Французский героический эпос

ФРАНЦУЗСКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС

Гораздо богаче, чем остатки старой народной лирики и драмы, отражены в письменных памятниках эпического народного творчества. Лучше всего сохранился французский героический эпос. Он дошел до нас в виде поэм (общим числом около 100), из которых древнейшие — в той форме, в какой мы их сейчас имеем, — возникли в самом конце XI в., а наиболее поздние относятся к XIV в. Однако даже самые ранние из сохранившихся поэм представляют собой переработку более старых поэм или песен, развивавшихся перед тем в течение двух или трех столетий. Это длительное развитие, в котором принимали участие различные общественные слои — дружинная среда, широкие народные массы, жонглеры и грамотеи-клирики, — имело результатом глубокое изменение как формы и стиля песен-поэм, так и их содержания.

Сохранившиеся до нас поэмы носят название шансон де жест (chansons de geste, буквально — «песни о деяниях»). Они имеют различный объем — от 1000 и более 25 000 строк и состоят из неравной длины строф, или «тирад», содержащих каждая от 5 до 40 десятисложных, с цезурой после 4-го или 6-го слога, стихов, связанных ассонансами, которые в более поздних редакциях обычно заменены точными рифмами. Поэмы эти предназначались для пения, причем, как и в наших былинах, одна и та же мелодия была сквозной для всей поэмы, повторяясь из строки в строку. Их исполнителями, а нередко и авторами были жонглеры, которые разносили их по всей Франции. Привлекши к себе внимание присутствующих и собрав вокруг себя сначала небольшой, но постепенно возрастающий кружок слушателей, жонглер энергичным возгласом приглашал их к молчанию и затем начинал петь речитативом, аккомпанируя себе на маленькой арфе или, чаще, на виоле. Если он не успевал до наступления ночи закончить всю поэму, он прерывал пение и откладывал до следующего дня. Если поэма была очень обширна, ее хватало иногда на неделю.

Три темы составляют основное содержание французского эпоса:

1) оборона родины от внешних врагов — мавров (или сарацин), норманнов, саксов и т. д.;

2) верная служба королю, охрана его прав и искоренение изменников;

3) кровавые феодальные распри.

Выбор этих тем соответствует тогдашнему политическому сознанию народных масс, инстинктивно тянувшихся к национальному единству, видевших в феодалах главное зло, терзавшее родину, и утопически мечтавших найти в короле защиту от их самоуправства и жестокости.

Первые две темы всегда связаны в поэмах с образом доброго и мудрого короля. В большинстве поэм король называется Карлом Великим, ибо воспоминание об этом могучем властителе (768 — 814), одержавшем множество крупных побед и короновавшемся в 800 г. императором, закрепилось в потомстве, заслонив в эпическом предании многие другие имена. Карл в поэмах предстает в идеализированном виде: он всегда справедлив и обычно ласков, хотя, когда нужно, умеет быть и суровым. Он грозен для изменников и непобедим в бою. Враги трепещут перед ним, и Бог ему помощник во всех делах.

В некоторых поэмах Карл выступает активно, лично совершая разные подвиги. В них описывается, как в молодости, спасаясь от изменников, он бежит в Испанию, доблестно там сражается, завоевывает любовь дочери сарацинского царя, затем возвращается во Францию и, одолев злодеев, коронуется и т. д. Но в других поэмах, притом художественно более значительных, Карл отходит на задний план; объединяя и освещая своим присутствием все действие, он уступает активную роль паладинам (приближенным славным витязям), в частности двенадцати «пэрам» (самым знатным лицам в государстве), в первую очередь — Роланду.

Не только из поэм этой «королевской» группы, но и из всего французского эпоса вообще самой замечательной является «Песнь о Роланде», поэма, имевшая европейский резонанс и представляющая собой одну из вершин средневековой поэзии.

Поэма (4002 стиха) повествует о героической гибели графа Роланда, племянника Карла Великого, во время битвы с маврами в Ронсевальском ущелье, о предательстве отчима Роланда, Ганелона, которое явилось причиной этой катастрофы, и о мести Карла Великого за гибель Роланда и двенадцати пэров.

«Песнь о Роланде» возникла около 1100 г., незадолго до первого крестового похода. Неизвестный автор был не лишен некоторой образованности (в объеме, доступном многим жонглерам того времени) и, без сомнения, вложил в переработку старых песен на ту же тему, как в сюжетном, так и в стилистическом отношении, немало своего; но главная его заслуга состоит не в этих добавлениях, а именно в том, что он сохранил глубокий смысл и выразительность старинного героического предания и, связав его мысли с живой современностью, нашел для их выражения блестящую художественную форму.

Идейный замысел сказания о Роланде выясняется из сопоставления «Песни о Роланде» с теми историческими фактами, которые лежат в основе этого предания. В 778 г. Карл Великий вмешался во внутренние раздоры испанских мавров, согласившись помочь одному из мусульманских царей против другого. Перейдя Пиренеи, Карл взял несколько городов и осадил Сарагосу, но, простояв под ее стенами несколько недель, должен был ни с чем вернуться во Францию. Когда он возвращался назад через Пиренеи, баски, раздраженные прохождением через их поля и села чужих войск, устроили в Ронсевальском ущелье засаду и, напав на арьергард французов, перебили многих из них; по словам историографа Карла Великого Эгинхарда, в числе других знатных лиц погиб «Хруотланд, маркграф Бретани». После этого, добавляет Эгинхард, баски разбежались, и покарать их не удалось.

Непродолжительная и безрезультатная экспедиция в северную Испанию, не имевшая никакого отношения к религиозной борьбе и закончившаяся не особенно значительной, но все же досадной военной неудачей, была превращена певцами-сказителями в картину семилетней войны, завершившейся завоеванием всей Испании, далее — ужасной катастрофы при отступлении французской армии, причем и здесь врагами оказались не христиане-баски, а все те же мавры, и, наконец, картину мести со стороны Карла в форме грандиозной, поистине «мировой» битвы французов с соединенными силами всего мусульманского мира. Помимо типичной для всего народного эпоса гиперболизации, сказавшейся не только в масштабе изображаемых событий, но и в картинах сверхчеловеческой силы и ловкости отдельных персонажей, а также в идеализации главных героев (Роланд, Карл, Турпин), характерно насыщение всего рассказа идеей религиозной борьбы с мусульманством и особой миссии Франции в этой борьбе. Эта идея нашла свое яркое выражение в многочисленных молитвах, небесных знамениях, религиозных призывах, наполняющих поэму, в очернении «язычников» — мавров, в неоднократном подчеркивании особого покровительства, оказываемого Карлу Богом, в изображении Роланда рыцарем-вассалом Карла и вассалом Господа, которому он перед смертью протягивает, как сюзерену, свою перчатку, наконец, в образе архиепископа Турпина, который одной рукой благословляет на бой французских рыцарей и отпускает грехи умирающим, а другой сам поражает врагов, олицетворяя единение меча и креста в борьбе с «неверными».

На дошедшую до нас редакцию «Песни о Роланде» оказала явное влияние пропаганда первого крестового похода, увлекшая весьма широкие слои населения Франции. Но в основе самой ранней формы эпического предания о Роланде (которая до нас не дошла, но которую мы можем с некоторым вероятием реконструировать) лежит та же самая идея крестового похода, только в другом, более старом и ограниченном варианте ее, заключавшемся не в завоевании Палестины, а в оказании помощи испанским христианам, притесняемым маврами, и в конечном изгнании последних из Испании. Этот момент был связан с актуальнейшей проблемой французской политики VIII—IX вв. В 732 г. Карл Мартелл, дед Карла Великого, разбив арабов при Пуатье, остановил наступление их на Европу. Однако и после этого, в конце VIII и особенно в начале IX в., т. е. именно в ту пору, когда происходило поэтическое оформление предания с Ронсевальской битве, между французами и арабами шла упорная борьба как в форме походов французов в северную Испанию (где около 800 г. Карл Великий основал Испанскую марку), так и в форме защиты населения южной Франции от постоянных набегов арабов. Эти войны очень рано стали истолковываться как дело патриотическое, а вместе с тем и «богоугодное», клонящееся к искоренении «язычества», и в одной из хроник экспедиция 778 г. была задним числом переосмыслена как стремление «с помощью Христа поддержать церковь, страдающую под жесточайшим игом сарацин». Эта идея ожила снова в последней четверти XI в., когда под влиянием агитации французских монахов наряду с подготовкой похода в Палестину французские рыцари и монахи во множестве устремились в Испанию, чтобы там сражаться под знаменем Альфонса VI, короля Кастилии, с маврами и организовывать церковь в отвоеванных у мусульман областях. Из этого двойного корня — патриотического и религиозного — и развилось народно-героическое и вместе с тем рыцарское содержание поэмы.

Однако содержание «Песни о Роланде» далеко не исчерпывается одушевляющей ее национально-религиозной идеей. В ней с огромной силой отразились социально-политические противоречия, характерные для интенсивно развивающегося в X—XI вв. феодализма. Эта вторая проблема вводится в поэму эпизодом предательства Ганелона. Поводом для включения этого эпизода в сказание могло явиться желание певцов-сказителей объяснить внешней роковой причиной поражение «непобедимой» армии Карла Великого. Но образ Ганелона не только определяет перипетии сюжета. Ганелон не просто изменник, но выражение некоего мощного злого начала, враждебного всякому общенародному делу, олицетворение феодального, анархического эгоизма. Это начало в поэме показано во всей его силе, с большой художественной объективностью. Ганелон изображен отнюдь не каким-нибудь физическим и нравственным уродом. Это величавый и смелый боец. Когда Роланд предлагает отправить его послом к Марсилию, Ганелон не пугается этого поручения, хотя и знает, насколько оно опасно. Но, приписывая и другим те же побуждения, которые являются основными для него самого, он предполагает, что Роланд имел намерение погубить его. Ганелон открыто и смело выражает свой гнев:

Он плащ, подбитый горностаем, сбросил,

Остался только в шелковом камзоле,

Лицом он горд, сверкают ярко очи,

Широкий в бедрах стан на диво строен,

Граф так хорош, что пэры глаз не сводят.

Он принимает поручение и выполняет его с достоинством и самоотверженностью. Хотя в дороге он почти уже договорился обо всем с послом Марсилия Бланкандрином, все же, прибыв в Сарагосу, он не открывает своих намерений Марсилию и надменно предъявляет ему ультиматум Карла, ведет себя как смелый и гордый барон, вызывая ужасный гнев сарацинского царя и подвергая себя смертельной опасности. Лишь после этого Ганелон вступает с ним в соглашение.

Точно так же Ганелон по-своему величав в финальной сцене суда над ним. Хотя его предательство ясно всем и каждому, Карл обязан до конца выполнить феодальные юридические процедуры. На суде Ганелон (который «Лицом румян и вид имеет храбрый: Будь честен он, так был бы рыцарь славный»), признавая, что он ненавидит Роланда, решительно отвергает обвинение в измене («И я желал его смерти и гроба; Но нету здесь предательства лихого»). В защиту Ганелона выступает его многочисленная родня во главе с грозным Пинабелем, и бароны Карла колеблются, а потом вовсе отступают. Они советуют Карлу оставить это дело, простить Ганелона: ведь «златом, казной нам не вернуть потери; Тот будет глуп, кто бой теперь затеет», а Ганелон, уверяют они Карла, будет служить ему впредь «и верно и любовно». Если бы в дело не вмешался смелый Тьерри, сразившийся с Пинабелем и посредством «Божьего суда» доказавший неправоту Ганелона, наверное, тот избег бы наказания. Силу Ганелона составляет не то, что бароны Карла боятся Пинабеля, а шаткость феодально-юридических норм, нечеткость границ обязанностей вассала по отношению к своему сюзерену и полное отсутствие указаний на какие-либо его обязанности по отношению к общему делу, к народу и к родине. С точки зрения правовых отношений того времени виновность Ганелона не столь уже несомненна, ибо, выполнив честно свой вассальный долг перед Карлом на поле битвы (срок обязательного пребывания в войске сеньора в походе считался обычно сорок дней в году) и во время посольства к Марсилию, Ганелон, рассуждая формально, мог считать себя вправе после этого свести личные счеты с Роландом, своим пасынком. В «Песни о Роланде» не столько раскрывается чернота поступка отдельного предателя — Ганелона, сколько разоблачается гибельность для родной страны того феодального, анархического эгоизма, представителем которого, в некоторых отношениях блестящим, является Ганелон.

Наряду с этим противопоставлением Роланда и Ганелона через всю поэму проходит другое противопоставление, менее острое, но столь же принципиальное — Роланда и его любимого друга, нареченного брата Оливье. Здесь сталкиваются не две враждебные силы, а два варианта одного и того же положительного начала. Когда французский арьергард подвергается внезапному нападению и Оливье видит несметные полчища сарацин, устремляющихся на них, он советует Роланду затрубить в рог, чтобы призвать Карла на помощь. Но Роланд отказывается, считая это позором для себя, для своего рода, для всей Франции. Трижды Оливье возобновляет свои уговоры (повторение, типичное для стиля народной поэзии), и трижды Роланд отвергает его предложение, не желая «терять свою славу в милой Франции». Эта черта характера Роланда несколько раз обозначена в поэме выразительным словом «безмерность» (demesure), в смысле необузданной, безрассудной смелости. «Безмерности» Роланда противопоставлено «благоразумие» Оливье, но так, что из этого ни для одного из них не вытекает осуждения:

Разумен Оливье, Роланд отважен.

И доблестью один другому равен.

Автор поэмы отражает здесь две доступные сознанию того времени формы рыцарской и человеческой доблести, не разрешая спора прямолинейно в пользу той или другой из них, но показывая красоту и достоинство каждой.

Роланд в поэме — могучий и блестящий рыцарь, безупречный в выполнении вассального долга, сформулированного поэтом так:

Вассал сеньору служит своему,

Он терпит зимний холод и жару,

Кровь за него не жаль пролить ему.

Он в полном смысле слова — образец рыцарской доблести и благородства. Но глубокая связь поэмы с народно-песенным творчеством и народным пониманием героизма сказалась в том, что все рыцарские черты Роланда даны поэтом в очеловеченном, освобожденном от сословной ограниченности виде. Роланду чужды эгоизм, жестокость, алчность, анархическое своеволие феодалов. В нем чувствуется избыток юных сил, радостная вера в правоту своего дела и в свою удачу, страстная жажда бескорыстного подвига. Полный гордого самосознания, но вместе с тем чуждый какой-либо спеси или своекорыстия, он целиком отдает свои силы служению королю, народу, родине. Горячая любовь к родине характеризует в поэме всех воинов Карла. Покинув Испанию и достигнув Гасконии, т. е. родной земли,

Припомнились родные земли им,

Невест и жен припомнили они.

Сбегают слезы по щекам у них.

Но сильнее всех проявляется патриотическое чувство у Роланда, для которого нет более нежного и священного слова, чем «милая Франция»; с мыслью о ней он умирает.

Все это делало Роланда, несмотря на его рыцарское обличье, подлинным народным героем, понятным и близким каждому. В этом главная причина огромной популярности сказания о Роланде не только на его родине, но и почти во всех других европейских странах. Переводы французских поэм о Роланде, их пересказы или подражания им существовали в средние века на немецком, английском, итальянском, испанском, скандинавских и кельтских языках.

Суровый стиль «Песни о Роланде», ее величавая строгость и энергичная сжатость изложения, отсутствие темы любви (Роланд даже в момент смерти не вспоминает о своей невесте Альде, о которой лаконично сообщается только, что не смогла его пережить), мотивов интимных, комических, бытовых и т. п. находятся в полном соответствии с характером сюжета и идейного замысла.

Вторая большая эпическая тема — тема верного служения королю, выручаемому из беды, — представлена главным образом циклом поэм о Гильоме д'Оранж.

Граф Гильом воюет на юге Франции с маврами, совершая чудеса храбрости, освобождая от «неверных» города и целые области и не получая за это от короля никакой другой награды, кроме тех земель, которые он добывает силой своего меча. Тем не менее в трудную для короля минуту Гильом д'Оранж всегда спешит на помощь королю и выручает его, наказывая бунтовщиков и изменников-феодалов или сокрушая вторгшихся в страну сарацин. Этим Гильом укрепляет престол и спасает целостность родины.

Несколько сложнее обстоит дело с трактовкой темы феодальных распрей. При изображении раздоров между феодалами и королем симпатии автора нередко как бы колеблются. Даже там, где мятежные феодалы показаны в конечном счете неправыми, король часто все же изображен их оскорбителем и нарушителем их законных прав или просто слишком слабым для того, чтобы быть мудрым правителем. Это отчасти объясняется наличием у некоторых певцов симпатий к феодальной вольнице, но еще более — острой критикой личности короля. Несмотря на распространенность в народе представления о короле как о защитнике от самоуправства феодалов и носителе некоей правды, многим здравым умам была ясна иллюзорность такого взгляда.

В некоторых поэмах феодальная природа королевской власти раскрывается до конца в образах вероломных, деспотичных и хищных королей, которые нисколько не лучше своих разнузданных вассалов.

В поэме о Жираре Руссильонском рассказывается о том, что король и граф Жирар посватались к двум дочерям византийского императора. Когда обе принцессы приехали во Францию, королю больше приглянулась невеста Жирара и он предложил ему устроить обмен, обещав за это уступить Жирару замок Руссильон. Жирар согласился, но король обманул его и не дал замка. Это вызвало многолетнюю войну между ними. Наконец, Жирар был разбит и вынужден был скрываться в Арденском лесу и вести там жизнь угольщика. После двадцати двух лет тяжких лишений жена Жирара выхлопотала ему у короля прощение и он получил обратно свои земли и титулы.

В поэме об Ожье Датчанине изображена борьба между этим героем и Карлом Великим. Сын императора, поссорившись с сыном Ожье во время шахматной партии, убил его, ударив доской по голове. Разъяренный Ожье в происшедшей после этого свалке убил племянника Карла и затем бежал в Италию. После ряда битв и осад Карл захватил Ожье в плен и посадил в темницу. Но вскоре на Францию напали «язычники» во главе с великаном Брейе и Карл вынужден был освободить Ожье, так как никто, кроме него, не в силах был сразиться с Брейе. После победы над великаном Ожье помирился с Карлом.

В обеих поэмах восстание вассалов против короля оправдывается его вероломством, по меньшей мере, его несправедливостью. Кровавые раздоры между самими феодалами — причем король играет пассивную и очень жалкую роль — изображены в поэме «Рауль де Камбрэ».

Рауль, племянник короля Людовика, после смерти отца остался без надела, ибо феод его отца, Камбрэ, король отдал другому вассалу. Под влиянием второго своего дяди, Герри Рыжего, Рауль требует у короля владений, и тот готов дать ему земли только что умершего графа Вермандуа, но так как сыновья последнего не хотят добровольно уступить их, король предлагает Раулю силой взять эти владения. Не слушая увещеваний матери, Рауль начинает беспощадную войну. Оруженосец Бернье преданно служит Раулю, несмотря на то, что его собственный отец находится в лагере противников Рауля. Когда в припадке ярости Рауль сжигает женский монастырь, в котором находилась мать Бернье, погибшая в пламени, Бернье, глубоко страдая, терпит это во имя вассальной верности. И лишь после того как Рауль, напившись, ссорится с Бернье и избивает его до крови, оруженосец покидает Рауля и переходит на сторону сыновей Вермандуа. В одном из сражений он встречается со своим бывшим господином и убивает его. Но война этим не кончается: ее продолжает племянник Рауля, Готье, жаждущий отомстить за дядю. Наконец, происходит примирение. Бернье женится на дочери Герри Рыжего, и мать Рауля прощает его. Через некоторое время Бернье отправляется вместе с Герри в паломничество. Возвращаясь оттуда, они проезжают мимо того самого места, где был убит Рауль. Старая обида снова припоминается Герри, и, пропустив вперед Бернье, он предательски убивает его сзади ударом стремени по голове. Начинается новая война сыновей Бернье против Готье, который впоследствии погибает в сражении, и Герри, который пропадает без вести.

Рауль, павший в междоусобной войне около 950 г., король (Людовик IV Заморский), сыновья графа Вермандуа и еще ряд других персонажей поэмы существовали в действительности. Певцы-сказители тонко разработали дикий характер Рауля и присочинили историю Бернье, раскрывающую трагические противоречия эпохи (человеческие, родственные и вассальные чувства) и показывающую всю жестокость и безысходность феодальных распрей, порождающих одна другую до бесконечности. Совершенно ничтожным представлен король: в бессилии перед натиском жадных феодалов он невольно обездолил собственного племянника, а затем предложил ему отвоевать себе надел даже не у сарацин (как в поэмах о Гильоме д'Оранж), а у своих же земляков и собратьев — баронов.

Французский героический эпос проделал длинный и сложный путь. Наиболее вероятно, что он прошел следующие этапы.

В основе всего развития лежат, без сомнения, краткие песни и предания о выдающихся событиях, сложившиеся среди участников или близких наблюдателей этих событий — среди знатных дружинников или простых ополченцев и обозников, народных певцов и рассказчиков, принадлежавших к местному населению. Это первичные эпические предания, как показывает изучение эпоса у народов, находящихся на сходной ступени развития, были небольшого объема, кратки, просты по языку и близки к историческим фактам. Предания быстро распространялись среди широких масс населения, привлекая сказителей и певцов из народа своим волнующим содержанием и побуждая к дальнейшей их обработке в виде все новых и новых вариантов. При такой обработке фактическая основа предания стиралась и исторически точные черты все более сменялись легендарными. Но эти легендарные черты представляли собой в основном обобщенное и поэтически-образное выражение характера эпохи, ее отношений и противоречий, и потому они историчны в более глубоком смысле, чем точное воспроизведение отдельных эпизодов исторической действительности. Такие песни или прозаические сказания становились в значительной мере выражением политического и морального мировоззрения народа, выражением его оценок и заветных чаяний.

Эпическая песня на данной ступени развития, расширяясь в картину устоявшегося общественного уклада, превратилась в эпопею Наряду с этим, однако, в ней сохранились многие общие черты и приемы устной народной поэзии, как, например, постоянные эпитеты, готовые формулы для «типических» положений, прямое выражение оценок и чувств певца по поводу изображаемого, простота языка, особенно синтаксиса, совпадение конца стиха с концом предложения и т. п.

В отношении идеологии для жонглерских версии наиболее характерно проникновение в них, во-первых, упомянутых выше феодальных критериев, а во-вторых обильного религиозного элемента в виде христианских чудес, молитв, описаний благочестивой кончины героев и т. п.

В целом, французский героический эпос обнаруживает огромный диапазон чувств, жизненных положений, оттенков. Наряду с чертами исключительными, возвышенными мы встречаем в нем моменты интимные, бурлескные: обыденные картины сражений и поединков чередуются в нем с изображением нежной любви, горячих родственных чувств, супружеской верности; суровость часто сочетается с ласковой шуткой. Но эти черты и мотивы, при всем их разнообразии, являются типическими для морального и общественного сознания людей того времени. Французский героический эпос с его большой политической проблематикой представляет собой «поэтическую историю» Франции за три с лишним столетия (IX—XII вв.) и вместе с тем критику самих основ ее общественно-политического устройства с народной точки зрения. Он дает целостную картину жизни нации и рисует мужественную борьбу за лучший миропорядок. Героический народный эпос, как огромная прогрессивная идеологическая сила пользовался необычайной популярностью и жил глубокой, интенсивной поэтической жизнью по XIII в. включительно, когда в зарождающейся городской культуре его функции переняла историография и общественно-моральная дидактика.

ИСПАНСКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС

В испанском эпосе нашла отражение специфика истории Испании раннего средневековья. В 711 г. произошло вторжение в Испанию мавров, которые течение нескольких лет овладели почти всем полуостровом. Испанцам удалое удержаться лишь на крайнем севере, в горах Кантабрии, где образовалось королевство Астурия. Однако сразу же вслед за этим началась «реконкиста», т.е. отвоевание страны испанцами. Постепенно расширяя свои границы, Астурия в начале X в. превратилась в королевство Леон, из которого далее выделилось сначала графство, а затем, около середины XI в., самостоятельное королевство Кастилия; продолжавшее быстро расти за счет земель, отвоевываемых им у мавров на юге. Другим очагом реконкисты явилась сохранившая свою независимость небольшая область на крайнем северо-востоке полуострова, из которой с течением времени выделились королевство Наварра и Арагон.

Все эти королевства и независимые от них графства, иногда дробясь, а иногда объединяясь, воевали то с маврами, то друг с другом, в последнем случае вступая иногда в союз с маврами против своих соотечественников. Это, конечно, сильно тормозило реконкисту, которая, однако, благодаря патриотическому энтузиазму народных масс Испании сделала в XI—XII вв. решительные успехи. Хотя реконкистой руководила высшая знать, получавшая наибольшую часть отвоеванных у мавров земель, ее главной движущей силой были крестьянство, горожане и близкие к ним мелкие дворяне. Крестьян, помимо патриотического чувства, манила возможность ухода из-под феодального гнета. Необходимость освоить новые земли, отнятые у мавров, и отстоять их заставляла испанских правителей предоставлять селившимся на них крестьянами и ремесленникам значительные льготы. Новые поселенцы образовывали общины, имевшие право свободно избирать себе сеньора, а в случае недовольства заменять его другим. Поселенцы сами устанавливали местные законы, порядок пользования общественными пастбищами и т. п. и за эти привилегии держались цепко, а в случае их нарушения отстаивали их с оружием в руках.

В X в. развернулась борьба между старым, аристократическим королевством Леон и подвластной ему Кастилией. Подчинение леонским судьям, применявшим старинные, крайне реакционные законы, тяготило вольнолюбивое кастильское рыцарство и городские сословия, которым удалось, наконец, добиться учреждения собственных судей, а затем и полной политической независимости графства Кастилии. В первых кастильских законах рабство было смягчено, а затем и вовсе упразднено, города получили ряд новых привилегий, а звание и права рыцарей были распространены на всех, кто ходил в поход против мавров на коне, хотя бы он был совсем низкого происхождения.

Однако в конце XI в. кастильские свободы сильно пострадали, когда на престол взошел Альфонс VI, который в молодости был королем Леона и теперь окружил себя старой леонской знатью. Антидемократические тенденции при этом короле еще более усилились вследствие притока в Кастилию французских рыцарей и духовенства. Первые стремились туда под предлогом оказания помощи испанцам в их борьбе с маврами, вторые — якобы для организации церкви в отвоеванных у мавров землях. Но в результате этого французские рыцари захватывали лучшие наделы, а монахи — самые богатые приходы. Те и другие, прибыв из страны, где феодализм имел гораздо более развитую форму, насаждали в Испании феодально-аристократические навыки и понятия. Все это делало их ненавистными местному населению, которое они жестоко эксплуатировали, вызвало ряд восстаний и на долгое время внушило испанскому народу недоверие и враждебность к французам.

Эти политические события и отношения широко отразились в испанском героическом эпосе, тремя основными темами которого являются:

1) борьба с маврами, имеющая целью отвоевание родной земли;

2) раздоры между феодалами, изображаемые как величайшее зло для всей страны, как оскорбление нравственной правды и измена родине;

3) борьба за свободу Кастилии, а затем за ее политическое первенство, которое рассматривается как залог окончательного разгрома мавров и как база национально-политического объединения всей Испании.

Во многих поэмах эти темы даны не обособленно, а в тесной связи между собой.

Испанский героический эпос развивался аналогично эпосу французскому. Его основу также составили краткие эпизодические песни лирико-эпического характера и устные неоформленные предания, возникшие в дружинной среде и вскоре сделавшиеся общим достоянием народа; и точно так же, примерно в X в., когда начал складываться испанский феодализм и впервые наметилось чувство единства испанской нации, этот материал, попав в руки жонглеров-хугларов, путем глубокой стилистической переработки оформился в виде больших эпических поэм. Расцвет этих поэм, в течение долгого времени являвшихся «поэтической историей» Испании и выражавших самосознание испанского народа, приходится на XI—XIII вв., но после этого еще два столетия они продолжают интенсивную жизнь и замирают лишь в XV в., уступая место новой форме народного эпического предания — романсам.

Испанские героические поэмы по форме и по способу исполнения подобны французским. Они стоят из серии строф неравной длины, связанных ассонансами. Однако метрика их иная: они написаны народным, так называемым неправильным, размером — стихами с неопределенным количеством слогов — от 8 до 16.

В отношении стиля испанский эпос тоже сходен с французским. Однако он отличается более сухим и деловым способом изложения, обилием бытовых черт, почти полным отсутствием гиперболизма и элемента сверхъестественного — как сказочного, так и христианского.

Вершину испанского народного эпоса образуют сказания о Сиде. Это лицо историческое, и его деяния изображены в двух дошедших до нас поэмах: в более старой и очень близкой к историческим фактам «Поэме о Сиде» и в поздней, богатой вымыслом поэме «Родриго», а кроме того, в обширном цикле романсов. Сопоставление подлинного Сида с его эпическим обликом покажет, в каком направлении народная фантазия разрабатывала образ своего любимого героя.

Руй Диас, прозванный Сидом, родился между 1025 и 1043 г. Его прозвище — слово арабского происхождения, означающее «господин» («сеид»); это титулование нередко давалось испанским сеньорам, имевшим в числе своих подданных также и мавров: Руй — сокращенная форма имени Родриго. Сид принадлежал к высшей кастильской знати, был начальником всех войск короля Кастилии Санчо II и ближайшим его помощником в войнах, которые король вел как с маврами, так и со своими братьями и сестрами. Когда Санчо погиб во время осады Саморы и на престол вошел его брат Альфонс VI, проведший молодые годы в Леоне, между новым королем, благоволившим к леонской знати, в частности — к графам де Каррион, ненавидевшим Сида, и этим последним установились враждебные отношения, и Альфонс, воспользовавшись ничтожным предлогом, в 1081 г. изгнал Сида из Кастилии.

Некоторое время Сид служил со своей дружиной наемником у разных христианских и мусульманских государей, но затем благодаря чрезвычайной своей ловкости и мужеству стал самостоятельным властителем и отвоевал у мавров княжество Валенсию. После этого он помирился с королем Альфонсом и стал действовать в союзе с ним против мавров. Величайшим подвигом всей жизни Сида был сокрушительный удар, нанесенный им альморавидам. Так назывались североафриканские племена, принявшие мусульманство и отличавшиеся фанатизмом; они были призваны в 1086 г. арабским правителем Севильи на помощь против теснивших его испанцев. Альфонс VI потерпел от альморавидов несколько жестоких поражений. Напротив, все столкновения Сида с альморавидами были для него победоносны. Особенно замечательна победа, одержанная им в 1094 г., на равнине Куарто, перед Валенсией, когда 3000 всадников Сида обратили в бегство альморавидскую армию в 150000 человек. Одно имя Сида приводило мавров в трепет. Сид замышлял полное освобождение Испании от мавров, но смерть в 1099 г. пресекла его планы.

Если в первый период деятельности Сида, до изгнания, его занимали главным образом феодальные раздоры и борьба Кастилии за политическую гегемонию, то после изгнания основной задачей для него становится борьба с маврами. Без сомнения, Сид был крупнейшим для того времени деятелем реконкисты. Именно это сделало его величайшим национальным героем Испании периода реконкисты, любимым народным героем, «моим Сидом», как он постоянно называется в поэме, ему посвященной. Он проявлял большую заботливость и щедрость по отношению к своим людям, чрезвычайную простоту в обхождении и демократизм; все это привлекало к нему сердца воинов и создавало ему популярность среди широких масс населения.

Несомненно, что еще при жизни Сида начали слагаться песни и сказания о его подвигах. Эти песни и рассказы, распространившись в народе, вскоре стали достоянием хугларов, один из которых около 1140 г. сложил о нем поэму.

«Песнь о Сиде», содержащая 3735 стихов, распадается на три части. В первой (называемой исследователями «Песнью об изгнании») изображаются первые подвиги Сида на чужбине. Сначала он добывает деньги для похода, заложив евреям-ростовщикам под видом фамильных драгоценностей сундуки, наполненные песком. Затем, собрав отряд в шестьдесят воинов, он заезжает в монастырь Сан-Педро де Карденья, чтобы проститься с находящимися там женой и дочерьми. После этого он едет в мавританскую землю. Прослышав о его изгнании, люди стекаются под его знамена. Сид одерживает ряд побед над маврами и после каждой из них отсылает часть добычи королю Альфонсу.

Во второй части («Песнь о свадьбе») изображается завоевание Сидом Валенсии. Видя его могущество и тронутый его дарами, Альфонс мирится с Сидом и разрешает его жене и детям перебраться к нему в Валенсию. Затем происходит свидание Сида с самим королем, который выступает сватом, предлагая Сиду в зятья знатных инфантов де Каррион. Сид, хотя и неохотно, соглашается на это. Он дарит зятьям два своих боевых меча и дает за дочерьми богатое приданое. Следует описание пышных свадебных торжеств.

В третьей части («Песнь о Корпес») рассказывается следующее. Зятья Сида оказались ничтожными трусами. Не стерпев насмешек Сида и его вассалов, они решили выместить обиду на его дочерях. Под предлогом показать жен своей родне они снарядились в путь. Доехав до дубовой рощи Корпес, зятья сошли с коней, жестоко избили своих жен и оставили их привязанными к деревьям. Несчастные погибли бы, если бы не племянник Сида Фелес Муньос, который разыскал и привез их домой. Сид требует мщения. Король созывает кортесы, чтобы судить виновных. Сид является туда, завязав свою бороду, чтобы кто-нибудь не оскорбил его, дернув за бороду. Дело решается судебным поединком («божий суд»). Бойцы Сида побеждают ответчиков, и Сид торжествует. Он развязывает свою бороду, и все дивятся его величавому виду. К дочерям Сида сватаются новые женихи — принцы Наварры и Арагона. Поэма кончается славословием Сиду.

«Песня о Сиде» возникла в годы, когда рассказы очевидцев и участников походов Сида, так же как и песни его дружинников, были еще всем памятны. Уже этим определяется чрезвычайная близость поэмы к ее исторической основе. Оставляя в стороне эпизод неудачного первого замужества дочерей Сида, явно новеллистический по своему характеру, и ограничиваясь военно-политическим содержанием поэмы, надо признать, что отклонения от истории в ней крайне незначительные. Это либо мелкие фактические неточности (переставлен порядок двух битв, две встречи с Альфонсом слиты в одну), либо результат стремления идеализировать Сида, сделать его образ более привлекательным. Последнее достигается не присочинением вымышленных черт, а единственно лишь умолчанием о некоторых подробностях, невыгодных для его облика, например о службе Сида мусульманскому царю или о жестокостях, совершенных им при завоевании Валенсии. В общем поэма более точна в историческом отношении, чем какой-либо другой из известных нам западноевропейских эпосов.

Этой точности соответствует общий правдивый тон повествования, обычный для испанских поэм. Описания и характеристики свободны от всякой приподнятости. Лица, предметы, события изображаются просто, конкретно, с деловитой сдержанностью, хотя этим не исключается иногда большая внутренняя теплота. Почти совсем нет поэтических сравнений, метафор. Совершенно отсутствует христианская фантастика, если не считать явления Сиду во сне, накануне его отъезда, архангела Михаила. Совсем нет также гиперболизма в изображении боевых моментов. Изображения единоборств очень редки и носят менее жестокий характер, чем во французском эпосе; преобладают массовые схватки, причем знатные лица иногда погибают от руки безыменных воинов.

В поэме отсутствует исключительность рыцарских чувств. Певец откровенно подчеркивает важность для бойца добычи, наживы, денежной базы всякого военного предприятия. Примером может служить тот способ, каким в начале поэмы Сид раздобыл деньги, необходимые для похода. Певец никогда не забывает упомянуть о размере военной добыче, о доле, доставшейся каждому бойцу, о части, отосланной Сидом королю. В сцене тяжбы с инфантами де Каррион Сид прежде всего требует возвращения мечей и приданого, а затем уже поднимает вопрос об оскорблении чести. Он все время ведет себя как расчетливый, разумный хозяин.

В соответствии с бытовыми мотивами подобного рода видную роль играет семейная тематика. Дело не только в том, какое место занимают в поэме история первого замужества дочерей Сида и яркая концовка картины второго, счастливого брака их, но и в том, что семейные, родственные чувства со всей их задушевной интимностью постепенно выступают в поэме на первый план. Замечательна по своей сердечности картина прощания перед выездом Сида с детьми и женой, доньей Хименой, которой отпустить его «горше, чем сдернуть ноготь с перста». Первая забота Сида, после того как он стал самостоятельным властителем,— это соединиться со своей семьей. Когда под стенами Валенсии появляются полчища мавров, Сид просит жену и дочерей смотреть с городских стен, как он будет сражаться, закрепляя для них завоеванные владения.

В тесной связи с этим опрощением изображаемых событий и чувств находится ярко выраженная антиаристократическая тенденция поэмы. В ней резко обличаются представители наиболее спесивой и консервативной испанской знати того времени — барселонской в лице графа Беренгера и леонской в лице инфантов де Каррион. Поэт подчеркивает спесивость Каррионов и нежелание Сида выдать за них дочерей. Он едко высмеивает разнообразные пороки высокородных инфантов: их трусость, хвастливость, жадность, неблагодарность, коварство, жестокость. Сид представлен, вопреки истории, только «инфансоном», т. е. рыцарем, имеющим вассалов, но не принадлежащим к высшей знати. Он изображен исполненным самосознания и достоинства, но вместе с тем добродушия и простоты в обращении со всеми, чужд всякой аристократической спеси. Нормы рыцарской практики неизбежным образом определяют основные линии деятельности Сида, но не его личный характер: сам он, максимально свободный от рыцарских замашек, выступает в поэме как подлинно народный герой. И так же не аристократичны, а народны все ближайшие помощники Сида — Альвар Фаньес, Фелес Муньос, Перо Бермудес и др.

Эта демократизация образа Сида и глубоко демократический народный тон поэмы о нем имеют своим основанием отмеченный выше народный характер реконкисты. Дружина исторического Сида состояла почти целиком не из его вассалов (слишком немногочисленных и мало расположенных расстаться со своим имуществом и семьями), а из всех недовольных, которых он сумел собрать под свое знамя: из вольнолюбивых крестьян, из предприимчивых горожан, жаждавших простора и имевших кое-какой опыт в военном деле, из мелких рыцарей, ущемленных феодальной аристократией,— словом, как говорится в поэме, из «людей всякого рода, отовсюду». Уходя с Сидом, они теряли свое имущество или наделы, которые немедленно забирал король. Поэтому Сид в поэме обещает за все это вознаградить их:

Царя небес я молю, чтоб для вас,

Кто дом покинул ради меня,

До смерти я сделал хоть каплю добра,

За ваши потери вдвойне вам воздал.

Исторический Сид в период своего изгнания гораздо последовательнее и удачнее осуществлял дело реконкисты, чем король Альфонс и окружавшая его знать. Он осуществлял его в широком демократическом плане, и именно это создало ему такую популярность у испанского народа, видевшего в реконкисте великое дело национального освобождения Испании и в то же время свое освобождение от феодального гнета.

Совсем в ином обличье предстает Сид в другой, поздней поэме о нем, посвященной подвигам его молодости. В этой поэме, сложившейся в XIV в. и называющейся «Родриго», действие происходит не при Альфонсе VI, а еще при отце его, короле Фердинанде I, и герой зовется не Сидом, а просто Родриго. Его отец, Диего Лайнес,— простой торговец сукном; дед, Лаин Кальво,— один из первых «кастильских судей». Между отцом Родриго и графом Гомесом де Гормас происходит ссора. Выступив на защиту отца, Родриго на поединке убивает графа. Дочь убитого, Химена, жалуется на Родриго королю, король приказывает Родриго в возмещение за смерть отца жениться на Химене. Родриго соглашается на это неохотно и ведет себя с королем крайне вызывающе. Сразу после обручения он уезжает и совершает ряд подвигов, сражаясь с маврами, арагонцами и т. д. Наконец, против Кастилии создается грозная коалиция из французского короля, германского императора, патриарха и папы. Они требуют, чтобы король Фернанд подчинился французскому королю и платил ему ежегодную дань. Король Фернанд делает Родриго начальником всей своей армии и признает себе равным во всем. Родриго разбивает врагов и осаждает Париж. Французы и их союзники вынуждены просить мира, и дело кончается полным торжеством Кастилии.

Существует несколько групп «старых романсов», посвященных сказаниям о Сиде (в которых образ его развивается главным образом по линии «Родриго», а не «Песни о Сиде»), об инфантах Лары, о Фернане Гонсалесе и других. В эпоху возрождения жанр эпических романсов начинают разрабатывать крупные индивидуальные поэты, включая таких мастеров, как Лопе де Вега и Гонгора. Развитие романсов продолжалось до XVIII в., и еще недавно можно было встретить эпические романсы, хотя порой в сильно измененном виде, в странах Южной Америки, на Канарских островах, в Марокко и даже на Балканах, где их распевали потомки выселенных из Испании в конце XV в. евреев.

НЕМЕЦКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС

В XII в. в Германии впервые возникает светская художественная литература на немецком языке, зафиксированная в письменных памятниках. Она служит выражением идеологии уже сложившегося к этому времени феодального общества и в то же время существенным орудием ее формирования и развития. Эта новая светская литература немецкого рыцарства имеет разные источники. С одной стороны, она импортирует новые сюжеты и жанры из Франции, классической страны западноевропейского феодализма, откуда в Германию проникла новая рыцарская культура и идеология. Именно во Франции впервые сложились в подлинном смысле классические образцы рыцарской литературы, которые в остальных странах Западной Европы служили предметом переводов и подражаний. С другой стороны, творчество феодальных кругов опирается на старую национальную традицию героического эпоса и народной обрядовой лирики, переработанную в той или иной степени в духе рыцарской идеологии.

Германский героический эпос, засвидетельствованный в древненемецкой письменности лишь небольшим отрывком «Песни о Хильдебранте», продолжал существовать в народной эпической традиции всего раннего средневековья, несмотря на преследование церковью «языческих песен». Вместе с упадком дружинного быта и формированием феодального общества исчезает дружинный певец, но его эпический репертуар переходит к шпильману, новому типу бродячего профессионального певца; по-прежнему он встречает интерес и в верхах феодального общества, и в широких народных массах, где, по свидетельству латинских хроникеров, не только слушали, но и «пели» о королях и героях старого времени. Шпильманы вносят в старинные эпические сказания значительные сюжетные изменения. Сказания эти подвергаются христианизации и феодализации, переносятся в рамки новых общественных отношений. Архаическое искусство аллитерации заменяется рифмой, заимствованной из латинской и немецкой клерикальной поэзии, что приводит к полной стилистической перестройке традиционных формул эпического языка.

Развитие рыцарской культуры в XII в. ставит перед искусством шпильмана новые задачи. Героический эпос с его воинскими идеалами должен был занять почетное место в новой светской литературе феодального общества. Под влиянием образцов, заимствованных из Франции (перевод «Песни о Роланде» попа Конрада Регенсбургского, около 1130 г., и др.), старинные эпические песни о Зигфриде и гибели Нибелунгов, о Дитрихе Бернском, Вальтере Аквитанском и многие другие перерабатываются в обширные эпические поэмы, которые предназначаются уже не для песенного исполнения, а для рецитации по рукописи шпильманом или ученым клириком. В этом существенное различие между средневековым немецким эпосом и русскими былинами или южнославянскими эпическими песнями. Былины и «юнацкие песни» дошли до нас в живой традиции народного творчества и устного исполнения народными певцами, тогда как немецкие средневековые эпические песни в своей первоначальной народной форме остались незаписанными и сохранились только в литературной обработке конца XII—XIII вв. При этой обработке народные эпические сказания подверглись более или менее значительному влиянию рыцарской идеологии и новых литературных форм.

«Песнь о Нибелунгах» написана около 1200 г., после переводных рыцарских романов Гартмана фон Ауэ и одновременно с рыцарской лирикой Вальтера фон дер Фогельвейде. Но сквозь внешний налет куртуазных отношений нового рыцарского быта и идеологии отчетливо проступает старое народное содержание сказания, свободное от узкой сословной ограниченности, специфической для рыцарских романов куртуазного стиля. Простота и грубость, суровость и жестокость сохраняются и в позднейших обработках сказания о Нибелунгах как неизжитое наследие эпохи варварства.

Сюжеты немецкого эпоса XII—XIII вв. восходят по своему происхождению к племенным эпическим песням эпохи «великого переселения народов». Старые племенные противоположности эпических сюжетов выступают достаточно отчетливо и в эту, более позднюю эпоху. Отдельные сюжеты или циклы еще сохраняют свою самостоятельность. Франкский эпос о Зигфриде, бургундский — о Гунтере, готский — о Дитрихе и Эрманарике сближаются, но они еще не объединились в эпос немецкий. Процесс объединения остался незавершенным ввиду отсутствия для этого исторических предпосылок в феодально-раздробленной средневековой Германии.

Поэтому средневековый немецкий эпос не является в такой степени национальным, как эпос французский или испанский. Его герои не выступают защитниками родины или народа от иноплеменных захватчиков (как Роланд или Сид), их богатырские подвиги ограничены интересами личными и семейно-родовыми, племенными и феодальными. Характерно, что центром циклического объединения племенных эпических сказаний в процессе развития немецкого эпоса постепенно становится король гуннов Этцель (Аттила). Этот иноплеменный властитель играет в позднейших немецких героических сказаниях ту же роль идеального эпического монарха, которая принадлежит Карлу Великому в старофранцузском эпосе и князю Владимиру в русском.

Литературная обработка старых эпических песен в героические поэмы происходит почти исключительно на юге-востоке Германии, в придунайских землях, на территории Баварии и Австрии, где еще не сложилась в полной мере новая рыцарская культура. На западе, в передовых прирейнских землях, немецкое рыцарство увлекается в это время куртуазными романами, импортированными из Франции уже с 1170-х годов. Старая героическая песня осталась здесь народным искусством, которое не нашло отражения в письменной литературе феодального общества

«Песнь о Нибелунгах» (ок. 1200 г.) представляет собой обширную поэму, состоящую из 39 песен («авантюр») и насчитывающую около 10000 стихов, объединенных в строфы по четыре стиха (с парными рифмами).

В городе Вормсе, в королевстве бургундов, рассказывает поэма, царствует король Гунтер и его братья. Зигфрид, королевич с нижнего Рейна, заслышав о красоте сестры Гунтера Кримхильды, приезжает в Вормс, чтобы добыть ее себе в невесты. Он помогает Гунтеру в его войнах, видит Кримхильду на празднике, устроенном в честь победителя, и просит у Гунтера ее руки. За это Гунтер требует от Зигфрида помощи в своем сватовстве к Брюнхильде, царствующей в далекой Исландии. С помощью шапки-невидимки Зигфрид помогает Гунтеру одолеть Брюнхильду в воинских состязаниях и укрощает невесту на брачном ложе, передав ее нетронутой своему другу. Обман раскрывается через несколько лет в споре между королевами, когда Кримхильда показывает Брюнхильде пояс и кольцо, отнятые у нее Зигфридом в брачную ночь. Месть за Брюнхильду, с согласия Гунтера, берет на себя Хаген фон Тронье, старейший вассал бургундских королей: он изменнически убивает Зигфрида во время охоты и отнимает у Кримхильды наследие Зигфрида, клад Нибелунгов, утопив его в Рейне. Много лет спустя безутешная Кримхильда выходит замуж за короля гуннов Этцеля (Аттилу) и зазывает братьев к себе в гости, чтобы отомстить за Зигфрида. В пиршественном зале, по наущению Кримхильды, разгорается бой. В сражении с гуннами поочередно погибают все бургундские витязи. Гунтера и Хагена берет в плен Дитрих Бернский, сильнейший из вассалов Этцеля. Кримхильда велит убить их обоих; последним она убивает Хагена, который отказывается выдать клад, похищенный у Зигфрида. Тогда старый Хильдебрант, начальник дружины Дитриха, убивает Кримхильду, виновную в гибели стольких славных витязей.

Немецкая «Песнь о Нибелунгах» является результатом трансформации старинного эпического сказания под влиянием рыцарской литературы конца XII в. На последней ступени этой трансформации «Нибелунги» приближаются к типу рыцарского романа, рассказывающего о любви и мести Кримхильды, с типичными мотивами рыцарского служения даме, супружеской любви, феодальной чести и верности. Зигфрид изображается как королевич знатного рода и рыцарского воспитания, полюбивший Кримхильду по слухам о ее красоте. Кримхильда в течение многих лет хранит верность любимому мужу, с которым живет в идиллических семейных отношениях. Пышные праздники, пиршества и турниры чередуются с битвами, в которых проявляются воинская доблесть и сила витязей. Поэма развертывает идеальную картину военной и мирной жизни феодального общества в эпоху расцвета рыцарской культуры. Широкое и развернутое эпическое повествование далеко ушло от стиля краткой героической песни, засвидетельствованного в «Эдде» или в «Песне о Хильдебранте». Оно богато эпизодами и описательными подробностями, разговорными сценами и картинами душевных переживаний героев.

В то же время сквозь налет этой литературной обработки выступают подлинные черты героического народного эпоса, к которому восходят монументальные образы героев и основные мотивы и драматические ситуации эпического сказания. Таковы молодой герой Зигфрид, который становится жертвой «подлого предательства», и его антагонист — «суровый Хаген», героический злодей, образец непреклонного мужества и феодальной верности дружинника или вассала, ради чести и славы господина готовый на подвиги и преступления; строптивая невеста Брюнхильда, виновница кровавых раздоров, и кроткая, любящая Кримхильда, «прекрасная девушка, любимая всеми», которая как мстительница за своего возлюбленного превращается в «бесовскую фурию», вдохновляющую братоубийственную распрю между родичами до полного уничтожения виновников гибели Зигфрида. Из немецкого эпоса о Дитрихе в «Нибелунги» переходит образ Этцеля (Аттилы), как гостеприимного и доброго, но пассивного короля, знакомого нам по эпосу, и самого Дитриха Бернского с его дружинниками, сильнейшего и справедливейшего из героев.

Несмотря на феодально-христианскую обработку, сюжет поэмы о Нибелунгах содержит пережитки более ранних ступеней развития сказания, оттесненные в поэме на задний план: рассказы о первых подвигах молодого Зигфрида, о его победе над драконом и добыче им клада Нибелунгов и о чудесной деве-воительнице Брюнхильде. Основанные на древней богатырской сказке, связанной с мифологическими представлениями германского язычества, сказания превратились в рьщарской поэме XII в. в традиционный сказочный мотив, не всегда понятный самому шпильману и его христианской аудитории. Для восстановления этих элементов сказания, затемненных в немецкой поэме, особенно важное значение имеют скандинавские источники: героические песни старшей «Эдды», к которым примыкают «Сага о Вёлсунгах» и прозаический рассказ в «Эдде» Снорри. Песни «Эдды», относящиеся к разному времени (IX—XII вв.), отражают различные последовательные версии развития сказания на скандинавской почве; более поздние прозаические источники (XIII вв.) делают попытку свести эти противоречия к связному единству биографического повествования. Особое место в скандинавской традиции занимает норвежская «Сага о Тидреке» (XIII в.), которая основывается на нижненемецких песнях и, таким образом, сохраняет форму поэтической обработки сказания, непосредственно предшествующую поэме о Нибелунгах (XII в.).

Как видно из сопоставления указанных источников, о юности Зигфрида существовали разноречивые сказания. Он — сын Зигмунда, о котором «Сага о Вёлсунгах» сохранила обширное сказание. Но вместе с тем (и это представление, по-видимому, более древнее) Зигфрид вырастает в лесу, как безродный отрок, на попечении волшебного кузнеца. Кузнец кует Зигфриду меч для его первого подвига, но меч не выдерживает испытания на прочность; тогда сам Зигфрид выковывает себе достойное оружие, которым рассекает наковальню. Зигфрид добывает несметный клад («сокровище Нибелунгов»), по одним сказаниям — победив альбов (карликов), первоначальных владельцев клада, по другим — огнедышащего дракона. По немецкой версии, он искупался в крови дракона и стал неуязвимым (отсюда его прозвище «роговой Зигфрид»), кроме одного места — между лопатками, куда упал липовый листочек; в это место его и поражает предательский удар Хагена. По скандинавским источникам, кровь дракона попала ему на язык и он научился понимать песни птиц. С кладом связана шапка-невидимка, которой Зигфрид пользуется в немецком сказании, чтобы помочь Гунтеру в его состязаниях с Брюнхильдой.

В скандинавских сказаниях на кладе лежит проклятие первого владельца (карлика Андвари), у которого боги насильно отняли золото и волшебное кольцо. По этому проклятию клад приносит смерть всем его владельцам. В «Эдде» Снорри этот мотив служит основой циклического объединения сказаний о Зигфриде и гибели Нибелунгов.

Разноречивость этих эпических сказаний связана с обычными условиями развития устной традиции, с параллельным существованием целого ряда песен, представляющих различные версии одного и того же сказания. Песни о подвигах молодого Зигфрида, о драконе и кладе, несомненно, существовали и в немецкой эпической традиции. Об этом свидетельствует сама «Песнь о Нибелунгах» (в которой Хаген рассказывает Гунтеру о молодости Зигфрида), а также «Песнь о Зейфриде», средневековая немецкая песня о юности Зигфрида, сохранившаяся лишь в поздней и сильно искаженной редакции XVI в., послужившей впоследствии источником для популярной «народной книги» о Зигфриде.

В одной из песен «Эдды» («Песнь о Сигрдриве») рассказывается, что Сигурд разбудил валькирию Сигрдриву, погруженную богом Одином в волшебный сон на вершине горы. Только витязь, не знающий страха, мог проникнуть к спящей и обручиться с ней. Этот сюжет представляет собой вариант распространенной в мировом фольклоре сказки о спящей красавице, связанной здесь с популярным героем германского эпоса. В некоторых более поздних скандинавских версиях, особенно в «Саге о Вёлсунгах», валькирия отождествляется с Брюнхильдой. По этой поздней версии, Сигурд, разбудив Брюнхильду от волшебного сна, обручился с ней, но позже изменил ей, околдованный напитком забвения, который поднесла ему мать Гудруны, и просватал Брюнхильду своему названному брату Гуннару. Немецкие версии сказания не знают этого мотива, который является продуктом позднейшего, притом исключительно местного, скандинавского развития, попыткой психологически углубить и мотивировать не вполне понятные отношения между Зигфридом и Брюнхильдой. Однако под влиянием романтической германистики первой половины XIX в., исходившей из неправильного представления о безусловной архаичности всех мотивов скандинавской традиции, романтическая версия о юношеской любви Зигфрида и Брюнхильды прочно вошла в многочисленные популярные переложения германских эпических сказаний и в основанную на них художественную литературу XIX в.

В сказании о сватовстве Гунтера между «Эддой» и немецкой поэмой существует также значительное различие. В скандинавских источниках Сигурд добывает Гуннару невесту, поменявшись с ним обликом; он проезжает вместо него через пламя, окружающее дворец Брюнхильды, три ночи он делит с ней ложе, но, верный своему названому брату Гуннару, кладет меч между нею и собой. Обе версии о Зигфриде-свате — скандинавская и немецкая — в разной форме отражают весьма древний бытовой мотив помощника в сватовстве, заменяющего жениха на брачном ложе (пережиток группового брака). Гибель Гунтера также имеет в скандинавских источниках иную мотивировку, чем в немецких: Атли зазывает к себе бургундов, чтобы завладеть кладом Сигурда, наследием его жены; Гудруна мстит мужу за убийство братьев — она убивает его во время поминальной тризны и сжигает его дворец. Скандинавская версия сохранила здесь первоначальную форму сказания, более близкую к историческим фактам — гибели бургундского царства, разрушенного гуннами в 437 г., и смерти Аттилы (453), виновницей которой последующее поэтическое предание сделало германскую пленницу Ильдико (Хильду). Эта первоначальная версия сохраняет отпечаток более древней стадии общественного быта, в которой родовые отношения (связи по крови) крепче семейных; она рассказывает о мести мужу за родичей. В немецкой версии в результате сближения со сказанием о Зигфриде месть сестры за братьев заменяется местью вдовы за мужа в соответствии с новыми общественными отношениями и понятиями феодально-христианской эпохи.

В противоположность историческому сказанию о гибели бургундского царства сказание о Зигфриде не имеет прямых исторических источников. Господствовавшая в первой половине XIX в. «мифологическая школа», исходя из мысли, что большинство эпических сказаний являются природными мифами, приуроченными на позднейшей стадии развития к именам эпических героев, пыталась объяснить и сказание о Зигфриде как героизированный миф. С этой точки зрения в Зигфриде хотели видеть солнечного бога, который на заре своей жизни побеждает силы тьмы, убивает дракона, добывает клад и девушку, а на закате своего пути становится жертвой темных сил, которые околдовывают его волшебным напитком, отнимают девушку, клад и обманом убивают. Исторические бургунды в процессе развития эпоса заменили мифических «Нибелунгов», олицетворявших собой темные силы подземного мира: название «Нибелунги» происходит от слова Nebel — «туман» («дети туманов»); в «Эдде» — Нифльхейм означает подземный мир, страну умерших, «область тумана».

Основным звеном этой теории является мотив обучения Зигфрида с Брюнхильдой и отождествление спящей валькирии, разбуженной Сигурдом (в «Эдде»), с Брюнхильдой. Поскольку это отождествление, засвидетельствованное лишь в поздних скандинавских источниках, признается в настоящее время не отражением древнего мифа, а позднейшим поэтическим вымыслом, мифологическое истолкование образа Зигфрида лишается своей важнейшей опоры. Точно так же поэтическая мифология скандинавских источников (связь Сигурда и его предков с Одином, валькириями и т. п.) не является, как думали «мифологи», исконным и архаическим отражением «общегерманской» мифологии, будто бы уцелевшей на языческом севере: это новый результат специфического местного развития сказания в скандинавских странах в «эпоху викингов» (IX—XI вв.).

Этим не исключается, конечно, мифологическое происхождение отдельных сказочных мотивов эпоса (бой с драконом, добыча клада, пробуждение «спящей красавицы» и др.), сохранивших в поэтической форме ряд пережитков первобытных общественных отношений и верований даже там, где они заново переосмыслены, как в немецкой «Песни о Нибелунгах», новой, феодально-христианской идеологией рыцарского общества.

Вопрос о том, как сложилась «Песнь о Нибелунгах», занимал исследователей немецкого эпоса с начала XIX в. Опираясь на работу Ф.А. Вольфа («Пролегомены к Гомеру», 1795), который отрицал существование индивидуального автора «Илиады», Карл Лахман и его школа рассматривали «Песнь о Нибелунгах» как редакционный свод анонимных народных песен, соответствующих по своему содержанию последовательным эпизодам сказания. Дальнейшая критическая работа над историей германского эпоса обнаружила несостоятельность концепции Лахмана (как и аналогичной концепции происхождения французских эпопей). Новейшие исследования Хойслера показали на основании сопоставления «Нибелунгов» со сходными по содержанию песнями «Эдды», что в основе поэмы лежат две краткие эпические песни, соответствующие двум основным частям поэмы: песня о Зигфриде-свате (сватовство Гунтера к Брюнхильде и убийство Зигфрида) и песня о гибели бургундов (месть Кримхильды). Развитие краткой эпической песни в поэму происходило путем дальнейшего развертывания сюжета песни, обогащения его новыми действующими лицами, эпизодами, описательными подробностями и т. д. Эта переработка героической песни, сложившейся в эпоху «великого переселения народов» (V—VI вв.) в большую эпическую поэму, совершается несколькими последовательными этапами, причем окончательная редакция поэмы (около 1200 г.) является продуктом творчества индивидуального поэта и отражает влияние рыцарской литературы XII в. Этот путь разрастания героической песни в эпопею, который может быть прослежен с помощью сравнения последовательных отражений сказания в песнях «Эдды», в «Тидрексаге» и в немецкой поэме, является вполне закономерным для эволюции старых эпических песен в феодальную эпоху.

Литературный интерес к «Нибелунгам» возрождается в Германии в середине XVIII в. в связи с обращением бюргерского Просвещения к немецкому национальному прошлому (первое издание Бодмера в 1757 г.). В эпоху романтизма «Песнь о Нибелунгах» прославлялась как «немецкая Илиада». Романтическая германистика (Я. Гримм и его школа) положила начало ее изучению; в XIX в. создается целая «наука о Нибелунгах». Под знаком романтического интереса к германскому национальному эпосу в немецкой литературе XIX в. создаются многочисленные драматические обработки «Нибелунгов», опирающиеся как на немецкую, так и на скандинавскую традицию: «Герой Севера» романтика Фуке (1810), «Нибелунги» Геббеля (1862) и в особенности музыкальная тетралогия Вагнера «Кольцо Нибелунга» (1842—1862), наиболее способствовавшая широкой художественной популяризации этого сказания. Исключительно на скандинавские источники опирается романтическая драма молодого Ибсена «Воители в Хельгеланде» (1858).

Немецкая националистическая критика всегда видела в образе юного Зигфрида «германского героя», по преимуществу носителя героических воинских качеств, будто бы специфических для «немецкого духа». На самом деле идеал бесстрашного героя-воина, воплощенный в германском эпосе в образе Зигфрида, одинаково характерен для эпического творчества всех народов.

(Использованы материалы М.П. Алексеева, В.М. Жирмунского - см. учебник по истории западно-европейской литературы средних веков и Возрождения)

Дата добавления: 2015-08-28