне – сестра во Христе. Дозволь же звать тебя сестрой? Мне будет довольно, ибо нет в мире иной награды.
– Сестрой? – смутилась княгиня. – Не слыхала я о таком родстве – сестрой во Христе...
– Есть, матушка, такое родство, – покорно и мягко объяснил Лют. – Любо мне, чтоб все на Руси стали братьями и сестрами, а не внуками Даждьбожьими. Среди внуков-то эвон сколько вражды да злобы. Но назовемся мы братьями и сестрами во Христе – кто посмеет обидеть друг друга? Ужель ты не желаешь мира в отечестве?.. Сказала ты: «Проси, что пожелаешь». Желаю я, чтобы руку свою подала мне, как брату.
– Слово мое твердо, – княгиня подала ему руку. – Знать, судьба... А я повинуюсь року!
Изведав гнева киевлян и тесноту сруба, детина будто бы присмирел и более уж не пакостил в стольном граде. Возвращенный Знак Рода оберегал его от мести родичей тех бояр, которых обезглавил Свенальд, и мало-помалу князь стал разгуливать по Киеву, имея при себе лишь двух отроков. Одни шарахались от него, как от прокаженного, другие взирали молча, тая неприязнь, третьи, жалея детину и Русь, вздыхали: мол, изрочили нашего князя, и найдется ли чародей, способный извести изрок...
В самом же деле детина свой нрав не унял, по прежнему оставался дерзким, буйным, но уже криводушным, искусившись во всех мыслимых хитростях. Собрав дружину из холуев, бездумных отроков боярских, сокольничих и ловчих, он тешился охотой вначале окрест Киева. Но когда избил всех птиц, а псами потравил зайцев и лис, и сметливых волков загнал и переструнил, пострелял диких оленей, скучно стало детине на киевских горах вдоль берегов Днепра. Не спросись, со своей дружиной и Свенальдом он ездил по Десне к радимичам, в земли северян, а то вовсе уйдет к вятичам и пребывает там несколько месяцев. Приедет в Киев к матери – ласковый, покорный, подивит медвежьей шкурой, огненной лисой или черным волком и снова долой со двора. Не зная сыновних хитростей, княгиня уж было свыклась с потешным войском, с безрассудной ловлей, когда битую дичь не к столу подавали, а валили горой да, смолой облив, зажигали. Казалось ей, набедуется Святослав да возьмется за ум. В просторных полях, в русских землях ветра Стрибожьи с четырех сторон овеют князя и отвеют зловещую пыль с души.
Падут черные чары, снесенные ветрами; смытое дождями буйство уйдет в песок, а солнце над головой и разум просветлит, и очи. Пусть мать сыра земля ему утехой будет и бальством от хвори лютой.
Меж тем из дальних земель бежали в Киев послы и вопили одно:
– Матушка, почто творишь неправду? В чем провинились мы, или какая беда на Русь нагрянула, что с нас уж в другой раз дань берут? Все обложили данью непомерной! Не от дымов берут – с душ. От всякой утвари требуют десятину. А сколько несмышленых отроков угнали в леса – счету нет! Мало того, детей отнимают! Молодых девиц силой увозят!
Всполошилась княгиня:
– Кто дань брал? Чей муж разбой учинил?
– Твой, матушка-княгиня!
– Имя свое называл?
– Претичем назывался! Гордился, что тобою послан! Мол-де, княгиня велела полки собирать по всей Руси да идти походом в далекую страну.
– Боярин Претич? Быть сего не может! – утверждала княгиня. – Верно, посылала я подручного боярина, но без дружины и меча – с одним посохом.
Комкая скуфьи, послы то холодом обдавались, то обливались потом: за оговор не помилуют...
– Вели поймать злодея? А там и позри, кто лихоимец!
– Изловите этого боярина, – велела она. – Забейте в железа и ведите ко мне. И всех, кто с ним! А дани больше не давайте!
Во многих землях против разбойников ополчились, выслали дозоры на степные и лесные дороги, засады устроили на распутьях, но лиходей был искусным, всех ловушек избежал и очутился в другой стороне – там, где не ведали его и не ждали. И вновь челобитные послы повалились княгине в ноги.
– По твоему велению обложили нас данью непомерной! Детей берут, от дыма по сыну!..
– Довольно! – решила княгиня и призвала к себе Люта. – Единожды я посылала тебя поискать сокровищ – ты мне привез их. А ныне отыщи вора и привези.
Свенальдич взял с собой малую, но лихую дружину, сообща помолились богу Христу, ибо все его воины были окрещенными, и отправился в поход. Где он рыскал и как ловил злодея, никто не ведал, однако к исходу лета привел его в Киев, забитого в железа, а с ним подручных да вызволенных из плена детей, числом полета.
– Исполнил твою волю, привел разбойника. Суди его!
– Как ему имя? Кто он?
– Претич, матушка, – отвечал Лют. – Твой подручный боярин.
Загорелось у нее сердца от обиды и ярости, хотела она в тот же час казнить его, да усмирила сама себя, вспомнив, как обернулась ее месть древлянам. По древнему обычаю злодея следовало отдать на суд той земли, где он более всего зла натворил, однако княгиня задумала прежде сама учинить спрос Претичу. Велела она достать его из сруба и привести к ней в гридницу, где он мечом клялся Руси послужить и откуда послан был с тайным делом на реку Ганга.
Предстал перед нею подручный боярин, в железа закованный, немытый, нечесаный и сильно измордованный в схватке – едва вдесятером повязали бывшего воеводу – рукопашника. Семерых Лютовых удальцов насмерть прибил, покуда не сострунили его, как волка.
– Простила я тебе одну измену – ты меня в другой раз предал, – сказала княгиня. – Не стану ждать твоей третьей измены, выдам на руки обиженным. Пусть делают с тобой, что захотят, ибо ты не свет принес на Русь, а злодейство.
– Не ты ли, княгиня, позволила мне искать Путь на реку Ганга как заблагорассудится? – спросил Претич. – Ты мне руки развязала, так и теперь развяжи, сними железа.
– Я послала тебя с посохом. Ты же собрался с мечом идти.
– Изведал я, княгиня, нет иного пути в страну Полуденную.
– Зачем же русские земли зорил? Зачем детей в леса уводил?
– А чтобы дружину собрать. Чтобы из отроков и малых детей воспитать преданных воинов, вскормить непобедимых витязей.
– Но девиц молодых зачем силой брал, косы резал и воровал от родителей? Безвинных позорил, ровно дикий печенежин!
– Не позорил я дев, а, напротив, хотел их прославить, – ответствовал Претич. – Ибо Путь на Гангу должно открывать коннице из непорочных всадниц. А уж за ними дружина пойдет. Народы страны Полуденной не посмеют супротив дев меча поднять.
– Мыслил ты, прикрываясь ими, народы эти воевать? – изумилась княгиня. – Виданное ли дело на Руси, чтобы витязь за спину девицы прятался на поле брани?
– Иного Пути нет...
– Иного нет, но и этот не годится, – отрезала она. – Не след нам ходить с мечом на Гангу. И потому за разор, что ты по землям учинил, будешь головой отвечать. Не будет тебе прощения на сей раз.
И все-таки пожалела княгиня подручного боярина, решила не выдать его обиженным на расправу, а достойно казнить на лобном месте. До утра же велела не в сруб его посадить – в подклет своего терема под надежную стражу. В Киеве прослышали, что Лют злодея Претича схватил, и ночью пришла к терему его мать – боярыня, стала умолять княгиню, чтобы позволила с сыном проститься. Вспомнила княгиня, как лихо ей было в подобную ночь, когда Святослав в срубе сидел и казни ждал, не выдержало материнское сердце – пустила она боярыню в подклет. Вошла она, убитая горем – космы свои рвала, лицо царапала, а через мгновение выбежала сияющая от радости и просветленная. Бросилась к княгине:
– Не мой это сын! Не Претич!
– Да как же не твой? – отступила княгиня. – Ужель я не знаю сына твоего?
– Схож с Претичем, как две капли воды, да не Претич!
– Должно, не признала в темноте-то...
– Своего сына я бы признала! По дыханию его, по тому, как сердечко бьется! Едва бы рукой коснулась – в тот же миг бы признала! А муж сей в подклете – не Претич!
Княгиня зажала ладонью ее уста, молчать велела и повлекла в свои покои. Там уж как следует спросила боярыню, но та, радуясь, на своем стояла. Заручившись словом, что мать Претича ни видом своим, ни молвой не выдаст тайны, княгиня отпустила ее и погрузилась в тяжкие думы. Измена кругом! Нет рядом ни единого человека, на которого бы можно положиться всецело. Свенальд со Святославом охотой тешится и потакает ему во всем, а сын его, Лют, и вовсе неведомо кому служит. Как ни пытала – не сказал до сей поры, где добыл он серьгу – Знак Рода, как отнял ее у чародея – не похвалился. А теперь изловил злодея, который за Претича себя выдал. Перед всей Русью ославил имя подручного боярина. А может статься, сгубил его и теперь чернит посмертную память. И на советчиков мудрых – думных бояр нет надежды, ибо возмущены они князем и ее материнской упрямостью. Уж в тереме своем невозможно слова тайного молвить – все будет услышано! Иначе как бы стало известно, куда и зачем послан Претич?..
Дождалась она утра и спустилась в подклет к самозванцу.
– Кто ты есть?
– Претич, – отвечал прикованный за шею злодей. – Твой подручный боярин.
– Мать не признала в тебе сына, а ее не обманешь.
– От горя умом повредилась, потому и не признала.
– Я верю материнскому оку! И нет тебе более проку скрывать истинное имя. Коль был ты Претич, казнили бы на площади. Но поелику ты неведомый мне вор и злодей, казнят как изгоя, а тело бросят в степи волкам на съедение. Признайся же мне, кто ты и с каким умыслом творил разбои? Почему назвался чужим именем?
– Придется, княгиня, казнить меня на площади, ибо я есть Претич, – тянул самозванец, – А смерти я не боюсь, тебе это ведомо.
– Не упорствуй! Не вынуждай меня прибегнуть к пыткам! – пригрозила княгиня. – Кто бы ты ни был, должно быть, знаешь мой гнев, слышал, как я древлян казнила. На дыбе под каленым железом скажешь свое имя. Лютая смерть тебе будет! И не на лобном месте, а в пыточном срубе, вне глаз народа. Но ежели избавишь меня от этих мерзких трудов – плоть твою терзать, – признаешься добром, то и я избавлю тебя от позорной казни.
На мгновение встрепенулся злодей, проблеск надежды озарил лицо, однако он тут же потряс буйной головой, загремел привязной цепью.
– На своем стою, княгиня. Претич я, твой подручный.
– Добро, – вдруг согласилась она. – Не стану казнить никакой смертью. Отпускаю тебя на все четыре стороны.
Позвала она тиунов, велела сбить оковы со злодея и сама отворила перед ними дверь подклета:
– Ступай.
Не ожидал подобного самозванец, смешался, глядя то на княгиню, то на распахнутую дверь.
– Нельзя мне уйти...
– Отчего же? Ведь я помиловала тебя! И более не держу. А слово мое твердо.
– Слышал я, ты мудра и коварна, княгиня...
– Не верь молве! Ведь отпустила я с миром древлянского князя Мала. Должно быть, и об этом слышал. Так и ты иди! Иди, куда глаза глядят.
– Не могу я идти! – чуть ли не вскричал злодей. – Мне след казненным быть!
– Здоров ли ты рассудком? Не повредился ли умом? – спросила княгиня. – Отчего не приемлешь милость мою?
– Не волен я и милости твоей принять!
– Знать, не властен ты над собой, незнакомец...
– Не властен, – признался он и голову опустил. – Не отпускай меня, а лучше казни на лобном месте.
– Нет уж, коль слово изронено – ступай.
– Ох, княгиня! – взмолился злодей. – Что пытки твои, что каленое железо твое на дыбе? Ежели невредимым и милованным от тебя выйду – будет мне пытка!.. Будет мне лютая смерть!..
– От кого?
– Боюсь и имя назвать... Божьего гнева боюсь! Я клятвою связан. А быть казненным мне жребий выпал. Знать, рок мне – под твой топор. Не жалей меня, княгиня, казни! Не увидят моей головы на твоем частоколе – весь род мой погибнет, до последнего корешка...
– Добро, я спасу твой род от смерти, – согласилась княгиня. – Но должен ты назвать свое имя, прозвище рода своего.
– Имя мое – Снегирь, а дед прозывался Радимич, ибо жил в землях северян, но вышел от радимичей.
– Жребий пал на тебя, поскольку ты на Претича похож? – спросила княгиня.
– Да, милостивая...
– А скажи мне, Снегирь, откуда известно тебе стало, куда и зачем послан мною Претич?
– От моего господина...
– Зачем же твой господин замыслил опорочить моего подручного боярина? Казнить его ложно и голову на позор вывесить?
– А чтобы объявить настоящего Претича самозванцем, когда он вернется с реки Ганга. Ибо ведь ты казнишь его.
– Знать, жив мой подручный?
– Жив, княгиня, – сказал Снегирь. – Сколько ни гонялись мы за ним, как бы ни заслоняли путь ему – прошел через все заслоны. А господину моему смерти подобно пускать его на реку Ганга. Не хочет он, чтобы Претич приводил на Русь Раджу. И ныне лютует...
– Твой
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 97 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |